— Здесь пахнет крупной судебной тяжбой. — Таннер посмотрел на Эмберги и, прочитав в его взгляде одобрение, продолжал: — Видите ли, произошла роковая ошибка. Оказывается, Лори Петерсен звонила в полицию из дома в ночь с пятницы на субботу. Мы узнали об этом от одного из дежуривших тогда диспетчеров. Без одиннадцати минут час оператор службы «911» зафиксировал звонок. На экране компьютера появился адрес дома Петерсенов, но связь тут же прервалась.
Ко мне наклонился Болц:
— Если помнишь, телефон стоял на прикроватной тумбочке, а шнур был сорван со стены. Наша версия: когда убийца проник в дом, доктор Петерсен проснулась. Она дотянулась до телефона, однако единственное, что успела, — набрать «911». Ее адрес появился на экране, но и только. Подобные звонки положено переадресовывать полиции. В девяти случаях из десяти — это детишки забавляются, но полиция обязана проверять все звонки. Вдруг у человека сердечный приступ или припадок? Вдруг на него напали? Поэтому оператор должен присваивать таким звонкам первую степень важности и переадресовать их дежурному патрулю, чтобы тот как минимум приехал по указанному адресу и проверил, все ли в порядке. Но оператор ничего подобного не сделал. Он присвоил звонку Лори Петерсен четвертую степень важности. Сейчас этот оператор отстранен от работы.
Вмешался Таннер:
— В ту ночь в городе было неспокойно. Телефон буквально разрывался. А чем больше звонков, тем легче ошибиться при их распределении. Вот оператор и присвоил звонку Лори Петерсен четвертую степень важности. Будь звонков поменьше, он и классифицировал бы их иначе. Беда в том, что после того, как звонку присвоен номер, исправить уже ничего нельзя. Диспетчер рассматривает звонки в порядке убывания степени важности. Он ведь не знает, что стоит за каждым звонком, и не узнает, пока до звонка не дойдет очередь. А с какой радости диспетчер станет заниматься звонком четвертой степени важности прежде, чем разберется со звонками первой, второй и третьей степеней?
— Оператор, конечно, виноват, — мягко произнес Эмберги, — но ведь все мы люди…
Я едва дышала.
Болц так же монотонно подытожил:
— Полиция подъехала к дому Петерсенов только через сорок пять минут после звонка Лори. Патрульный полицейский утверждает, что включил прожектор и осветил дом с фасада. Света в окнах не было, все выглядело, по его словам, спокойно. Тут ему позвонили и сказали, что в разгаре драка и дело может кончиться плохо. Он поспешил по вызову. А вскоре после этого приехал мистер Петерсен и обнаружил тело своей жены.
Мужчины еще что-то говорили, что-то пытались объяснять. Вспомнили случай в Говард-Бич — тогда из-за халатности полицейских в Бруклине зарезали несколько человек.
— Суды округа Колумбия и Нью-Йорка постановили, что правительство не несет ответственности за то, что не защитило граждан от преступника.
— Нам без разницы, что полиция делает и чего не делает.
— Абсолютно. Если на нас подадут в суд, мы выиграем процесс, но все равно проиграем из-за шумихи, — а от нее никуда не деться.
Я не слышала ни слова. Воображение, подстегнутое рассказом о прерванном звонке в службу спасения, рисовало в моем мозгу кошмарные картины убийства Лори Петерсен.
Я знала, что произошло.
Лори Петерсен после дежурства валилась с ног, да и муж сказал ей, что задержится. Она решила лечь и поспать хотя бы до его приезда — я тоже так делала, поджидая Тони, возвращавшегося из библиотеки юридической литературы в Джорджтауне. Я тогда еще жила в квартире при больнице. Лори проснулась, потому что почувствовала: в доме кто-то есть. Может, она услышала шаги, приближающиеся к спальне. Она окликнула мужа по имени.
Ответа не последовало.
В кромешной тьме несколько мгновений, что прошли в ожидании ответа, наверное, показались Лори вечностью. Она поняла, что по коридору идет вовсе не Мэтт.
В ужасе она зажгла лампу, чтобы позвонить в полицию.
Но едва Лори набрала «911», как убийца оказался в спальне. Он сорвал со стены телефонный провод прежде, чем Лори успела сказать хоть слово.
Возможно, он выхватил из ее рук телефонную трубку. Возможно, накричал на Лори, или она стала умолять о пощаде. Но все пошло не так, как планировал убийца.
Он озверел. Возможно, ударил Лори. Не исключено, что именно этим ударом он переломал ей ребра. Пока Лори корчилась от боли, преступник осматривал комнату. Именно осматривал — ведь Лори включила лампу. Тогда-то убийца и заметил на столе охотничий нож.
А ведь до убийства могло и не дойти! Можно было спасти Лори Петерсен!
Если бы только звонку присвоили первую степень важности, если бы его сразу же переадресовали патрулю, полиция оказалась бы у дома Петерсенов в считаные минуты. Офицер увидел бы свет в окне спальни — как бы преступник отрезал шнуры от ламп и телефона и связывал свою жертву в полной темноте? Полицейский вышел бы из машины и услышал шум. А если бы и не услышал, его прожектор выхватил бы из мрака открытое окно, разрезанную москитную сетку, скамейку. Преступник следовал своему ритуалу, а этот ритуал требовал времени. У полиции был шанс предотвратить убийство!
У меня пересохло во рту, и я была вынуждена отхлебнуть кофе. Лишь сделав несколько глотков, я смогла спросить:
— Сколько человек об этом знают?
— Кей, об этом пока никто не заговаривал, — отвечал Болц. — Даже сержант Марино не в курсе — по крайней мере, мы так думаем. В ту ночь было не его дежурство. Мы позвонили ему домой уже после того, как человек в форме прибыл на место преступления. Сами мы узнали обо всем из министерства. Полицейские, которым известно, что произошло на самом деле, ни с кем не станут обсуждать такие темы.
Я понимала, что это означает. Тому, кто распустит язык, грозит понижение до регулировщика или прозябание за столом регистратора.
— Мы все это для того вам рассказываем, — Эмберги тщательно подбирал слова, — чтобы вы понимали смысл действий, которые мы вынуждены будем предпринять.
Я напряглась. Эмберги подходил к самому главному.
— Вчера вечером я говорил с доктором Спиро Фортосисом, судебным психиатром. Доктор Фортосис был настолько любезен, что поделился с нами своими догадками. Я также обсуждал эти убийства с ФБР. И вот вам мнение людей, которые собаку съели на выявлении такого типа преступников: пресса и репортажи в новостях только усугубляют проблему. Нашего маньяка все это вдохновляет на новые «подвиги». Он чувствует себя суперменом, когда читает в газетах о себе. У него просто голова кружится от успехов.
— Не в нашей власти ограничить прессу в правах, — резко напомнила я. — Как прикажете контролировать журналистов?
— А вот как, — произнес Эмберги, глядя в окно. — Они не смогут написать ничего существенного, если мы им ничего существенного не расскажем. К сожалению, мы и так уже сообщили репортерам слишком много. — Спецуполномоченный выдержал паузу: — По крайней мере, один из нас.
Я, конечно, не знала точно, на кого намекает Эмберги, но все указатели на выбранном им направлении целили именно в меня.
Эмберги продолжал:
— Сенсационная информация, просочившаяся в прессу, — мы ее уже обсуждали — стараниями журналистов превратилась в настоящие ужастики. Кошмарные подробности вынесены в огромные заголовки. Доктор Фортосис — а он эксперт — считает, что именно шумиха повинна в том, что преступник совершил четвертое убийство почти сразу после третьего. Маньяка подстегивает осознание того факта, что он теперь знаменитость. В нем снова просыпаются темные желания, и ему хочется побыстрее найти новую жертву. Как вы знаете, между убийствами Сесиль Тайлер и Лори Петерсен прошла всего неделя…
— А вы обсуждали это с Бентоном Уэсли? — перебила я.
— Нет, но я говорил с Саслингом, коллегой Уэсли из отдела бихевиоризма[15] в Квантико. Саслинг — известный специалист в этой области, он на тему бихевиоризма написал огромное количество статей.
Слава богу. Если бы Уэсли три часа назад сидел у меня в конференц-зале и ни словом не обмолвился о том, что мне сейчас рассказали, я бы просто этого не пережила. Наверняка он разозлился не меньше моего. Спецуполномоченный тоже приложил руку к расследованию. Он вздумал обойти Уэсли, Марино, да и меня в придачу, и сам вести это дело.
Эмберги продолжал:
— Ошибка оператора службы спасения из-за утечек информации может стать достоянием общественности. Не исключено, что в городе начнется паника. А это значит, доктор Скарпетта, что мы должны принять самые серьезные меры. Отныне право давать интервью будут иметь только Норм и Билл. Из вашего же офиса без моей санкции не должно просочиться ни единого слова. Я понятно излагаю?
Из моего офиса никогда прежде не просачивалась информация, и Эмберги об этом прекрасно знал. У нас не было ни малейшего желания «светиться». Я сама, когда мне случалось давать интервью, взвешивала каждое слово.
Вот интересно, что подумают журналисты — да и вообще все, — когда придут ко мне узнать о результатах вскрытия, а я им скажу: «Извините, теперь такую информацию дает господин спецуполномоченный»? Система судебной экспертизы существует в штате Вирджиния сорок два года, но распоряжение Эмберги не имело прецедентов. Сначала спецуполномоченный затыкает мне рот, а там, того и гляди, и от должности освободит на основании того, что мне нельзя доверять.
Я обвела мужчин взглядом. И Таннер, и Болц, и Эмберги избегали смотреть мне в глаза. Болц, плотно сжав челюсти, внимательно изучал свою чашку. Мог бы хоть ободряюще улыбнуться.
Эмберги снова взялся за свои бумажки.
— Особенно следует опасаться — и это ни для кого не новость — Эбби Тернбулл. Она получает награды вовсе не за скромность. — Следующая реплика относилась ко мне: — Вы знакомы?
— Эбби редко удается прорвать оборону, которую держит моя секретарша.
— Понятно. — Эмберги перевернул страницу.
— Тернбулл очень опасна, — встрял Таннер. — «Таймс» относится к одной из крупнейших в стране медиасетей. У них полно агентов.
— Совершенно ясно, что все зло исходит от мисс Тернбулл. Остальные журналисты просто передирают ее статьи — так новости появляются во всех газетах и газетенках, какие только есть в Ричмонде, — с расстановкой произнес Болц. — Нам нужно выяснить, где эта стерва добывает сведения. — Болц повернулся ко мне: — Следует принимать во внимание все каналы. Кей, у кого еще есть доступ к твоим документам?
— Я отсылаю копии в Центральное управление и в полицию, — спокойно ответила я. И Болц, и Таннер имели отношение к Центральному управлению и работали в полиции.
— А родственники жертв не могли проболтаться?
— Пока что я не получала запросов о результатах вскрытия ни от одной из семей убитых женщин, а если бы и получила, то направила бы их к вам.
— А страховые компании имеют право знать подробности?
— Да, они могут сделать запрос. Но после второго убийства я запретила своим служащим отсылать отчеты куда бы то ни было, кроме вашего офиса и полиции. Отчеты пока предварительные. Я изо всех сил тяну время, чтобы их подольше никто не видел.
— Мы всех перечислили? — произнес Таннер. — Да, а как же отдел статистики? Они ведь, помнится, хранили данные об убийствах в своем главном компьютере. Вы отсылали им предварительные отчеты и отчеты о вскрытиях, разве нет?
Я настолько опешила, что не сразу нашлась, что ответить. Таннер неплохо подготовился к нашей встрече. С чего это он так интересуется моими делами?
— Как только наш офис компьютеризировали, мы перестали отсылать в департамент статистики отчеты, написанные на бумаге, — объяснила я. — Конечно, отдел статистики в конце концов получает от нас данные. Когда они начинают работать над годовым отчетом…
Таннер перебил меня. Его предположение имело эффект приставленного к виску ствола.
— В таком случае остается ваш компьютер. — Таннер принялся размешивать остывший кофе. — Полагаю, у вашей базы данных достаточно степеней защиты?
— Я тоже хотел задать этот вопрос, — пробормотал Эмберги.
Повисло напряженное молчание.
Лучше бы Маргарет не говорила мне о вторжении в базу данных.
Я пыталась придумать подходящий ответ, и вдруг меня охватил ужас. А что, если преступник был бы уже пойман, что, если талантливый хирург Лори Петерсен осталась жива, если бы не произошло утечки информации? Что, если неопознанный «медицинский источник» — вовсе не человек, а мой офисный компьютер?
Мне ничего не оставалось делать, кроме как честно признаться:
— Несмотря на все меры предосторожности, случилось так, что некто проник в нашу базу данных. Сегодня мы обнаружили, что была совершена попытка получить информацию по делу Лори Петерсен. Попытка не увенчалась успехом, так как я еще не внесла эти данные в компьютер.
Давно я не чувствовала себя так скверно.
Несколько минут все молчали.
Я закурила. Эмберги с негодованием глянул на мою сигарету и произнес:
— А данные по первым трем убийствам были в компьютере?
— Да.
— Вы уверены, что тот, кто влез в базу данных, — не ваш сотрудник или не представитель одного из районов?
— Уверена.
Снова повисло молчание. И снова нарушил его Эмберги.
— Кто бы ни был этот человек, возможно ли, что прежде ему удавалось добывать сведения?
— Я не могу поручиться, что это была его первая попытка проникнуть в базу данных. Обычно Маргарет оставляет компьютер в режиме ожидания, чтобы мы с ней имели возможность связаться с офисом из дома. Мы сами не понимаем, откуда этому типу стал известен пароль.
— Как вы узнали, что в базу данных было совершено вторжение? — в каком-то замешательстве спросил Таннер. — Вы ведь выяснили это сегодня? Похоже, если бы попытки вторжения происходили прежде, вы бы сразу их обнаружили.
— Мой системный администратор поняла, что кто-то пытался взломать базу данных, потому что этот «кто-то» по небрежности не удалил команды — они были на экране. Иначе мы никогда не узнали бы о вторжении.
Глаза Эмберги сверкнули, он побагровел. Он вертел в руках нож для вскрытия почты, с рукояткой, инкрустированной эмалью, и водил большим пальцем по тупому лезвию. Это продолжалось целую вечность. Наконец спецуполномоченный вынес приговор:
— Полагаю, нам не мешает еще раз взглянуть на ваши компьютеры и попытаться узнать, какие именно данные искал этот тип. Возможно, они ничего общего не имеют с газетными статьями. Уверен, так оно и есть. Доктор Скарпетта, я также хочу еще раз ознакомиться с отчетами обо всех четырех убийствах. Мне постоянно задают множество вопросов. Я хочу знать любые подробности.
Что я могла поделать? Оставалось сидеть и покорно слушать. Эмберги просто третировал меня. Он решил отдать меня вместе со всеми исследованиями, которые проводятся в моем офисе — между прочим, сугубо частными, — на съедение бюрократической машине. Одна мысль о том, как он будет читать отчеты и рассматривать фотографии четырех замученных женщин, приводила меня в бешенство.
— Вы можете ознакомиться с делами жертв в моем офисе, который, как вам известно, находится через дорогу отсюда. Отчеты не подлежат ксерокопированию. Их нельзя выносить из моего офиса. Разумеется, исключительно из соображений безопасности, — холодно добавила я.
— Займемся этим прямо сейчас. — Эмберги посмотрел на Таннера и Болца: — Билл, Норм, вы идете?
Все трое поднялись. На выходе Эмберги сказал секретарше, что сегодня уже не вернется. Девица проводила Болца томным взглядом.
Мы переждали поток машин и пересекли улицу. Все молчали. Я шла на несколько шагов впереди, направляя Эмберги, Болца и Таннера к служебному входу. Был уже вечер: главную дверь наверняка закрыли на цепь.
Я оставила мужчин в конференц-зале, а сама отправилась за документами, которые лежали в запертом ящике моего стола. За стеной Роза шуршала бумагами. Шестой час, а она все еще работает… Это меня немного успокоило. Роза осталась, потому что почувствовала: Эмберги неспроста вызвал меня в свой офис — над моей головой сгущаются тучи.
Пока я ходила за бумагами, тройка в конференц-зале успела сдвинуть стулья. Я уселась напротив и закурила, нарываясь на то, чтобы Эмберги попросил меня выйти. Однако он молчал, и я продолжала сидеть и дымить.
Пробило шесть.
Мужчины шуршали страницами и вполголоса переговаривались. Фотографии они разложили веером, точно игральные карты. Эмберги торопливо царапал что-то в блокноте. В какой-то момент папки соскользнули с колен Болца, и листы разлетелись по комнате.
— Я соберу, — сказал Таннер, неохотно отодвигая стул.
— Я сам. — Болц принялся собирать бумаги. Его физиономия почему-то демонстрировала отвращение. Болц и Таннер достаточно компетентны, чтобы сложить документы в нужном порядке, думала я и не вмешивалась. Эмберги как ни в чем не бывало что-то строчил в своем блокноте.
Время шло, я сидела.
Иногда мне задавали вопросы. Но по большей части мужчины разговаривали между собой, как будто меня вообще не было в комнате.
В половине седьмого мы переместились в кабинет Маргарет. Я села к компьютеру и деактивировала режим ожидания. Через секунду вспыхнул экран, порадовав нас оранжево-синей конструкцией — изобретением Маргарет. Эмберги заглянул в свои записки и попросил открыть файл с данными по делу Бренды Степп, первой жертвы.
Я запросила данные, и программа тотчас нашла файл.
На экране появилось шесть таблиц, прилагающихся к делу. Болц, Эмберги и Таннер начали изучать данные, занесенные в оранжевые колонки таблиц. Прочитав страницу, они взглядами давали мне понять, чтобы я «листала» дальше.
На третьей странице открылась графа под названием «Одежда, телесные повреждения». В ней, помимо описания тела Бренды Степп со всеми кровоподтеками, огромными буквами значилось: «на шее — коричневый пояс из ткани».
Эмберги навис надо мной и стал водить пальцем по экрану.
Я открыла файл с отчетом, чтобы он убедился: после вскрытия я диктовала совсем другое — в отчете, что был отпечатан на бумаге, значилось: «вокруг шеи — колготки телесного цвета».
— Да, но в отчете бригады «скорой помощи» фигурирует коричневый пояс, — не преминул напомнить мне Эмберги.
Я нашла этот отчет и снова прочитала его. Эмберги был прав. Санитар показал, что жертва была связана по рукам и ногам электрическими проводами, а на шее у нее «висел кусок какой-то светло-коричневой ткани, что-то вроде пояса».
Вмешался Болц — видимо, ему хотелось сказать несколько слов в мою защиту:
— Возможно, одна из твоих помощниц, внося данные в компьютер, случайно глянула в отчет бригады «скорой помощи» именно тогда, когда писала про предмет на шее жертвы. Короче говоря, она просто не заметила, что эти данные расходятся с данными из отчета, сделанного после вскрытия.
— Вряд ли, — возразила я. — Мои помощницы знают, что в компьютер нужно вносить данные только из отчетов, сделанных после вскрытия и лабораторных анализов, а также из свидетельств о смерти.
— Однако помощница могла и ошибиться, — сказал Эмберги, — ведь пояс упоминается в отчете.
— Конечно, от ошибок никто не застрахован.
— Тогда возможно, — предположил Таннер, — что этот коричневый пояс, заявленный в распечатанном отчете, взялся из компьютера. Не исключено, что журналист — или кто-то по его просьбе — проник в базу данных. Информация оказалась неточной, потому что сами записи в компьютере были неточными.
— Или информация была получена непосредственно от санитара, который не отличит пояса от колготок, — парировала я.
Эмберги отвернулся от компьютера и холодно сказал:
— Надеюсь, доктор Скарпетта, вы сделаете все необходимое, чтобы обеспечить секретность ваших отчетов. Пусть девушка, которая отвечает за компьютеры, сменит пароль. Во что бы то ни стало, слышите? И отчитайтесь о проделанной работе в письменном виде.
Уже выходя из кабинета, Эмберги продолжал давать ценные указания:
— Копии должны быть разосланы в соответствующие инстанции. Постоянно следите за безопасностью и принимайте необходимые меры заблаговременно.
С этими словами Эмберги и удалился. Таннер следовал за ним по пятам.
Когда все плохо, я начинаю готовить. Это, по крайней мере, у меня получается всегда.
Некоторые после скверного дня идут играть в теннис, другие доводят себя до изнеможения в тренажерном зале. Одна моя приятельница из Корал-Кэйблз любила свалить на побережье и там, лежа в шезлонге, снимать стресс, жарясь под солнцем и читая порнографический роман: своим коллегам — а работала девушка судьей — она никогда бы не призналась, что читает подобные книги. Большинство копов снимают стресс пивом в забегаловках.
Я никогда не увлекалась спортом, а в пределах досягаемости не наблюдалось ни единого подходящего пляжа. Напиться и забыться — вообще не мой стиль. А на готовку у меня, как правило, не бывает времени. И, хотя моя любовь к еде не ограничивается исключительно итальянской кухней, именно спагетти, пицца и лазанья удаются мне лучше всего.
— Тереть нужно на самой мелкой терке, — наставляла я Люси, перекрывая шум воды из-под крана.
— Да-а, на мелкой тру-удно, — ныла девочка.
— Зрелый пармезан сам по себе твердый. Смотри, пальцы не обдери.
Я вымыла зеленый перец, грибы и лук, вытерла их насухо и положила на разделочную доску. На плите закипал соус, рецептуру которого я сама придумала прошлым летом: помидоры, базилик, орегано и толченый чеснок — всегда держу соус в холодильнике для таких вот случаев. Колбаса и подрумяненная постная говядина обсыхали на салфетках. Тесто подходило под влажным полотенцем, раскрошенная моцарелла дожидалась своего часа в миске. Когда я покупала сыр в своем любимом магазине на Вест-авеню, он еще был в рассоле. Моцареллу привозят прямо из Нью-Йорка. При комнатной температуре он мягкий, как масло, а если его растопить, становится как тянучка.
— А мама всегда покупает какие-нибудь консервы и добавляет к ним ветчину, — сказала Люси, переводя дыхание. — Или приносит готовую еду из супермаркета.
— И это весьма прискорбно, — отвечала я, зная, что говорю. — Разве такое можно есть? — Я начала шинковать овощи. — Вот когда мы были маленькими, мы бы к подобной еде и не притронулись. Ну, разве что твоя бабушка подержала бы нас с недельку на хлебе и воде.
Моя сестра никогда не любила готовить. А я никогда не понимала почему. Лучшие часы в детстве мы провели именно за обеденным столом. Отец тогда еще не болел. Он обычно сидел во главе стола и церемонно накладывал нам целые тарелки дымящихся спагетти, фетуццини или — по пятницам — фриттата. Даже когда родителям приходилось туго, стол всегда ломился от еды и вина, и как же здорово было прийти домой из школы и уже с порога по запаху определить, какую именно вкуснятину приготовила сегодня мама.
Люси ничего этого не видела — ее мать упорно нарушала семейные традиции. Представляю, как бедная девочка, вернувшись из школы, попадает в атмосферу полного пофигизма. Для Дороти приготовление обеда — тяжкий крест, она откладывает этот процесс до последнего. Моя сестра никогда не была для Люси настоящей матерью. Порой я даже сомневаюсь, а итальянка ли Дороти вообще?
Я смочила ладони оливковым маслом и принялась месить тесто. Месила долго, пока не заныли руки.
— А ты можешь закрутить его, как показывают по телевизору? — спросила Люси, оставив терку и приготовившись увидеть трюк.
Я продемонстрировала свое искусство.
— Ух ты, здорово!
— Это нетрудно, — улыбнулась я, наблюдая, как жгут из теста распрямляется буквально на глазах. — Весь фокус в том, чтобы не наделать в тесте дырок пальцами.
— А можно мне попробовать?
— Сначала дотри сыр, — велела я с напускной строгостью.
— Ну, пожалуйста…
Люси слезла со скамейки для ног и подошла ко мне. Я взяла руки девочки в свои, намазала ей ладони оливковым маслом и сложила пальцы в кулаки. Странно, что ладони Люси почти такого же размера, как мои. Когда она только родилась, кулачки у нее были величиной с грецкий орех, не больше. Помню, как Люси тянула ко мне ручонки и хватала меня за указательный палец. Она держалась за мой палец и улыбалась, а в груди у меня разливалось тепло, непривычное и чудесное. Я спрятала кулаки девочки в тесто и помогла ей раскрутить тестяной жгут. Получилось довольно неуклюже.
— Теста все больше и больше, — воскликнула Люси. — Классно!
— Тесто подходит под действием центробежной силы — в старину подобным способом делали стекло. Ты ведь видела витражные окна — на стекле неровности, будто волны, помнишь?
Люси кивнула.
— Стекло раскатывали в большой тонкий блин…
Тут послышался шорох шин по гравию, и мы обе выглянули в окно. К дому подъехала белая «ауди», и настроение у Люси тут же испортилось.
— Это он, — кисло произнесла девочка.
Из машины с двумя бутылками вина вылез Билл Болц.
— Люси, он тебе понравится, — увещевала я, ловко выкладывая тесто в форму. — Он просто мечтает с тобой познакомиться.
— Он твой парень.
Я вымыла руки.
— У нас всего лишь общие дела. И потом, мы вместе работаем.
— А он женат? — продолжала Люси развивать мысль, наблюдая, как Болц приближается к дверям.
— Его жена умерла в прошлом году.
— Ой, — смутилась Люси, но ненадолго. — А отчего она умерла?
Я чмокнула девочку в макушку и пошла открывать. У меня не было ни малейшего желания отвечать на вопрос Люси. Неизвестно, как бы она восприняла эту информацию, особенно в свете последних событий.
— Отошла после сегодняшнего? — спросил Билл, целуя меня.
Я заперла дверь.
— Какое там!..
— Погоди, сейчас я тебя вылечу. Пара бокалов этого живительного напитка — и все пройдет. — Билл кивнул на бутылки, точно это были трофеи удачливого охотника. — Из моих личных запасов. Тебе понравится.
Я коснулась его плеча, и он последовал за мной на кухню.
Люси пыхтела над теркой. Она снова взобралась на скамеечку для ног и специально повернулась спиной к двери. Когда мы вошли, она даже не соизволила оглянуться.
— Люси!
Натереть сыр было, конечно, важнее, чем поздороваться.
— Люси! — Я подтолкнула к ней Билла. — Это мистер Болц. Билл, это моя племянница.
Люси нехотя оставила терку в покое и посмотрела мне прямо в глаза.
— Тетя Кей, я содрала кожу на пальцах. Видишь? — И она продемонстрировала левую ручку. Костяшки слегка кровоточили.
— Ах ты, господи! Подожди, сейчас я принесу пластырь.
— Кусочек кожи попал в сыр, — продолжала Люси: было видно, что она готова разрыдаться.
— Кажется, пора вызывать «скорую», — произнес Билл. Он снял Люси со скамейки, обнял и сцепил пальцы в замок у нее под коленками, чем немало удивил девочку. Получилось живое кресло. Билл завыл, как сирена «скорой помощи», подхватил Люси и помчался к раковине. — Алло, «скорая»? У нас тут одна славная девочка ободрала костяшки. Ну-ка, а что нам ответит диспетчер? А он ответит: «Доктор Скарпетта, немедленно окажите пострадавшей первую помощь».
Люси захихикала. Она моментально забыла об ободранных пальцах и с нескрываемым обожанием смотрела на Билла, откупоривавшего бутылку.
— Пусть подышит, — объяснил он Люси свои действия. — Видишь ли, сейчас вино резковато, а через часок будет в самый раз. Со временем оно становится мягче — как и все в этой жизни.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |