В этот день наши герои, продрогнув от холода и шатаясь от голода, тихо плелись по мостовой. Никакой работы опять найти не удалось, безработица страшная. Беженцы направлялись на окраину города, в старый заброшенный сарай, в котором нашли свое пристанище. Но, уже подходя к этому месту, в сердце поднялась какая-то необъяснимая тревога, скрытая интуиция подсказывала, что возвращаться больше некуда, нужно искать новый кров. Предчувствие не обмануло: на пустыре собиралось развернуться крупное строительство, и, чтобы расчистить площадку для будущих строений, бригада рабочих разобрала ряд старых сарайчиков, забытых своими владельцами.
- Митя! Как же так?! – В бессильном горе застонала Настена, которая понимала, что сделать еще несколько шагов уже не сможет. – Куда же нам теперь?
Митька ничего не ответил, только понуро опустил голову. Невольно вспомнилось тепло Настиной избы, в которой они провели самые счастливые, пусть и беспокойные месяцы. Теперь же не было никакого выхода. Никакого. Но Митька не должен был показывать своего отчаяния, Настя ведь надеялась на него, поэтому он постарался сказать как можно убедительней:
- Ничего, ничего страшного моя милая, мы найдем место еще лучше, чем это, и работу найдем, я тебе это обещаю. Потерпи немножко. Сейчас тяжело, потом будет всё хорошо.
Настя тихо вздохнула, незаметно вытерла навернувшиеся слезинки и постаралась улыбнуться. Получилась жуткая гримаса боли и отчаяния. Мороз крепчал.
Солнце медленно плыло по горизонту, оставляя в прошлом секунды, минуты, часы. Для молодых ребят эти мгновения казались столетиями, терзающими душу и тело. Пристанища они так и не нашли, а ведь скоро уже опустится ночь, еще более холодная, суровая. Измотавшись в пути Настя и Митя упали на дорогу, посеребренную первым снегом, дальше идти они уже не могли. Молодые люди молча общались взглядами, в которых было гораздо больше красноречия, чем в обычных словах. Любовь и страдание, надежда и ощущение безвыходности, радость от осознания, что они вместе и несчастье от невозможности наслаждаться этой радостью в полной степени, перемешались в их душах. Казалось, что не за горами конец, который прекратит все мучения.
Впав в тревожное забытье, Митька не сразу понял, что кто-то яростно трясет его за плечо. Снились родные берега, тихий летний день, будто бы он плывет на лодке с Настей по несильному течению, и на душе было так хорошо и спокойно от того, что тепло, не голодно, они вместе и есть куда возвращаться, что просыпаться совсем не хотелось, но некто просто выбивал Митьку из сна, подкрепляя свои увесистые пинки криками.
- Что такое? – Спросонья плохо соображая, прохрипел Митька. Он быстро глянул на Настену, она, свернувшись клубочком, подобрав под себя озябшие руки и ноги, прижалась к нему всем тельцем, как котенок, ищущий защиты и тепла. Она спала и не слышала, не чувствовала ничего вокруг. Усталость стала хорошей анестезией.
- Чего ж вы тут разлеглись! Замерзнуть же не долго! А ну вставайте, я вас хоть чаем напою, расскажете, что с вами случилось.
Митька не поверил ушам своим. Он был уверен, что их просто гонят с этого места, как ненавистное бельмо с глаз долой, из сердца вон, чтобы не мешали богачам спокойно разгуливать и обсуждать меню на очередной вечерний бал…. А тут…. Митька медленно поднял на незнакомца полный недоумения и бешеной радости взгляд. Видимо в этот момент видок у Митьки был настолько жуткий, а в глазах светился такой лихорадочный огонек, что незнакомец на мгновение отшатнулся, задумавшись, а верное ли он поступил, подойдя к двум неизвестным оборванцам, а вдруг они…. Но нет. Быстро отбросив от себя эту предательскую мысль, человек попытался взять себя в руки:
- Поднимайтесь, поднимайтесь, ради Христа. Пойдемте домой, согреетесь, умоетесь, поедите.
Перед нашими беглецами стоял мужчина невысокого роста, лет шестидесяти, с бесконечно добрыми светло-серыми глазами. В некогда густой, а теперь изрядно поредевшей рыжей шевелюре белели седые пряди, говорящие о том, что этому человеку пришлось немало испытать лиха на своем веку. Сухие жилистые руки были признаком трудолюбия и проворности, а черная сутана о том, что это был священник, католический священник, причем, Слава Богу, не из числа тех, которые носят этот сан, не задумываясь о своих обязанностях перед Христом, а из тех немногих настоящих, истинно Божьих людей, которые готовы собственную жизнь положить за других, причем не особо задумываясь. Отец Джо, звали этого человека, он, как Фигаро старался быть везде, ведь в любой час, в любом месте кто-то мог оказаться в беде. Здесь отец Джо оказался как раз во время.
Митька не стал будить Настену. Он бережно поднял ее на руки, как ребенка, удивительно, что девушка даже не шелохнулась, продолжая пребывать в болезненном забвении, и тихим шагом посеменил за отцом Джо, который что-то эмоционально рассказывал, спрашивал, сам же отвечал. К сожалению, Митька дошел до такого крайнего состояния измотанности, что даже не понимал, о чем ему говорит этот удивительный человек, посланный им Небом в спасение, поэтому, чтобы не обидеть, он просто глупо улыбался и время от времени утвердительно кивал головой.
77.
Наступал Новый год, 1921 год, который для простого населения был особенно плачевным и мрачным… для населения, но не для Кремля. Здесь праздник шел со всем присущим царским особам размахом. Ни о каком голоде, разумеется, здесь никто и не знал, даже в самые тяжелые дни, когда тысячи людей опухая, умирали на улицах городов и деревень. В просторном зале, за длинным дубовым столом было собрано все ЦК. Под торжественный ужин, состоящий из многочисленных яств, где обязательное место занимала знаменитая русская красная и черная икра, заморские вина и много что еще, решались вопросы государственной важности, обсуждалось, какие меры подавления народной воли еще можно предпринять, что делать дальше для укрепления установленной большевистской власти.
- Товарищи! – Победоносно провозгласил вождь пролетариата, поднимая налитый доверху бокал искристого красного вина. – Товарищи. Поздравляю вас с прошлыми победами и победами будущими. Мы проявили немереную твердость, многое давалось нам непросто, контрреволюция не дремлет, но мы не спасовали, мы молодцы, товарищи! Так выпьем же за новый год и мировую революцию, для утверждения которой мы сейчас предпринимаем все возможные и невозможные меры, и которая в ближайшее время обязательно должна накрыть весь мир негасимым огненным племенем красного флага! Ура, товарищи!
- Ура! – Единогласно протянули раскрасневшиеся от выпитого и съеденного товарищи.
Глядя на это сборище, трудно было бы поверить, что эти люди управляли огромной страной. Глаза каждого сверкали недобрым огоньком, говорящим о страшных страстях, таящихся в глубинах темных душ, страстях, которые с течением времени и достижением неограниченной власти, никто из них уже и не пытался прятать. Также было видно, как все они яростно ненавидели друг друга. За льстивыми улыбками скрывалось желание задавить политического соратника… или противника, что в данном случае означало одно и то же, за лицемерными пожеланиями друг другу удачи, можно было прочесть презрение и брезгливость. Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Пятаков, Джугашвили (Сталин) и, конечно же, Ленин, все были врагами друг другу, и в общении старались улавливать каждый жест и мысль, чтобы после не попасть впросак и не стать следующей жертвой всепоглощающего террора. Все они были истинными врагами народа, и сами понимали это….
В зал в который раз вошли официантки, одетые в белоснежные, накрахмаленные чепчики и коротенькие фартуки. Они несли широкие серебряные блюда, уставленные рябчиками, салатами и прочими закусками. Каждую из этих молоденьких девушек (самой старшей 25 лет) партийные работники провожали оценивающим взглядом. Это было своего рода дефиле, после которого работники ЦК определялись с выбором. Девушки, смущенные столь пристальным вниманием к их скромной особе, старались удалиться, как можно скорее, но, если большинство, в принципе понимало, для чего они здесь, то одной, самой младшей и самой привлекательной из всех, Анфиске, было не вдомек, чего это такие взрослые лысые пузатые политические дяди так вылупились на нее. Опустив свои глаза газели в пол, чернобровая красавица быстро перебирала ручками, кому-то накладывала, кому-то подавала, разливала и уже направилась к выходу, где ее ожидали другие девушки, но товарищ Джугашвили (Сталин) задержал ее.
- Товарищ, официантка. – Со своим неизменным акцентом, промурлыкал он. – Прошу вас остаться.
- Спасибо, спасибо, - пролепетала покрасневшая от смущения Анфиска, - но мне нужно работать, еще столько сделать надо, да и девчата заждались уже.
- А я говорю, останьтесь, товарищ официантка! – По побагровевшему лицу пьяного грузина можно было сделать вывод, что добра от него ждать не стоит, тем более если упорствовать. – Я собираюсь провести внеплановое совещание с работницами общепита, так сказать, быть ближе к народу, понять его требования, стремления, идеалы, цели. Пойдемте, товарищ официантка, мой кабинет тут не далеко.
Эту бурную, эмоциональную речь сопроводил дикий хохот. Соратники Джугашвили нашли эту шутку довольно занятной. Анфиска, разумеется, ничего не поняла. В ее семнадцать она была еще слишком наивной и честной. Просто отчего-то сердце бешено заколотилось в груди, предвещая недоброе. Но обернувшись на своих девчат и увидев, как они нервно машут ей, чтобы она соглашалась (дабы и им не было проблем), Анфиска посеменила за этим странным грузином, который то и дело бросал на девчонку такие взгляды, от которых она готова была провалиться под землю.
После ухода Джугашвили, празднество продолжилось с еще большим размахом. Шум от оживленных споров, дискуссий, обсуждений стоял такой, что не сразу присутствующие услышали страшный, леденящий кровь крик, вслед за которым последовал грохот падающих предметов. Еще секунда, и мощная дубовая дверь, которая еще недавно закрылась за бедной девушкой официанткой, распахнулась, и Анфиса, в порванном фартуке, простоволосая вылетела пулей, рванув к выходу. Вслед за ней бросился
Джугашвили, но, запутавшись в плохо державших ногах, рухнул на пол. По виску текла тонкая алая струйка крови, видимо, девчонка оказалась не промах и сумела все-таки постоять за себя, двинув подлеца первым что ей подвернулось под руку.
- Проклятая! – В бешенстве ревел он, выбрасывая вперед кулак. – Ты еще попляшешь, с Кобой так не поступают! [98]
Праздник продолжался.
- Анфиска! Ты что, дурочка совсем?! – В ужасе обступили перепуганную до полусмерти девушку другие официантки. – Ты не понимаешь, что теперь с тобой, да и, скорее всего, со всеми нами будет?
- Девочки! – Лепетала девчонка. – Да как это вообще возможно так? Девочки! – Анфиса, закрыв лицо руками, горько заплакала. Другие не смели ее утешать, теперь Анфиса была словно прокаженной, и каждый кто подошел бы к ней, мог подцепить клеймо быть проклятой и … уничтоженной. Молодые женщины молча стояли, насупившись, не зная, как помочь несчастной, да и стоит ли помогать?..
- Ну, вот что, - вынесла вердикт самая старшая и опытная из всех, - ты беги домой, собирай вещи и спеши на первый же поезд. Родных захвати с собой, а то им за тебя отдуваться придется. Уезжай отсюда подальше и не высовывайся. Глядишь и пронесет. Может в пьяном угаре и не запомнил. Беги, слышишь? Что ты стоишь? Каждая минута на счет. А мы дальше работать, постараемся тебя, дурочку наивную прикрыть.
- Спасибо вам, подруженьки!
- Хватит пустых слов. Беги, вещи собирать.
Девушка поспешила на улицу. Ледяной порывистый ветер привел ее в сознание и придал скорости. Анфиса бежала со всех ног, порой казалось, что она вот-вот взлетит, так быстро она перебирала ногами. Споткнувшись о незамеченную выбоину в дороге, она нечаянно потеряла туфлю, но девушка не стала возвращаться за ней, она боялась обернуться, всё думалось, что позади также быстро несется чудовище. Ну вот, до дома осталось всего ничего, только минуть небольшой переулок, да повернуть к подъезду. Анфиса немного успокоилась и сбавила шаг, совсем немного, но все же…. Внезапно сильнейший удар сбил ее с ног. В голове помутилось, и сознание навсегда покинуло бедную, красивую чернобровку. Она уже не видела, как некто в длинной черном плаще, как вестник смерти, торопился покинуть место происшествия и выбросил затем с моста в реку оружие убийства. Этот некто, добрался до Кремля, предъявил охране удостоверение и бесшумной тенью проскользнул в покои. Здесь по-прежнему гремела музыка, шли танцы. Иосиф Виссарионович веселился больше всех. Увидев появившегося в дверях мужчину в длинном черном плаще, он покинул свою «даму» и, как бы невзначай похлопал вошедшего, как старого друга, желанного гостя, незаметно шепнув:
- Сделано?
- Покоится с миром.
- Всё верно.
Развернувшись, с дико-радостной ухмылкой, Джугашвили вернулся к столу. Проходя мимо Ленина, он поймал ехидный взгляд вождя:
- Ну, что, опять развлекаетесь, товарищ Сталин?
В ответ он только раздраженно передернул плечами и ушел, не желая обсуждать свои личные вопросы с кем-то ни было.
78.
Россия, январь 1921 год
Антоновцы не сдавались, даже не смотря на то, что для их подавления были приняты серьезные меры: люди, попавшие в отчаянное положение, понимавщие, что идти назад – только встретить смерть, а вперед – пусть призрачную, но надежду, предпочитали двигаться вперед. Было тяжело. Но собрав все свои силы, сцепив зубы и затянув потуже пояса, крестьяне продолжали свой путь восстания. И удача сопутствовала им. Начиная с 12 января повстанцы начали колоссальные крушения и захваты красноармейской бронетехники, чего те совсем не ожидали. Большевики никак не могли понять: как это вообще возможно, чтобы простые мужики и даже бабы практически с вилами и косами (все таки оружия на всех не хватало) могли оттеснять хорошо вооруженную армию и одерживать победу за победой?! Только не понимали власти, что тем и славился всегда русский народ, что был един и силен духом, а с такими качествами можно пройти любые препятствия. Вот почему в последующие восемьдесят лет власть и пыталась уничтожить этот русский дух, единства, духовной мощи и силы мысли. Слава Богу, до конца им осуществить эту идею так и не удалось….
20 января Антонов сам повел крупный отряд на окружение красных. От этого сражения зависело многое, во всяком случае несколько месяцев относительного затишья и возможности собрать силы для дальнейшей борьбы. Разбившись, как всегда на небольшие отряды по пятьдесят-сто человек, чтобы не быть столь заметными, антоновцы прошли из одного населенного пункта, уже захваченными ими в сторону деревни Жердевки. Здесь осели хорошо вооруженные красные. По предварительным данным, полученным повстанческой разведкой, там было около 160-ти штыков, 60-ти сабель и 3 пулемета, которыми руководил амбициозный начальник третьего боевого участка, Кузнецов. Информация была получена. Кто предупрежден – тот вооружен. Антоновцы двинулись навстречу.
Ледяной зимний ветер больно жег лицо, и в этот ненастный день больше всего на свете хотелось спрятаться куда-нибудь в медвежью нору, чтобы никто и ничто не смогло вытянуть оттуда, чтобы согреться, отоспаться, да забыть про эту проклятую войну. Взвод солдат красноармейцев стоял на охране границы и мысленно клял приказ начальника, который-то сейчас находился в теплом помещении, вроде как решая важные стратегические вопросы, а они, молодые ребята, должны были мерзнуть на зимнем холоде.
- Вот холодище-то! – Жалобно протянул один.
- Водочки бы сейчас тяпнуть, хоть теплее было бы, да не дают же, гады, экономят! – Бросил второй.
- Теперь я понимаю, почему собаки такие злые. – С глухой яростью прохрипел третий, остервенело пытаясь растереть закоченевшие руки, что было уже бесполезно. – Из-за этих сволочей повстанцев теперь как псам подзаборным приходится на ветру стоять. Хоть бы их уже перебили всех до единого!
- Ну, что же… попробуй…. – Прозвучало как из ниоткуда, отчего красноармейцы замерли в ужасе. Из-за сильной метели видимость была неважной, и так вышло, что солдаты пропустили, как к ним подошли на уже приличное расстояние те, кого они были назначены уничтожать. Ветер донес до них обрывки слов последнего красноармейца, и эти слова стали для него и его соратников роковыми. Озлобившиеся повстанцы не собирались щадить тех, кто желал смерти им и их семьям. Они были настроены решительно. Начался бой, еще более тяжелый оттого, что, казалось, сама природа тоже ввязалась в битву, хлеща метелью и осколками льда, закрутившимися в воздухе от жаркого сражения.
На подмогу первому отряду повстанцев пришли другие, которые теперь вновь объединились в одну мощнейшую, действующую слаженно, армию. Антонов ловко руководил этой лавиной, и вскоре красноармейцы попали в плотное кольцо окружения, выйти из которого не представлялось возможным. Но как то было всегда, Антонов предложил командиру Кузнецову, сейчас воевавшему вместе со своими солдатами, выбор: сдаться и жить, либо продолжать бой против своих же, против бедных крестьян и работяг, и тогда умереть по-собачьи. Солдаты, в большинстве своем, предпочитали первое, но Кузнецов, браво вскинув голову сказал другое: «Победившие буржуазную сволочь не сдаются. И вас, контрреволюционеров порвем, как тузик тряпку!». Кузнецов был уверен, что в ближайшее время к нему прибудет помощь со стороны, ведь, как он знал, буквально с минуты на минуту должен прибыть еще один полк, но…. Но он ошибся.
Битва продолжалась. Уже немало людей с обеих сторон полегло на поле боя, но Кузнецов не собирался отступать, а вновь и вновь гнал своих людей вперед. Антонов, разумеется, тоже не шел на уступки, но для него малодушие было бы равносильно концу.
Бой проходил неподалеку от железнодорожной станции, там, где как раз в этот момент остановился эшелон 2-го кавполка 15-й Сибирской кавалерийской дивизии.
- Эй! Смотрите, что там творится! – Прогремел зычный бас одного из бойцов кавполка.
- Наших бьют что ли! Нужно идти на подмогу, пока всех не перемочили!
Бойцы начали выводить лошадей из товарных вагонов и в быстром порядке снаряжаться для подмоги. Еще две минуты, и полк был выстроен в шеренгу.
- Наши товарищи погибают, мы должны помощь им! – Прогремел все тот же громогласный человек. – Готовы?
- Всегда готовы! – Пронесся лавиной многоголосый ответ.
- Это кто тут готов?! – Внезапно прозвенел надрывный сипатый голос командира, который все это время не собирался выходить из своего вагона.
- Ну… как же… товарищей убивают….
- Да…. И это ужасно. Смотрите как подняли головы контры. Но мы не имеем права выходить в сражение, потому как не получили директивы штаба дивизии.
- Но… Семен Васильевич! Но как же… как смотреть на это?
- Ты что, идиот, хочешь под трибунал? – Обращаясь к опешившим солдатам. - Собираетесь пойти против начальства? Прямиком в лагеря?!
В воздухе повисло тягостное молчание. Приходилось подчиняться столь непонятному приказу командира, ведь на Соловки действительно никто не хотел. Кто-то, махнув рукой все равно помчался на выручку, правда был сметен яростной силой повстанцев. Остальные же остались на месте. Командир, успокоенный тем, что солдаты не собираются бастовать, ушел к себе в вагон, читать брошенную на интересной главе книгу. Почему он поступил так? Две причины были тому виной: первая – банальная трусость, видя, как сражаются повстанцы, как раненые тигры, он попросту испугался ввязываться в эту заваруху, из которой вряд ли смог бы выйти живым. Вторая причина – зависть человеческая, он всегда недолюбливал Кузнецова, которому и в службе удача улыбалась, да и женщины его любили больше, чем его, раньше времени обрюзгшего, облысевшего человечишку с пустым, мутным взором озлобленных свинячьих глазок. Таких ситуаций во время гражданской войны было немало. Разрозненность и подлость, желание перетянуть одеяло на себя всегда приводят к катастрофическим последствиям. Битва закончилась. Из более двухсот человек красноармейцев спаслись только двое: израненный Кузнецов и один солдат.
79.
Дмитрия было не узнать. День ото дня он превращался в ходячего мертвеца с безжизненным, воспаленным взглядом и быстро стареющим, обессиленным телом. За всего один лишь месяц он похудел так, что напоминал скелет, разве можно было в этом несчастнейшем, измученном человеке разглядеть того бравого, самоуверенного Дмитрия Волкова, каким его в первый раз увидела Мишель, там во Франции? Хорошо еще, что мешок удалось сменить на прохудившуюся сильно завшивевшую телогрейку и драные, замасленные ватные штаны: как ни странно, пожалел один из работников хоз. части, тоже зэк, только занимающий более выгодное положение, чем остальные. Невероятно, но даже в этом логове зла иногда встречались люди. Иногда. Один-два и обчелся.
Дмитрий старался не вспоминать свое прошлое, так легче. И вскоре ему самому уже казалось, что всё это было и не с ним вовсе, или, по крайней мере, очень, очень давно, столетие, тысячелетие назад. Тогда была жизнь, полная надежд и стремлений. А нынче – перед ним расстлалась бесконечность мучений и унижений, которые были призваны сломить дух сильной личности.
Тяжелее всего было выдерживать даже не изматывающий голод, который был одним из методов «воспитания», превращающий людей мыслящих в обезумевших животных, а бесчисленные унижения, которым подвергался арестант, хотя и ощущение голода не покидало ни на минуту, ведь на многочасовых общих работах, на рудниках и лесопавале, на строительстве дорог, на буре мерзлого грунта, нужны были калории, а их и в помине не было. Тарелка ледяной баланды, состоящей из болотной воды и гнилых отбросов, которые тюремные работники не стали выбрасывать даже свиньям не могли восполнить затраченной зэками энергии. Она не могла даже согреть, потому как тратить время зэков на то, чтобы водить их в столовую, тогда как они могут продолжать пахать на морозе, конвоиры даже не собирались. Им давалось пять минут на то, чтобы вылакать принесенную баланду и продолжить пахать. И так до ночи. Потом – длинный путь до ледяного, не отапливаемого барака. Порой еще мучительные допросы и издевательства тюремного начальства, желающего лишить того или иного арестанта спасительных четырех часов сна. Затем – опять вывод на работы. И всё это в обязательном порядке с побоями, угрозами, оскорблениями, и тут уже многое зависело от того, кто стоял в конвое, просто озверевший человек, которому на всех плевать, или же садист, находящийся на особом положении у начальства, которого ценят именно за проявление изощренности и подлости. С такими назад в барак, как правило, не возвращалось по нескольку человек, забитых, заколотых или застреленных (это когда было оружие) по дороге. При всем при этом, арестанты настолько привыкли к затравленному положению, что они не объединяли свои силы, чтобы защитить одного забиваемого до смерти, кто-то, съежившись в комочек, понимал, что следующим будет он сам, кто-то смотрел перед собой обезумевшим, ничего не понимающим и не видящим взглядом, и лишь у не многих хаотично проносились мысли, что долг человека обязывает вступиться на защиту. Таких героев убивали тут же, на месте, как врагов народа, как контрреволюционеров, как бандитов, напавших на представителя тюремной власти. Их убивали при всех, в назидание остальным. С течением времени таких защитников становилось всё меньше и меньше, а после и вовсе перевелись.
Дмитрий, еле переставляя ноги, тянул тяжелое бревно на плече. Ноги увязали в снегу, которого было по пояс, но нужно было идти, быстро идти, ни останавливаясь, ни на минуту, потому как конвейер. В какое-то время силы оставили его, и показалось, что он умирает. Дмитрий упал на ослепительно-белый снег, и бревно стремительно покатилось далеко в сторону. Это падение не укрылось от конвоя. Один из охранников пулей подлетел к упавшему, начиная поднимать его страшными побоями:
- А, ну, вставай, сука! Разлегся тут! Кто за тебя работать будет, стерва ты кулацкая!
Тяжелые сапоги откормленного, не знавшего голода и недосыпа человека, безжалостно обрушивались на впавшего в забытие Дмитрия. Он и не думал подниматься. Он не приходил в себя. Бригада зэков замерла, как по команде. Среди блатных пронеслась волна радостного одобрения, что этого гордеца, которого никак не удавалось опустить им, сломили сапоги охранника и непосильный труд. Остальные, осужденные по бытовым статьям и политическим, опустили головы. Здесь были разные люди, врачи и поэты, политики и священники, философы и ученые…. Но они уже не помнили, что когда-то занимались другим делом, что когда-то провозглашали идеи гуманизма, правды и справедливости. Все эти идеалы и принципы были прочно выбиты из них. Во всяком случае, из большинства. Все стояли молча и безропотно, только один, старенький-старенький, худющий, как призрак мужичок, неожиданно резво махнув рукой, кинулся со всех ног к добиваемому Дмитрию.
- Товарищ конвоир, товарищ конвоир, не надо, не бейте. Я за него донесу это несчастное бревнышко. Я его сам подниму. Не утруждайтесь. Пожалуйста…..
Мужичок бросился на бесчувственного Дмитрия, как орлица защищая своих птенцов расправляет крылья. Подставляя себя под удары, он получил несколько самых увесистых, но даже не подал виду, как свело скулы от нестерпимой боли.
- А! Это ты, поп, опять не в свое дело лезешь! Вон твои собратья ведь стоят не высовываются. Чего ты-то никак не уймешься?
Садист со всей дури пнул несчастного батюшку, что тот упал навзничь, сплюнул на обоих своих жертв и бросил:
- Подбирай своего недобитка. И бревно чтобы отнес за него. Надоело мне с вами возиться… уроды!
С этими словами, охранник танцующим шагом направился к ожидающим его дружкам, размахивая дубиной. Этим же вечером он хвастался своей наивно-доверчивой невесте, как ловил опасных преступников, настолько обнаглевших, что отказывающихся работать и думающих сбежать, и даже более того, напасть на него самого. Невеста ласково перебирала белесые кудри охранника и жалела его, что ему приходилось, не жалея себя, так рисковать. Лишь спустя год она на собственной шкурке познает силу его кулаков. Но будет уже поздно.
Батюшка, превозмогая боль и вознося к небесам свои мысленные молитвы, стал приводить в сознание Дмитрия:
- Ну, давай, давай, сынок, поднимайся. Жить-то надо, глядишь и найдется какой выход. Не сдавайся, слышишь?! Это – испытание, которое мы с тобой должны пройти достойно. Как Христос страдал? За людей, ради людей. Этот мир жесток, князь мира сего жесток, поработивший столь многих людей… Но все равно Вселенной правит не он, а Всевышний, Он не оставит нас, только верить нужно, и мы силой духа своей, верой и добром, должны помогать Ему, а не радовать слуг зла своей слабостью. Вон же какая битва идет, не на жизнь, а на смерть. Вот, молодец, глаза открыл. А теперь давай руку, будем выбираться из этого снега.
- Откуда у тебя-то силы? – С восхищением прошептал окровавленными губами Дмитрий, в третий раз тщетно пытаясь подняться.
- В молитве черпаю силы свои.
Дмитрий не ответил, только понимающе кивнул. Теперь он знал, что это не пустые слова. В который раз убеждался в этом.
- Подожди, сейчас я за бревнышком сгоняю.
Старичок посеменил за бревном, и уже через пару секунд тащил его на своем плече, прогнувшись под его тяжестью, но, не жалуясь, ни словом, ни взглядом. Вскоре Дмитрий взялся за второй его край, начиная возвращаться в сознание. Так он нашел здесь, в царстве Смерти, среди вражды, отчужденности и жестокости, настоящего друга.
День сменялся ночью, потом снова наступал день. Дмитрию казалось, что это всё – одна сплошная черная полоса, он уже не видел различий между временем суток, всё смешалось, переплелось, запуталось. Утром – тяжелая работа и холод, днем – работа и голод, вечером до глубокой ночи – работа и изматывающее состояние обреченности. Потом – несколько часов сна, похожих на забытье, и эта бешеная вереница начиналась опять. Единственным лучиком в темном царстве для Дмитрия был его друг, отец Феодосий, невероятно мужественный, духовно сильный человек. Он, забывая о своих муках, поддерживал новоявленного арестанта, помогая освоиться в этих ледяных джунглях.
- Как это ни грустно говорить, Дима, - наставлял он в коротких промежутках между приходом в барак и отбоем, - здесь нужно всегда держать ухо востро. Кто-то действительно желает тебе добра по чистоте сердца, а кто-то за дружелюбным видом таит нож подлости. Я уже проходил этот этап…. Особенно нужно быть осторожным с этими… которые называют себя блатными. Смотри, Дима, не попадись на их крючок, всегда несколько раз думай, прежде чем говорить, и в три раза больше думай, прежде чем что-то делать.
Волков с благодарностью принимал эти советы, потому как уже понял, что они исходят от желания помочь, успеть помочь. В последнее время отец Феодосий стал выглядеть совсем худо, хотя и старался скрывать свое состояние. Всего за месяц он так истощал, что остались одни лишь кости. Полная антисанитария, царившая в лагере только усугубляла его самочувствия. Ежедневно кто-то умирал от болезни, побоев или истощения. Тень Смерти не выходила из барака, приглядывая себе новую жертву.
- Если будет возможность… беги отсюда, Дима. – Как-то с трудом поднявшись поутру, прошептал отец Феодосий. – Только смотри, никогда не соглашайся бежать с кем-то, если предложат, девяносто девять процентов из ста, что это – подстава. Так охрана подлавливает тех, кого хочет расстрелять без суда и следствия. Ты меня понял? – Феодосий пронзительно посмотрел на Дмитрия.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |