Во всех письмах сквозит утверждение, что мы должны быть рады, если сумеем что-то понять в человеке и его подсознании. Еще очень многому нужно учиться как юному врачу, так и его опытному наставнику.
Однажды Фрейд делает утешительный вывод, что многие пациенты «добрани-лись до здоровья» (там же, 63). Даже в тех случаях, когда психоанализ пробудил скрытый психоз, не всегда следует врачу осыпать себя упреками: подобное может произойти с любым аналитиком, и в клинической практике избежать этого невозможно.
Фрейд был также готов консультировать совместно терапевтов и пациентов. Так, однажды, прежде чем согласиться принять врача вместе с больным в Вене, Фрейд спрашивает, желает ли того сам пациент. В противном случае визит окажется бесполезным, а возможно, и вредным.
Одно из ранних писем (от 3 октября 1920 г.) содержит непривычное выражение «страдательный конфликт» 48. Фрейд выражает мнение, что лишь тот конфликт, который причиняет страдание, порождает достаточно энергии для усилий, необходимых в психоанализе. Там, где нет страдания, врачу делать нечего. В одном случае Фрейд порекомендовал решительные меры: отослать пациента в Южную Америку, чтобы тот попытался там найти свою судьбу. Подобные краткие практические указания типичны для писем Фрейда к Эдуардо Вейссу, и они оживляют корреспонденцию, словно рисунки, бегло набросанные рукой мастера.
Письмо с исправленной датой — 3 марта вместо 3 апреля 1922 года — можно рассматривать как характерное «ошибочное действие», связанное с проблемой, знакомой каждому психоаналитику: как справиться с огромной, возможно, излишней нагрузкой от чересчур большого числа анализируемых. В тот период Фрейд, по всей видимости, анализировал в основном врачей. Он использует выражение «кандидат» и говорит, что проанализировал девять человек и только одного из них «пациента».
Когда Вейсс, основатель Итальянского психоаналитического общества, в 1932 году попросил включить свою группу в Международное психоаналитическое объединение, он получил от Фрейда следующее послание (Freud/Weiss 1973, 81):
Проф. д-р Фрейд
8. 5. 1932 Вена IX, Берггассе, 19
Дорогой господин доктор,
Не извиняйтесь за недостаточно подробное письмо. То, что Вы мне сообщили, очень ценно для меня. И я тоже испытываю потребность избежать недоразумения! Отказ психоаналитика открыто принимать участие в оккультных исследованиях — это чисто практическая мера предосторожности и временное ограничение, а не выражение принципиальной позиции. Отказываться от этих исследований из подозрения и неведения означало бы и в самом деле следовать жалкому примеру наших противников. Насчет этого я вполне с Вами согласен. Согласен и с тем, что, когда трусливо обращаются в бегство, относясь с заведомым высокомерием к предположительно «сверхъестественному», это означает недостаток доверия к надежности нашего научного мировоззрения.
Переписка З.Фрейда (Мартин Гротьян)
Однако наиболее мрачная глава в этой истории — деятельность медиумов. Несомненное шарлатанство медиумов, глупый и надуманный характер их результатов, трудности проверки, которые создаются специальными условиями их деятельности, очевидная невероятность утверждений — все это вынуждает к величайшей осторожности. Должны быть, однако, лучшие пути, чтобы проверить реальность того, что реально в оккультизме. Нынешняя техника контроля чересчур напоминает мне бессмысленные ограничения с визами и вывозом валюты с приводимыми объяснениями, которые ничуть не улучшают дела.
Я ходатайствовал перед доктором Эйтингоном о скорейшем принятии Вашей группы, аргументируя это тем, что в данном случае руководитель берет на себя ответственность за всех остальных. Однако довод, что устав Международного объединения требует, чтобы члены сами сначала были проанализированы, до сих пор остается в силе.
Мое любопытство, где находится Виа дей Граччи, остается неудовлетворенным.
С живейшими пожеланиями успеха
сердечно преданный Вам Фрейд.
Некоторые письма Фрейда связаны также с переводами его трудов на итальянский язык, который был организован Вейссом. Эта работа наряду с практической деятельностью аналитика и собственными обширными исследованиями составила огромную заслугу Вейсса в деле распространения психоанализа в Италии. В одном из писем Фрейд говорит о переводческой деятельности (там же, 84-85):
Проф. д-р Фрейд
12.4.1933 Вена IX, Берггассе, 19
Аорогой господин доктор,
Итальянский «Моисей» особенно меня порадовал. Я привязан к этой книге, словно к дитяти любви. Три одинокие сентябрьские недели в 1913 году я каждодневно просгпаивал в церкви перед статуей, изучал ее, мерил, высчитывал, пока ко мне не пришло понимание, которое я решился лишь анонимно выразить в статье. И только много позднее я признал это неаналитическое дитя.
Одно из тяжело выносимых последствий моего ухудшившегося здоровья — то, что я больше не могу посетить Рим (последний раз это было в 1923-м).
Что касается господина М. Н. и Вашей пациентки, я готов ко всему, что может быть полезным для Вашей практики. Однако Вы знаете, надо всегда выжидать момент, когда пациентка сама живо пожелает этого визита. Если она просто даст себя привести и отнесется ко мне так же, как теперь к Вам, мы причиним ей лишь величайший вред.
Стало быть, d. положительном случае я прошу от Вас точных сведений.
С сердечным приветом
Ваш Фрейд.
Переписка Фрейда с Джеймсом Джексоном Патнемом
Переписка между Фрейдом и Джеймсом Джексоном Патнемом (1846—1918), человеком, проложившим путь психоанализу в США, теперь наконец стала доступной для изучения. Она началась в 1906 году и завершилась в 1917-м последним сообщением в период войны. Патнем всегда писал по-английски, Фрейд — неизменно на немещсом языке, но обычно латинским шрифтом, чтобы облегчить чтение своему адресату. Из 172 писем 163 опубликованы впервые.
Письма Фрейда Патнему отличаются от прочей корреспонденции прежде всего тем, что они адресованы человеку на десять лет старше, хотя в ходе переписки это различие становится все менее ощутимым.
Когда Джеймс Джексон Патнем впервые столкнулся с психоанализом, ему было шестьдесят три года. Он работал врачом в Бостоне, имел хорошее положение, являлся профессором неврологии в Гарвардском университете. Как сообщает Джонс, рке в 1906 году в первом номере «Журнала патологической психологии» («Journal of Abnormal Psychology») он опубликовал первую статью по психоанализу на английском языке, которая, правда, заключала негативную оценку 49. Однако, подобно Гроддеку, в дальнейшем он пересмотрел свою позицию и в открытой дискуссии признал, что был не прав. В 1909 году вместе с психологом Уильямом Джемсом (1842—1910) 50 он ездил в Университет Кларка, чтобы послушать фрейдовские лекции по психоанализу. На Патнема они произвели глубокое впечатление, и профессор пригласил Фрейда вместе с Юнгом и Ференци на несколько дней к себе домой. В 1911 году Патнем основал Американскую психоаналитическую ассоциацию, став первым ее президентом51. В период многолетнего пребывания Патнема в Торонто его секретарем был Джонс.
На знаменитом Веймарском конгрессе 21—22 сентября 1911 года появление Патнема единодушно расценивалось как кульминация всего мероприятия. Поддержка с его стороны «дела» компенсировала для Фрейда недостаточное признание, с которым он столкнулся в Вене. Патнем открыл Конгресс своим докладом «Значение философии для дальнейшего развития психоанализа», который в дальнейшем повлек за собой дискуссию в «Центральном листке».
Переписка между Фрейдом и Патнемом показывает, как сталкивались и боролись друг с другом взращенная на религиозной почве американская благопристойность Патнема и реализм Фрейда, ориентация на науку и отважный революционный дух.
Фрейд всегда сознавал, насколько важен Патнем для психоанализа в Америке. Так, 18 декабря 1910 года он писал Абрахаму (Freud/Abraham 1965, 103): «Этот старик вообще огромное для нас приобретение».
20 августа 1912 года Фрейд пишет Патнему (Hale 1971, 366—367):
Поскольку вчера исполнилось ровно три года с тех пор, как я предпринял поездку в Америку, которая мне среди других приобретений подарила знакомство с Вами, возможно, я смею сказать — Вашу дружбу, я не имею права далее откладывать ответ на Ваше присланное мне сюда письмо.
Сердечно благодарю Вас за то, что Вы без обиды приняли отказ от запланированных Вами переводов. Я знаю, что Ваш идеал идет от этики и по нему Вы сверяете свою жизнь. Я слышал от Джонса, что Вы предпочли бы видеть в аналитиках вполне нормальных людей, однако мы все еще очень от этого далеки. Мне постоянно приходится преодолевать собственную обидчивость и самому обороняться от обидчивости других. После позорного отступления Адлера, который является одаренным мыслителем, но и злобным параноиком, я теперь испытываю проблемы с нашим другом Юнгом, который, по всей видимости, еще не завершил свое собственное развитие из невроза. Одна-
ко я смею надеяться, что Ют останется всецело верен нашему делу, и моя симпатия к нему не подверглась никаким особым ограничениям, несколько пострадала лишь личная близость.
Я полагаю, что это не опровергает силы анализа, но указывает, что в нас она направлена не на самих себя, а на других и что мы (и это вполне естественно) в конечном счете тоже являемся лишь двигателями, у которых запас энергии может иссякнуть.
Письма не демонстрируют или почти не демонстрируют антагонизм Фрейда или его амбивалентное отношение к Америке. Они часто напоминают послания Фрейда Пфистеру, поскольку речь здесь тоже идет в первую очередь о религии и философии. 7 июня 1915 года Фрейд пишет (там же, 374—375):
...Основным впечатлением для меня остается, однако, что я намного примитивнее, неполноценнее, несублимированнее, чем мой друг в Бостоне. Я вижу его благородное честолюбие, высочайшую жажду знаний и сравниваю с ними свою ограниченность ближайшим, доступным, буквально малым и мою склонность довольствоваться тем, что достижимо. Я не думаю, что я не способен оценить Ваши устремления, однако меня пугает столь огромная неопределенность; я более труслив, нежели отважен, и часто готов пожертвовать многим ради ощущения, что я стою на надежной почве. Никчемность людей, в том числе аналитиков, всегда производила на нас сильное впечатление, но почему те, кто проанализирован, должны быть чем-то лучше? Анализ помогает стать цельным, но добрым сам по себе не делает. В отличие от Сократа и Патнема, я не считаю, будто все пороки происходят от своего рода неведения и неточности. Я думаю, что на анализ возлагается непосильная ноша, если от него требуют, чтобы он реализовал в каждом его драгоценный идеал...
А месяц спустя, когда Патнем прислал ему свою книгу «О человеческих мотивах» 52 (Е. Freud I960, 320—322), он пишет следующее:
Вена IX, Берггассе, 19, 8 июля 1915 г.
Глубокоуважаемый друг!
Ваша книга «О человеческих мотивах» наконец-то пришла — намного позднее уведомления. Я еще не закончил ее читать, однако уже изучил наиболее важные для меня разделы по религии и психоанализу и поддался импульсу кое-что
написать Вам об этом.
Разумеется, Вам не нужна ни моя оценка, ни моя хвала. Мне приятно думать, что эта книга произведет впечатление на Ваших земляков и во многих потрясет глубоко укоренившееся сопротивление.
На странице двадцать я обнаружил рассуждение, которое считаю вполне приемлемым и для себя самого: «То accustom ourselves to the study of immaturity and childhood before... undiserable limitation of our vision'...» и т.д.
Признаюсь, что это про меня. Несомненно, я некомпетентен рассуждать о других сторонах. Но я использовал эту односторонность для того, чтобы раскрыть тайное, ускользавшее от других. Таково же и оправдание моей защитной реакции. В односторонности тоже заключается нечто полезное.
И наоборот, гораздо меньше означают те случаи, когда доводы в пользу реальности наших идеалов не производят на меня достаточно сильного впе-
чатления. Я не вижу перехода от психической реальности нашего совершенства к его фактическому существованию. Не удивляйтесь, Вы же знаете, как мало можно рассчитывать на аргументы. Арбавлю к этому: я не испытываю никакого страха перед господом Богом. Если мы однажды встретимся, я смогу предъявить ему больше упреков, нежели Он мне. Я спрошу Его, почему Он не наделил меня лучшим интеллектом, и Он не сможет судить меня за то, что я не нашел лучшего применения своей предполагаемой свободе (заметим в скобках, мне известно, что каждый отдельный человек содержит частицу жизненной энергии, однако не вижу, что общего имеет энергия со свободой и независимостью).
Вы должны также узнать обо мне, что я всегда оставался недоволен своим дарованием и умел даже обосновать для себя, в каком именно отношении, однако я воспринимаю себя как чрезвычайно морального человека, способною подписаться под прекрасным высказыванием Т. Фишера: «Этическое ясно само по себе». Я верю в чувство справедливости, а умение считаться с ближними, неудовольствие от причиненного другим страдания или предвзятости я причисляю к лучшему, чему мне удалось научиться. Я никогда не делал ничего низкого или злобного и не испытываю ни малейшей склонности к этому, однако и гордиться тут особо нечем. Порядочность, о которой мы сейчас говорим, я воспринимаю как социальное, а не сексуальное понятие. Сексуальная этика, как ее определяет общество (и доводит до крайности Америка), кажется мне весьма жалкой. Я отстаиваю несравненно более свободную сексуальность, хотя сам я очень мало попользовался этой свободой. Лишь настолько, насколько я сам отваживался дойти до границ разрешенного в этой области.
Подчеркивание моральных требований в публичных выступлениях часто производит на меня удручающее впечатление. Все, что я видел из религиозно-этических обращений, не увлекало...
Однако я вижу один пункт, где я могу идти с Вами рука об руку. Я не нахожу никакого ответа, когда спрашиваю себя, почему я всегда искренне стремился щадить других и по возможности обходиться с ними по-доброму, почему я не отказался от этого пути, когда заметил, что таким образом несешь одни убытки и превращаешься в наковальню, в то время как другие действуют жестоко и неумолимо. Естественно, такое поведение не назовешь разумным. Никакой особой тяги к этике в юности я тоже не испытывал, и я не получаю особого удовольствия, когда думаю, что лучше других! Вероятно, Вы первый, перед кем я этим хвастаюсь. Итак, мой случай можно было бы использовать как доказательство Вашего утверждения, что подобный идеализм составляет существенную часть наших задатков. Когда бы и у других почаще обнаруживались эти столь ценные задатки! В глубине души я уверен, что, если бы нашлось средство изучить сублимацию влечений так же основательно, как и их вытеснение, мы бы натолкнулись на чисто естеапвеннъъе психологические объяснения и Ваша человеколюбивая теория не пригодилась бы. Однако, как уже говорилось, об этом мне ничего не известно. Почему я (а также и шестеро моих взрослых детей) сделались порядочными людьми, мне совершенно непонятно. Но вот еще одно соображение: покуда знание человеческой души еще настолько несовершенно, что даже моих жалких способностей хватило для столь изобильных находок, еще чересчур рано высказываться за или против таких гипотез, как Ваша.
Позвольте мне только исправить небольшую ошибку, не влияющую на ход мировой истории. Я никогда не был ассистентом Брейера, не наблюдал его знаменитый первый случай и услышал о нем лишь много лет спустя из сооб-
щений Ърейера. Это единственная встречающаяся у Вас историческая неточность. Под всем остальным, что Вы сообщаете о психоанализе, я готов без труда подписаться. Психоанализ и в самом деле сочетается с различными мировоззрениями, и разве он сказал уже свое последнее слово? До сих пор мне еще не приходилось заниматься всеобъемлющим синтезом, я борюсь лишь за определенность, ради нее следует пожертвовать всем остальным.
Сердечно приветствую Вас и желаю Вам крепкого здоровья и радости в работе. Сам я использую нынешний перерыв в работе для подготовки книги ", которая будет состоять из двенадцати статей по психологии.
Искренне преданный Вам
Фрейд.
'Приучать нас прежде к изучению незрелости и детства...[есть] нежелательное сужение нашего кругозора... (англ.).
" Из этих двенадцати работ по метапсихологии были опубликованы лишь первые пять, впервые появившиеся под названием «Влечения и их судьба» (1915, G. W. X, 210). От остальных семи не осталось ни следа. См. также письма Ау Андреас-Саломе от 30. 7. 1915 и 25. 5. 1916.
Иногда Фрейд возражает против диктата строгой терминологии и предлагает многозначные формулировки, смысл которых может изменяться с развитием знания. Некоторые высказывания Фрейда звучат почти как хвала двусмысленности. Его личные замечания оставались весьма осторожными, тактичными, ободряющими, хотя по своей сути настойчивыми. Чем дольше продолжалась переписка, тем сильнее проявлялось расхождение между нарастающим разочарованием Фрейда, его стоицизмом и новоанглийским оптимизмом Патнема. С другой стороны, становится очевидным, в какой мере Патнем подкреплял интерес Фрейда к анализу сознательного, религии и философии. И даже конфликт между моральными идеалами Фрейда и Патнема не отдалил друг от друга этих людей; до самой своей смерти Патнем оставался верным сторонником Фрейда, назвавшим его в некрологе (1918) «величайшей опорой психоанализа в Америке» (G. W. XII).
НЕОПУБЛИКОВАННАЯ ПЕРЕПИСКА ЗИГМУНДА ФРЕЙДА С ПИОНЕРАМИ ПСИХОАНАЛИЗА
Существует целый ряд писем Фрейда, разбросанных по отдельности в работах Джонса и Шура, а также в томе писем, изданном Эрнстом Фрейдом («Зигмунд Фрейд, письма 1873—1939»). Некоторые из них из-за сложностей с авторским правом или же из соображений деликатности не были опубликованы полностью и аутентично и ожидают своего дня в архивах Фрейда.
К их числу относится, например, переписка Фрейда с Эрнестом Джонсом (1879—1958), пионером психоанализа в Англии и верным биографом Фрейда. Этой переписке, по всей видимости, препятствовали два обстоятельства. Первое было связано не столько с языковым барьером, сколько с проблемами, которые испытывал Джонс с готическим почерком Фрейда. По этому поводу в письме от 20 ноября 1926 года (Freud, 1960, 387) Фрейд заметил:
...Вас удивит открытие мотива, который затрудняет мне переписку с Вами. Это классический пример маленьких ограничений, лежащих в основе нашей природы. А именно: мне очень сложно писать по-немецки латинским
шрифтом, как я делаю нынче. Меня тут же покидает легкость, то, что в более важных делах зовется вдохновением. Однако Вы часто давали мне понять, что Вы не в состоянии разобрать готический шрифт, так что мне осталось лишь два пути к взаимопониманию, но оба они вредят интимности: либо диктовать Анне письмо, чтобы она печатала его на машинке, либо прибегнуть к моему малопригодному английскому...
Вторая причина постоянно сохранявшейся отчужденности между двумя друзьями была более личностной. 1 января 1929 года Фрейд писал: «Мне не дается выражение подобных нежностей, поэтому я легко могу показаться равнодушным, но в моей семье это знают лучше» (там же, 402).
Неопубликованной остается также переписка между Фрейдом и Максом Эй-тингоном. Эйтингон (1881—1943) был человек спокойный, сдержанный и очень близкий Фрейду. И не только потому, что он неоднократно оказывал материальную помощь самому Фрейду и его организации. Фрейд был благодарен и за многие другие услуги, в том числе за снабжение его сигарами, что в годы войны было делом отнюдь не простым. 7 января 1913 года Фрейд писал ему: «Вы были первым посланником, явившимся одинокому, и если бы мне было суждено вновь оказаться покинутым, несомненно, Вы были бы в числе последних, кто бы оставался со мной (там же, 313). Вслед за Эйтингоном, Фрейд утверждал, что тайна лечения состоит в умении исцелять любовью. С помощью великих жертв, возможно, удалось бы преодолеть большинство проблем терапии, на за это надо «расплачиваться своей шкурой».
Далее, до сих пор остается неопубликованной переписка с Францем Алексан-дером, Паулем Федерном и Вильгельмом Райхом, обширная корреспонденция со всеми членами семьи Фрейда, а также чрезвычайно интимная переписка с Шандором Ференци и Мари Бонапарт.
Ученица Фрейда Хелен Дойч (род. 1884) в своих воспоминаниях «Конфронтация с собой» (Deutsch 1973) осталась верна традиции семьи не публиковать письма Фрейда, а только их пересказывать. Это же относится и ко многим другим письмам, которыми Фрейд обменивался со своими друзьями — учеными и людьми искусства. На переписке с некоторыми из них мы еще остановимся в дальнейшем.
О четырех важных адресатах Фрейда, Шандоре Ференци, Пауле Федерне, Вильгельме Райхе и Отто Ранке, являвшихся к тому же пионерами психоанализа, следует рассказать подробно в силу их особой позиции по отношению к Фрейду (см. также статьи Г. Дамера и Г. Яппе в этом томе и В. Бюнтига в т. III).
Переписка Фрейда с Шандором Ференци
К сожалению, имеются лишь разрозненные публикации писем Фрейда его верному «паладину» Шандору Ференци (1873—1933). Полная переписка, включающая в себя, по приблизительной оценке, более 2000 писем Фрейда53, сегодня широкому читателю недоступна.
Ученик Ференци Микаэл Балинт (1896—1970), венгр — как и его учитель — по происхождению, унаследовал эту корреспонденцию вместе со всеми трудами Ференци и подготовил письма к публикации. Однако его смерть воспрепятствовала этим планам. Эта переписка, несомненно, имеет величайшее значение для истории психоанализа и раскрытия новых черт в личности Зигмунда Фрейда (см. также статью Г. Дамера).
Сын Фрейда Эрнст Фрейд, президент Архива Зигмунда Фрейда, в 1960 году опубликовал часть этих писем («Зигмунд Фрейд, письма 1873—1939»); фрагменты переписки приводит также Джонс (1960—1962). Тем самым у нас есть некоторая возможность проследить за отношениями между Фрейдом и его наиболее оригинальным и творческим, хотя не всегда надежным, учеником и другом.
В 1907 году, перечитав во второй раз «Толкование сновидений», Ференци испытал потребность написать Фрейду. При посредничестве врача д-ра Штайна в 1908 году, незадолго до Зальцбургского конгресса, состоялась их первая встреча на квартире Фрейда. Ференци стал третьим — после Юнга и Бинсвангера — иностранцем, который именно из-за психоанализа приехал к Фрейду. Общение с обеих сторон оказалось столь непринужденным и задушевным, что Ференци тут же пригласили провести летние каникулы вместе с семьей Фрейда — привилегия, которой он часто пользовался и в дальнейшем.
Ференци, когда познакомился с Фрейдом, имел врачебную практику в Будапеште и уже начал первые опыты с гипнозом. Макс Шур, с шармом и юмором изображающий живой и умозрительный дух Ференци, отмечает, что Фрейд обращался с этим учеником и другом словно с родным сыном и что поэтому также и в переписке проявляется полная открытость, позволяющая нам проникнуть в интимные моменты самоанализа Фрейда (Schur 1973, 308). Например, после совместной поездки на Сицилию Фрейд писал товарищу по путешествию (Jones II, 106—107):
6. 10. 10
Дорогой друг,
Удивительно, насколько лучше Вы можете выразить себя в письме, нежели в разговоре. Разумеется, я знал уже очень многое или почти все из того, что Вы пишете, и теперь должен пояснить Вам лишь совсем немногое. Почему я не отругал Вас и тем самым не указал путь к правильному пониманию? Совершенно верно, с моей стороны это было проявлением слабости, но я же не тот психоаналитический сверхчеловек, которого мы смоделировали, и не преодолел в себе обратного переноса. Мне это не удается, как не удается и в отношениях с моими тремя сыновьями, поскольку я их люблю и жалею.
Вы не только заметили, но и поняли, что я не испытываю больше потребности в столь полной личной отдаче, и верно указали на травматический характер этой потребности... После истории с Флиссом, которую Вы заставили меня преодолеть, эта потребность во мне иссякла. То мо сексуальная направленность исчезла, превратившись в разрастание собственного Я. Мне удалось то, что не выходит у параноиков. Учтите также, что в основном я недомогал, больше страдал от вялости кишечника, чем хотел в этом признаться, и не раз попрекал себя самого: кто не умеет управлять своим Конрадом ', не должен отправляться в путь. С этого должно было бы начаться выздоровление, а мне Вы казались недостаточно твердым, чтобы не впасть в излишнюю заботливость.
Что касается неприятных моментов, которые Вы мне причинили, включая некоторое пассивное сопротивление, — с ними произойдет то же, что и со всеми воспоминаниями о путешествии в целом: в процессе самоочищения небольшие помехи исчезают и одно лишь прекрасное остается доступным для интеллектуального пользования.
То, что Вы подозреваете у меня какую-то великую тайну и испытываете чрезвычайное любопытство по этому поводу, было легко угадать, но столь же легко и распознать инфантильность этого чувства. Я не только поделил-
ся с Вами всем, что имеет отношение к науке, я очень мало скрывал ovi Вас и личное, а история с национальным даром " была, как мне кажется, весьма бестактной. Моя травма в настоящий период, как я Вам намекал, полностью связана с историей Флисса, и сама суть этого дела не позволяет обратиться к Вашему сочувствию.
Итак, при ближайшем рассмотрении Вы убедитесь, что счеты между нами вовсе не пшк велики, как Вам, вероятно, померещилось первоначально.
Я бы предпочел перевести разговор в план настоящего...
Искренне Ваш Фрейд.
' Имя Конрад впервые употребляется швейцарским писателем Шпиттелером в его романе «Имаго» (1904) как обозначение собственного тела. В дальнейшем «Имаго» стало названием журнала, посвященного проблемам прикладного, как мы бы теперь сказали, психоанализа. Фрейд, особенно в переписке с Абрахамом, обычно говорит о своем «Конраде», когда страдает от расстройства желудка и кишечника. " Шутливый намек на увлечение Фрейда антиквариатом.
Уже в то время было посеяно семя дружбы, становившейся с годами все глубже и доверительней. В 1913 году Ференци основал в Будапеште Венгерское психоаналитическое объединение, став первым его президентом. К этому времени относится следующее письмо Фрейда (Е. Freud 1960, 313):
Вена IX, Берггассе, 19, 7 июля 1913 г.
Дорогой друг,
В самом деле! Я могу уже поздравить Вас с сорокалетием? Ваше печальное письмо очень меня тронуло, тем более что оно напомнило мне о моем собственном сорокалетии, после которого я уже несколько раз успел сменить кожу, что, как известно, случается раз в семь лет. Тогда (в 1896 году) я достиг вершины одиночества, утратил всех старых друзей и еще не приобрел новых, никто обо мне не заботился и меня поддерживали только остатки упрямства и начало «Толкования сновидений». Теперь, когда я гляжу на Вас, я должен признать Вас во многих отношениях более счастливым человеком, даже если не сбудутся нынешние пожелания. Вы надежно сориентированы, перед Вами открытый путь, Вас высоко ценит редкостный избранный круг друзей, вождем которого Вы предназначены стать. Вы не обладаете лишь одним, владея чем уже тогда я чувствовал уверенность', и я понимаю, что человеку свойственно превыше всего ценить и желать того, чего он достичь не может.
На Ваш сороковой день рождения я могу отбросить сдержанность и признаться Вам, что я лишь потому никогда не отвращал Вас со всей энергией от Е., что я опасался, как бы Вы, следуя невротическому примеру, не проявили бы крайнего упорства. Что же Вы намерены предпринять теперь? Аля каждого из нас судьба принимает облик одной или нескольких женщин, и Ваша судьба обладает несколькими на редкость ценными чертами.
Вы знаете, я отказал чете Эмденов", хотя они тоже очень приятные компаньоны, чтобы прожить несколько недель в Мариенбаде без анализа. Теснее всего я буду общаться с моей маленькой дочерью'", которая нынче так радует меня своим развитием (Вы, конечно, давно угадали этот субъективный мотив «Выбора ларца» п). Я надеюсь, что в Сан-Марино буду достаточно свеж, чтобы лучше воспользоваться Вашим обществом, нежели в про-
Переписка З.Фрейда (Мартин Гротьяц)
шлые годы, когда мне все и вся казались лишними. В конце августа Абрахам навестит нас и, вероятно, вместе с нами поедет в Мюнхен v. Мне пока нечем оправдать Вашу надежду, что я смогу тогда поведать Вам нечто новое. Все мои удачи свершались через семилетние промежутки: в 1891 году я начал «Афазию», в 1898/99 — «Толкование сновидений», 1904/05 — «Остроумие и теорию сексуальности», в 1911/12 занялся тотемом, так что теперь я, по всей вероятности, на спаде и до 1918/19 не могу рассчитывать ни на что существенное (если только до тех пор цепочка не разорвется)...
Наши дела мы будем продолжать с осмотрительной уверенностью. Я надеялся, что Юнг подарит мне ощущение, что дети щ хорошо пристроены, без этого еврейский отец не может ни жить, ни умереть. Теперь я радуюсь, что подобную уверенность внушаете мне Вы и Ваши друзья.
Дата добавления: 2015-08-29; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |