- Отец, - в который раз за последние дни в один голос, вкрадчиво начали арестанты, - а расскажи нам о своем…. Так ты чудно говоришь, как-то не по-нашенски даже, что и на душе вроде легче становится, а то раньше совсем тошно было. Действительно, думали, что пырнем кого и отпустит, ан нет, еще хуже. А кто бы сказал это!
Впервые и уголовники, и бытовики, и политические стали собираться по одну сторону баррикад. Ненависть уходила, уступала место чему-то новому, прежде неведомому. Люди пока еще не принимали всей душой то, что говорил им Иоанн, но они начинали вслушиваться. А всё потому, что Иоанн никогда не говорил в той льстивой, лицемерной и напыщенной манере, которой другие церковнослужители отпугнули от себя людей, он же говорил, как отец родной, просто и скромно, рассказывая простые истории из своей жизни, жизни своих родных и знакомых. И, слушая, эти незамысловатые, но содержащие в себе глубокую суть рассказы, арестанты начинали оттаивать сердцем. Не знали они, что и за железной дверью, порой украдкой эти разговоры подслушивал охранник, но, если сначала он собирался доложить о «пропаганде» начальству, то теперь отмел эту мысль, силясь вникнуть в смысл произносимого батюшкой и с сокрушением мотая головой, вспоминая то, что ему вдалбливали все эти годы на политучениях.
- Ну, так слушайте, хочу поведать вам одну простую историю. Жил был на свете очень хороший Человек. Никогда он не проходил мимо людской боли, никогда никому не причинял зла, он отдавал последний кусок хлеба голодавшему, последнюю рубаху замерзавшему. Так шли годы. Однажды этому Человеку пришлось на время покинуть свой дом, так как неотложные дела вынуждали его уехать далеко. Он любил свой небольшой, но уютный домик и переживал, как бы злодеи не растащили его по кирпичикам. К сожалению, получилось так, как он и думал: спустя небольшое время после его отъезда, в избу проникли воры, которые стали там пьянствовать и дебоширить, они то и дело швыряли из окон под ноги случайных прохожих стулья и кресла, пустые бутылки, круша все и вся. Люди стали возмущаться: «Какой же плохой хозяин у этого дома! Вы только посмотрите на это! А мы то думали, что хороший человек..»
- Да, причем тут хозяин! Воры же виноваты, а хозяин, несчастный, далеко, а то бы дал им пинка! – Не выдержав от возмущения, сорвался один из арестантов.
- Правильно говоришь. Воры виноваты, только вот люди почему-то этого не понимают…. А теперь смотрите: Хозяин дома – это Бог, дом Его поруганный – Церковь, воры – те лжеслужители, которые своим поведением позорят Дом Божий и те вандалы, которые теперь втаптывают его в грязь. Дорогие мои! Никогда не судите по дому по ворам, проникшим в него, никогда не судите о Боге по лжецам и лицемерам, прикрывающимся Его именем!
На долгое время в камере наступила задумчивая тишина.
33.
Бело-красно-зеленая война в самом разгаре. Собрав силы, многочисленные части белых пытаются свергнуть коммунистический строй. В эту бойню, но со своей позиции, руководствуясь собственными идеями и целями, вступают повстанцы, которых с каждым месяцем становится все больше: люди, видя полный беспредел, царящий вокруг, понимали, что, если сидеть сложа руки, будет еще страшней, а так лучше погибнуть в бою, нежели сгинуть от издевательств чекистов.
В этот момент, когда страну раздирали шальные страсти, ее, разрозненную, согнутую, все чаще стали атаковать и иностранные интервенты, которые решили, что, либо сейчас, либо никогда. Европа и Америка изо всех сил старались не упустить свой шанс: выступая под видом защитников сверженного строя, интервенты, на самом деле просто добивали некогда великую Державу, которая вызывала у них столько страхов и сомнений. Теперь страхов не было, теперь бояться было не кого…. Белые доверились чужакам, им некуда было деваться, они понимали, что в собственной стране им теперь смерть, а загнанный на флажки волк кидается уже хоть куда, лишь бы спастись от опаляющего огня. Но этот союз быстро распался после того, как французы и англичане напрямую заявили белым, что дальнейшая помощь будет предоставлена только в том случае, если Россия выполнит ряд условий. Под условиями подразумевался полный крах России и торжество Запада. Как бы ни было худо белым, они все же были патриотами в своей душе и, разумеется, отказались от такого предложения. На что европейцы передали генералов прямо в руки красным. Высшая степень подлости человеческой: не получив желаемого, европейцы решили бросить людей в адский котел, хотя могли просто молча уйти по-английски….
В кремле день за днем проводятся долгие заседания. Главной темой является борьба с белыми и зелеными, которые становятся все большей угрозой не устоявшемуся, не окрепшему строю. Советы ожесточены до предела, они и прежде не церемонились с народом, но теперь и вовсе бросились во все тяжкие, решив применять исключительно метод повсеместного террора, дабы, видя чудовищные картины расправы над повстанцами, другим не угодно было….
Но под этот удар тяжелой артиллерии варварских методов попадали и простые, тихие, мирные люди, которые по каким-то причинам стали неугодными властям. По новому указу, врагом народа становился тот, кто не выдавал красногвардейцам своего отца или мать, если он или она занимались «антисоветской агитацией», что, в принципе было довольно широким понятием, или, даже, если эти люди просто, хотя бы раз подали кружку воды умирающему беляку, либо партизану. За хранение винтовки, даже простой, охотничьей – расстрел. За общение с врагами народа – расстрел. За чисто человеческое сострадание и помощь врагам народа – расстрел. Как правило, расстрелом чекисты не удовлетворялись, прежде они массово, прилюдно истязали этих несчастных, и тогда тратить пули было уже не нужно, люди умирали от болевого шока.
Разрывалась на части страна, разрывались семейные узы. И к большому горю, далеко не все понимали, что к чему. Проводилась настолько мощная прочистка мозгов, сильнейшая пропаганда, что люди, не отличавшиеся сильным духом, принимали услышанное за чистую монету, и вот уже, придя домой, косились на своих родственников и, тем более, на друзей. Все больше появляется Павликов Морозовых, которые теперь стали героями нового времени…. Бабушка тихо перекрестилась в углу, прошептав «Отче наш», внучка-комсомолка уже шла в органы, докладывая об «инциденте», ведь она – сознательный гражданин, а сознательный гражданин дела партии ставит выше собственной семьи. Муж случайно обронил ругательство в адрес накаленной атмосферы в стране, супруга, давно уставшая от него, обиженная за годы совместной жизни, подхватила эти слова и понесла в ЧК. На следующий день муж уже гнил в подвалах бесчисленных советских тюрем. Ребенок в школе по наивности своей рассказал, что скоро Рождество и они всей семьей обязательно будут праздновать этот великий праздник. Учительница – сознательный гражданин, уже пишет рапорт на родителей ребенка, подчеркивая, что те ведут контрпропаганду в своем доме, учат ребенка антисоветским воззрениям, а значит они – враги народа. Вскоре родители оказываются в тюрьме, а ребенок – в холодном приюте, где никто никому не нужен, где смертность 68%. Всё это звучит, как бред, но этот бред был в реальности. До сих пор в сознании русского человека до конца не искоренен этот корень зла и страха, который был посажен в эти годы….
СМИ становятся главным оружием новой власти. На страницах коммунистических изданий проводится ярый призыв к борьбе с каждым, кто против советов. Так, газета Правда регулярно, публикует заметки такого содержания:
«…настал час, когда мы должны уничтожить буржуазию, если мы не хотим, чтобы буржуазия уничтожила нас. Наши города должны быть беспощадно очищены от буржуазной гнили. Все эти господа будут поставлены на учёт и те из них, кто представляет опасность для революционного класса, уничтожены. Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!» Под словом «буржуазия» уже давно понимается не только дворянство, но и беднейшая интеллигенция, разумеется, всё священство, и те рабочие, крестьяне, которые хотели жить по правде, а не по указке с верхов.
На пьедестал славы и почета возводятся прежде непризнанные поэты и художники, которые безмерно, до позорного угождают новой власти, причем возвышаются отнюдь не самые лучше, тогда как действительно великие таланты, мыслящие личности, брошены в тюрьмы. Посажен Короленко, посажены сотни тысяч писателей, музыкантов, ученых, профессора, учителя. 80% интеллигенции, цвет нации уничтожен. Остаются лишь те, которые готовы прогибаться под строй и делать всё, беспрекословно, подобострастно, что укажет ленинская директива. Иногда, оставшиеся пока на свободе интеллигенты, еще пользующиеся высоким положением, пытаются заступиться за своих товарищей по сфере деятельности. Так, Максим Горький не раз писал Ленину за Короленко, но в ответ лишь получал следующие гневные строки: «это – жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками»[49], «Какое бедствие, подумаешь! Какая несправедливость…»[50], «Не тратьте себя на хныканье сгнивших интеллигентов…».[51] В этом же письме Ленин отчитывает Горького: « «Интеллектуальные силы» народа смешивать с «силами» буржуазных интеллигентов неправильно. За образец возьму Короленко… На деле это не мозг, а г…». Ваш Ленин (15 сентября 1919 г.)[52].
За простое стихотворение, написанное Таней Ходкевич, где фигурируют такие строчки: «молиться можешь ты свободно, но так…, чтоб слышал Бог один» она получила десять лет. [53]И не она одна. Скольких похоронили в этих мрачных тюремных застенках…. Но Россия – страна большая, народа много, что ж и не поуменьшить ее на треть так….
В 1919-1920 годы Ленин регулярно вызывает к себе профессоров, Казакова и других, которые занимаются тайными лабораториями. Дела идут успешно, вождь пролетариата доволен. Он грезит мировой революцией, для чего уже засылает своих людей по всему свету.
Быстро идут дни, недели, месяцы. Секундная стрелка часов жизни, повернутая подлецами против правды и человечности, всё туже затягивает петлю на шее русского народа. Гремит война. Гражданская, братоубийственная.
34.
Несмотря на то, что недавно было выпущено жесточайшее постановление, касающееся всех антисоветских движений, грозящее немедленной расправой за любые выступления против власти, Александр Антонов не успокаивается. Его армия набрала мощи и уверенно продвигается шаг за шагом, сметая ураганом красные препятствия со своего пути. Армия день за днем принимает новобранцев, которые дерутся яростно, остервенело, мстя за нанесенные обиды, за многочисленные унижения. Но, к сожалению, уследить за большим скоплением людей не просто: в толпе, как правило, встречаются, как герои, так и подонки, разные люди живут на Земле. Так и здесь, в партизанские отряды подчас шли не только обиженные и любители справедливости, но и те, кто просто хотел получить оружие и творить свои дела, иногда и красные забрасывали в отряды своих «наседок», дабы разваливать моральный дух солдат. Конечно же, любые эксцессы, произведенные под флагом антоновщины, лидеры восстания выявляли сразу и пресекали самостоятельно, беспощадно. Они самолично выпускали весь карабин в предателей, в тех, кто позорил имя повстанческой армии. Только благодаря суровой дисциплине, преступления происходило редко.
Восстания охватывало деревню за деревней, село за селом, перекидываясь на города. На это коммунисты отвечали выжиганием восставших деревень, сел и городов. Битва шла зверская, не на жизнь, на смерть. Во всем были сильны люди Антонова, одна лишь была у них слабость, Ахиллесова пята – это их близкие. Красные придумали такой маневр: чтобы выманить партизан из лесов, они строили в населенных пунктах концлагеря и заключали в них жен, матерей и детей вояк. Издеваясь над заключенными, предавая это огласке, они знали, что любящие отцы и мужья не долго выдержат этой духовной пытки. Ведь можно выдержать собственную боль, молчать, когда истязают тебя, но как сидеть в засаде, когда слышишь душераздирающий крик беременной жены, избиваемой сапогами чекиста или хрип умирающего ребенка, облитого ледяной водой и выставленного на двадцатиградусный мороз? И такое было, и хуже было.
Вот, что говорит по этому поводу Дзержинский: «самая действенная мера - взятие заложников среди буржуазии … арест и заключение всех заложников и подозрительных в концентрационных лагерях… Пусть рабочий класс раздавит массовым террором гидру контрреволюции! Пусть враги рабочего класса знают, что каждый задержанный с оружием в руках будет расстрелян на месте, что каждый, кто осмелится на малейшую пропаганду против советской власти, будет немедленно арестован и заключён в концентрационный лагерь.[54] [55]
Ленин согласился с этим полностью, он более всего ратовал за взятие заложников. [56] [57]
Но вскоре и эти меры советы считают мягкими и думают, как бы еще подкрутить гайку. Так, народный комиссар внутренних дел Г. И. Петровский говорит следующее: «поскольку расстрелы происходят недостаточно массово и, несмотря на массовые расстрелы десятками тысяч наших товарищей, всё ещё не введён массовый террор против эсеров, белогвардейцев и буржуазии». Вскоре после этого публикуется я в Еженедельнике ВЧК указание:
«Расхлябанности и миндальничанью должен быть немедленно положен конец. Все известные правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления должен применяться массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявить в этом направлении особую инициативу. Отделы милиции и чрезвычайные комиссии должны принять все меры к выяснению и аресту всех подозреваемых с безусловным расстрелом всех замешанных в контрреволюционной и белогвардейской работе. О всяких нерешительных в этом направлении действиях тех или иных органов местных советов Завуправы исполкомов обязаны немедленно донести народному комиссариату Внутренних Дел. …Тыл наших армий должен быть, наконец, окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков против власти рабочего класса и беднейшего крестьянства. Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора!» [58]
В рядах Антонова проходят акции сдачи. Это наносит серьезную брешь в том фундаменте, который Александр Степанович выстраивал так долго, на свой страх и риск. Но все же, многие остаются, и это дает надежду, что, быть может, дело будет увенчано успехом. Назад пути уже не было.
Лидер зеленых проявляет максимум сноровки и мастерства конспиратора, он неуловим, неуязвим, как и прежде, когда находился в революционном подполье, все это приводит в неистовое бешенство красных. За голову Антонова объявлено крупное вознаграждение.
Однажды, на исходе 1919 года некий сознательный гражданин доложил советам, что видел Антонова с братом, Дмитрием, и другом, Токмаковым, в деревне Иноковка. Стоит сказать, что приметы Антонова и его ближайших соратников были повсеместно распространены, но он были настолько примерны, что зачастую под стражу брали совершенно других людей. Бедные, бедные люди, они не знали, за что с них выбивают показания, они так ничего и не сказали бесновавшимся чекистам. Но в этот раз ЧК чуяло, это он. В деревню тут же был направлен отряд захвата.
35.
В небольшом деревянном доме, за чашкой дымящегося кипятка сидели трое соратников. Они, молча, обдумывали свое положение и дальнейшую тактику действий. Друзья частенько выбирались в разные населенные пункты, которые уже давно стали местом негласной дислокации. Эта изба – была одной из конспиративных квартир, предоставленных воюющими в партизанском отряде людьми. Скоро должны были подойти остальные и всем вместе нужно принять важное решение. Ситуация усугублялась постановлением о взятиях в заложники, это ослабляло моральный дух армии. Необходимо выработать мудрую, продуманную тактику. Только вот, как?
Внезапно Антонов поежился.
- Сердцу неспокойно что-то стало, а оно меня никогда еще не подводило. Враг близко, чувствую.
- Какой враг, Шур, - махнул рукой Петр Токмаков, - мы же не успели следов здесь оставить, да и не видел нас никто….
- Да, а дед хромой, который так покосился на нас, ты забыл? – С сомнением протянул Дмитрий.
- Ребята, будьте готовы ко всему, это я вам так говорю, чтобы вы были наготове. Ангел Хранитель у меня видимо сильный, не дает пропасть, предостерегает. Но, продолжим. У кого есть какие разумные идеи по дальнейшим действиям нашей армии?
Разговор прервал тихий шорох за окном.
- Это не наши…. – с горечью бросил Александр и метнулся к двери.
Действительно, дом окружала целая рота красноармейцев и местных коммунистов. Они были уверены в своей правоте и ненавидели повстанцев всей душой….. хотя как сказать душой…. само существование души они отвергали. Значит, верней сказать, ненавидели их всем разумом.
- Антоновы, Токмаков, выходите, вы окружены. Ваша песенка спета! – Победоносно продекларировал один из коммунистов, по имени Григорий.
Ответа не последовало.
- Выходите, собаки вы не стрелянные! – Еще громче прокричали окружающие и начали подступать к дому, чтобы выломать двери. Григорий, как самый яростный защитник коммунизма, начал вышибать дверь ногами, с разбега. В один из очередных разбегов, он в долю секунды заметил, как дверь приоткрылась и в щель просунулся револьвер. Дальше он среагировать не успел, пуля прошила его насквозь.
- Гады, сволочи, Гришку порешили! – Взревели остальные. Они не стали подходить к убитому, побоявшись, что следующими, принявшими подобную участь, станут они сами, поэтому стали совещаться.
Несмотря на то, что окружавших было несколько десятков человек, они боялись троих, хоть и не признавались себе в этом, называя свой страх «сознательностью» и «разумным подходом».
- Аркадий Иванович, - проверещал плюгавого вида мужичок, пытаясь заискивать перед начальником, - а что, если поджечь избу-то? Нам их не одолеть, а так, огонь сделает свое дело. Пора эту нечисть убирать с Земли матушки, а то обнаглели совсем….
- Отличная мысль, Витька, - пнул его в плечо начальник, - и как я сам до нее не додумался. Эй, ребята, а ну пройдитесь по деревне, пусть дадут горючего и огня. Будем палить сволочей.
Не прошло и пяти минут, как несколько услужливых парней уже несли коммунистам канистру с керосином. Аркадий подхватил ее, быстренько облил избу по всему периметру и поджег. Огонь синим пламенем взвился над поляной, стрекоча, дымя, окутывая все пространство вокруг густым едким облаком. Трое осажденных уже через пару секунд поняли, в чем дело, и в панике заметались по дому: умирать так глупо, будучи сожженными, им совсем не хотелось. Как же так! Без боя? В расцвете лет?.. А красноармейцы тем временем ликовали: даже, если «враги народа» и не выйдут, чтобы сдаться, их более не придется ловить по всей стране. Кто-то уже представлял, как ему вешают на грудь орден Ленина, другие надеялись на повышенный паек или другие льготы, они с наслаждением взирали на пламя, которое охватило уже большую часть дома. Начала трещать старенькая крыша, грозя шумно обвалиться. Уже рухнула красивая резная арка, ведущая на крыльцо.
Потихоньку собирались деревенские, одни с ужасом, понимая, что горят живые люди, а кто-то смотрел на происходящее, как на шоу, ведь никаких крупных событий в деревне не было уже давно, а посплетничать ой как хотелось…..
Прошло пять минут. Женщины причитали, дети хныкали, в сторонке стояли большевики, победоносно подняв головы, они сейчас были уверенны на сто процентов, что выполнили задание. Наконец-то! Люди, занятые своими мыслями, не сразу заметили, как распахнулись три окна, в которые сразу же мощным потоком ворвался огонь. Из окон в сторону большевиков полетело что-то…. и оглушительно взорвалось. «Бомбы», - только и промелькнуло в головах большевиков, как они посыпались в их направлении бесконечным градом. В толпе началась суматоха, крики, деревенские мигом разбежались, затаившись за соседним плетнем, досмотреть «зрелище» им все же хотелось до конца. А обезумевшие от неожиданности большевики бросились врассыпную, но, куда бы они ни бежали, в них летели убийственные бомбы. Это продолжалось достаточно долго и порой думалось, что не закончится никогда. Столпы дыма, копоти и пыли, поднятые взрывающимися ежесекундно бомбами, превратили воздух в хаотичное, беспорядочное нечто. Грохот оглушал, выворачивая наизнанку. Такого захватчики уж точно не ожидали. В итоге, после долгой битвы красные были отогнаны от дома на приличное расстояние, в ту же секунду дверь с безумным воем вылетела вон, и наружу выскочили трое повстанцев. На них горела одежда, волосы также частично были взяты огнем, руки и лицо были сильно обожжены, кожа уже омертвевшая, коричневая, свисала жуткими лохмотьями, но они, казалось, еще не чувствовали всей силы боли, их мысли и чувства были заняты только одним, желанием вырываться из этого проклятого окружения, адского котла. Швыряя бомбы без счета, мужчины расчищали себе путь, глаза горели безумным огоньком, они были похожи на загнанных в угол зверьков, которые готовы драться до последней капли крови. Вскоре Антоновы и Токмаков скрылись в неизвестном направлении, скорее всего, подавшись вновь в непролазные леса, которые знали, как свои пять пальцев. Шум стих, и, как ни странно, живые большевики (все, за исключением убитого Григория), постепенно поднялись с земли, не веря своим глазам и тому, что они вновь упустили врага №1.
36.
В тюрьме, где томились отец Иоанн и Митька, атмосфера накалялась с каждым днем все больше. Вроде бы и с соседями по камерам они уже нашли общий язык, за исключением того зэка, которого Митька в первые дни хорошенько проучил, мокнув носом в парашу. Вроде бы и стали привыкать к холоду, голоду, тесноте во всем, да сырости. Ко многому привыкает человек, даже к самым кошмарным условиям, одного только не выносит, унижения, жестокости, насилия. Но именно это вновь вернулось сюда, да еще и в большем объеме. Единственного порядочного следователя увезли на Соловки за слишком мягкое ведение дел, этого человека обвинили в пособничестве терроризму и врагам народа, что было очень страшным обвинением, приравниваемым к смертному приговору. Семен Никифорович понимал, что ждать милости от власти ему не стоит, но все же, он ни разу не пожалел о том, что не продал свою душу из-за страха, а в таком случае, даже смерть не страшна, так он к Господу уйдет, а, если бы сломался и озверел, то лежала бы только одна дорога, в ад.
Совсем недолгим было затишье в этом мрачном, удручающем заведении. Теперь же леденящие кровь крики раздавались, чуть ли не ежесекундно. Арестантов водили на допросы. Приволакивали обезображенные, еле дышащие, а иногда уже и не дышащие тела. Вот утром вновь вызвали одного из камеры отца Иоанна, бывшего начальника строительной бригады, Петра. Он чем-то не угодил вышестоящим и теперь вот был вынужден медленно сходить с ума от побоев и не проходящего страха. Уходя, Петр долго смотрел невидящим взором в стену, будто бы силясь преодолеть эту преграду и оказаться где-нибудь далеко-далеко от всего этого ужаса, подальше от ненавистной охраны, бесчинствующих следователей, от смрада, который постоянно стоит в камере, от которого постоянно раскалывается голова, от всей этой, такой тяжелой и безрадостной теперь жизни. И только зычный голос охранника вывел Петра из ступора. Его увели.
Спустя три часа Петр уже лежал в углу, ловящий воздух окровавленным ртом.
- Батюшка, - с трудом прошептал он.
Отец Иоанн пулей подлетел к несчастному, он всеми силами хотел помочь ему, поддержать, но в такие минуты, лучше не мешать, не трогать, это мудрый батюшка понимал. Но теперь Петр сам позвал его.
- Батюшка, они хотели, чтобы я стукачом стал. Но я не стал. Они меня били, сильно, больно. Заставляли подписать какие-то документы, которые полкамеры, в том числе и вас, подвели бы под виселицу. Я не стал подписывать. Но они не успокоятся. Даже, если я умру, им все равно, они будут выбивать показания из других, и из вас тоже. Так что будьте готовы ко всему. Они пытают. Ломают череп, подвешивают ласточкой. Батюшка, я больше не могу….
Отец Иоанн еле сдерживал подступавшие к горлу слезы. Как он негодовал на этих палачей, как он метался от горя и незнания, что делать в такой ситуации. Помолчав немного, он также тихо ответил:
- Я буду молиться за вас. Нет, мы, мы все должны молиться сейчас. Ребята, сломите вашу гордость. Вы видите, что происходит. Только общая молитва, искренняя, пламенная, может победить эту беду, когда об одном просят Господа много людей, такая молитва обретает невероятную силу, это я знаю точно.
- Эх, батюшка, да как она поможет? – С болью протянул Михалыч, один из самых уважаемых заключенных в камере, уважаемых не из-за воровского чина, а из-за сильного характера.
- Поможет. Другой надежды у нас больше нет. Когда мы можем что-то сделать сами, мы должны, прося защиты у Всевышнего, самостоятельно прилагать все силы, чтобы выполнить свое дело. Когда мы уже бессильны сделать что-либо, все упование только на Него. Либо нам и вовсе погибнуть поодиночке.
Не сговаривавшись, люди встали, как один, и стали неумело, но всё же произносить молитву за Иоанном.
37.
Франция, 1919 год.
Наступили долгожданные выходные, которые Мишель и Люк решили, как и много лет назад провести вместе, в лихих задумках и интересных мероприятиях. Румянец радости стал возвращаться на лицо девушки, грусть уходила, но только появилось что-то новое, необъяснимое: если она смеялась, то слишком громко, если шутила, то слишком бурно, как заигравшийся актер, и лишь изредка она становилась самой собой, какой ее знали и любили окружающие. Вот такой, доброй, милой она была и сегодня. Впервые за долгое время на ее душе было свободно и светло, что не укрылось от глаз внимательного Люка.
- Ну, Слава Богу, я вижу мою дорогую подругу, а то всё думал, а не ошибся ли я, это ли моя Мишель или, может быть, инопланетянин, похитивший ее и облекшийся в ее образ….
В ответ Люк получил обворожительную улыбку, отчего затих на мгновение. Это мгновение, как оно было прекрасно, ценно, значимо для него, он более всего боялся спугнуть его, хотел удержать, задержать, сберечь, как самую высшую ценность.
- Смотри, кафе, помнишь, как именно в этом кафе ты мне впервые сказала, что я тебе нужен?
- Помню, конечно же, помню. На мне еще был смешной сарафанчик, и ты постоянно посмеивался надо мной, говоря, что маленькая девочка загулялась в мечтах. Помню, вот тебе сейчас, получи, за эти насмешки….
Неожиданно Мишель подлетела к красивому, городскому фонтану, мимо которого они проходили, набрала горсть воды и швырнула ее в Люка. Случайные прохожие тоже нечаянно получили свою порцию воды, но это не произвело эффекта разорвавшейся бомбы, напротив, на минуту все стали маленькими, шаловливыми детьми. В этой всеобщей суматохе Люк взял Мишель за руку, аккуратно, бережно, нежно и притянул к себе. Сердце бешено колотилось, готовя выпрыгнуть наружу… причем не только у Люка….
- Милая, родная, дорогая моя Мишель, оставайся же со мной навсегда. Я никогда не причиню тебе зла, я всегда буду рядом. Я хочу, более всего на свете я хочу, видеть каждый твой шаг, помогать тебе, защищать тебя от всех и от всего. Ты же видишь… нет ничего ты не видишь, если бы видела, не мучила меня так… посмотри, Мишель, пожалуйста, взгляни, увидь меня…. ведь я так сильно люблю тебя!
Как странно. Еще пару дней назад Мишель и слышать бы не захотела этих слов, сердце жгло что-то болючее и жестокое, но сейчас… сейчас этого не было, ушло. В груди что-то взлетало и замирало, в ожидании чуда, счастья. И с Люком… было так тепло и хорошо, спокойно, весело…
- А почему бы и нет, - игриво ушла от ответа Мишель, даже не пытаясь высвободиться из крепких, бережных объятий.
- Не играй со мной, как кошка с мышкой, пожалуйста, просто скажи, «да» или «нет», чтобы я мог либо надеяться, либо смириться…. хотя, нет, смириться у меня вряд ли получится…
- Хорошо, - более серьезно, тихо прошептала Мишель, - я согласна.
Люк медленно поднял глаза к небу в безмолвной молитве. Как же он был счастлив сейчас, он прокричал «Спасибо тебе, судьба, за всё» и закружил свою возлюбленную, как на бешеной карусели. Случайные прохожие залюбовались этой картиной чистой и страстной любви, такой редкой, такой нежной. Засмотрелся на них и еще один человек, внезапно появившийся на площади. Застегнутый на все пуговицы, с поднятым воротником легкого плаща, несмотря на то, что на дворе стояла чудная погода сентябрьского бабьего лета, молодой мужчина стоял неподвижно, как каменный истукан. Его взгляд одновременно метал искры ярости и загорался огоньком боли и неведомого прежде отчаяния.
38.
Россия, 1919 год.
Деревня восставала за деревней, город за городом. Уже вся страна была охвачена негасимым пламенем ярости, ненависти. В ответ на эту реакцию гнева народного, власть отвечала еще большей яростью, еще большей ненавистью. После того, как в Покровке отряд зеленых во главе с Александром Авдеевым сокрушил коммунистов, уничтожив и занимающего ответственную должность Никанора, большевики встрепенулись. Они послали несколько отрядов красноармейцев, дабы проучить за смерть своих, ликвидировав всю деревню за десять коммунистов.[59] [60] [61] На руках у красноармейцев была директива:
«Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать… Взять заложников… устроить в районах мелкие концентрационные лагери… Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюции и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки…».[62]
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |