Нечаянные воспоминания на случай смерти 9 страница

Эмори отпихивает Тони, слабо матерясь.

Тот молча смотрит, как Эмори сползает с пианино, подхватывает шорты, неуклюже пытается их натянуть. Путается в ногах, хватается за пианино – и тут замечает пятна. Со слабым смешком вытирает лакированную поверхность и шипит Энтони через плечо:

– Да шевелись же, твою мать!

Энтони тупо моргает, подтягивает спущенные джинсы. Не упевает он застегнуть пуговицу, как Эмори хватает его руку и тащит за собой.

– А зачем мы… – растерянно начинает Тони.

– Это мой брат, – резко перебивает Тони. – Он с ума сойдет, если тебя увидит, серьезно, ты даже не представляешь, как этот парень реагирует, когда… – он замолкает, прислушивается к звукам за дверью, быстро выводит их в коридор и ухмыляется: – Поверь, тебе сейчас не захочется иметь с ним дело. Он…

Они останавливаются у очередной двери, ведущей в коридор, и на этот раз Энтони прижимается к спине Эмори, все еще обмирая от близости.

– Значит, мы должны спрятаться?

Эмори бросает на него взгляд черед плечо.

– Да, – говорит он, – и еще мы должны вести себя очень тихо.

Энтони сдерживает улыбку. Эмори тянет его за собой, и они устраивают целое шоу, перебегая по пустым коридорам, толкая друг друга на стены без всякой причины, снова смеются чуть потрясенно и взволнованно. Когда они поднимаются по широкой лестнице, Эмори даже приходится зажать Тони ладонью рот и шикнуть на него в попытке изобразить серьезность. Но они все равно толкаются и отпихивают друг друга, будто это какое-то соревнование, будто брат Эмори далеко, в другом конце дома, и не останавливаются до тех пор, пока не захлопывают за собой дверь в старую комнату Эмори, приваливаются к ней изнутри и запирают на ключ.

Отпихнув попавшуюся под ноги мятую футболку, Тони направляется к единственной кровати, валится на матрац и стонет сквозь смех. Эмори отлипает от двери и исчезает в смежной комнате. В ванной, судя по раздавшемуся через мгновение звуку льющейся воды.

Энтони устало оглядывается вокруг, скользит взглядом по стенам, по полу, по неизменным свидетельствам не такого далекого детства Эмори.

Комната маленькая, неряшливая и тесная. На одной стене еще сохранились остатки обоев с изображением мультяшного строителя, но большая их часть явно отодрана в знак протеста. Остальные стены если не изрисованы, то увешаны постерами, картинками, журнальными статьями – большинство посвящены скейтбордингу, но кое-где видны криво прилепленные изображения вертолетов или самолетов странной конструкции. Здесь есть комод и шкаф, на полках которых лежит вперемешку куча самого разного барахла – обертки от конфет, носки, игрушечные фигурки и сломанные модели.

Вернувшись, Эмори бросает мокрое полотенце прямо на грудь Тони. Тот поднимает задумчивый взгляд. Эмори молча пихает его ногой, вынуждая подвинуться, и тоже ложится на кровать – валетом.

Энтони вздыхает и снова откидывается на подушки, вытирает руки полотенцем, безуспешно пытается оттереть с рубашки красноречивые пятна.

– Знаешь, чему я удивляюсь, – начинает он, роняя полотенце на кровать, – как же так вышло, ага, как так вышло, что ты живешь в этой убогой квартире – только без обид, – когда ты такой, ну...

Эмори молчит. Тони фыркает, легонько толкает его ногой в плечо.

– Ну же. Твое страдальческое молчание на меня ни капли не действует, богатенький Рич.

С ворчанием Эмори перекатывается по кровати, свешивается с края и шарит рукой по полу. Достает полупустую бутылку с каким-то непонятным пойлом, откручивает крышку.

– Так плохо? Боже ж мой.

– Не, – Эмори делает внушительный глоток и морщится, – просто хотел проверить, оно тут еще или нет.

– Да конечно, – хмыкает Энтони, но протянутую бутылку берет и подозрительно принюхивается.

– Я сам плачу за квартиру, – говорит Эмори. Тони делает нерешительный глоток и тут же демонстративно кривится. Эмори смеется и откидывается на локти.

– Это родители так решили?

– Нет. Я просто не хотел... ну ты понимаешь.

– Ненормальный, – он возвращает бутылку Эмори, задумчиво качая головой. – Будь у меня такой шанс... Господи, я б даже не задумывался.

Бульканье жидкости заполняет паузу, Эмори с гримасой глотает мутное пойло.

– Ну а как насчет тебя? – спрашивает он чуть погодя подсевшим от крепости напитка голосом. – То, что ты до сих пор с мамой живешь.

– Ну да, живу, – Энтони это не нравится. Нельзя сказать, что он никогда не давил на жалость, нет – он бы и рад, по многим поводам. Расставания с девушками. Проваленный экзамен. Отсутствие работы. Иногда даже отец, если настроение совсем уж паршивое. Но просто... с матерью этого делать нельзя. Один раз он попытался, потом было так тошно, что больше он даже не пробовал. Вот и все.

– Ну да, живешь – и?

– Я ей помогаю и все такое, – отвечает он уклончиво.

Эмори замолкает, и Тони практически слышит, как в его голове мысли крутятся вокруг слова «помогаю», и всего, что оно может означать. Со вспышкой раздражения он решает покончить с этим.

– Она прикована к инвалидному креслу. Не то чтоб она беспомощная или что, просто… – он умолкает, хмуря брови. – Просто иногда проще, что я рядом.

– О.

– Хочешь с ней познакомиться? – выпаливает Энтони. И тут же удивляется, что это на него нашло, добавляет тихо и небрежно: – Я не настаиваю, понятно.

Эмори приподнимается на локтях.

– Конечно.

– Да?

Он пожимает плечами.

– Конечно.

Энтони садится, вздергивает брови в легком удивлении.

– Ладно.

По пути к выходу они каким-то образом умудряются принять жутко деловой вид. На кухне проскальзывают мимо слегка опешившего Адама, который сидит у стола с пакетом чипсов и подростковым журналом в руках. Он в замешательстве пытается что-то спросить, но Энтони прерывает его потоком слов:

– Как дела, чувачок? Все путем, да? Так держать, пацан, так держать! – на ходу отвешивает легкий подзатыльник, на прощанье подмигивает и целится из пальца.

Во время короткой поездки на мотоцикле Эмори жаром разливается по спине Тони. Ветерок пытается пробраться между ними, свистит в ушах, отбрасывает назад волосы, прижимает к груди ткань рубашек, но в силах охладить тепло рук Эмори, неторопливо скользящих под рубашкой Тони, рисующих круги по коже живота.

***

Начинается все довольно предсказуемо. Эмори не похож на других его друзей, но все равно слегка напоминает панка. Мама держится со сдержанной неловкостью, разом помрачневший Эмори пожимает ей руку, слегка наклонившись из-за высокого роста. Энтони глядит на них по очереди с напряженной улыбкой. Мама ведет себя как всегда с новыми знакомыми – говорит громче обычного, отпускает болезненно-нервные шутки вроде «Как я рада, э-э, наконец-то познакомиться с кем-то из друзей Тони. Он никогда не приводит никого знакомиться со своей сумасшедшей мамашей, да, Тони? Боюсь, он меня стыдится, ха-ха» – и Эмори остается лишь хмыкать, понимающе улыбаться и трясти головой.

– Что ж, – говорит Энтони и уходит наверх переодеваться. Неоправданно долго задерживается в ванной, плещет водой в лицо, таращится в зеркало.

Спустившись, находит обоих в саду. Эмори сидит в кресле, упираясь локтями в колени, и курит. Поразительным оказывается то, что рядом сидит мама, затягивается сигаретой и выдыхает дым в сторону.

– Ты ж не куришь, – тупо говорит он, шагая в сад.

– Конечно же, я курю, – отвечает она, с вызовом вскидывая глаза. Тони приподнимает бровь, и мама слегка тушуется, добавляет: – Ну, иногда курю. В компании.

– В какой еще компании?

– В хорошей, – парирует она, и в улыбке сквозит легкая гордость.

Энтони тут же переводит взгляд на Эмори, который пожимает плечами и говорит:

– Сигареты не мои, дружище.

А, ладно. Ему не особо нравятся сигареты как средства коммуникации, или тот факт, что его мать курит или пытается произвести впечатления на его друзей своей крутостью, но нельзя отрицать, что беседа теперь протекает гораздо легче. Мама спрашивает обязательное «А чем ты занимаешься?», про родителей, школу, оценки и прочую необходимую ей как матери ерунду. Эмори отвечает своим обычным бормотанием – немного стесняется, тихонько смеется или глупо улыбается, неуклюже отвлекая внимание от неприятных вопросов. Энтони встряет, превращает разговор в перепалку, наезжает на маму, та отбивается с помощью Эмори – который очень не вовремя входит в роль вежливого гостя, и в итоге Тони советует Эмори заткнуться, мама велит не разговаривать так с друзьями… и у них есть кола и орешки, и курица на ужин, и телевизор после, и целый вечер бездельничанья на диване.

Уже совсем темно, когда дом погружается в уютную скуку. Мама уже заснула, и они вдвоем едят мороженое на кухне. В мгновенном озарении Энтони вытирает замерзшие руки о штанины и предлагает – хотя скорее приказывает – отправиться на прогулку по городу.

– Могу тебе свою старую школу показать, – говорит он с широкой улыбкой, и Эмори никак не может понять, что в этом такого интересного, пока не оказывается посреди пустынного школьного двора и наблюдает за тем, как Тони карабкается вверх по водосточной трубе, направляясь к плоской крыше.

– Упадешь же! – кричит Эмори ему вдогонку. – Упадешь, сломаешь шею, будет море крови, а мне придется…

– Заткнись уже, а? – с некоторым трудом смеется Энтони, нащупывая ногой оконную раму. Водосточная труба зловеще поскрипывает под его весом. – Я сюда лажу с тринадцати лет, понял, прояви хоть каплю веры в меня.

– Думается мне, ты слегка прибавил в весе за эти восемь лет, Тони.

– Это все, – он отталкивается, рывком тянется вверх, к бортику крыши, – мышцы.

Повисает, вцепившись в край, опасно раскачивается. Эмори испуганно шагает вперед и хрипит:

– Гравитации плевать, это мышцы или жир, Тони, – руки Энтони слегка соскальзывают. – Тони, мать твою, спускай…

С громким рыком поднажав, Энтони пытается закинуть ногу на бортик – и да, это уже не так просто, но все равно оно того стоит, потому что в следующий момент он уже перекатывается на усыпанную гравием крышу, кашляющий от смеха, раскрасневшийся от усилий, но все равно довольный. Восстанавливает дыхание, лежа на спине, и слышит слабый оклик:

– Тони?

– Ага?

– Ты в порядке?

– Лучше не бывает. Давай, поднимайся.

– Ага, конечно. Очень смешно.

Энтони приподнимается, свешивает локти за бортик, выглядывает вниз.

– Но ты же – насколько? – фунтов на тридцать меня легче.

– Очень умно, – сухо отвечает Эмори. – Лесть. Очень мне поможет вскарабкаться.

– Слушай, если ты не собираешься залезать, какого мы сюда пришли?

– Без понятия! – смеется Эмори и пожимает плечами. – Это ж ты меня сюда притащил, помнишь?

Руки Энтони безвольно опускаются вдоль стены, он упирается подбородком в бортик.

– Ну-у, давай же, это не… ты не упадешь. Магия и все такое, ну?

– Это мало утешает, – Эмори неохотно делает шаг к водосточной трубе. – Вообще никак. Совсем.

Энтони улыбается, наблюдая, как он неловко пытается ухватиться за подрагивающий металл.

– Вперед.

Забавно наблюдать, как Эмори весь собирается, бросив на него недобрый взгляд. Но веселье слегка меркнет, когда после короткого фальстарта Эмори взбирается по трубе с неожиданной легкостью – и чуть не в два раза быстрее, чем Тони.

– Ха, – говорит он, плюхаясь рядом с насупившимся Энтони. – Глядя на тебя, я думал, будет куда сложнее.

– Это вес мышц, – подчеркивает Тони.

Эмори хихикает и непонятно почему удивляется, получив за это тычок в плечо. Хмурится, трет ушибленное место и бормочет:

– Ну прям истерика.

Энтони смотрит на него озадаченно и качает головой. Эмори еще немного возится с пострадавшим плечом, потом роняет руки между колен, сутулит плечи и принимается разглядывать не особо живописный городской пейзаж – темные крыши, редкие фонари, пара-тройка горящих окон с задернутыми занавесками.

– И что дальше?

– А что дальше? – передразнивает Энтони.

– Это я у тебя спросил. Что нам делать теперь?

– Ну… – Энтони чуть раздраженно вздыхает и жестом показывает вокруг, будто говоря «вот».

– О.

– О?

Эмори изображает сожаление и пожимает плечами. Энтони закатывает глаза, встает и направляется к бетонному кубу в центре крыши. Предназначение этой штуки так и осталось для него загадкой, но плоская нетронутая поверхность служила ему с друзьями идеальным полотном для передачи посланий миру.

– Смотри, – говорит он, но Эмори по-прежнему сидит у края крыши. Тони отворачивается и начинает легонько пинать бетонную конструкцию. Чуть погодя Эмори со вздохом поднимается и подходит к нему.

– Что?

Энтони кивком указывает на самую крупную надпись, сделанную черным фломастером, уже слегка выцветшую. Надпись гласит: «Тони Орсон – ЛУДШИЙ!» Эмори фыркает.

– Дай мне свои ключи.

– Зачем?

– Просто дай, – он выхватывает ключи из руки Энтони, не обращая внимания на недоверчивый взгляд, и осторожно усаживается по-турецки на покрытый щебнем пол. – Итак, – он выбирает один ключ из связки и помахивает им, как оружием, – тебя правда называли Ти-Сон?

Энтони поднимает бровь, по губам расползается улыбка.

– Где ты это услышал?

– От Адама. Он тебя называет Ти-Сон.

– Господи, – посмеиваясь, Энтони усаживается рядом с Эмори. – Меня сто лет никто так не называл.

– Ну еще бы, – Эмори снова смешливо фыркает носом и принимается выцарапывать что-то на бетоне острым концом ключа. – Это имя для пупса.

– Эй, – Энтони мягко толкает его плечом. – В девяностых это имя наделало шуму, знаешь ли.

Эмори улыбается, не поднимая глаз. Тони наблюдает, как на бетонной поверхности появляется неровное «Э», затем первая палочка от «М».

– Знаешь, если б я был, типа, девушкой, и вышел бы за твоего брата, я бы стал Хоуком, – он делает эффектную паузу. – Тони Хоуком.

Эмори замирает и оборачивается. Медленно. С каменным лицом.

– Ты ревнуешь, – информирует Энтони.

– Девушкой?

– Ревнуешь, – настаивает он.

– Да пофиг. Это ты собрался замуж за моего несовершеннолетнего брата.

Энтони выразительно распахивает глаза, одними губами повторяет: «Ревнуешь». Эмори закатывает глаза, качает головой и возвращается к своей надписи. Тони еще какое-то время следит за ним, ожидая какой-то реакции, но ничего не происходит, и он принимается бесцельно швырять мелкие камушки.

– Так что там все-таки с твоим братом? – говорит он секунду спустя, не в силах сохранять тишину.

– А что с ним?

– Ну… вы, кажется, не особо ладите.

Эмори неожиданно-громко смеется.

– Он мой брат, – говорит он так, будто это все поясняет.

– И что?

– Мы не обязаны ладить. Он – отдельная личность. Я – отдельная личность. Мы совершенно разные…

– Личности, – заканчивает за него Энтони. – Я понял.

– Ну вот.

– То есть вы всегда враждовали? – он поднимает взгляд, кривовато улыбаясь. – Он тебя погремушками колотил или что?

– Ха, да уж, нет, это было бы нечто, – Эмори обреченно сжимает губы, поднимает брови, глядя на зажатый в руке ключ. – На самом деле, пока он был маленький, все было хорошо. Мне было двенадцать, ему семь, я ходил в частную школу – и был хулиганом, – он широко улыбается. – Приезжал на каникулы с ворохом историй про все, что творил в школе, и он слушал, раскрыв рот. Смотрел на меня как… Письма писал, все такое. Ни хрена еще не умел, такие гигантские буквы выводил, но все-таки. С тех пор он здорово вырос, да?

Энтони пожимает плечами.

– Ему шестнадцать лет. Наверняка конфликтует с любым, кто хоть чем-то напоминает родителей. Это…

– Не говори, что это пройдет. Правда, – он издает еле слышный полу-смешок. – Именно так говорили про меня в его возрасте. И вот он я.

– …Борешься до последнего.

– Ага, – Эмори поднимает взгляд, сухо улыбаясь, и протягивает обратно ключи. – Совсем не такой как ты, да?

Тони чуть приподнимется, чтобы засунуть ключи в карман, искоса бросает на Эмори хмурый взгляд.

– Ты о чем?

– Ну, понимаешь ли – Тони Орсон, у-у, страшнее волка зверя нет. Но вблизи, – не обращая внимания на легкий тычок локтем, он продолжает: – вблизи ты просто щеночек.

– Иди ты на хер!

– Так и есть, – смеясь, настаивает Эмори. – Я же видел тебя с мамой. Ты очень мягкий, даже не пытайся это…

– Я. Не. Щеночек.

Эмори морщит нос – гримаска получается странно ласковая – тянется к подбородку Энтони, слегка сжимает пальцами и воркует фальцетом:

– Ну вы посмотрите на это лицо! Как можно…

Тони хватает его за запястье, отталкивает руку от лица. На самом деле он не злится, скорее изображает бурное возмущение, но смех Эмори затихает. Он опускает руку между коленями, отводит взгляд в неловком молчании – явно волнуясь, что слишком далеко зашел.

Тони хочется что-то сказать. Он набирает в легкие воздуху, но, так и не найдя слов, выдыхает. Смотрит по сторонам, выдерживает несколько секунд напряженной тишины, а потом чуть наклоняется в сторону и кладет голову на плечо Эмори.

Эмори сначала сидит неподвижно. Оцепенев. Но постепенно расслабляется, чуть подается навстречу – щека почти незаметно касается макушки Энтони. Тот на секунду закрывает глаза, чувствует, как Эмори чуть поворачивается, как лба касается легкое дыхание.

Он смотрит вверх, не то чтобы вопросительно, но глаза широко распахнуты. Лицо Эмори так близко, он смотрит на Тони из-под полуопущенных ресниц, взгляд соскальзывает вниз… и после всего, что между ними было, это не должно быть так страшно – сердце не должно так подпрыгивать, после всех этих воспоминаний, после всего, что он знает об этом парне, о том, какой он на вкус.

Но это другое. Дыхание продолжает сбиваться, он поднимает голову, чтобы потереться о щеку Эмори, и чувствует себя так, будто никогда не делал этого раньше, будто это впервые. И когда Эмори прикасается полуоткрытыми губами к его скуле, никакое чувство дежавю не смягчает грохот крови в ушах.

Первый поцелуй совсем легкий. Второй – это мягкий нажим губ Эмори, накрывающих его губы, третий – чуть скользящее движение приоткрытых ртов, а на четвертом Энтони втягивает нижнюю губу Эмори в рот, посасывает, чувствует, как язык Эмори робко и неуверенно облизывает его верхнюю губу. В глубине горла зарождается стон, и его накрывает:

Желание впиться в этого парня поцелуем, забраться глубоко в рот, засосать язык, заставить стонать, свести с ума. Желание повторить каждый поцелуй, запечатлевшийся в памяти, и сделать его лучше, самым лучшим – а потом сила этого желания смешивается с гневом, необъяснимым гневом и непонятным отчаянием, и чувства бьют под дых, бьют набатом в крови. Он не ощущает, что его пальцы вцепляются в волосы Эмори, не понимает, что кусает его губы до крови, пока его вдруг не ударяет как молнией – и он отшатывается с полузадушенным возгласом, отползает прочь, когда перед глазами встает застывший тронный зал, разбитый потолок, темница и та ночь, та страшная ночь, когда… когда все…

День седьмой

Рокот последних толчков землетрясения разносится под Камелотом, добавляя тревоги тем немногим, кто заперт в темнице, кто не может уснуть и никак не найдет покоя, с опаской наблюдая сквозь оконные решетки за солнцем, которое в эти летние месяцы встает слишком быстро.

В своих покоях, в своей постели лежит Утер Пендрагон. Безжизненная фигура под тонкой простыней – лето выдалось слишком жарким, чтобы тепло укрываться. Его сердце замерло в груди, глаза закрыты, а разум блуждает в пугающей пустоте.

Лишь через час возни в его покоях служанки понимают, почему их король не просыпается.

***

Он почти не помнит, как спустился с крыши. Может только представлять, как, весь красный, цеплялся за трубу дрожащими руками, как, спотыкаясь, словно в тумане брел прочь. Он не помнит, остался ли Эмори на крыше – хотя наверняка остался, – не помнит, чтоб оборачивался это проверить.

Но он точно помнит, как возвращается домой один, плюхается на диван и включает телевизор. Смотрит рекламу, пока не засыпает, и пробуждается от свиста чайника.

Мать спрашивает:

– А твой друг вчера ушел домой?

– Думаю, да.

– Думаешь? Его же нет здесь.

– Нет.

Она молчит, набирает в легкие воздуха – но потом решает все же не озвучивать свои мысли и вместо этого говорит:

– Он милый мальчик. Тихий. Но милый.

– Нормальный. Но вообще я не так уж хорошо его знаю.

– Правда? А вчера вы очень дружно общались. Мне показалось, вы прекрасно ладите.

– Ну, – он чешет подбородок, пытаясь изобразить равнодушие, – не знаю. Это мой приятель. Было бы как-то странно, если б мы не ладили, правда?

– Ты с шестнадцати лет не приводил в дом друзей, знаешь ли.

– И что?

– Что? Я даже не знала о его существовании. Ты никогда не упоминал о нем, никогда...

– А при чем тут это вообще? Не так уж он важен.

– Неужели?

– Что?.. Блин, ты к чему это вообще?!

– Не знаю. И спрашиваю тебя, разве не так? Просто странно, Энтони. В один прекрасный день ты уходишь, где-то пропадаешь, бог знает чем занимаешься, возвращаешься под утро с таким видом, будто всю ночь бился о стены... потом закрываешься у себя в комнате, а потом раз – и у меня в доме появляется этот странный мальчик...

– Господи боже, за кого ты его принимаешь? За моего дилера, что ли? Эмори вообще ни причем, мам, это просто парень, с которым я познакомился на занятиях, не...

– Ах, на занятиях! – перебивает она. – Значит, ты еще помнишь, что это такое! У меня сложилось впечатление, что все мысли об образовании вылетели у тебя из головы.

– Ты не... – он отводит глаза, словно больше не в силах смотреть на нее, и добавляет со саркастическим смешком: – Ты не знаешь, о чем говоришь.

– Я знаю, что ты снова брал отцовский мотоцикл.

Его взгляд тут же возвращается к ней. Мать на секунду вскидывает подбородок, привычно демонстрируя, что готова к сражению – пусть даже он такой высокий, а она так близко к земле. Но и он прекрасно знает ее слабости и почти на автопилоте вспоминает их все, будто готовит оружие. И с болью понимает, что уже несколько лет не оказывался в таком положении, не был так близок к желанию выплюнуть какую-то гадость, что-то действительно ранящее – сделать ей больно, лишь бы добиться ничьей, лишь бы она отстала.

– Тони! – выкрикивает она ему вслед. – Энтони! Вернись! Мы не закончили. Энтони. Энто...

– Я – закончил, – кричит он с лестницы, а потом пускается бегом, перепрыгивая через три ступеньки, и не забывает хлопнуть дверью, довершая иллюзию, будто ему снова шестнадцать лет, и он еще не оправился от потерь и перемен в своей жизни и вымещает переживания на тяжелых деревянных поверхностях, издающих от удара громкие звуки.

Он знает, что это неправильно. Все неправильно. Он на мгновение задумывается – семи лет как не бывало, и ему снова приходится покупать вместе с тетей пару черных туфель, потому что у него нет ни одной, а мама не может с ним пойти, и он снова целый день ест сухие крекеры с накрытого стола и понимающе кивает людям, которые приносят свои соболезнования. «Нам очень жаль. Нам очень жаль, нам очень… очень…»

«Ничего, – хотелось сказать ему каждый раз. – Я вас прощаю. Только проследите, чтобы этого больше не повторилось, ладно?»

Это несчастливые воспоминания. Не ужасные – по крайней мере, не такие ужасные, как воспоминания о больнице или о телефонном звонке (сначала он даже не хотел отвечать, как раз смотрел по телику фильм с Томом Хэнксом – ну тот, про собаку. Он еще размышлял, помнится, что не будет брать трубку, а родителям скажет, что был в туалете – если они по возвращении спросят). Но это те воспоминания, к которым по-прежнему не хочется возвращаться, никогда – даже если они должны тебя закалить, сформировать твою личность, тыры-пыры. Каждый раз, слыша эти фразы, он втайне думал про себя – если б он стал бесхребетной ублюдочной тряпкой, но смог при этом вернуть отца, что ж… это был бы несложный выбор.

Дело в том... Дело в том, что одного комплекта плохих воспоминаний достаточно. Более чем достаточно. Но теперь воспоминания о посещении магазина обуви смешиваются с воспоминаниями о попытках найти приличную, в меру начищенную пару латных перчаток – неудачных попытках, после которых он злится, пинает стойки с оружием, пинает все, что только может греметь в оружейной. Крекеры мешаются в памяти с сухим вкусом утки на молчаливом пиру, а слезливая песня Ника Дрейка, играющая на церемонии – с клубами дыма, что поднимаются к башням замка, к тошнотворным звукам потрескивающего костра и запахом, который у него уже ассоциируется со смертью ведьм и знати одновременно.

Почему-то кажется, что эти наслоения памяти – это неправильно. Мерзко, подло, жалко. Пластиковые манжеты рубашки невероятно оскорбительны по сравнению с тяжестью отцовских наручей, окружившая костер толпа людей фальшиво огромна по сравнению с семьей, часами безмолвно сидящей в гостиной, пока бабушка не спросит, не хочет ли кто-нибудь чаю.

Худшее, самое ужасное в этом всем – он знает, что случилось семь лет назад. Знает о машине, о маме за рулем, о том, что любой мог оказаться на дороге в тот вечер – любой, но там оказались его родители. Жуткий, тошнотворный факт, которого лучше бы не было – но Тони к нему уже привык.

К чему он никак не привыкнет – так это к непонятной растерянности, к гневу и беспомощности, так же определенно направленными на одного человека. Бесконечный хаос из чувств, часть которых – любовь, но большая часть – это ненависть, и они сражаются друг с другом и с логикой, лишь запутываясь в бесполезный клубок «нет», «да» и «гр-р».

Одни мысли об этом вызывают у него тошноту и желание что-нибудь немножко поломать, или немножко пореветь, или слегка врезать кому-то по морде. Поэтому он не делает ничего.

И решительно об этом не думает. Играет в компьютерные игры, стреляет в каких-то оцифрованных человечков, вскрывает пару непрочитанных писем (и быстро добавляет их в список «не думать об этом»), смотрит комедийные сериалы и старые эпизоды «Холлиоукс», которые ставят в эфир в самое непопулярное время. Время от времени на него накатывает видение Эмори, который до сих пор, даже несколько дней спустя, сидит на крыше и растерянно таращится в пустоту. Глупости, ведь на самом деле не может Эмори там до сих пор оставаться, наверняка ушел сразу после его побега – он это понимает, но не может выбросить эти мысли из головы. Как бы решительно не старался.

Эмори звонит ему один раз. По крайней мере, Энтони думает, что это он, но не уверен. Номер незнакомый, и кто бы там ни был звонит дважды в течении десяти минут, потом сдается. Тони не давал Эмори своего номера, поэтому не знает, где тот мог его взять, но потом на память приходят размеры особняка, служанки и фонтан – ну да, понятно. Частный детектив.

Дата добавления: 2015-08-27