Посвящаю книгу своей маме 33 страница

– Клеить надо осмотрительно, не спешить. Один стоит на стреме, другой клеит, – инструктировал Артур. – Если заметите милицию, бросайте листовки в снег и бегите. Если поймают, говорите, что нашли и взяли на розжиг и самокрутки. Что в них, не читали.

– То есть про нашу комсомольскую организацию «Патриоты Ленинграда» ничего не говорить? – с усмешкой поинтересовался Воробей.

– Ты, паря, я смотрю, слишком много умничаешь, – холодно произнес Артур и, подойдя к парнишке, со всей силы ударил его кулаком в лицо.

Мальчик охнул и упал, потеряв сознание. Из его носа потекла кровь.

– Договорился, – на ухо Славке шепнул стоявший за его спиной Валерка.

Им поручили расклеивать листовки в паре. Когда ребята выходили из квартиры, Воробей еще был без сознания.

– Я думаю, они его проучат так, что ему не захочется больше выпендриваться, – прокомментировал произошедшее Валерка. – Лезет со своими птичьими мозгами, куда не нужно… Еще недавно был как труп живой, а как ожил с помощью Кощея, начал фордыбачить. Оппортунист недобитый, одним словом.

Славке было жалко парня, который, видимо, так же, как и он, понимал, во что ввязался, но не стал делиться своими мыслями с Валеркой, который бы донес бы на него Кощею, не раздумывая ни секунды.

В городе шел обстрел. Противник делал одиночные выстрелы с небольшими перерывами. Народу на улицах было немного. Работники бригад по уборке нечистот вяло постукивали ломами, отбивая изо льда отходы человеческой жизнедеятельности, сваливая их на носилки и относя к большим саням с мусорным контейнером.

– Я буду клеить, а ты стой на атасе, – распорядился Валерка и стал намазывать листовки, а затем прилеплять к электрическим столбам по обеим сторонам улицы, совершая челночные перебежки. Славка крутил головой, следя, не появятся ли военные или милиция. Его напарник начал клеить листовки на стены домов, на афишные тумбы и даже умудрился прилепить на мусорный контейнер бригады, работающей по уборке нечистот. Было видно, что он получает удовольствие от риска.

Возле одной из листовок неожиданно остановился прохожий, пожилой мужчина в шапке-ушанке, длинном пальто и валенках. Он вчитался в текст и через несколько секунд оглянулся по сторонам, словно проверяя, наблюдает за ним кто-либо или нет. Затем потянул за край бумаги, и свеженаклеенная листовка легко отделилась от холодной поверхности. Увидев, что вся улица пестрит этой печатной продукцией, он стал не спеша обходить ее и срывать бумажки. Валерка заметил странного человека, подошел к напарнику и удивленно спросил:

– Чего это он?

– Не знаю. Может, в милицию пойдет? – предположил Петраков-младший.

– Вся работа насмарку, еще и половины не расклеил, – разозлился Валерка.

– Мы же не должны охранять листовки, – не согласился Славка, – нас послали только расклеить.

– Ты прав, – признал логику его слов Валерка. – Продолжай вешать ты, а я за шухером посмотрю, у меня руки замерзли совсем.

Вячеслав, чтобы быстрее разделаться с неприятным делом, стал наклеивать по нескольку листков в одном месте. Пришлепнул и к витрине закрытого магазина, перевернув лицом внутрь, и неожиданно увидел за стеклом сторожа с винтовкой.

– Ах ты, сукин сын! – больше догадался, нежели услышал, парень. – А ну стой на месте! – Мужчина рванул к двери.

Славка с криком «Бежим!» помчался по улице и вдруг натолкнулся на того человека, который обрывал листовки. Врезавшись в него со всей силы, упал на обледенелую, темную от нечистот землю, сильно ударившись плечом, и тут же, не чувствуя боли, вскочил на ноги.

– Стой, стрелять буду! – раздался окрик охранника, а затем и выстрел.Через мгновенье Славка уже свернул за угол дома, нырнул в подворотню и остановился, лишь миновав несколько дворов. Едва переводя дыхание, посмотрел на перепачканную клеем из раздавленного тюбика руку. Выбросил его и пошел домой, петляя, как заяц, и проверяя, нет ли за ним слежки.

Майора Петракова вместе с другими сотрудниками отдела срочно вызвали к Гаврилову, который только что приехал с места преступления и был, как всегда, зол. На столе валялась кучка немецких листовок, скомканных, словно их только что вырывали из рук.

– Вот тебе, Солудев, еще печатная продукция. Под твоим носом произведена, еще краска не высохла! – с издевкой кивнул он на бумажки. – Тебе ж поручалось найти работника типографии, печатающей вражеские тексты!

– Они не из Ленинграда или отпечатаны на подпольной типографии, – взяв листовки в руки, уверенно произнес Виктор Солудев. – Я все типографии поставил на уши, все типы шрифтов изучил.

– Обратите внимание на текст! – негодовал Гаврилов. – Опять под видом еврейского вопроса выводят на Кремль и правительство.

– Да, призыв к саботажу и сопротивлению, – подметил Петраков.

– И где в основном развешивают? – задал вопрос подчиненным Гаврилов.

– Где? В городе, – неуверенно, словно у школьной доски, ответил Солудев.

– В основном вокруг военных и оборонных предприятий, – подчеркнул начальник, – чтобы как можно больше рабочих читали эту мерзость.

– Где же у них типография? – подал голос старший лейтенант Зубков, до сих пор не принимавший участия в разговоре.

– Ты мне должен отвечать, а не спрашивать! – воскликнул начальник отдела.

Наступила пауза – каждый из присутствующих явно пытался придумать оперативно-розыскное мероприятие, с помощью которого можно выйти на подпольный печатный станок.

– Ладно, слушайте вводную информацию, – нарушил молчание Гаврилов. – Как вы думаете, где найдены эти листовки?

Подчиненные только пожали плечами в ожидании пояснений начальника.

– Эти листовки я час назад вытащил из руки Бенедикта Соломоновича Аронова, скончавшегося на улице на месте их расклейки.

– Что, еврей призывал против своей нации? – не выдержал Солудев.

– То-то и оно, что клеил не он. По показаниям свидетелей он как раз срывал листовки. Когда один вооруженный охранник магазина попытался задержать расклейщика и выстрелил вверх, пожилой мужчина умер от разрыва сердца, – пояснил Гаврилов.

– Сразу надо было бить на поражение, – разочарованно вздохнул Петраков.

– Старые инструкции, еще не отвыкли в небо палить, – кивнул Зубков.

– А расклеивал листовки подросток лет пятнадцати, – выдал Гаврилов самую важную информацию. – Его подробно описал и охранник и другие свидетели. И с ним был еще один несовершеннолетний.

– Стоял на шухере, – определил его роль Солудев.

– Таким образом, мы имеем несколько неприятных фактов, – подвел итог Гаврилов. – Первый – в городе имеется вражеская типография, и второй – к расклеиванию листовок причастны несовершеннолетние.

– На голодных ребят сейчас легче оказать влияние, – заметил Петраков.

– Надо подключить инспекторов по делам несовершеннолетних, чтобы они отработали приметы. Может, что и выскочит, – подал идею Зубков.

– Вот ты этим и займись, – кивнул ему Гаврилов.

– Неплохо бы пройтись по ремесленным училищам, проверить, кто на этот день пропустил занятия, – предложил Петраков.

– Дельно, – одобрил Гаврилов. – Дай задание по райотделам, а потом проработай объединенные списки.

Идя домой, Петраков поймал себя на мысли, что давно не общался с сыном – все его время отнимала работа да еще беспокойство по поводу Насти. «Обязательно расспрошу сына о делах на мелькомбинате. И вообще о его жизни», – решил он.Однако когда Петраков-старший к полуночи добрался до дома, все дети, в том числе и Вячеслав, уже спали.

Нецецкий после допроса Ваньки Зарецкого все никак не мог найти себе места, переживая, что Цыган еще до сих пор жив и дышит одним с ним воздухом. Он жаждал мести, и с каждым часом это желание усиливалось. Старый вор, сославшись на недомогание, засел у себя в комнате, вынашивая план уничтожения своего врага.

Григорий Иванович Шнип подробно доложил командованию о конфликте между старым уголовником и одним из перебежчиков. Затем высказал мнение, что их взаимоотношения носят характер борьбы за уголовный авторитет и власть, но не забыл отметить связь Зарецкого с дочерью старшего офицера НКВД, что заслуживало отдельного рассмотрения, поскольку этот факт можно эффективно использовать в любой комбинации на территории противника.

Получив указания от начальства, он вернулся в свой кабинет и продолжил допросы. Сначала вызвал разжалованного за дезертирство лейтенанта, который своей обычной советской биографией не вызвал у него никакого расположения. Напротив, Сергей Кузяев вызвал у Шнипа недоверие. По нескольким причинам. Во-первых, он был единственнымчеловеком, которого до побега никто из перебежчиков не знал и, следовательно, не мог подтвердить или опровергнуть его биографию. Кроме того, он не принадлежал к воровскому миру, то есть к тому контингенту, на который делалась ставка немцами, как на людей, оппозиционно настроенных к советской власти, а значит, мог оказаться человеком из разведки противника. Однако красноармеец вел себя спокойно, говорил, что перешел осознанно, по идейным соображениям, поскольку с восхищением воспринимает немецкий порядок, верит в победу Германии и хотел бы сделать военную карьеру в ее армии.

В результате первых его допросов командование школы сочло Кузяева достойным кандидатом для работы, но Шнипу не нравилось то, что все как-то слишком правильно, что нет ни малейшего повода усомниться в его благонадежности. По своему многолетнему опыту он знал, что так обычно и засылают кадровых разведчиков, готовя для них безупречную легенду. Он в очередной раз сверил показания Кузяева с показаниями остальных членов группы, и опять не нашел никаких разногласий. Оставалось подождать, пока по агентурным каналам абвера пройдет проверка его данных и биографии.

С другими перебежчиками было все более или менее ясно. Сын расстрелянного попа не вызвал с самого начала подозрений, поскольку явно был не вполне здоров. Однако его все равно сфотографировали, а фото переслали в блокадный город для опознания по месту жительства в Волковой деревне. Уголовники Мазут и Дрын также не вызывали сомнений. Самым сложным для Шнипа было разобраться в обвинениях, которые старый уголовник Нецецкий предъявил Ваньке Зарецкому. Побег Цыгана со следственных действий подтвердил Дрын, который был в тот момент в одном с ним «воронке» и все слышал, а Мазут рассказал, что не все воры согласились с Дедом в признании Зарецкого ссученным, что тоже говорило больше о том, что старый уголовник просто пытался свести с ним счеты. Однако позицию Деда игнорировать было нельзя.

Услышав от вернувшегося с допроса Мазута о том, кого он там встретил, Мышкин запаниковал, хотя внешне это никак не проявилось. Их группу рассадили, и Сергей оказался в одном блоке с Мазутом, а Зарецкий с Николкой и Дрыном находились в другой комнате, поэтому он не мог предупредить напарника о предстоящей ему опасной встрече с Нецецким. Наконец Мышкин услышал, что Цыгана привели с допроса, и не знал, как на это реагировать. То ли пронесло, то ли Цыган предал его и, перейдя на сторону немцев, начнет двойную игру. Поэтому, увидев на очередном допросе рядом со Шнипом пожилого мужчину, в котором без труда узнал известного ленинградского воровского авторитета, он испытал сильнейшее беспокойство. К тому же Мышкин опасался, что тот мог видеть его в форме при проведении оперативных мероприятий. Однако Нецецкий, тоже присутствовавший на допросе, судя по всему, отнесся к Сергею с минимальным интересом, зато задавал вопросы, так или иначе касавшиеся Зарецкого. Знал ли Сергей его до войны или до отправки на фронт? Кто первый предложил переход на сторону немцев? Общался ли Цыган один на один с офицерами батальона? Отпускали ли его одного в увольнения? Идаже: может ли Зарецкий быть засланным агентом Советов? Из атмосферы допроса и по поведению немецкого офицера Мышкин сделал вывод, что Дед пытается просто уничтожить своего давнего противника. Наконец Мышкину представился случай переговорить с Цыганом. Услышав, что того назначили мыть полы, Сергей стал стучать, требуя вывести его в туалет. И в отхожем месте, куда охранник не стал заходить, они смогли обсудить положение. Мышкин, зная, на какие провокации способна вражеская разведка, предупредил Ивана, чтобы он был к ним готов.

– Главная провокация – это Дед, – усмехнулся Зарецкий.

Однако он ошибся. Вечером Мышкина, Зарецкого и Дрына вывели на улицу и поставили у кирпичной стены котельной, а напротив выстроилось отделение вооруженных карабинами солдат. Затем появился Нецецкий с выражением злорадства на физиономии.

– Все, Ванечка, амба, пора тебе за все отчитаться, – были первые его слова.

– Перед тобой, что ли, гнилушка старая? – огрызнулся Зарецкий.

– Да, Цыган, и передо мной тоже, – усмехнулся Нецецкий.

– Дед, а че происходит? – вытаращил испуганные глаза Дрын.

– Валить вас, суки, сейчас будут, – с торжеством объявил старый вор.

– За что, Дед? – запаниковал уголовник.

– Тебя, Дрын, за то, что дурку гнал насчет побега Цыгана из-под стражи. Значит, ты на легашей работаешь, – пояснил Нецецкий.

– Не врал я! Ей-богу, правду говорил! – перекрестился Дрын, начав трястись мелкой дрожью.

– Не было никакого побега, подстроено все было, – не глядя на Дрына, развернулся в сторону Цыгана, – только сейчас доказательства пришли. У немцев в городе свой человек в больших начальниках.

Зарецкий почувствовал, как по спине, по самому позвоночнику, тоненькой струйкой потек пот, и переглянулся с Мышкиным. Сергей держался спокойно, хотя это давалось ему с огромным трудом.

– А что, красноперый, думал немцев с их разведкой обмануть? – повернулся к нему Нецецкий.

– Это ошибка, – заявил в ответ Мышкин.

– Ошибка была, когда ты Цыгана с собой прихватил, – хихикнул Дед. – Один-то, может быть, ты мозги немцам и засрал бы, но на меня напоролись, а я уж с Ванечки за все взыщу. Так что ошиблись твои начальнички, когда ставку на ссученного сделали.

К котельной, в сопровождении еще одного офицера разведки и человека в штатском, подошел обер-лейтенант Шнип. Дед направился к нему. Мышкин, воспользовавшись паузой, повернулся к Ивану, взглядом пытаясь поддержать.

– Итак, господа, ваша операция раскрыта, – с ходу начал Шнип. – Вон тот человек – наш агент, он приехал из блокадного города специально, чтобы опознать и разоблачить вас как агентов советской разведки.

Он указал рукой на мужчину в штатском, и тот, подойдя к ним вплотную, стал по очереди вглядываться в лица всех троих. Первым на его пути стоял Дрын. Уголовник, полностью деморализованный, сейчас собрал все силы, попытавшись придать своей физиономии подобающее выражение. А оно получилось просящее, словно у нищего.

– Да, этот человек подготовлен НКВД для подтверждения легенды Зарецкого о побеге из-под стражи, – холодно произнес мужчина.Его слова обрушились на Дрына как приговор, и уголовник вдруг опустился на четвереньки, завыв от отчаяния. По команде Шнипа его подняли на ноги двое солдат.

– Ты можешь остаться в живых, если признаешься, что работал на НКВД. Иначе будешь расстрелян на месте, – обронил Шнип.

Дрын только обвел всех безумным взглядом.

– Кончайте его! – скомандовал Шнип.

Из шеренги вышел фельдфебель. Солдаты, державшие Дрына за руки, повернули его лицом к стене и отошли.

– А-а-а! – вдруг завыл Дрын, зажмурив глаза и опускаясь на колени.

Немец подошел к нему, приставил парабеллум к затылку и хладнокровно выстрелил. Голова Дрына мотнулась вперед, потом откинулась назад, оставив на кирпичной кладке большое красное пятно.

Ванька не ожидал такого поворота. Угрозы Нецецкого его пугали, но он полагал, что Дед просто хотел над ним поиздеваться. Но произошедшее сейчас повергло Цыгана в шок. Он понял, что сейчас умрет, и, чтобы унять дрожь в ногах, стал думать о своей жизни, вспоминая все, что в ней было хорошего, поэтому в памяти всплыл образ Анастасии. Его накрыло волной страха, что он больше никогда не увидит любимую, и тут Зарецкий заметил торжествующее лицо Нецецкого. Страх исчез, и его место заполнила всепоглощающая ненависть. «Эх, вмазать бы ему напоследок…» – завертелось в его голове. Злость вернула Цыгану хладнокровие. Теперь он был занят только одной мыслью – как бы перед смертью оставить на физиономии старого вора свою отметину, чтобы хоть чем-то испортить ему удовольствие от зрелища казни. Но под ногами, как назло, даже камня приличного не было.

Тем временем немецкий агент поправил шляпу и подошел к Сергею Мышкину.

– Э-э-э… – протянул он. – А нельзя ли в профиль встать, голубчик?

Мышкин повернулся лицом к Зарецкому. Цыган увидел его смертельную бледность и напряженные скулы. Чтобы поддержать его, он еле заметно прикрыл один глаз. Мышкин понял и подмигнул ему в ответ.

– Я его в форме видел, он сотрудник НКВД, – опознал Сергея человек немцев.

– Что ж, – выступил вперед Шнип, – вам также предлагается для сохранения жизни признаться и заявить о готовности сотрудничать с нами.

– Это чудовищная ошибка, – с трудом разжав губы, произнес Мышкин. – А этот человек либо идиот, либо провокатор. Мне очень жаль, что немцы, такой умный и аккуратный народ, допускают столь нелепые ошибки.

– Ладно, за высокую оценку немецкой нации мы, пожалуй, не станем вас расстреливать. Допустим еще одну нелепую ошибку, – усмехнулся Шнип. – Мы вас повесим. Но пока вас не вздернули, у вас есть возможность остановить казнь, так что торопитесь. Повесить в котельной!

Последние слова Шнип адресовал солдатам, и те, схватив Мышкина под руки, потащили его в здание. А пустые выпуклые глаза человека, проводящего опознание, обратились на Зарецкого.

– Да, это завербованный НКВД уголовник, – кивнув, отошел от него штатский.

– Ну а вы? – спросил Шнип, зевнув, словно присутствовал на скучном концерте. – Пойдете на сотрудничество с нами или разделите судьбу своих друзей?

– Я уже пошел на сотрудничество с вами, когда, рискуя жизнью, отправился через озеро, – облизнув пересохшие губы, произнес Цыган. – Этот человек говорит неправду.

– Господин обер-лейтенант! – подскочил к немцу Нецецкий. – Разрешите я лично расстреляю эту суку? Вы мне обещали!

– Ну Зарецкий, выбирайте, – обратился к Ивану Шнип. – Или сознаетесь, или ваш враг лишит сейчас вас жизни. Разве не обидно? Да только ради того, чтобы не доставить ему такого удовольствия, стоит признаться.

– Да в чем сознаться-то? Соврать, чтобы спастись? Но ведь я не смогу назвать ни имен, ни чего другого, и все равно потом буду расстрелян. Так ведь? – поинтересовался Зарецкий.

– Да, нам одного признания недостаточно, – кивнул Шнип.

– Зачем на такую вошь столько времени тратить? – Нецецкий подскочил к Цыгану. – Он и так уже на несколько минут задержался на свете!

А Иван затаив дыхание выстраивал в голове комбинацию ударов, которые нанесет своему заклятому врагу. Наконец остановился на любимом варианте и, схватив Нецецкого за волосы, нанес ему сначала удар головой в лицо, потом коленом между ног и еще раз коленом – снова по лицу. Нецецкий без сознания рухнул на землю. Ваньку скрутили, связали руки за спиной. Дед через несколько минут пришел в себя и, отплевываясь выбитыми зубами вперемешку с кровью, поднялся на ноги, обратил разбитое лицо в сторону Шнипа, словно прося об отмщении.

– Хорошо, – кивнул Григорий Иванович Шнип. Затем достал парабеллум и протянул окровавленному уголовнику. – Стреляй.

Цыган понял, что настали его последние секунды. В голову ему вдруг пришла молитва, которую он слышал в церкви отца Амвросия в Волковой деревне, и Иван стал читать ее, удивляясь, что слова выстраиваются как будто сами.

Схватив пистолет, Нецецкий изменился в лице, на котором вновь появилась хищная улыбка. Он начал медленно подходить к своей жертве. Остановившись возле Цыгана, передернул затвор и приставил ствол к его виску. Холод вороненой стали заставил Ивана вздрогнуть и чуть-чуть сбиться с молитвы.

– Кранты тебе, сучий потрох, – удовлетворенно произнес Дед и спустил курок.

После назначения на должность старшего инспектора продовольственного отдела Христофоров наконец обрел спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Теперь он вспоминал свои, до пребывания в разведшколе, злоключения как кошмарный сон, при воспоминании о котором делается неприятно и в то же время хорошо от того, что такое больше не повторится. В первый же день поехал принимать от Брюжаловапродовольственный склад. Тот располагался в бомбоубежище, вырытом накануне войны прямо под трибунами футбольного стадиона. Охранник открыл первую дверь в хранилище своим ключом, а вот вторую дверь, которая вела непосредственно в продсклад, Брюжалов отомкнул своим, который тут же передал Христофорову.

– Теперь он будет храниться у тебя, – внимательно наблюдал за его реакцией Семен Иванович, – принимай склад.

То, что увидел здесь Христофоров, выходило за рамки даже самых смелых его предположений. Хранилище было разбито на три сектора, разделенных между собой тяжелыми металлическими дверьми. В первом и втором помещении, как пояснил Брюжалов, хранился весь продовольственный запас, довоенное разнообразие которого вызвало у Бронислава Петровича обильное слюноотделение.

– Все товары под строгим учетом! – видя реакцию Христофорова, предупредил его заместитель председателя исполкома. – А вот в третьем отсеке продовольствие полностью принадлежит большевистскому сопротивлению.

С этими словами он достал еще один ключ и щелкнул им в замке. Ассортимент в этой комнате мало чем отличался от того, что находилось в предыдущих, зато по площади помещение не уступало тем двум отсекам вместе взятым, да и содержимого в нем, пожалуй, больше.

– Вот этими продуктами мы поддерживаем силы нашего подполья, которое работает на победу великой Германии, – пояснил Брюжалов.

– Ух ты! – все не мог оторвать глаз от стеллажей Христофоров. – Здесь даже коньяк армянский и массандровские вина!

– Учет этих продуктов веду я. – Брюжалов пристально посмотрел на шутника, проверяя, понимает ли тот, каким доверием теперь облечен.

– А как ведется расход? И кто имеет право брать товары отсюда? – стал подбираться к самой важной для себя информации Бронислав Петрович.

– Все выдается только с моего разрешения и учитывается в журнале. Я также делаю пометки в своем реестре, а потом провожу сверки. Получать может только тот человек, который придет с запиской от меня и которого ты будешь знать в лицо, – стал подробно инструктировать своего нового помощника Брюжалов. – Но чаще всего тебе самому придется отвозить продовольствие тем людям и в те адреса, которые я тебе укажу.

Христофорову не терпелось задать один вопрос, но мешала осторожность.

– Можешь есть любые продукты, кроме деликатесов и спиртного, – предугадал его вопрос Семен Иванович. – Но ты должен вести учет съеденного и представлять мне раз в месяц список для учета. Если увижу завышенные нормы потребления или узнаю, что выносишь продукты, уберу с этого места.

– Что я, враг себе? – обрадовался Бронислав Петрович.

– Человек, работавший здесь, был убит в тот день, когда вынес со склада много еды, – сообщил Брюжалов, вспомнив о Серебрицком.

Закончив инструктаж, Семен Иванович открыл несколько початых коробок и положил в свой кожаный портфель пару банок консервов, бутылку вина и две пачки крупы. Затем сделал соответствующие пометки в складской книге.

– Ты пойдешь со мной или хочешь изучить здесь все? – усмехнулся он, заранее зная, что скажет Христофоров.

– Я осмотрюсь, – откликнулся Христофоров в предвкушении удовольствия.

Едва Брюжалов вышел, Бронислав бросился разглядывать «сокровища». Но долго не выдержал – схватил консервы «Сом в томатном соусе», вскрыл перочинным ножом и в считаные минуты съел содержимое банки, до блеска вылизав ее изнутри. Затем схватил пачку галет и банку с тушенкой и уже не так торопливо стал вкушать. Он уже наелся, но все никак не мог остановиться, открывая и пробуя новые и новые продукты. В конце концов добрался до консервированных персиков, но в этот момент зазвонил телефон. Бронислав Петрович поднял трубку и услышал голос Брюжалова. Тот дал ему задание отвезти запас продуктов Курпатому и Финютину.

Через полчаса к складу подъехала исполкомовская машина, водитель которой помог Христофорову загрузить четыре коробки с продовольствием. Бывшие члены его группы встречали машину у подъезда. Автомобиль вернулся в исполком, а Христофоров остался, поскольку его очень интересовало, для чего Брюжалов приказал отгрузить столько продуктов.

– Ну, как, Бронислав Петрович, живете? – поинтересовался Финютин у своего бывшего командира.

– Нормально живу, – коротко ответил Христофоров.

– А нам скучать не приходится, – подал голос Курпатый. – Артур несовершеннолетними занимается, а я за типографией присматриваю.

– Хорошо устроились, – мотнул головой на коробочки Христофоров.

– Так эта еда не нам, а подросткам, их надо подкормить. Скоро серьезные операции проводить будем, вот и надо, чтобы парни зависели от нашей кормежки как можно сильнее, – пояснил Финютин. А затем неожиданно предложил: – Приходите вечером, мы знакомство с двумя девками из трамвайного депо свели, они нас познакомили с хозяйственником, который может на продукты спирта сменять. Мы уже один вечер хорошо погуляли, сегодня хотим еще гульнуть. Если придете, попросим их подружку привести.

– Девки молодые, безотказные, – кивнул Курпатый, – за еду на все готовы.

– С такими гулянками недолго в НКВД загреметь, – засомневался Христофоров. – Девки и донесут.

– Нет, – уверенно возразил Артур. – Они же у нас харчуются, сами себя еды лишать не станут.

– Хорошо, – согласился Бронислав Петрович, – пусть приводят подругу.

Вечером Христофоров, прихватив банку консервированных персиков, отправился на многообещающий вечер.

– Девку вам привели просто на загляденье – молодая, красивая, – с завистью цокнул языком Финютин, встретив своего начальника у порога квартиры.

Девушка и в самом деле оказалась милой. Она только утром поселилась у своей школьной подруги в общежитии и попала, как говорится, с корабля на бал.

– Повезло тебе, Верка, – твердила ее подруга Эля, вагоновожатая, – только пришла, а уже и компания хорошая, и угощение богатое. Мы-то с Дуней сколько голодали, покатаких фартовых ребят повстречали.

Дунька, третья подруга, лишь молча кивала в знак согласия. На примусе стояла сковородка, на которой разогревались две банки консервированной фасоли и банка тушенки. На столе красовались порезанный хлеб и плавленый сыр. Консервированные персики плавали в большом блюде, и при их виде даже у грустной Веры оживился взгляд.

– Я такие всего один раз, еще до войны в праздник ела, отчим с работы в заказе продуктовом принес, – сообщила она Брониславу Петровичу.

– Буржуйка! – отреагировала ее подруга. – А я вот впервые вижу.

Дунька снова промолчала и только едва заметным движением отщипнула от кусочка черного хлеба корочку и, словно дикий зверек, быстро сунула себе за щеку. Потом, удостоверившись, что этого никто не заметил, начала потихоньку жевать.

– За знакомство! – Финютин разлил разбавленный спирт по рюмкам.

Курпатый разложил по тарелкам фасоль с тушенкой, от запаха которой даже у Бронислава Петровича потекли слюнки. Все чокнулись. Вера после первого глотка закашлялась от крепкого спиртного и потянулась к закуске, но ее остановил Артур:

– До дна нужно выпить, как все мы.

– Ой, да я же буду пьяной, – испугалась девушка.

– А мы для чего пьем? – расхохотался Курпатый.

– Давай, подруга, не позорь меня перед людьми. – поторопила ее Эля.

Вера выпила и вдруг, быстро захмелев, обратилась к Христофорову:

– А я вас узнала.

– Да? И откуда же вы меня знаете? – Бронислав, которому девушка понравилась, ощутил дискомфорт.

– Вы же пели в оперном театре, – вспомнила его прошлое Вера. – Я раньше, до войны, на каждую оперную премьеру с мамой и отчимом ходила.

– Ну и как я пел? – не без интереса поинтересовался Христофоров.

– Ой, мне так нравилось! – призналась Вера. – Я даже подружку свою по институту, у которой вы дома бывали, просила меня с вами познакомить. Наверное, влюблена в васбыла немного.

На последних словах девушка покрылась густым румянцем.

– Была? – с улыбкой спросил Бронислав Петрович, отметив в ее словах перво-наперво наличие общих знакомых.

– Вы сильно изменились и уже не похожи на того Христофорова.

– А у кого это я из твоих подружек дома бывал? – задал важный для себя вопрос Бронислав Петрович.

– У Насти Петраковой. Вы у ее деда заказывали одежду.

Услышав ответ Веры, Бронислав Петрович почти физически почувствовал поднимающуюся волну злости. Христофоров отчетливо вспомнил Марию, свою дочь Катю и досадливо поморщился, поскольку это воспоминание разбудило уже подзабытое темное желание, с которым он, кажется, расстался навсегда. Он захотел крови. Ведь совсем недавно он вынашивал планы отмщения Петраковым, и объектом была избрана Анастасия. До сих пор та оставалась недосягаемой для него, и вот неожиданно ему повезло – он встретил ее близкую подругу. Бронислав Петрович, захваченный своим страшным планом, стал выяснять у девушки о ее родных и, узнав, что те арестованы, только укрепился в своем нечеловеческом намерении. Пьяная компания уже начинала переходить от застолья к откровенным любовным утехам, и, шокированная поведением подруг, Вера выбежала из комнаты в холодный коридор. Туда же вышел Христофоров и стал ее успокаивать.

– Вам тоже неприятно такое общение? – обрадовалась девушка.

– Конечно, я же интеллигентный человек, – продолжил плести свою паутину бывший певец.

Дата добавления: 2015-08-28