Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий…
На съезде партии устроить секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, народного комиссариата Юстиции и Ревтрибунала. На этом совещании провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь, и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше.»
Ленин
19 марта 1922 г.[88]
Когда же, даже после всех этих репрессий и бесчинств, люди все равно, пусть и тайно отмечали Рождество, Пасху и день Святого Николай Чудотворца, одного из самых почитаемых святых на Руси, Ленин написал следующее:
«…мириться с «Николой» глупо, надо поставить на ноги все чека, чтобы расстреливать не явившихся на работу из-за «Николы».»[89]
Согласно статистике, опубликованной М. Лацисом, только с конца 1918 по 1919 годы было расстреляно 8389 человек, в концлагеря (и это не в фашисткой Германии) заключено 9496 человек, в тюрьмы – 34 334 человек, взяты в заложники (ну не зря же товарищ Ленин с гордостью называл свою политику «красным террором», как бы в противопоставление белому) – 13 111 человек, арестованы 86 893 человека. [90]
Так это еще была очень не полная статистика. На самом деле цифры были во много раз выше. Но и в таком виде впечатляет….
Этому же Лацису, опубликовавшему статистику, в 1921 году Дзержинский пишет: «Церковь разваливается, этому нам надо помочь, но никоим образом не возрождать её в обновлённой форме. Поэтому церковную политику развала должна вести ВЧК, а не кто-либо другой… Наша ставка на коммунизм, а не религию. Ликвидировать может только ВЧК…[91] [92]
И они ликвидировали.
Средства, изъятые с таким кощунством, варварством, неприкрытым мародерством у Церкви пошли…. Думаете на помощь голодающим? Еще чего! Они пошли на закупку оружия и поддержку забастовок пролетариата в других стран, то есть разворованное церковное имущество пошло на организацию гражданских войн в мире. [93] [94]
Узнав о бедствии, постигнувшем постреволюционную Россию, помощь предлагают Англия, Америка, Литва и некоторые другие страны Европы. 20 августа 1921 года президент США, Герберт Гувер, подписывает с наркомом иностранных дел Литвиновым договор о создании организации АРА, цель организации – помогать голодающим, снабжать людей хлебом, необходимыми вещами, одним словом, поставлять гуманитарную помощь. На призыв Герберта Гувера откликнулись миллионы граждан, богатых и не очень, желающих помощь голодающим в России. В скором времени в Россию пошли эшелоны гуманитарной помощи. Они шли непрекращающимся потоком. Зерно, консервы, вещи…. Но. Создав для отмазки несколько закрытых (почему именно закрытые, понимаете?) столовых, правительство СССР перераспределяет гуманитарную помощь по своему. Сегодня в архивах можно найти фото, где с в городе Одессе (1922 год) справа стоит корабль АРА с зерном для голодающих россиян, слева - другой корабль… который увозит это же зерно в Германию! Но Германии ведь было нужно только зерно, а вещи, моющие средства и прочее, что в избытке привозили американцы, им были ни к чему. Думаете это раздали людям? Не успели. Слишком много было желающих разобрать это добро еще на пересылках. И эти желающие были видными большевистскими деятелями, которые, кстати, отнюдь не голодали, да и одеты были неплохо. В это время, пока одни намазывали икру на белый хлеб ложками и запивали выдержанным вином, другие, миллионы умирали от голода и болезней. Осталась память, остались многочисленные фото, которые ничем не отличаются от фото с фашистских концлагерей, остались исторические справки.
В таких условиях развивалось восстание, еще большее, чем было в 1918 и 1919 годах. Оно охватило всю страну, но больше всего гремело опять же, на Тамбовщине.
59.
Солнце тускло светило в зените. День был неимоверно жаркий, а дождя, столь нужно сейчас для посевов, никто не видел уже больше месяца. Бедная, измученная кровопролитными войнами, распрями, жестокостями и невиданной засухой матушка земля вся растрескалась и пошла длинными, убегающими вдаль лучами. Крестьяне, искренне любящие эту землю, с болью смотрели на ее погибель, но сделать что-либо не могли.
- Худо будет в этот год. – Вздохнул дед Иван, самый старый и уважаемый житель деревни Каменки. – Это нам в наказанье, что не отстояли землю свою, святыни свои и вжали голову перед мамаями, этими монголо-татарами, вандалами, убийцами!
- Не кручинься, дед, - пыталась успокоить его внучка, милая девчушка лет шести, Олеся, - не ты же виноват в этом бедствии.
- Виноват каждый. Кто молчал, кто не возникал. А я молчал. И ты молчала. И они, - дед Иван махнул рукой в сторону, - и они все молчали, лишь бы не тронули. И что теперь? А теперь вот, засуха. Этого и стоило ожидать.
Ответить на это Олесе было нечего, и она уткнулась взглядом в испещренную замысловатыми узорами землю. Внезапно она остановилась и схватила деда за руку.
- Стой, деда! Смотри, змея!
Действительно, завораживающе медленно, загадочно наружу выбиралась колоссальных размеров змея, скорее всего гадюка. Видимо почва настолько пересохла, что ей там уже было совсем некомфортно.
- Плохая примета. – Только и сказал дед Иван и бросил в гадюку большим валуном, стоящим неподалеку на дороге. Удар был в десятку.
Деревня Каменка, как и другие деревни, села и города, уже давно не знала мирной жизни. Единственное лишь, она еще не была выжжена, как известная печальной историей Покровка, уничтоженная со всеми ее восставшими жителями. Во всяком случае, пока…. Но каждый день люди чувствовали себя посаженными на пороховую бочку, которая может рвануть в любой момент, причем без какой-либо веской причины.
Любую собственность у крестьян отняли уже давно. Старое, революционное обещание, «землю крестьянам» люди уже позабыли, как нечто несуразное, глупое, лживое. Теперь всюду наводняли колхозы и совхозы «Земля – собственность государства, имущество – собственность государства…», и, как говорил в своей книге Солженицын, и «и люди тоже – собственность государства». Так оно и было.
Но было бы еще не так все плохо, если бы эти колхозы и совхозы действовали более ли менее нормально. Если бы животные не страдали еще больше людей, если бы их, хотя бы раз в сутки кормили. Вся беда состояла в том, что за каждую жменю зерна ли, корма ли, нужно было обращаться к начальству, к председателю, а это начальство, как правило, стояло настолько далеко от всех крестьянских дел, что непременно вело к гибели и сами колхозы, совхозы, и людей, и нечастный скот. Лошади уже не могли перебирать ногами. Они настолько ослабли, что уже не вставали со своих лежбищ, бесконечно грустными глазами эти благородные животные с немым укором смотрели на людей. Некогда прекрасная, развевающаяся на ветру грива вылезла, как и хвост, и теперь сложно было сказать, кто это вообще, лошадь или поросенок. [95]
Но и это еще не самое страшное. Самым страшным было то, что рядом, в ангарах гнило зерно. Собранное с такой кровью, болью, побоями и унижениями, оно пропадало, залитое дождями, не просушенное, запертое за мощными засовами и охраняемое день и ночь дружинной охраной. Крестьяне, видя это, плакали. Они уже пухли от голода, а тут зерно пропадает. Засевать поля было практически нечем. Так что ждать чего-то хорошего от следующего года также не приходилось.
Всё чаще в деревне стали появляться загадочного вида люди. Они красиво говорили о свободной, по-настоящему свободной жизни, вне этого непосильного ярма советской власти, без побоев, без разрухи, без страха. Кто-то слушал с упоением, кто-то озлоблялся еще сильнее:
- Одни нам уже напели про счастливую жизнь. Вот, пожинаем ее счастливые плоды! – С раздражением бросил Михайло, местный кузнец, человек твердый и решительный, заслышав очередную речь заезжих молодцов.
- Да погоди ты, Михайло. – Накинулись на него остальные. – Может, люди дело говорят, сам же видишь, что беда одна от этой новой власти. Подохнем уже скоро все. Уже сколько померло с голодухи, а тем же хоть бы хны!
- Люди, друзья! – Старались заезжие. – Поймите, у нас теперь есть только один выход, восставать против них. Иначе, если будет каждый за себя, нас так поодиночке и передавят.
- Точно! Верно! – Зашумел народ.
- Вон, в соседней деревне, люди молчали, молчали, так их до смерти всех и довели.
- А я знаю другие деревни, которые восстали, и их выжгли дотла. – С горечью парировал Михайло.
- Крестьяне! Выбор за вами. Если вы решитесь, мы поможем вам. Наша партия эсеров уже давно подпольно борется с советской властью. У нас большие возможности, за нами люди, за нами правда, а значит, с нами Бог!
Услышав последнюю фразу, истосковавшиеся по святому и чистому, люди загудели еще громче. Все их сомнения развеялись по ветру, как утренний туман. Решение было принято. Они пойдут против советов. Они проявят силу воли.
Провожали заезжих гостей всей деревней, договорившись встретиться через неделю для того, чтобы обговорить детали.
Это был не Антонов с помощниками. Это была партия эсеров, с которой Антонов был связан, но, если сначала он действовал с ними рука об руку, то теперь все чаще пускался в свободное плавание, предпочитая подчиняться лишь Господу Богу и самому себе, а не очередному начальству, которое отнюдь не всегда бывает вполне мудрым и порядочным, не всегда принимает такие решения, которые после не стоят жизней сотен и даже тысяч людей.
60.
Неделя прошла в тревожном ожидании и подготовке. Мужики ходили как никогда серьезные, понимая, что впереди ждет тяжелая битва за свободу и покой. Женщины всячески старались быть надежной поддержкой, даже дети присмирели, видя, что в деревне происходит что-то страшное. Удивительно, но все эти метаморфозы сознания народного прошли для местных коммунистов совершенно незаметно. Крестьяне сумели скрыть свои эмоции и не выдать планов. Наступал день августовского восстания.
Ранним утром в деревню прибыл Григорий Наумович Плужников, один из лидеров эсеровской организации, который с таким вдохновением в прошлый раз рассказывал народу о борьбе за свои права. Всю свою жизнь этот сорока двух летний мужчина потратил на войну: сначала против царского режима, теперь против советов. Хотел ли он мира? Сложно сказать. В отличие от Антонова, который действительно хотел спокойной, нормальной жизни, он настолько привык находиться в постоянном состоянии войны, что уже и не представлял, как оно было бы, если бы все, наконец, наладилось.
Крестьяне встретили Плужникова и других эсеров молчаливым одобрением.
- Друзья! – Прогремел он. – Настала пора проявить силу.
Эти слова прозвенели, как команда к действию. И крестьяне с вилами и лопатами наперевес пошли брать сельсовет, вытряхивая из него ничего не понимавших коммунистов. Бой занял весь день, а к вечеру крестьяне ликовали: перевес оказался на их стороне, но впереди был новый день, который мог принести более серьезные испытания на прочность.
И, правда, в скором времени о произошедшем стало известно губкому РКП (б), которое в экстренном порядке созвало совещание. Всю ночь большевики принимали решение, а уже в 4.30 утра в деревню был послан карательный отряд курсантов полковой школы 21-го запасного стрелкового полка. Во главе отряда встали командиры Воробьев и Мохначев. Кроме того, был сформирован еще отряд из милиционеров и продотрядников. Эти отряды пошли на маленькую деревеньку, собираясь взять ее в кольцо, чтобы уничтожить таким же образом, как и Покровку, как и многие другие населенные пункты, выбравшие антисоветский путь.
Вооруженные до зубов красноармейцы, с тяжелой артиллерией шли на простолюдинов, у которых из оружия были только вилы и ненависть.
- Что ж вы творите, гады! – То и дело выкрикивали крестьяне, пытаясь образумить красноармейцев. – Вы ж на свой народ идете, вы ж не против кулаков, а против бедных, замученных крестьян идете!
- А зачем вы войну затеваете? – Слышалось в ответ.
- Потому что силушки более не осталось, всю кровь у нас выпили продотрядники, будь они не ладны!
От такой простоты, искренности многие солдаты терялись. Все чаще слышалось:
- Братцы! А ведь действительно, что-то неладное творится. Что ж мы сволочи какие, против своих же людей идти?! Ведь это же не помещики, не белые какие-нибудь. Братцы, вы как хотите, а мы не будем воевать против своих же!
И многие переходили на сторону восставших. Без боя. Силы крестьянства росли с каждым часом.
Об этом стало известно губернским верхам. Губком занервничал и принял единственное правильное решение, обратиться за помощью в соседние губернии. Была призвана на помощь Воронежская и Самарская области, но их главы ответили просто:
- Какие еще восстания, какие еще армии подкрепления? Что вы нам голову морочите? В вашей Тамбовской области столько сил, что вы можете смести любое восстание, задавив и уничтожив его. Не отвлекайте нас, пожалуйста, от действительно важных дел и сами займитесь уже, наконец, работой.
Вот таким был ответ, который получил утром следующего дня обезумевший от парализующей паники губчека. Было ясно, что помощи со стороны не будет, нужно выбираться своими силами.
Для того, чтобы хоть как-то нормализовать ситуацию, губчека меняет людей, стоящих во главе подавления мятежа. Но один командир сменяется другим, а конкретных результатов не видно. Тогда, как к последней инстанции, Ленину направляется тревожная телеграмма, в которой товарищ Шлихтер, отвечающий головой за благополучный исход этого дела, заверяет вождя пролетариата, что, если тот поможет Тамбовской губернии справиться с восстанием, то недовыполненная продразверстка будет не только выполнена, но и перевыполнена[96] (интересно только каким образом, если хлеба то уже и не было, разумеется, весь упор ставился на террор и запугивание, авось где-нибудь что-нибудь и найдется). Ленин, заинтересованный таким заманчивым коммерческим предложением, оказывает помощь, посылает оружие и своих проверенных людей. Командующим советскими войсками становится Юрий Аплок, человек жестокий и беспринципный. В свои двадцать девять лет он уже мало задумывался, когда выпускал карабин в человека. Именно этой беспощадностью он и сыскал уважение у своих партийных коллег и страх у народа.
Теперь крестьянам приходится туго. До такой степени туго, что собравшись в который раз партия эсеров и затеявшая эту заваруху, пришла вдруг к выводу, что восстание произошло спонтанно, оно было неподготовлено и все, что можно сделать в этой ситуации – это свернуть его. Лидерам эсеровской партии приказано покинуть Каменку и близлежайшие края, жителям деревни приказано смириться со своей участью и ждать дальнейших указаний.
- Ребята, нас предали! – Как гром средь ясного неба прогремела фраза, брошенная кузнецом Михайло. – Эти, свободолюбцы, сматывают удочки. Братцы!
Люди стояли с поникшей головой. Они слишком далеко ушли вперед, чтобы останавливаться. Мосты назад сожжены. Прощения от советов ждать не приходилось. Нужно либо идти вперед, либо … либо пулю в лоб. Так считали многие. Выхода не было.
В это время каким-то чудом из Кирсановских лесов в деревню прибывает Антонов. У него всегда было удивительное чутье на события такого рода, а может быть, просто хорошо работала служба разведки…. Теперь уже сложно сказать, как оно было на самом деле. Антонов ведет себя тихо, пытается разобраться что к чему. Встретившись со своими бывшими соратниками по партии, он слышит одно: «Шур, уезжай отсюда по добру по здорову. Деревенских уже не спасешь. Слишком мощная сила была брошена на подавление восстания. Поторопились мы».
Антонов не отвечает ничего, делает вид, что согласен, но только покидать Каменку он, почему-то не собирается. Он дожидается, пока уедет последний эсер, и внезапно предлагает отчаявшимся крестьянам свою помощь.
- Крестьяне, вы и сами понимаете, что войну уже не остановить. Если вы сдадитесь, вас просто уничтожат. Нужно биться до конца. Это единственный путь. Если вы готовы сражаться, я могу помочь вам.
Конечно же, крестьяне соглашаются. Антонов уводит в леса самых активных, уже засветившихся перед советами мужиков, которым уже грозил расстрел за их антисоветские выступления, а другим дает приказ быть до поры до времени тише воды, ниже травы. Когда же в Каменку прибывает проверка, она впадает в ступор. Никакого восстания нет. Все тихо и спокойно, люди работают и не жалуются. Но только взрыв гнева народного готовился с другой стороны, опять же с могучих, непроходимых лесов. Народная война продолжалась.
61.
Уже который день Валентина Григорьевна, мама учительницы Анны, ходила сама не своя. Что-то случилось, но что конкретно, Аня никак не могла добиться от матери.
- Мама, ну что такое опять с тобой? Я уже который раз спрашиваю тебя, а ты отмалчиваешься. Неужели все так плохо, что ты боишься сказать правду мне, своей родной дочери?
Женщина на мгновенье замолчала. Она не знала, как объяснить дочери суровую реальность, и как та, такая хрупкая, добрая, нежная, воспримет страшную новость. Но, все же, собравшись силами, Валентина Григорьевна решила поведать дочери свое горе.
- Доченька. Не знаю, как рассказать всё. Представляешь, несколько дней назад кто-то подчистую вынес весь склад, в котором я числюсь кладовщиком. Я сказала об этом начальнику, но тот ответил, что если я в течении двух недель не найду пропажу, то мне светит лет двадцать, если не расстрел. Видишь, какое время сейчас тяжелейшее. Голод. А у меня в голод склад обчистили. Что же мне теперь делать?
Анна в ужасе всплеснула руками. Это действительно звучало, как приговор. То, что бедная женщина была не причем, и она одна, разумеется, не могла уследить за целым складом, никого не волновало. Кому-то, видимо, было очень выгодно повесить на нее такой огромный долг. Только вот зачем?
Две женщины уныло присели на краешек старенького дивана. Мысли хаотичным вихрем проносились одна за одной, но среди них не было ни одной, какая могла бы спасти их. Ни одной.
- Доченька, ну что же ты сидишь? Тебе же в школу пора. А то опоздаешь. Достаточно и того, что мать твоя попала в такую ситуацию. Если еще и ты в немилость попадешь. Даст Бог, что-нибудь придумаем.
- Да, мама, - тихо ответила Аня и вышла на улицу.
Утро, раннее осеннее утро серебрилось в лучах восходящего солнца. Листва еще не успела покрыться сентябрьским пурпуром, но в воздухе уже витала прохлада, говорящая о том, что лето, звонкое, но отнюдь не веселое в этот раз, осталось позади. А что впереди, неизвестно.
Аня, опустив взгляд в землю, как обычно ускоряла шаг. Быстрая ходьба как-то отвлекала ее от мрачных мыслей, пусть и ненадолго, но это была своего рода анестезия, позволяющая девушке набраться сил на новый бой со своей судьбой.
Не сразу она услышала, что кто-то окликает ее. Только когда ее имя было произнесено громким голосом, девушка вернулась в реальность. Где же она слышала этот голос, такой ледяной, ровный, в котором нет ни одной эмоции? Аня обернулась. На противоположной стороне улицы стоял Вальтер. Без шляпы, в модном длиннополом светлом плаще, он напоминал античную статую, безукоризненную, идеальную, но напрочь лишенную каких-либо чувств и живой души.
- Что же вы, Анечка, не видите никого и ничего. Что-нибудь случилось? Быть может, я могу вам помочь чем-то? Если что, вы же знаете, я всегда к вашим услугам.
Уже в который раз Вальтер попадался Ане вот так, как бы случайно. И девушка уже и не знала, действительно ли это воля случая, или же мужчина намеренно выжидает, когда она пойдет своим привычным маршрутом. Каждый раз он пытался сказать что-либо приятное, красивое, несколько раз даже ненароком дарил цветы, но почему-то Ане все эти комплименты и ухаживания были не приятны. Она не могла понять, что именно отталкивало в нем. Валентина Григорьевна как-то увидев Вальтера, высказалась о нем в самых лестных отзывах. Она настойчиво уверяла дочь, что лучшей партии ей не найти на целом свете. Умный, красивый, так хорошо относится к ней, что же можно желать еще? Аня это понимала, и все-таки душа говорила «нет». Но это было до того страшного признания матери, когда жизнь родного человека была поставлена на кон чьей-то подлой игры.
Вальтер, заметив сомнение Ани, быстро перешел улицу и спустя одно мгновение оказался рядом. Взяв бережно ее под руку и ненавязчиво развернув к себе, он заглянул в глаза и спросил снова:
- Подумайте, Анечка, если что-то у вас действительно случилось нехорошее, я могу помочь вам. Не отталкивайте своего друга, который желает вам только добра.
Аня подняла взор и столкнулась с хищным, орлиным взглядом серых глаз Вальтера, и опять опустив глаза, прошептала:
- Да… наверное, можете…..
62.
Аня по наивной доверчивости выложила свою беду Вальтеру. Он слушал внимательно, даже как-то подчеркнуто внимательно. И, если бы Аня не волновалась так сильно и чаще смотрела в глаза своего собеседника, а не в землю, то она увидела бы, что в них то и дело проносится какая-то необъяснимая тень дикой радости и злорадства, и, казалось, что в словах Ани для Вальтера нет ничего нового, он не был удивлен.
- Какое несчастье! Как же так могло произойти?! – Сочувственно ответил Вальтер, когда Аня обессилено замолчала. – Наверное, кто-нибудь специально подстроил такое ограбление, чтобы всю вину сбросить на твою маму.
- Вы думаете? – Всплеснула руками Аня.
- Конечно. – Странно отведя глаза, приглушенным голосом бросил Вальтер. – Но ничего, не переживайте, эту проблему мы решим, у меня как раз есть нужные связи.
Аня стремительно подняла заплаканные глаза на Вальтера. Сейчас в этом суровом, холодном мужчине она видела своего спасителя, человека, ниспосланного ей самой судьбой. Что с того, что она не понимала его? Он протянул руку помощи в самую тяжелую минуту, и в этом поступке девушка увидела самое главное, что и искала в мужчинах все эти годы. Благодарность смешалась в ее душе с чем-то новым, неведомым, и она впервые за долгое время улыбнулась сквозь слезы:
- Спасибо, спасибо вам огромное! Я даже не знаю, как благодарить вас!
- Ну… - театрально смутился Вальтер, - ваша благодарность была бы для меня более приятной, если бы вы приняли мое приглашение пройтись куда-нибудь завтра вечером.
Конечно же, Аня ответила согласием.
63.
Минула уже неделя, как Аня встречалась с Вальтером. Он, как и обещал, позвонил кому-то, и проблема с пропажей зерна была улажена. Валентина Григорьевна облегченно вздохнула, с ее души будто бы упал тяжелейший камень, который тянул ее на дно со дня той кражи. Она была счастлива: молодой профессор был явно увлечен ее дочерью, свои чувства он проявил более чем достойно. Этот такой замкнутый и загадочный человек просто спас их, чего еще нужно? Правильно, ничего.
Но была ли счастлива Аня? Девушка не могла даже самой себе по секрету ответить на этот вопрос. В ее душе была благодарность к Вальтеру и… какой-то необъяснимый страх, который не давал ей чувствовать себя раскованно, спокойно рядом с этим человеком, который день ото дня вел себя все более странно и дерзко, а скромная Аннушка не привыкла к такому. Ей любовь представлялась чем-то возвышенным, волшебным, чистым, красивым, а на деле выяснялось, что все совсем не так…. Или не так только с Вальтером? Аня пыталась найти ответы на свои вопросы, но пока у нее не получалось. А время стремительно шло вперед.
Этим вечером Вальтер обещал зайти к Анне и Валентине Григорьевне, как говорится, на чаек. Ему нравилась «очаровательная русская матрешка», как ученый называл ее среди своих друзей. Что скрывать, он был околдован ее мягкими манерами, тихой грамотной речью, огромными распахнутыми глазами, в которых таилась необъяснимая глубокая печаль. И немец не привык останавливаться перед какими-либо препятствиями, он всегда получал все, что хотел, будь то престижная премия или девушка. Девушек у него было много, разных, вульгарных и робких, красивых и очень красивых, имен всех мужчина вряд ли бы вспомнил сейчас, но Анна покорила его своей кристальностью, неординарностью, как внешней, так и духовной, чего не встречалось в других. Хотя, конечно, вряд ли Аня была нужна ему на всю жизнь, он и сам со смехом говорил в разговоре со знакомыми, что через год, взяв от нее все, что можно взять от молодости и красоты, пустится в новые поиски. А пока ему было интересно опутать сетью уз пташку, и он смело шел к своей цели.
Аня, как и всегда в последнее время нервничала. Ее била волнительная дрожь, которую девушка тщетно пыталась скрыть за бурной веселостью. Мама, отмечая резкие перепады настроения дочери, списывала это на робость, стеснительность и зарождение любви в ее, не знавшем страстей сердечке. Поэтому, когда послышался стук в дверь, женщина разулыбалась, как ромашка и побежала открывать.
- Гость наш дорогой! Проходите, проходите. Я сейчас чаю принесу.
Вальтер поклонился, повесил сшитый по европейской моде плащ, положил на тумбочку шляпу и бережно поставил, прикрыв плащом свой аккуратный черный чемодан, с которым не расставался, наверное, ни на минуту.
- Доброго дня, Анна. – Пропел Вальтер, войдя в комнату.
Аня резко встала, села, снова встала, не зная, куда деть себя, более всего на свете ей хотелось сейчас провалиться сквозь землю, но это было невозможно.
- Здравствуйте. Как ваши дела? – Пролепетала она.
- Что же ты меня все на вы кличешь? Я ж не чужой тебе уже. Да и не просто так пришел. Может, свататься, или как это у вас в России принято?
Вальтер всегда говорил с легким акцентом, что придавало его речи еще большую жесткость. И произнесенные сейчас слова прозвучали, не как мелодия для сердца, а как звук опустившейся плети.
Аня не знала что ответить. Она пыталась уцепиться взглядом за какой-нибудь предмет, чтобы собраться с мыслями, но все усилия были напрасны. Не хорошо ей было с ним, совсем не хорошо.
Внезапно в коридоре послышался грохот. Это мама Ани нечаянно споткнулась о порожек и упала, задев поставленный на тумбочку чемоданчик Вальтера.
- Ой, раскаряка, я! – Причитала женщина. – Ой, и чемодан то уронила. Что же я наделала.
Анна побежала на помощь матери, одновременно напуганная и радостная от того, что представился повод хотя бы не надолго оттянуть неприятный разговор. Вальтер, как ни странно, оказался в коридоре еще быстрее Ани. Когда он увидел, что его чемодан лежит раскрытый и многочисленные документы разлетелись по полу, он не смог сдержать вспышки гнева. Отвратительная судорога прошла по его прежде идеальному лицу, глаза наполнились яростью.
- Что же вы так неаккуратно! – Собрав эмоции в кулак, прошипел он, быстрым движением картежника собирая с пола свои бумаги.
- Простите, простите, ради Бога, не увидела в потемках порожка, и упала, как корова. Не серчайте. Давайте я вам помогу.
Валентина Григорьевна, было, собралась помочь Вальтеру, но только она нагнулась, чтобы поднять какой-то сверток, как Вальтер, неожиданно громко и резко крикнул:
- Бросьте! Бросьте сейчас же! Я сам соберу. Идите по своим делам, что вы хотели, чай делать, вот и идите чай делайте. Я сам все соберу!
Валентина Григорьевна отпрянула в глубокой задумчивости. Как человек может так измениться в одночасье? Только был пример галантности и культуры, и вот перед ней разъяренный волк, готовый к убийственному прыжку. Впервые женщина увидела, что в одном человеке может скрываться два, в овечьей шкуре может таиться хищник.
Вечер не задался. Вальтер постоянно пребывал в своих мыслях и даже забыл цель своего визита. Почти не сказав ни слова, он удалился, сославшись на возникшую головную боль от переутомления.
- Я много работал сегодня. До завтра. Приятно было пообщаться.
Вальтера проводили многозначительным молчанием.
- Анечка, а что это было с ним? – Спросила Валентина Григорьевна спустя пять минут после ухода Вальтера.
- Понятия не имею. Может, расстроился, что его документы разлетелись…. Вот, кстати, не все он подобрал второпях.
Действительно в дальнем, темном углу лежали три небольших листочка. Аня быстро подняла их и повернула на свет.
- Что это?! – Удивилась девушка. – «Отчет о проведенном эксперименте над мозгом испытуемого №8…»
Девушка поперхнулась.
- Мама, что же это такое?
Валентина Григорьевна пулей подскочила к дочери, пытаясь понять страшный смысл написанных на бумаге слов.
- А что, что на тех, других листах? – Приглушенным голосом вопросила женщина.
- «Требование о доставке для исследовательских целей тридцать заключенных…», какой ужас! А тут, мама, смотри!
Аня почти что бросила третий лист матери.
- Это же вексель на продажу зерна! Сколько ты говорила, украли на складе?
За эти минуты мать и дочь поняли, в какую страшную ловушку попались. Человек страшный встретился у них на дороге, человек, несущий беду.
- Бежать, бежать, доченька, надо, от этого чудовища. Здесь он нам жизни не даст!
- Как, мама? У нас же и денег то нет, чтобы уехать! О, Господи! Что же делать то?!
Неожиданно дверь приоткрылась, отчего Аня и Валентина Григорьевна застыли в панике, они были уверены, что это вернулся за потерянными бумагами Вальтер. Но нет, это был маленький Сережка.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |