— Что он там говорил? А по голосу вы его не узнали?
— Нет, конечно.
— Что конкретно он сказал этой Тайлер?
— Я дам вам послушать. — Я метнулась в кабинет, взяла трубку, включила магнитофон и поднесла наушники к телефону.
— Узнаете?
Марино не отвечал.
— Сержант, вы куда пропали?
— Да тут я. Остыньте малость, док. Трудный денек выдался, верно? Оставьте это дело полиции. Я лично прослежу.
Послышались короткие гудки.
Я сидела, тупо глядя на телефонную трубку, которую все еще держала в руке. Я не шелохнулась до тех пор, пока гудки не сменил механический голос: «Если вы хотите позвонить, пожалуйста, повесьте трубку и попробуйте еще раз…»
Я проверила входную дверь, убедилась в том, что сигнализация включена, и пошла наверх. Моя спальня была в конце коридора и окнами выходила в парк. Над чернильно-черной травой вспыхивали светлячки, и я поспешно опустила жалюзи.
Берта вбила себе в голову, что солнечный свет непременно должен проникать в комнату, даже если там никого нет. «От него, доктор Скарпетта, погибают микробы».
«А заодно выцветают ковры и обои», — обычно парировала я.
Но Берту было не переубедить. Я же терпеть не могла входить в спальню поздно вечером и натыкаться взглядом на темноту за окном. Я сразу, не зажигая света, опускала жалюзи, чтобы меня никто не увидел — мне вечно казалось, что под окном кто-то ошивается. Но сегодня я забыла о своей привычке. Я не стала снимать халат — вполне сойдет вместо пижамы.
Взобравшись на скамейку для ног, я достала из обувной коробки револьвер и сунула его под подушку.
Одна мысль о том, что через несколько часов телефонный звонок вытащит меня в сырой мрак, вызывала тошноту. Неужели мне придется сказать Марино: «Я же предупреждала! Что же вы ничего не предприняли, вы, идиот?!»
Интересно, чем сейчас занимается сержант? Я выключила лампу и с головой забралась под одеяло. Небось пьет пиво и пялится в телевизор.
Заснуть не удалось. Я села на кровати и снова включила лампу. Телефон на прикроватной тумбочке словно дразнил меня. А ведь мне больше не к кому обратиться. Позвонить Уэсли? Но он наверняка перезвонит Марино. Связаться с отделом расследований? Но офицер, который возьмет трубку, опять же перезвонит Марино — если, конечно, вообще соблаговолит меня выслушать.
Марино. Он возглавлял расследование. Все дороги, как известно, ведут в Рим.
Я выключила лампу и уставилась в темноту.
«Служба спасения. Слушаю вас…»
«Служба спасения. Слушаю вас…»
В ушах звенел голос оператора. Я ворочалась с боку на бок.
Было уже за полночь, когда я на цыпочках спустилась в кухню и достала из бара бутылку коньяка. Люси даже не повернулась на другой бок с тех пор, как я ее уложила. Температура у девочки была нормальная. Хотелось бы мне сказать то же самое о себе! Сделав два глотка «микстуры от кашля», я нехотя поднялась в спальню, легла и в очередной раз выключила лампу. Электронные часы отсчитывали минуты.
Щелк.
Щелк.
Я ворочалась в постели, время от времени проваливаясь в тяжелый сон, больше похожий на бред.
«…Что конкретно он сказал этой Тайлер?»
Щелк. Пленка продолжала мотаться.
«Извините». Нервный смешок. «Видимо, я набрала девятку вместо четверки…»
«Ничего страшного… Желаю вам приятно провести вечер».
Щелк.
«…Видимо, я набрала девятку вместо четверки…»
«Служба спасения. Слушаю вас».
«…Болц хорош собой. Парням вроде него незачем подсыпать снотворное дамочкам — те сами на шею вешаются».
«Да он подонок!»
«…Потому что его нет в городе, Люси. Мистер Болц в отпуске».
«Да?» В глазах мировая скорбь. «А когда он вернется?»
«Не раньше июля».
«А почему мы с ним не поехали, тетя Кей? Он ведь на море?»
«…Ты лжешь о наших отношениях, причем каждый день». Его лицо за пеленой дыма будто в тумане, волосы на солнце кажутся золотыми.
«Служба спасения. Слушаю вас».
Теперь я была в доме у мамы, и она мне что-то говорила.
Затем надо мной лениво закружила какая-то птица. Сама я ехала на грузовике с человеком, которого не знала, лица которого не видела. Вокруг раскачивались пальмы. Белые цапли возвышались над поверхностью заросшего озера, и их длинные шеи напоминали фарфоровые перископы. Цапли поворачивали белые головки и смотрели нам вслед. Они следили за нами. Точнее, за мной.
Я легла на спину, надеясь, что так будет удобнее.
Мой отец сидел в постели и смотрел на меня, а я рассказывала, как прошел день в школе. Лицо у папы было пепельно-серое. Он смотрел, не мигая, а я не слышала собственного голоса. Папа не реагировал на мои слова, но не отрывал от меня взгляда. В мое сердце прокрался страх. Лицо у отца было белое. Он смотрел на меня пустыми глазами.
Отец был мертв.
— Па-а-а-а-па!
Я прижалась лицом к его шее, и в ноздри мне ударил тошнотворный запах пота…
В голове помутилось.
Сознание возвращалось медленно — так из глубины всплывает на поверхность пузырек воздуха. Я очнулась. Сердце бешено колотилось.
Запах.
Он мне приснился? Или он был здесь, в моей комнате?
Мерзкий запах гнили! Он мне приснился?
Я уже знала, что происходит, — чувствовала подкоркой. Сердце билось о ребра.
Кто-то был рядом со мной, на кровати. Колыхнулась волна зловония.
Между моей правой рукой и револьвером было не более тридцати сантиметров.
Никогда в жизни ничто не находилось от меня дальше, чем мой револьвер, ничто не казалось настолько недосягаемым. Казалось, я тянула руку бесконечно. Я ни о чем не думала, только ощущала беспредельность, и сердце мое бешено колотилось о прутья грудной клетки. Кровь бросилась в голову и невыносимо давила на уши. Каждый мускул, каждое сухожилие тела напряглись, застыли, замерли от ужаса. В комнате было темно, хоть глаз выколи.
В ушах зазвенел металлический голос, тяжелая рука надавила на губы. Я закивала. Я закивала, чтобы он понял — я не буду кричать.
Нож у горла казался огромным, как мачете. Кровать накренилась вправо, и я на мгновение ослепла. Когда мои глаза привыкли к свету лампы, я взглянула на него — и у меня перехватило дыхание.
Я не могла ни вздохнуть, ни пошевельнуться. Тело ощупывало холодное, ледяное лезвие ножа.
Лицо убийцы было белым, приплюснутым из-за натянутого на голову светлого чулка. Глаза смотрели в узкие прорези. Из этих щелей сочилась леденящая душу ненависть. Он тяжело дышал, и на месте рта при каждом вдохе появлялся темный провал, а на выдохе нейлоновая пленка пульсировала. Ужасное, нечеловеческое лицо отделяли от меня считаные сантиметры.
— Только пикни — горло перережу.
Мысли рассыпались, разлетелись, как пыльца под ветром. Люси. Губы мои онемели под тяжелой ладонью и начали кровоточить. Люси, только не просыпайся. Рука, прижатая к моему рту, выкачивала из меня энергию. Мне недолго осталось жить.
Нет. Ты не хочешь этого делать. Ты не должен этого делать.
Я человек, как твоя мать, как твоя сестра. Ты этого не сделаешь. Я человек, как и ты. Я могу тебе кое о чем рассказать. Например, о ходе следствия. О том, что известно полиции. Тебе будет интересно.
Нет. Я человек. Человек! Я могу с тобой поговорить. Позволь мне поговорить с тобой!
Обрывки несказанных, бесполезных фраз. Молчание опустило решетку, задвинуло засов. Пожалуйста, не трогай меня. Ради бога, не причиняй мне вреда.
Мне необходимо было заставить его убрать руку, сделать так, чтобы он поговорил со мной.
Я попыталась расслабиться. Отчасти у меня это получилось: тело стало более податливым, и убийца это почувствовал.
Он убрал руку с моего рта, и я осторожно сглотнула.
Темно-синий комбинезон. Воротник потемнел от пота, под мышками тоже наметились полукруглые разводы. Рука, в которой маньяк держал прижатый к моему горлу нож, была в прозрачной хирургической перчатке. Запах резины бил в ноздри. Запах убийцы — тоже.
Этот комбинезон я видела в лаборатории у Бетти. Этот приторный аромат ударил мне в мозг, когда Марино открыл пластиковый пакет…
«Этот запах Петерсен почувствовал тогда в спальне?» — В голове крутилась старая пленка. Марино наставил на меня указательный палец и подмигнул: «Да, черт меня подери!»
Распростертый на лабораторном столе комбинезон примерно пятьдесят шестого размера с вырезанными из штанин кусками ткани, пропитанной кровью…
Убийца тяжело дышал.
— Умоляю вас! — едва слышно произнесла я.
— Заткнись!
— Я могу вам рассказать…
— Заткнись! — Его лапа стиснула мне челюсти, давая понять, что в состоянии раздавить их, как яичную скорлупу.
Убийца шарил глазами по комнате. Его взгляд остановился на жалюзи, точнее, на шнурах. Я смотрела, как он прикидывает, подойдут ли они. Я знала, для чего они ему нужны. Через несколько секунд убийца перевел взгляд на провод от настольной лампы. Жестом фокусника он извлек из кармана что-то белое и заткнул мне рот, убрав нож от горла.
Шея горела и не поворачивалась. Лицевые мышцы окаменели. Я пыталась выплюнуть кляп, пихала его языком, следя, чтобы убийца не заметил моих поползновений, и рискуя захлебнуться собственной слюной.
В доме стояла мертвая тишина. В ушах гудела клокочущая кровь. Господи, сделай так, чтобы Люси не проснулась.
Предыдущие жертвы подчинялись приказам маньяка. Перед моими глазами стояли их багровые мертвые лица…
Я попыталась вспомнить все, что знала о преступнике, и извлечь какую-то пользу из этих сведений. Нож лежал в нескольких сантиметрах от меня, поблескивая в свете лампы. Что, если толкнуть лампу? Она упадет, разобьется…
Я была по шею накрыта одеялом и не могла дотянуться до лампы ни рукой, ни ногой. Я вообще не могла пошевелиться. Если бы удалось свалить лампу, комната погрузилась бы во мрак…
Но тогда я ничего не увижу. А у маньяка нож.
Я могла бы попытаться заговорить ему зубы. Если бы я могла произнести хоть слово, я бы урезонила маньяка.
У них были багровые лица, шнуры врезались им в шеи…
Всего тридцать сантиметров. Никогда ничто не находилось от меня дальше, чем мой револьвер.
Преступник не знал об оружии.
Он нервничал, дергался. Похоже, он пришел в замешательство. Шея у него побагровела и взмокла, он тяжело дышал.
Маньяк не смотрел на мою подушку. Он оглядывал комнату, но на подушку не смотрел.
— Только дернись! — предупредил он, тронув мое горло острием ножа.
Я уставилась на него широко открытыми глазами.
— Тебе понравится, сучка. — Ледяной шепот, казалось, шел из преисподней. — Я кое-что приберег на десерт. — Белая пленка на месте рта прерывисто пульсировала. — Ты хотела знать, как я это делаю? Специально для тебя я устрою реалити-шоу.
Я явно уже слышала этот голос.
Моя правая рука осторожно продвигалась в сторону подушки. Где же револьвер? Правее или левее? А может, прямо под моим затылком? Я не могла вспомнить. Я не могла думать! Он сейчас срежет шнуры с жалюзи. Лампу он не тронет: лампа — единственный источник света. Выключатель для люстры находится у двери. Убийца смотрел на выключатель, не задействованный в его жутком спектакле.
Я продвинула правую руку еще на два сантиметра.
Маньяк бросил на меня быстрый взгляд, затем снова перевел глаза на жалюзи.
Моя правая рука была у меня на груди, почти у правого плеча, под одеялом.
Край матраса спружинил — это маньяк поднялся с кровати. Пятна у него под мышками стали еще больше — выродок взмок, как мышь.
Он смотрел то на выключатель у двери, то на жалюзи и раздумывал, что предпринять.
Все случилось очень быстро. Я коснулась холодной рукояти, схватила револьвер и скатилась на пол вместе с одеялом. Я взвела курок и резко выпрямилась. Ноги запутались в одеяле. Мне показалось, что все эти действия произошли одновременно.
Я не могла вспомнить, что делала. Я не могла вспомнить, как я это делала. Возможно, я лишь подчинялась инстинкту. Палец был на спусковом крючке. Руки тряслись так, что я едва удерживала револьвер.
Я не помню, как выстрелила.
Я только слышала собственный голос.
Я кричала на убийцу:
— Ты, козел! Козел вонючий!!!
Я не могла остановиться. Револьвер в моих трясущихся руках подпрыгивал. Весь мой страх, вся моя ярость выплескивались в ругательствах, которые, казалось, извергал кто-то другой. Я кричала, чтобы маньяк снял маску.
Он застыл на кровати. Я все поняла. Убийца был вооружен всего-навсего перочинным ножичком.
Он не сводил глаз с револьвера.
— ОТКРОЙ ЛИЦО!
Убийца медленно стянул белую маску. Чулок бесшумно упал на пол…
Внезапно маньяк обернулся…
Я кричала и нажимала на курок. Вспышки, звон разбитого стекла, бог знает что еще…
Я словно с ума сошла. Окружающая обстановка раскололась на отдельные предметы. В руке маньяка сверкнул нож. В следующий момент выродок грохнулся на пол, зацепив провод лампы. Послышался чей-то голос. В комнате стало темно.
За дверью кто-то орал как безумный:
— Где в этом чертовом доме выключатель?
Я должна была это сделать.
Обязательно.
Никогда ничего мне так не хотелось, как нажать на курок.
Я желала только одного: выстрелить маньяку в самое сердце, и чтобы в дырку проходил целый кулак.
Мы спорили уже минут пять. Марино утверждал, что все произошло совсем не так, как я рассказала.
— Да я ворвался в дом, едва только увидел, что этот говнюк лезет к вам в окно. Док, не мог он быть у вас в спальне дольше тридцати секунд. Я же почти сразу его нагнал. И никакой пушки вы в руках не держали. Вы пытались ее достать и скатились с кровати, а тут как раз ворвался я и вытряхнул гада из его ботинок сорок последнего размера.
Мы сидели в моем кабинете. Было утро понедельника. Я не могла вспомнить, что делала в предыдущие два дня, — как будто провела все это время под водой или на другой планете.
Пусть Марино говорит, что хочет. Я-то твердо знала: маньяк был у меня на мушке, когда доблестный сержант ворвался в спальню и выпустил в него четыре пули из своего револьвера. Я не стала проверять пульс. Я не пыталась остановить кровь. Я просто сидела на полу, в одеяле, револьвер лежал у меня на коленях, а слезы лились в три ручья. И только тогда до меня дошло.
Мой револьвер был не заряжен.
Накануне я чувствовала себя так паршиво, что забыла его зарядить. Патроны лежали в комоде под стопкой свитеров — там Люси не стала бы их искать.
И все же преступник был мертв.
Он упал ничком и зацепился за ковер.
— Маньяк и не думал снимать маску, — продолжал Марино. — Память, док, любит проделывать такие штуки. Я сам стащил с него этот вонючий чулок, когда ворвались Снид и Ригги. Но козел к тому моменту уже отбросил копыта.
Он был совсем мальчишкой.
Почти подросток — одутловатое бледное лицо, вьющиеся сальные бесцветные волосы. Над губой едва пробивался пушок, тоже сальный.
Мне никогда не забыть его глаза. Они напоминали стекла, за которыми вместо души — пустота. Темная гулкая пустота — такая же была за окнами, через которые маньяк проникал в спальни одиноких женщин, предварительно услышав по телефону голоса будущих жертв.
— Мне кажется, будто он что-то сказал, — прошептала я. — Ну, когда падал. Только что? — Поколебавшись, я спросила: — Или это мне тоже померещилось?
— Нет, док, не померещилось, — отвечал Марино. — Выродок произнес пару слов.
— Что он сказал? — трясущимися пальцами я достала сигарету.
Марино натянуто улыбнулся.
— Да то же, чем заканчиваются записи каждого «черного ящика». То же самое, что говорят все ублюдки, когда понимают, что им кранты. Он сказал: «Твою мать!»
Одна пуля пробила аорту. Другая попала в левый желудочек сердца. Третья прошила легкое и застряла в позвоночнике. Четвертая прошла через мягкие ткани, не задев ни одного жизненно важного органа, и разбила мое окно.
Нет, вскрытие я не проводила — отчет составил мой заместитель из Северного округа штата Вирджиния. Наверное, я сама попросила его об этом, хотя и не могла припомнить, когда и при каких обстоятельствах.
Я не читала последних газет, находясь в полной уверенности, что любая статья о маньяке вызовет у меня приступ тошноты. С меня хватило и заголовка вчерашнего вечернего выпуска — я увидела его случайно, когда судорожно запихивала оказавшуюся на крыльце газету в урну:
«ДЕТЕКТИВ ЗАСТРЕЛИЛ МАНЬЯКА ПРЯМО В СПАЛЬНЕ ГЛАВНОГО СУДМЕДЭКСПЕРТА».
Чудненько. И что прикажете думать общественности? Кто был у меня в спальне в два часа ночи — маньяк или сержант Марино?
Просто замечательно.
Застреленный психопат оказался диспетчером службы спасения. Городские власти наняли его год назад. Диспетчеры службы спасения в Ричмонде, как правило, штатские, а не полицейские. Маньяк работал в вечернюю смену, с восемнадцати часов до полуночи. Звали его Рой Маккоркл. Иногда он принимал звонки по «911», иногда выполнял обязанности диспетчера — вот почему Марино узнал голос на кассете, которую я прокрутила для него по телефону. Сержант не сказал мне, что голос ему знаком. Однако так оно и было.
В пятницу вечером Маккоркл не явился на работу — якобы из-за болезни. Он притворялся больным с четверга, когда вышла статья Эбби. У коллег Маккоркла не сложилось о нем сколько-нибудь определенного мнения. Им нравилось, как молодой сотрудник отвечает на звонки, его шутки всегда оказывались удачными. Диспетчеры потешались над Маккорклом из-за того, что он то и дело бегает в туалет — буквально каждые полчаса. Он мыл лицо, руки, шею. Однажды коллега видел, как Маккоркл, раздевшись до пояса, мылся мочалкой.
Для диспетчеров закупали борное мыло.
Маккоркл был «обычным парнем». На самом деле никто из сослуживцев и представления не имел о том, что он за человек. Все пребывали в счастливой уверенности, что по вечерам Маккоркл общается с привлекательной блондинкой по имени Кристи. Естественно, никакой Кристи в природе не существовало. Маккоркл общался с женщинами исключительно при помощи ножа и удавки. В диспетчерской ни у кого в голове не укладывалось, что симпатяга Рой и есть маньяк.
Очевидно, именно Маккоркл несколько лет назад убил трех женщин в Бостоне и пригородах. Он тогда ездил на грузовике, развозил товары. В Бостон, например, он доставлял кур на птицефабрику. Впрочем, прямых доказательств у нас не было. Наверное, мы так никогда и не узнаем, сколько женщин на всей территории США замучила эта тварь. Не исключено, что несколько десятков. Начинал с подглядывания, затем перешел к изнасилованиям. Ни разу не попался. Единственное его столкновение с полицией произошло из-за превышения скорости. Маккоркл отделался штрафом.
Ему было всего двадцать семь.
Маккоркл, если верить резюме, обнаружившемуся в базе данных, сменил несколько профессий — работал водителем грузовика, диспетчером в телефонной компании в Кливленде, почтальоном и курьером, доставляющим букеты, в Филадельфии.
В пятницу вечером Марино не нашел Маккоркла на работе, но паниковать не стал. С половины двенадцатого доблестный сержант дежурил под моими окнами, в кустах, надев темно-синий форменный комбинезон, позволявший ему раствориться в ночи. Когда Марино включил верхний свет в моей спальне и я увидела его во всей красе и вооруженным до зубов, меня парализовал ужас, и несколько секунд я не могла понять, кто стоит на пороге — маньяк или полицейский.
— Я тут подумал, — продолжал Марино, — ну, про Эбби Тернбулл… Помните, мы тогда решили, что маньяк хотел отомстить ей за статьи и убил Хенну по ошибке? Мне стало как-то не по себе. Я прикинул, на какую еще женщину выродок мог иметь зуб. — И Марино поднял на меня глубокомысленный взгляд.
Когда черный «ягуар» сел Эбби на «хвост», и она позвонила в «911», на ее звонок ответил именно Маккоркл. Так он узнал адрес Эбби. Может, он уже прикидывал, что хорошо бы ее убить, а может, решил сделать это, когда услышал ее голос и сообразил, что это и есть та самая журналистка. Теперь уже не выяснить.
Мы знали только, что все пять женщин звонили в службу спасения. Пэтти Льюис набрала «911» за две недели до смерти, в четверг, в 20:23 — она хотела сообщить, что в миле от ее дома после грозы вышел из строя светофор. Пэтти повела себя как ответственная горожанка. Она хотела предотвратить возможную аварию. Она боялась, как бы кто-нибудь не пострадал.
Сесиль Тайлер набрала девятку вместо четверки. Просто ошиблась номером.
Я никогда не звонила в службу спасения.
Мне незачем было это делать.
Мои телефон и адрес находились в базе данных, потому что судмедэксперты должны иметь возможность в любой момент, даже после работы и в выходные дни, поговорить со мной. Но в последние несколько недель я разговаривала с несколькими диспетчерами, пытаясь связаться с Марино. Одним из них вполне мог оказаться Маккоркл. Теперь тоже ничего об этом не узнаешь. Да и зачем?
— Ваши фотографии были в газетах, вы мелькали в новостях, — продолжал Марино. — Вы ведь проводили вскрытие по всем делам — неудивительно, что маньяк хотел знать, что вам известно. Потом вышла эта бодяга про неправильный обмен веществ. Маньяк понял, что вам удалось кое-что выяснить. — Марино продолжал мерить шагами мой кабинет. — И вот тут он дозрел. У него появились личные счеты — еще бы, какая-то докторша будет задевать его мужское самолюбие, прохаживаться насчет его мозгов!
А ведь мне действительно кто-то звонил поздно вечером…
— У парня снесло крышу. Он не хотел, чтобы его считали дауном. Он размышлял примерно так: «Эта сучка думает, что она слишком умная, куда умней меня. Я ей покажу, кто из нас неполноценный».
Под халатом у меня был шерстяной жакет. И халат, и жакет я застегнула до самого подбородка. Мне никак не удавалось согреться. Последние две ночи я спала в одной комнате с Люси. Свою спальню я собиралась полностью переоборудовать. Или даже вообще продать дом.
— Видимо, статья его добила. Бентон говорит, это нам очень помогло, в том смысле, что маньяк потерял бдительность. Зато я потерял покой. Помните?
Я рассеянно кивнула.
— А хотите знать, какого хрена я глаз не мог сомкнуть?
Я взглянула на Марино. Он вел себя как мальчишка, его прямо-таки распирало от гордости. Очевидно, я, по мнению доблестного сержанта, должна была испытывать к нему благодарность и восхищаться его подвигами. Например, тем, как он с целых десяти шагов застрелил человека прямо у меня в спальне. У преступника был нож. Интересно, что он собирался сделать с ножом — неужели выбросить?
— А я вам скажу. Во-первых, мне кое-что сообщили.
— Что? — спросила я, пристально глядя на Марино.
— Наш распрекрасный Болц, — небрежно начал доблестный сержант, стряхивая пепел, — был так мил, что поделился со мной своими переживаниями, прежде чем свалить в отпуск. Он сказал, что переживает за вас…
— За меня? — не сдержалась я.
— Да. Потому что как-то вечером, когда он был у вас дома, около дома курсировала подозрительная тачка. Проехала с выключенными фарами и исчезла. Болц прямо места себе не находил, боялся, что за вами следит маньяк…
— Это была Эбби! — Я раскололась, как идиотка. — Она хотела меня кое о чем спросить, но увидела машину Билла и запаниковала.
Марино удивился, если не сказать больше.
— Да и фиг бы с ней. — Он пожал плечами. — Но мы-то задергались…
Я молчала, чтобы не разрыдаться.
— Этого хватило, чтобы меня начало колбасить. Я уже давно наблюдал за вашим домом, по ночам дежурил у вас под окнами. А тут появляется эта чертова статья про ДНК. И я подумал: паршивец наверняка начал выслеживать доктора Скарпетту. Теперь от него добра не жди. Нет, он не полезет в компьютер доктора — он просто нападет на нее.
— Вы оказались правы, — произнесла я, откашлявшись.
— А то!
Марино мог взять маньяка живым. Никто, кроме нас двоих, никогда об этом не узнает. Я никому не скажу. Хорошо, что Марино убил его. Я бы сама с удовольствием продырявила этого выродка. Пожалуй, поэтому мне и было настолько скверно — ведь если бы я и попыталась выстрелить, у меня ничего бы не вышло. Мой револьвер оказался не заряжен. Максимум, что я могла сделать, — это нажать на курок. Да, оставалось признать: мне было паршиво оттого, что я не смогла себя защитить, а благодарить Марино почему-то не хотела.
А он продолжал разглагольствовать. Я уже еле сдерживалась, чтобы не наговорить доблестному сержанту грубостей.
Вдруг вошел Винго.
Заметив недовольный взгляд Марино, ассистент смутился. Руки он держал в карманах.
— Видите ли, доктор Скарпетта, я понимаю, сейчас не самый подходящий момент. Вы еще не отошли от этого ужаса…
— Я отошла!
Глаза у Винго округлились.
Я взяла на полтона ниже:
— Извини, Винго. Да, мне все еще паршиво. Я места себе не нахожу. Что ты хотел сказать?
Винго извлек из кармана матово-голубых шелковых брюк пластиковый пакетик. В пакетике оказался окурок сигареты «Бенсон энд Хеджес».
Винго аккуратно положил его на мой блокнот.
Интересно, к чему это он?
— Помните, я вас спрашивал про спецуполномоченного, ну, курит он или нет?
Я кивнула.
Марино занервничал и стал нетерпеливо оглядываться по сторонам.
— Есть у меня друг, Патрик. Он работает бухгалтером в одном здании с Эмберги. Так вот, — Винго густо покраснел, — мы с Патриком иногда вместе ездим обедать на его машине. А у Патрика место на парковке за два ряда от машины спецуполномоченного. И мы то и дело застаем Эмберги за… ммм…
— И за каким же занятием вы его застаете? — тупо спросила я.
Винго наклонился ко мне и почти прошептал:
— За курением, доктор Скарпетта. Чтоб мне провалиться! И до обеда, и после мы с Патриком сидим у него в машине, просто болтаем, музыку слушаем, а спецуполномоченный залезает в свой черный «нью-йоркер» и давай смолить. Он даже пепельницы не держит, чтобы никто не догадался. И все время оглядывается. Потом выбрасывает бычок в окно, опять оглядывается, прыскает в рот освежителем и тащится в офис.
Винго в замешательстве уставился на меня.
Неудивительно: я смеялась до слез. Наверное, со мной случилась истерика. Я не могла остановиться. Я хлопала ладонью по столу и вытирала глаза. Должно быть, мой хохот эхом отзывался в коридоре.
Винго тоже засмеялся, сначала неловко, нервно, а потом разошелся.
Марино смотрел на нас, как на даунов. Потом начал предпринимать отчаянные попытки подавить улыбку. Наконец выбросил сигарету и тоже заржал.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |