Нечаянные воспоминания на случай смерти 8 страница

Перед входом в дом Энтони принимается нерешительно топтаться, уже нащупывая в кармане ключи от мотоцикла. Эмори, занятый тяжелой входной дверью, замечает, небрежно бросает через плечо:

– Ты не идешь? – и входит в холл.

Поразмыслив секунду, Энтони отступает – напряженный, неуверенный, как себя вести теперь, когда все происходит не бездумно и второпях, а вполне намеренно. Эмори закатывает глаза:

– Самое время вести себя как девчонка.

Он входит внутрь, придерживая за собой дверь ногой, и ждет.

И у Энтони просто не хватает силы воли, чтобы отказаться. Он идет вслед за Эмори к лестничной площадке, руки кажутся слишком длинными, ноги – слишком тяжелыми, неуклюжими, несвязанными с остальным телом. У двери Тони стоит у Эмори за спиной, так близко, что чувствует исходящий от него жар. Эмори тут же отправляется на кухню за стаканом воды, а Энтони падает на стул, вымотанный погодой и самим собой.

Он вздыхает и бессильно запрокидывает голову.

– Расскажи, что ты помнишь, – говорит стоящий у раковины Эмори и чуть заметно кивает на вопросительный взгляд Тони. – То есть, они же не могут быть одинаковыми? Наши… воспоминания. Мне так кажется. Да и мне просто хочется послушать.

Устраиваясь в кресле, Энтони раздумывает, пытается что-то вспомнить, хватается за первое же забавное воспоминание, что приходит на ум.

– Как-то раз, – начинает он, – кажется, на день рождения Гвен… Или – да, точно, это был ее первый день рожденья как королевы. И он – Артур – не знал, что ей подарить. То есть знал, что подарить королеве, но – человеку? И почему-то решил, что хорошо бы посоветоваться с Мерлином.

– Эй, – Эмори дергает плечом, изображая обиду. – Мерлин как-никак был королевским советником.

– Да, как ни странно, – Тони улыбается, выгнув бровь. – Сам не знаю, как так вышло, может виной тому был запас эля, который ты – он, он – всегда держал под кроватью, но мы в итоге решили, что ей понравится что-то смешное. Забавное.

– О господи, – Эмори начинает смеяться, явно вспоминая, прикрывает лицо рукой.

– Ага. Королевский золотой ночной горшок, – он трясет головой. – С именной гравировкой.

– Какой идиотизм, – невнятно доносится из-под ладони.

– Гвен, понятное дело, совершенно не поняла остроумного приглашения чувствовать себя как дома в своем новом… доме, но… – он умолкает. – Последствия были ужасными, да?

– Она решила, что напоминает ему ночной горшок, – информирует Эмори, опуская руку. – С гравировкой.

Плечи Энтони трясутся от беззвучного смеха, он упирается локтем в стол, сжимает пальцами переносицу. Веселье Эмори немного стихает, он делает глоток воды и с коротким вздохом ставит стакан возле раковины. Тони опускает руку на стол, поднимает глаза, слабо улыбаясь – и быстро трезвеет при виде задумчивости на лице Эмори.

– Он женился на Гвиневере, – произносит тот еле слышно.

– Да, – говорит Энтони, сразу же становясь серьезным. – Женился.

Слова повисают в воздухе. Эмори обдумывает их, а Тони почему-то чувствует себя очень несчастным.

– И они с… – начинает Эмори и умолкает. Фыркает в раздражении и продолжает: – После этого они оба... они больше никогда…

– Я знаю.

– Но почему…

– Не знаю, – бормочет Тони. – Оно все… кусочками, Эмори. Я не знаю.

– Наверняка это что-то ужасное, – Эмори поднимает плечи, скрещивает руки на груди. – То, что между ними случилось.

Энтони смотрит на него, долго смотрит, прежде чем осмеливается озвучить свои мысли – тихо, осторожно:

– А может, они просто пришли в себя.

Эмори застывает. Поднимает на Энтони тяжелый взгляд, по бледной шее растекается темный гневный румянец.

– Пришли в себя? – скептически переспрашивает тихим, опасным голосом.

– Ой, ну послушай, – Эмори поворачивает руку ладонью вверх, коротко трясет головой. – Вроде мы не знаем, как оно было. В те времена. Ведь оно и сейчас несладко, а тогда… И кроме того, он, Артур… ты же знаешь, кем он был, что он… – он не может закончить фразу, не зная, как не сделать еще хуже. Напряженно вздыхает и говорит: – Может, он просто не мог себе этого позволить.

Эмори смеется, и на этот раз смех короткий и безжизненный, совсем не приятный.

– Ты и понятия не имеешь, да? – кажется, искренне удивляется он, хмурится, некрасиво кривит губы. – Да ты хоть представляешь, как… блядь. Ему была очень дорога Гвен. Ясно? Очень. Но за тебя… за него… Он был рядом каждый божий день, правда? Как лучший друг, как верный товарищ, смеялся с ним, давал советы… да что угодно, но только издалека, всегда издалека, без возможности…– у него срывается голос. Впервые. – Годами. Понимаешь? Годами. И это был…

– Думаешь, я не знаю? – перебивает Энтони, чувствуя, как в горле медленно поднимается гневный комок. – Ты и правда думаешь, что я не знаю? А ты не думаешь, что я… он… блядь. Я знаю, понял? Я… он, он… он просыпался каждое утро и в первую очередь думал о тебе. И засыпал с мыслью о тебе, каждую ночь, рядом с женой – с женой, понимаешь? Моею женой. А я ее любил. И всегда где-то бушевала война, где-то нуждались в своем короле, нуждались в помощи, где-то голодали, где-то погибали – а я все равно просыпался с мыслью о тебе. Всегда. Несмотря ни на что. Так что иди ты на хрен. Не говори со мной так, будто я ничего не знаю. О том…

Эмори шагает к нему, обхватывает лицо Энтони ладонями, заглядывает в глаза – и смотрит, смотрит. Пальцы Тони вцепляются в его футболку так, что белеют костяшки. Стул, на котором сидит Тони, не очень широк, но на стуле хватает места – хватает дерева, хватает прочности – для того, чтобы Эмори взобрался сверху, уперся коленями. Энтони инстинктивно утыкается в грудь Эмори, крепко обхватывает руками. Эмори точно так же обнимает его в ответ, запускает пальцы в волосы, мягко прижимает к себе. И Тони приоткрывает прижавшиеся к ткани футболки губы и вдыхает запах мыла, хлопка и пота, запах этого человека, такого… Поворачивает голову, чтобы быть еще ближе, прижимается ухом к груди, в которой дико колотится сердце – не в одном ритме с его сердцем, но так же быстро. Эмори говорит что-то, неразборчиво, глухо, и Энтони отвечает таким же глухим звуком – соглашаясь, что бы тот ни сказал.

Продолжение следует

*Сигвей – электрический самокат с двумя колёсами, расположенными слева и справа от водителя.

День шестой

Очередная резкая волна проходит сквозь землю, заставляя дрожать замок и окрестные деревни – трясутся чашки на столах, подсвечники, кресла, громко лязгают мечи в оружейной. Камелот замирает, напуганный и изумленный, люди застывают в коридорах или в своих покоях, хватаясь одной рукой за ближайшую стену, а второй – за сердце.

– Как думаешь, что это было? – спрашивает Артур, глядя в окно на внутренний двор, который постепенно возвращается к жизни.

– Может быть, рушится фундамент, – высказывает Мерлин шутливое предположение, совершенно бездумно.

– Это, – Артур опирается на стену, вытягивает голые ноги, – совсем не смешно.

Мерлин перекатывается на спину, свешивает голову с края кровати – теперь он может видеть Артура вверх тормашками.

– Я приношу свои извинения, – в таком положении голос звучит немного странно. – Это была чудовищная ложь, – смешок. – Конечно же, Камелот не рушится. Может, это просто, – неопределенный взмах руки в воздухе, – демоны пытаются вырваться из подземного мира. Или что-то вроде.

Артур поднимает брови – точнее, опускает, с точки зрения Мерлина, – и направляется к кровати. Мерлин усмехается, когда Артур наклоняется к нему, свисающая рубашка задевает темноволосый затылок.

– Рискованные речи, – с вызовом шепчет Артур и трется носом о нос Мерлина.

– Вот такой я рисковый, – парирует Мерлин и пытается дотянуться до его рта.

Артур смеется ему в губы, легонько целует, потом углубляет поцелуй, почти не меняя положения. Руки Мерлина, закинутые назад, медленно скользят вверх по его бедрам, и оставшееся утро они отдают друг другу – на кровати, у первой попавшейся стены или – это особо запомнилось – прямо на столе.

Дело близится к вечеру, когда из-за запертой двери доносится слабый нерешительный голос, бормочущи что-то вроде «сир», «ваш отец», «должен с вами поговорить» – и тому подобные жуткие вещи. Что ж, они долго скрывались в этой комнате, но рано или поздно придется выйти наружу. Похоже, таки «поздно» и только по приказу короля. Из всех обязанностей, что пытались их выманить отсюда со вчерашнего дня, эту игнорировать труднее всего, и они заставляют себя выбраться из постели.

Мерлин одевается долго, собирая одежду по всей комнате. Он как раз завязывает шнуровку на рубашке, когда Артур обнимает его сзади, прячет улыбку в изгибе плеча.

– Чтобы было можно вот так… – бессвязно и счастливо говорит он, касаясь дыханием шеи Мерлина.

Мерлин льнет к нему, обхватывает ладонями его руки, легонько гладит большими пальцами изгибы мускулов.

– Так вот как осознаешь...

– Осознаешь что?

Мерлин накрывает ладонью руку Артура на своем бедре, тянет вверх, до груди, туда, где бьется сердце.

– Ты просто знаешь.

– Да, – спустя мгновение отвечает Артур, ведя губами по скуле Мерлина. – Ты просто знаешь.

Они вместе идут по коридору, Артур впереди, Мерлин – которому вообще-то надо к Гаюсу – делает небольшой крюк в сторону тронного зала, лишь бы еще пару шагов пройти вслед за Артуром. У высоких деревянных дверей тот останавливается и хватает Мерлина за рукав.

– Назови одно качество, которое тебе во мне нравится, – вне безопасного убежища своих покоев Артур понижает голос, теребит рукав рубахи Мерлина. – Только на сей раз придумай что-то хорошее.

Мерлин на секунду задумывается, озирается, проверяя, нет ли кого поблизости, и отвечает с доверительной улыбкой:

– Учитывая недавние события, это, наверное, я.

Артура это не слишком впечатляет.

– Ты?

– Ага, – Мерлин поднимает руку и поправляет его мантию. – Мое новое любимое качество в тебе – это я.

Артура смеется, шутливо толкает его в плечо и весело отвечает:

– Увидимся позже, – пятится к дверям, хватается за дверную ручку.

Мерлин с улыбкой кивает и отступает в коридор, наблюдая, как Артур исчезает за дверями тронного зала. И вот так – сунув руки в карманы, чуть улыбаясь – он успевает проделать десять шагов, прежде чем дрожание факела на стене заставляет его остановиться.

Он разворачивается, присматривается. Факел снова трясется, и стена дрожит вместе с ним. Куски лепнины и грязи сыплются с потолка. Все утихает на мгновение, потом движение повторяется снова, и Мерлин моргает, глядя на трескающийся на глазах потолок.

С этого момента все происходит слишком быстро, Мерлин никогда не видел, чтобы все так сильно менялось за столь короткое время. Замок огромный, массивный – годы и годы понадобились, чтобы его построить, заселить, обжить, сделать домом. И легкого вздоха земли оказывается достаточно, чтобы его разрушить, всего за мгновения – такие же мимолетные, как любые секунды обычного дня, но сегодня эти секунды решают все... меняют все.

Кажется, что медлительность его движений совсем не соответствует скорости всего происходящего, и даже годы спустя Мерлин не может понять, как же это случилось и о чем он думал, и смог бы он поступить по другому, будь у него второй шанс. Он помнит приступы паники, крики, которые в воспоминаниях звучат намного громче, бесцельную беготню, цвет гобелена, грязь на рукаве, шум перепуганной толпы.

Помнит, как отшатывается, увидев вылетающие из кладки стен и пола кирпичи. Как пробирается, спотыкаясь, к коричневым, покрытым лаком дверям, помнит стучащую в висках кровь, светло-голубой кафтан приезжего эрла, поднявшего руку над головой в защитном жесте. Помнит, с каким потрясением стоящий рядом с отцом Артур глядит вверх, на дрожащую потолочную балку, с которой осыпается пыль и известка. Помнит, как балка с треском ломается, как рушится потолок – просто потолок, просто камень, дерево и смола, пол для людей этажом выше, – нечто безличное и совершенно равнодушное рушится, летит вниз… и застывает на полпути к земле, удерживаемое невидимой силой.

И он помнит момент тишины, абсолютного безмолвия, когда люди, уже пригнувшиеся, закрывшиеся руками, начинают осознавать, что удара не будет. Поднимают глаза и зачарованно рассматривают застывшую в воздухе мозаику из обломков стен, балок, расписного потолка. Даже пылинки замерли, и лучи солнца, просочившись сквозь перекрытия крыши, окружают все ореолом жуткого света.

А потом его находит взгляд Утера, жесткий даже с такого расстояния. Самый долгий взгляд в его в жизни. И он его не избегает, бездумно и безнадежно глядит в ответ, одновременно пытаясь уложить обломки замка на пол, осторожно, фрагмент за фрагментом. А что еще он может сделать? Он старается пристроить куски, которым не находится места, так аккуратно, как только возможно, так красиво, как только сумеет, раздумывая – и дико, безумно смеясь про себя при этом – а вдруг это хоть как-то смягчит Утера, хоть как-то облегчит его дальнейшую участь

Но руины потолка, уложенные идеальным кольцом вокруг короля, его сына и гостей, ничем не могут ему помочь.

Едва успевает отгореть закат, как в темницу врывается Артур – бурей движений, порывистыми жестами, громкий голосом. Он стоит посреди тесной камеры, трясет Мерлина за плечи – с силой толкая, крича, без конца повторяя: «Магия? Магия? МАГИЯ?!» Мерлин принимает все молча, безмолвно сносит проявления гнева, который, нарастая, превращается в отчаяние – и в том же неистовом порыве Артур прижимает Мерлина к себе. Стискивает, вцепляется в спину руками, что-то бормочет в безумии, говорит, что Мерлину нужно уходить – он должен уходить – нет, это невозможно – но он должен, должен уйти – и должен остаться – и оставаться нельзя.

– Я никогда не уйду, – говорит Мерлин в растрепанные волосы Артура, открыто и безбоязненно, упрямо отказываясь даже представлять свою жизнь за пределами этого королевства. – Я никогда не уйду. Никогда, никогда не расстанусь...

– Почему, – вопрошает Артур глухим, рвущимся от отчаяния голосом, – тебе всегда нужно быть не таким как все? – выплевывает это как оскорбление, зарывшись лицом в шею Мерлина. – Почему ты не можешь быть обычным никем, Мерлин, почему... Твою мать, Мерлин. Я люблю тебя. Проклятье, я так тебя...

– Замолчи,– шипит Мерлин, впиваясь ногтями в спину Артура, – не смей говорить этого на прощание. Это не прощание. Мы не будем прощаться, ты слышишь меня? Не будем. Никогда. Мы никогда не расстанемся, Артур. Ни сейчас, ни потом. Никогда.

Артур прижимается к нему сильнее, и Мерлин чувствует, как искажается его лицо. Издалека доносятся возбужденные голоса, бряцанье металла по полу, по стенам пляшут отблески факелов.

Мерлин закрывает глаза.

– Никогда.

***

Молчаливая горничная ведет Энтони через весь дом, мимо открытых дверей, в которые так и тянет заглянуть. Он слабо улыбается, неуверенно поводит плечами, чувствуя себя слегка не в своей тарелке в этом грандиозном особняке с высокими потолками, натертыми до блеска полами, широкими перилами и дверями – таким количеством дверей, что вряд ли можно запомнить назначение каждой.

Он бросает взгляд на маячащую впереди униформу и спрашивает себя, каково этой служанке жить здесь. Что она чувствует, работая в чужом доме, проживая с хозяевами лишь самую нудную часть их жизней. Ему это незнакомо, он даже официантом не работал (точнее, работал раз и всего полдня, в индийском ресторане, где часто обедал с матерью. В первый же час он уронил бутылку пива клиенту на колени, вспыхнул, разозлился, схватил куртку и со словами «да пошло оно» свалил, чтобы никогда больше туда не возвращаться), но все равно чувствует какую-то солидарность с этой женщиной. «Мы – простой народ», – думает он с гордостью.

– Ну, – говорит он, пытаясь наладить общение, – ничего погодка, да?

Горничная бросает через плечо непроницаемый взгляд и молча кивает, не сбавляя шаг.

– А вы... – делает он вторую попытку уже на подходе к зимнему саду, – вы давно здесь ра...

– Мы пришли, сэр, – прерывает она ровным голосом, в котором сквозит легкая скука, грациозно останавливаясь у дверей и вежливо указывая на раскинувшийся за оранжереей сад. Энтони растерянно переводит взгляд с просторной лужайки, обрамленной дорожками и клумбами, обратно на горничную.

– У пруда, сэр. Вон там, – более настойчивым кивком указывает она.

– О, – говорит Энтони. Служанка, вежливо кивнув, собирается уходить, и он окликает ее слабым: – Спасибо?

Вместо ответа Энтони видит лишь ее спину и долгое время он просто стоит в оранжерее, насвистывая сквозь зубы и разглядывая плети винограда, опутывающие железные балки стеклянной крыши.

Перепрыгнув через порог раздвижных дверей, он принимается осматривать сад во владениях Хоуков, размером больше похожий на парк. И там действительно есть пруд – на краю лужайки, которую отделяет от леса линия ровно подстриженных кустарников.

Секундой позже он видит Эмори, небрежно развалившегося на садовом стуле у воды. Энтони с улыбкой замедляет шаг, чувствуя себя уже более уверенно. Подойдя ближе, он замечает голые ступни, упирающиеся в лежащий под стулом скейт, наушники в ушах, mp3-плеер в титановом корпусе на потном, чуть покрасневшем от солнца животе.

Он почти бегом преодолевает оставшееся расстояние, пользуясь тем, что его не замечают, в эмоциональном порыве наклоняется через спинку стула, обхватывает руками плечи Эмори и приветствует его игривым укусом в шею. Эмори подпрыгивает, выдергивая наушники, и начинает дико озираться. Увидев за спинкой стула ухмыляющегося Энтони, опускает плечи с нервным смешком.

– Животное, – говорит он, все еще тяжело дыша, и трет шею запястьем.

Энтони вскидывает брови и усмехается.

– А тебя большой дом, Хоук.

Он легким кивком указывает на стоящий позади особняк.

– Скорее, громадный, – Эмори выключает музыку и поднимает глаза: – Хочешь экскурсию?

– Конечно, – Тони выпрямляется и наблюдает, как Эмори снимает со спинки стула футболку и одевается.

– Родители дома?

– Не, – Эмори улыбается, оправляя полы рубашку, – никого нет.

– Горничная дома. Или слуги уже не считаются?

– Чего? О, да перестань, Тони, ты же сам понимаешь, что...

– Да уж, – от души смеется Энтони, следуя за Эмори в дом, – как же все изменилось!

– Ты, – говорит Эмори, – такой засранец.

Тони толкает его плечом, Эмори спотыкается, с ворчанием пытается ткнуть его локтем, но в результате только еще больше смешит. Энтони на ходу принимает шутливую боксерскую стойку, поднимает к лицу сжатые кулаки, раскачивается из стороны в стороны, уклоняясь от неуклюжих атак Эмори, его длинных рук и слабых тычков. Легонько ударяет по голове, смеется. Эмори бросается в атаку, и через секунду его голова оказывается в захвате, а доносящийся сверху голос советует сдаваться. Он кричит, что ни за что не сдастся, и тогда Энтони начинает с силой ерошить ему волосы. Эмори брыкается, ворчит и наконец признает поражение.

Дом большой, просто огромный, большинство комнат одинаковые, но комментарии Эмори делают осмотр веселее:

– А вот тут Адам врезался в стену, когда поддатый явился на семейный обед. Даже вмятина осталась, вот, гляди.

Или:

– А вот тут собака нассала на обои. Она прожила у нас с неделю, пока мама не заявила, что с животными слишком много хлопот. Что можно перевести на нормальный язык как: до нас вдруг дошло, что собака гадит, все слюнявит и грызет, поэтому никаких собак.

Или:

– О, смотри. Шкаф для белья. Здесь мы храним белье, Тони. А это белье. Оно белое. На этом экскурсия по шкафу окончена. Надеюсь, тебе понравилось.

Они добираются до большой гостиной с окнами в сад, и Энтони радостно устремляется к огромному фортепьяно, забирается на табурет и театрально взмахивает кистями.

– Внимай, – и принимается стучать по клавишам одним пальцем, извлекая жуткие звуки, отдаленно напоминающие детскую песенку. Он старательно изображает сосредоточенность, скорчив серьезное лицо и воодушевленно прикрыв глаза.

Эмори стоит рядом, облокотившись о пианино, и когда Энтони заканчивает играть, размашисто аплодирует и кивает в восхищении.

– Спасибо, спасибо, – раскланивается Энтони.

Эмори плюхается на край табурета, отпихивает Тони, чтобы занять больше места, устраивается поудобнее. Опускает руки на клавиши и замирает.

– Прошу, без комментариев, – серьезно говорит он, глядя на Энтони. – И мне уже есть чем тебе пригрозить – да, магия и все такое.

Энтони фыркает.

– И что ты сделаешь? Сдвинешь меня на два дюйма влево и свалишь на пол?

Эмори бросает на него грозный взгляд, но ничего не говорит и начинает играть.

Да, играть он умеет. Акустика комнаты эхом разносит величавые звуки красивой мелодии, а Эмори выглядит за клавишами абсолютно уверенно. Время от времени, потянувшись к более низким нотам, его рука задевает руку Энтони. Когда такое случается во второй раз, Тони поднимает взгляд, чтобы проверить, не является ли это частью какого-то флирта – но нет. Прямая спина Эмори чуть наклоняется вслед за движением рук, он смотрит только на клавиши, не слишком сосредоточенно, просто в ожидании следующего аккорда. Тони понимает, что Эмори наверняка уже не раз играл этот отрывок, и вдруг вспоминает, как стоял в его квартире, смотрел на пустые комнаты и белые стены и думал, что в жизни этого парня только и есть, что скейтборд да агрессия против всего мира. Вспоминает, как сказал, что у него ничего нет, что он ничем, абсолютно ничем не похож на...

Эмори заканчивает отрывок, убирает руки с клавишей и поворачивается к нему со счастливой полуулыбкой.

– Довольно чисто, да? – говорит он, – То есть, с учетом того, что это фортепьяно.

– Ага, – соглашается Энтони, куда менее жизнерадостно, – неплохо, – и тут же пытается сгладить неуместную мрачность шуткой: – То есть, до моего уровня тебе еще, конечно, далеко, но все еще впереди.

Эмори смеется.

– Безусловно, – говорит он, поднимаясь. – Знаешь, как говорят: чем меньше практики, тем дальше совершенство.

Энтони, следуя его примеру, тоже поднимается на ноги, но только лишь Эмори собирается отойти, подается вперед, обхватывает ладонью запястье. Притягивает к себе. Эмори смотрит на него вопросительно, и в качестве объяснения ладонь Энтони скользит с его руки на бедро, притягивая чуть ближе.

С лица Эмори вмиг слетает улыбка. Энтони облизывается, тянет его еще ближе. Его рука перемещается на поясницу, пальцы забираются под резинку шортов, мягко скользят по влажной теплой коже.

Эмори хватает его за руку, останавливая.

– Подожди.

– Никого нет дома, – тихо произносит Энтони и сглатывает. – Ты сам сказал.

– Мой брат просто вышел. Он может вернуться в любую… – голос внезапно срывается, когда рука Энтони ныряет еще ниже, а другая забирается под футболку, движется вверх по голой спине.

– Я хочу, – Энтони едва понимает, что говорит. Одной рукой он обхватывает шею Эмори под воротником футболки, сильнее сжимает вторую, и уже и так ясно, чего он хочет, толкаясь почти твердым членом в бедро Эмори. Но он все равно пытается сказать: – Я хочу… Сейчас.

Расширенные, потемневшие глаза Эмори без остановки блуждают по его лицу. Он тяжело дышит, раздувая ноздри, стискивает плечи Энтони.

– Сейчас, – делает Тони еще одну попытку и мягко трется об него. – Тебя.

Глаза Эмори закрываются, зубы прикусывают нижнюю губу. Энтони этого хватает, чтобы потерять терпение, чтобы задвигать бедрами еще настойчивее, слушая, как сбивается дыхание Эмори. Он ощущает член Эмори сквозь ткань шортов, чувствует, как тот твердеет, когда его пальцы скользят вниз по спине. А потом он запускает обе руки в шорты Эмори, касается голой кожи, стискивает и отпускает, стискивает и вжимается бедрами, пах к паху.

– Боже, – хватка Эмори на его плечах ослабевает, руки бессильно падают вдоль тела.

Опираясь лишь на руки Тони, он чуть откидывается назад, прогибая спину, и Энтони вдруг подхватывает его и усаживает на пианино. Инструмент фальшиво бренчит на всю комнату, но им совсем не до того – Тони приспускает шорты Эмори и накрывает ладонью горячий твердый член, гладит раз, другой, убирает руку, проводит большим пальцем по скользкой головке – и Эмори беззвучно стонет, жарко дыша ему в щеку.

Тони убыстряет темп, и Эмори раздвигает ноги, позволяя прижаться ближе. Пальцы Энтони перестают впиваться ему в бедро и находят его руку, вцепившуюся в край пианино. Мягко разжимают хватку, направляют руку к своим джинсам, кладут на ширинку, прозрачно намекая. Эмори возится с пуговицей, сначала одной рукой, потом уже обеими, но все бестолку. Ради такого дела Энтони замедляет поглаживания, сжимает член у основания, но Эмори просто роняет голову ему плечо, уже даже не пытаясь ничего сделать.

Недовольный и уже готовый кончить в штаны, Энтони останавливается, чтобы расстегнуть джинсы – рука соскальзывает с пуговицы, но все же у него получается лучше, чем у Эмори. Расправившись с застежкой, он стягивает джинсы вместе с трусами, а на пианино – бряцающем, раздраженно восклицающем клавишами в аккомпанемент каждому движению – Эмори стягивает шорты с бедер, сбрасывает на пол, сам на секунду встает, чтобы захлопнуть крышку пианино, снова на него взбирается, и…

И вот он перед Тони. Раздвинутые ноги, прижатый к животу налитой член, тяжелое дыхание, залитое краской лицо, на котором ясно читается желание – безрассудное, безумное, безграничное, – и Тони остается лишь сделать шаг. Он кладет руки на бедра Эмори, скользит вверх, раздвигает его ноги шире, сокращает оставшееся расстояние, прижимаясь пахом к паху, трется членом о член и тихо стонет одновременно с Эмори.

– Бля, – выдыхает тот, двигаясь в одном ритме с Тони, подаваясь навстречу, – это… черт, это…

И резко умолкает, когда рука Энтони проскальзывает между их бедер, обхватывает твердые члены, начинает поглаживать. Тони склоняется вперед, тяжело дыша раскрытым ртом в шею Эмори. Тот мягко обнимает его за шею, касаясь затылка мягкими подушечками пальцев, шепчет на ухо что-то призывно-бессвязное. Энтони усиливает темп, и Эмори обхватывает его ногами, вжимаясь пятками в зад.

Энтони чувствует, как приближается оргазм, но уже слишком поздно останавливаться, пытаться растянуть удовольствие. Эмори тоже на грани и так близко – его голос, его запах, его движения, его желание – да, его, желание, о котором он хрипло шепчет, тычась влажными полуоткрытыми губами в щеку Энтони… И Тони кончает – ахая в плечо Эмори, и забывая, как дышать, забрызгивая их пальцы и все еще двигаясь сквозь дрожь оргазма.

Через секунду он бессильно обмякает, ждет, когда сердце успокоится и перестанет биться где-то в горле. И почти не замечает, что Эмори все еще двигается – ерзает, толкается в слабое кольцо его пальцев, – пока тот не кусает его за мочку уха, нетерпеливо напоминая о себе. Энтони с рычанием стискивает руку на члене Эмори и сразу же задает быстрый, грубый темп, не давая Эмори прийти в себя, почти ощущая переполняющие его эмоции. Буквально силой подталкивает его к развязке, но это не плохо – даже хорошо, если судить по издаваемым Эмори звукам.

Они все еще отходят от оргазма, навалившись друг на друга, пытаясь отдышаться, изредка выдыхая потрясенные смешки, когда где-то совсем рядом громко хлопает дверь. Низкий, определенно мужской голос приветственно вопрошает, есть ли кто дома.

Дата добавления: 2015-08-27