— Верно.
— Если, конечно, он сам не ученый, не работает в лаборатории или в научном журнале, — заметила Эбби.
— Предположим, что преступник далек от науки, — сказала я. — Подозреваю, что он и знать не знал о возможности идентификации ДНК, пока несколько недель назад не прочитал об этом в газетах. Сомневаюсь, чтобы он понимал, в чем суть таких исследований.
— В своей статье я популярно объясню весь процесс идентификации ДНК, — размышляла вслух Эбби. — Я дам понять этому выродку, что результатов такого исследования вполне хватит для разоблачения.
— Достаточно, чтобы он понял, что мы знаем о его отклонении, — кивнул Уэсли. — Конечно, если у него действительно есть отклонение… В чем я не уверен. — Он холодно посмотрел на меня: — Кей, а что, если у него все в порядке со здоровьем?
Я терпеливо повторила свою версию:
— Мои догадки основываются на заявлении Мэтта Петерсена о том, что он чувствовал в спальне запах «оладий». То есть не оладий, конечно, а чего-то сладкого, но при этом похожего на пот.
— Запах кленового сиропа, — вспомнил Уэсли.
— Да. Если запах пота убийцы напоминает запах кленового сиропа, значит, у него какая-то патология, какое-то заболевание, связанное с обменом веществ. Например, «болезнь кленового сиропа»[19] — при ней такие же симптомы.
— А она генетическая? — снова поинтересовался Уэсли.
— В этом-то и соль, Бентон. Если у преступника именно эта болезнь, ее можно выявить, исследовав его ДНК.
— Никогда не слышала о подобном заболевании, — сказала Эбби.
— Да, это вам не грипп.
— А какие у него симптомы?
Я достала из шкафа толстый медицинский справочник, открыла его на нужной странице и положила на стол.
— Это энзимный дефект, — начала я объяснять, снова усевшись за стол. — При этом заболевании аминокислоты накапливаются в организме, преобразуясь в яд. При обычной или острой форме у больного наблюдается задержка умственного развития или смерть в младенческом возрасте, поэтому так редко встречаются взрослые люди без умственных отклонений и не прикованные к постели, страдающие этой болезнью. Однако все же такие люди есть. В легкой форме, которая, возможно, присутствует у убийцы, постнатальное развитие проходит нормально, симптомы заболевания проявляются редко. Больным назначают диету с низким содержанием белка, а также разнообразные пищевые добавки — в частности, тиамин, или витамин B1, в количестве, в десять раз превышающем дневную норму для здорового человека.
— Иными словами, — хмуро произнес Уэсли, подавшись вперед и заглядывая в книгу, — убийца, возможно, страдает легкой формой этого заболевания, ведет нормальную жизнь, умен, как сто чертей, — но воняет?
Я кивнула.
— Самый распространенный симптом этой болезни — специфический запах мочи и пота, напоминающий запах кленового сиропа — отсюда и название. Запах усиливается, если больной находится в состоянии стресса, достигает своего пика, если больной делает нечто, что его особенно возбуждает, — например, совершает убийство. Запах пропитывает всю одежду больного. Наверняка убийца очень стесняется этого изъяна и предпринимает всевозможные попытки, чтобы его скрыть.
— А сперма у таких людей тоже пахнет кленовым сиропом? — поинтересовался Уэсли.
— Не всегда.
— Значит, — произнесла Эбби, — если от него так несет, он должен принимать душ по десять раз на день. При условии, что он работает с людьми. Они ведь обязательно почувствуют вонь.
Я промолчала.
Эбби ничего не знала о «блестках», и я не собиралась ее просвещать в этом вопросе. Если у маньяка такой специфический запах тела, вполне понятно, что он постоянно моет под мышками, драит лицо и руки. Он проделывает эти процедуры по многу раз в день — все время, пока находится среди людей, которые могут заметить присущий ему запах. Наверняка он умывается на работе, в туалете, где всегда есть борное мыло.
— Но это большой риск. — Уэсли откинулся на стуле. — Сама подумай, Кей. Если запах померещился Петерсену или если он спутал его с чем-то — например, с одеколоном преступника — мы будем выглядеть полными идиотами. А наш «скунс» окончательно уверится в том, что детективы сами не знают, что делают.
— Вряд ли Петерсен ошибся, — убежденно сказала я. — Ведь запах был настолько странный и сильный, что даже убитый горем, повергнутый в отчаяние человек почувствовал его и запомнил. Что-то я не знаю, какая фирма выпускает одеколон с запахом пота и кленового сиропа. Думаю, что убийца взмок, как мышь, и что он выбрался из спальни буквально за несколько минут до прихода Петерсена.
— Болезнь вызывает задержку умственного развития… — бормотала Эбби, листая справочник.
— Если ее не начать лечить с самого рождения, — повторила я.
— Да, этого отморозка не назовешь умственно отсталым. — Эбби взглянула на меня зло и решительно.
— Конечно, у него с головой все в порядке, — согласился Уэсли. — Психопаты — не дураки. Но нам нужно заставить убийцу думать, что мы-то как раз считаем его кретином. Ударить по больному месту — по его гордости, будь она неладна. Преступник, конечно, гордится тем, что коэффициент интеллекта у него не ниже, чем у остальных.
— Эта болезнь делает человека чрезвычайно мнительным. Обычно человек знает, что болен. Возможно, заболевание наследственное. Больной становится гиперчувствительным, причем не только комплексует по поводу своего запаха, но и боится, как бы его не сочли умственно отсталым — ведь болезнь ассоциируется именно с задержкой умственного развития.
Эбби что-то писала в своем блокноте. Уэсли мрачно и напряженно смотрел на стену.
Наконец он выдал:
— Я даже не знаю, Кей. А вдруг у маньяка нет никакого нарушения обмена веществ? — Уэсли покачал головой. — Да он вмиг нас раскусит, и тогда следствие затормозится.
— Следствию, Бентон, уже некуда пятиться — оно и так в тупике. А упоминать название болезни в статье совсем не обязательно. — Я повернулась к Эбби: — Мы просто напишем, что у преступника нарушен обмен веществ. С обменом веществ связаны разные заболевания. Преступник забеспокоится. Не исключено, что он и не подозревает о том, что болен. Может, он думает, что совершенно здоров. Он не знает наверняка — ведь у него раньше не брали пот на анализ, его не изучала целая команда генетиков. Даже если преступник — сам врач, он вряд ли учитывает вероятность того, что с рождения болен редкой болезнью, что она притаилась в организме и может в любой момент показать, на что способна, — точно бомба. Мы должны сделать так, чтобы убийца потерял покой. Пусть болезнь станет его навязчивой идеей. Пусть он думает, что болен смертельно. Возможно, эта мысль заставит его обратиться к врачу. Не исключено, что он рванет в ближайшую библиотеку, чтобы почитать медицинскую литературу. А полиция должна отслеживать, кто это ни с того ни с сего бросился сдавать анализы или шарить по медицинским справочникам. Если компьютер взломал убийца, он, вероятно, сделает это еще раз. Мой внутренний голос подсказывает, что в любом случае что-нибудь да произойдет. Мы выкурим его из норы.
Еще час мы все втроем обсуждали, какую лексику Эбби следует употреблять в статье.
— Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы в статье появилась профессиональная лексика, — настаивала журналистка. — Если станет понятно, что материалы поступили от судмедэксперта, преступник заподозрит подвох — ведь раньше вы отказывались давать интервью. И потом, вам ведь запрещено предоставлять информацию кому бы то ни было. Должно создаваться впечатление, что статью удалось написать благодаря утечкам информации.
— Что ж, — сухо произнесла я, — думаю, тут вы можете козырнуть своим «медицинским источником».
Эбби набросала черновик и прочитала его вслух. Он не производил никакого впечатления — слишком уж все было туманно, расплывчато: подозревают то-то, предполагают это.
Ох, если бы у нас был образец крови преступника! Об энзимном дефекте, если он, конечно, присутствовал, говорило бы состояние лейкоцитов, белых кровяных телец. Если бы у нас было хоть что-нибудь!
Зазвонил телефон, прервав наш разговор. Это оказалась Роза. Она сообщила, что «пришел сержант Марино» и что у него «срочное дело».
Я встретила сержанта в коридоре. В руках доблестный Марино держал пакет — уже знакомый мне серый пластиковый пакет для хранения тканей и одежды, имеющих отношение к делам об убийствах.
— Вы не поверите! — Марино ухмылялся, лицо его так и сияло. — Вы знаете Мэгпая?
Я, ничего не понимая, смотрела на раздутый пакет. От взгляда Марино не укрылось мое замешательство.
— Да Мэгпая же! Вечно таскается по городу со своей тележкой — небось спер у какого-нибудь бакалейщика. Мэгпай собирает всякий хлам, роется в мусоре, шарит по свалкам.
— Это бомж, что ли? — Я никак не могла взять в толк, о чем толкует Марино.
— Ну да. Главный бомжара Ричмонда. Так вот, в субботу или в воскресенье он копался в мусорном баке возле дома Хенны Ярборо. И угадайте, что он там нашел? Отличный темно-синий комбинезон. Так-то, доктор Скарпетта. Мэгпай костюмчиком заинтересовался, потому что тот был весь в кровище. А Мэгпай — мой осведомитель. Он, не будь дурак, комбинезончик прихватил, положил в пакет и несколько дней возил эту дрянь с собой, меня искал. Наконец нашел, облегчил мне бумажник, как обычно, на десять баксов, и помахал мне ручкой.
Марино начал развязывать пакет.
— Вот, нюхните-ка.
У меня закружилась голова — настолько силен был запах. Пахло не просто сопревшей окровавленной тканью, но и тяжелым, тошнотворным, приторным, как кленовый сироп, потом. По спине побежали мурашки.
— Каково? — спросил довольный Марино. — Прежде чем показать это вам, я заскочил к Петерсену. Ему тоже дал понюхать.
— Этот запах он почувствовал тогда в спальне?
— Да, черт меня подери! — воскликнул сержант, наставив на меня указательный палец, и подмигнул.
Мы с Вандером два часа исследовали синий комбинезон. Бетти потребовалось некоторое время, чтобы сделать анализ запекшейся крови, но мы не сомневались, что комбинезон был на убийце — под лучом лазера ткань сверкала, как слюда.
Мы предполагали, что убийца, ударив Хенну ножом, выпачкался в ее крови и вытер руки о штаны. Манжеты также были заскорузлыми от запекшейся крови. Весьма вероятно, убийца всегда надевал комбинезон поверх обычного костюма, когда шел «на дело». Не исключено, что потом он выбрасывал «рабочую одежду» в мусорный бак. Но я в этом сомневалась. Он выбросил комбинезон, потому что он был насквозь пропитан кровью.
Я готова была голову дать на отсечение, что преступник достаточно умен и знает, что кровь с ткани до конца не отстирывается. Он не имел ни малейшего желания хранить в шкафу такой компромат. Но он не хотел, чтобы комбинезон можно было отследить, поэтому оторвал ярлык.
Ткань оказалась хлопчатобумажной с примесью синтетики, темно-синей, размер комбинезона — примерно пятьдесят шестой. Мне вспомнились темно-синие волокна, найденные на подоконнике в спальне Лори Петерсен и на ее теле. На теле Хенны также было обнаружено несколько таких волокон.
Мы ничего не сказали Марино о том, чем занимались. Он, наверное, сейчас катался по городу в патрульной машине, а может, расслаблялся дома перед телевизором, потягивая пиво, и не подозревал о наших планах. Когда газета выйдет, Марино решит, что все по закону, что просочившаяся информация касается найденного им комбинезона и недавно присланных мне отчетов по ДНК. Мы хотели, чтобы абсолютно все считали статью в газете санкционированной.
Может, она такой и была. Другие объяснения, откуда у преступника столь странный запах пота, мне в голову не приходили — разве что Петерсену причудился запах, а комбинезон чисто случайно оказался в мусорном баке прямо на бутылке кленового сиропа «Миссис Баттерворт».
— Великолепно, — произнес Уэсли. — Вот не думал, что мы распутаем это дело. Наш «скунс» все продумал, наверное, даже выяснил, где стоит мусорный бак, перед тем как лезть в окно. Считает себя неуловимым.
Я украдкой взглянула на Эбби. Она держалась молодцом.
— Для начала достаточно, — произнес Уэсли.
Я будто уже видела заголовок: «Новые доказательства и ДНК: серийный убийца, возможно, страдает нарушением обмена веществ».
Если у маньяка действительно болезнь, которую мы вычислили, статья на первой полосе повергнет его в шок.
— Ваша цель — побудить его снова влезть в компьютер главного офиса медэкспертизы, ведь так? — сказала Эбби. — Значит, нужно упомянуть о компьютере. Ну, чтобы натолкнуть преступника на эту мысль.
— Хорошо, — произнесла я, немного поразмыслив. — Мы можем написать, что недавно было совершено вторжение в базу данных, что кто-то искал информацию о специфическом запахе, зафиксированном на одном из мест преступления и ассоциирующемся с найденным вещественным доказательством. Следствие ухватилось за эту улику — эксперты полагают, что у преступника редкое нарушение обмена веществ, симптомом которого и является упомянутый запах. Однако достоверные источники отказались сообщить название этого синдрома или заболевания. Они также ничего не сообщили о том, подтвердили ли наличие этого заболевания проведенные исследования ДНК убийцы.
— Отлично! Пусть лишний раз покроется холодным потом! — съязвил Уэсли. — Пусть помучается, прикидывая, нашли мы комбинезон или нет. В подробности вдаваться не надо. Можно просто написать, что полиция отказывается сообщать, какой конкретно найден вещдок.
Эбби что-то строчила в блокноте.
— Кстати, о вашем «медицинском источнике», — произнесла я. — Неплохо было бы поместить несколько прямых цитат.
Эбби подняла глаза:
— Например?
Я бросила взгляд на Уэсли и ответила:
— Пусть, как мы и договаривались, «медицинский источник» отказывается назвать заболевание преступника, связанное с обменом веществ. Но пусть он заявит, что данное отклонение может вызвать ухудшение интеллекта, а в острых случаях — задержку умственного развития. Добавьте также… ммм… следующее, — я размышляла вслух, — специалист по генетическим отклонениям утверждает, что определенные типы нарушения обмена веществ вызывают умственную деградацию. Хотя полиция считает, что у серийного убийцы таковая не наблюдается, есть доказательства, позволяющие предположить, что у преступника может быть дефицит интеллекта, который проявляется в расстройствах нервной системы и периодических провалах в памяти.
— То-то «скунс» взбеленится, когда поймет, что мы считаем его кретином! — вмешался Уэсли.
— Но ни в коем случае не ставьте под вопрос умственные способности маньяка — это принципиально, — продолжала я. — Иначе в суде это может сыграть убийце на руку.
— Я просто сошлюсь на слова авторитетного источника, — сказала Эбби. — Пусть источник и несет ответственность за разницу между умственной отсталостью и душевной болезнью.
Журналистка уже исписала полдюжины страниц. Продолжая строчить, она спросила:
— А как насчет запаха? Нужно сообщать, на что он похож?
— Да, — подумав, ответила я. — Ведь преступник живет среди людей. Коллеги, по крайней мере, у него есть. Может, кто-нибудь из них заявит в полицию.
— Одно ясно как день, — подытожил Уэсли, — статья выбьет нашего «скунса» из колеи. У него точно паранойя разовьется.
— Если, конечно, у него действительно такой специфический запах тела, — заметила Эбби.
— А откуда он знает, что у него есть этот запах? — спросила я.
Эбби и Уэсли растерялись.
— Вы когда-нибудь слышали выражение «лиса не чует, что сама воняет»? — поинтересовалась я.
— Вы хотите сказать, убийца и не подозревает, как от него разит? — опешила журналистка.
— Вот пусть он и поломает над этим голову, — ответила я.
Эбби кивнула и снова склонилась над блокнотом.
Уэсли откинулся на спинку стула.
— Кей, а что ты еще знаешь о «болезни кленового сиропа»? Может, нам нужно пройтись по аптекам, понаблюдать, кто пачками покупает витамины или другие лекарства по рецепту?
— Пожалуй, следует проверить, кто регулярно и в больших количествах покупает витамин B1, — ответила я. — Убийца также может покупать специальную пищевую добавку — ее выпускают в виде порошка. Думаю, она продается без рецепта. Возможно, маньяк сидит на особой диете: например, ограничивает употребление белков. Но, мне кажется, он слишком осторожен, чтобы оставлять такие улики. И потом, раз болезнь у него не в тяжелой форме, зачем ему придерживаться строгой диеты? Подозреваю, что он ведет абсолютно нормальную жизнь и ни в чем себе не отказывает. Возможно, преступника волнует только странный запах тела, который усиливается, когда он волнуется или возбуждается.
— Возбуждается эмоционально?
— Физически. «Болезнь кленового сиропа в моче» обычно обостряется при физическом возбуждении, например, если у человека респираторное инфекционное заболевание, скажем, грипп. Тут чистая физиология. Возможно, убийца недосыпает — ведь ему, бедняге, приходится выслеживать жертвы, забираться в дома и все такое прочее. Эмоциональное и физическое возбуждение взаимосвязаны — они дополняют друг друга. Чем больше эмоциональное возбуждение, тем больше физическое, и наоборот.
— И что потом?
Я посмотрела на Уэсли спокойным взглядом.
— А что происходит, когда болезнь обостряется? — снова спросил он.
— Это зависит от того, приобретает ли болезнь острую форму.
— Предположим, приобретает.
— Тогда у больного возникают настоящие проблемы.
— Какие?
— В организме накапливаются аминокислоты. Человек может стать апатичным, раздражительным, атаксичным. Симптомы напоминают тяжелую форму гипергликемии. Нередко требуется госпитализация.
— Ты можешь выражаться по-человечески? Что значит «атаксичный»?
— Нетвердо стоящий на ногах. Человек двигается по синусоиде, как пьяный. Он уже не может перелезать через изгороди и забираться в окна. Если болезнь переходит в острую форму, если уровень стресса растет, если человека не лечить, ситуация может выйти из-под контроля.
— Выйти из-под контроля? Мы, значит, должны довести маньяка до ручки, чтобы болезнь выдала его?
— Пожалуй, так.
— Хорошо. А дальше-то что? — поколебавшись, спросил Уэсли.
— А дальше — острая форма гипергликемии и усиление нервозности. Больной перестает себя контролировать, у него случаются помрачения сознания, он перевозбужден. У него замедленная реакция и частые смены настроения.
Хватит, решила я.
Но Уэсли так не считал. Он, весь подавшись вперед, продолжал испытующе смотреть на меня.
— Ты ведь не сегодня поняла, что у маньяка «болезнь кленового сиропа», верно, Кей? — Вопрос Уэсли требовал положительного ответа.
— Я это подозревала.
— И ты молчала?
— Я не была в этом уверена и не видела смысла говорить об этом вплоть до сегодняшнего дня.
— Хорошо, допустим. Итак, ты хочешь выкурить «скунса» из норы, довести его до паранойи. Предположим, у нас это получится. А дальше что? Какова самая мрачная картина событий?
— Больной может потерять сознание, у него могут начаться судороги. Если его не госпитализировать и не начать лечить, откажут внутренние органы.
Уэсли изумленно уставился на меня — до него дошло.
— Черт возьми, да ты решила угробить этого сукиного сына!
Эбби перестала писать и подняла на меня удивленные глаза.
— Это всего лишь предположения, — как ни в чем не бывало произнесла я. — Если маньяк и болен, то в легкой форме. Он всю жизнь живет с этим. Вряд ли он умрет от своего недуга.
Уэсли продолжал ошарашенно смотреть на меня. Было очевидно, что он мне не поверил.
Всю ночь я не спала. Мозг не переключался на отдых, и сознание, как птица, пойманная в силок, металось между картинами реальности и бредом. Мне привиделось, что я кого-то застрелила, а Билл в качестве медэксперта и в сопровождении какой-то красотки прибыл на место преступления почему-то с моей черной сумкой…
Широко открытыми глазами я смотрела в темноту, и сердце словно сжимала ледяная рука. Я встала задолго до того, как зазвонил будильник, и, как в тумане, мрачная, подавленная, поехала на работу.
Никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой и измученной. На работе я отвечала на приветствия коллег сквозь зубы, и сотрудники провожали меня испуганными недоумевающими взглядами.
Все утро я пыталась позвонить Биллу, но всякий раз отдергивала руку от телефона. После обеда бастион моей гордости пал, и я все-таки набрала его рабочий номер. Секретарша радостно сообщила, что «мистер Болц» в отпуске и до первого июля не появится.
Я не оставила сообщения. Отпуск был незапланированный, это я точно знала. Я прекрасно понимала, почему Билл не сообщил мне об отъезде. Раньше… О, раньше он бы обязательно сказал. Но те времена прошли. Теперь не будет ни оправданий, ни сомнительных извинений, ни неприкрытой лжи. Билл порвал со мной навсегда, потому что не смог сознаться в собственных грехах.
После обеденного перерыва я отправилась в отдел серологии и сильно удивились, застав там Бетти и Винго. Они сидели спинами к двери, щека к щеке, и рассматривали пластиковый пакетик с чем-то белым.
— Привет, — сказала я, входя в лабораторию.
Винго тут же сунул пакетик Бетти в карман халата, точно деньги прятал.
— Ты закончил работу в анатомичке? — спросила я, притворившись слишком поглощенной своими мыслями, чтобы еще отслеживать его подозрительные действия.
— Да, конечно, доктор Скарпетта, — поспешно отвечал Винго уже в дверях. — Макфи, парня, которого застрелили вчера вечером, я обработал. А жертв пожара из Албемарля привезут после четырех.
— Отлично. Мы продержим их до утра.
— Как скажете, — донеслось уже из коридора.
На столе лежал синий комбинезон — именно из-за него я и пришла к Бетти. Комбинезон был тщательно расправлен, застегнут на молнию до самого верха и вовсе не выглядел как вещдок. Он мог принадлежать кому угодно. В комбинезоне было несколько карманов — к сожалению, совершенно пустых. В брючинах зияли дыры — Бетти вырезала куски ткани с запекшейся кровью, чтобы отправить их на анализ.
— Удалось определить группу крови? — спросила я, стараясь не смотреть на пластиковый пакетик, торчавший из ее кармана.
— Я над этим работаю. — Бетти повела меня в свой кабинет.
На столе у нее лежал блокнот с логотипом нашей организации, исписанный вдоль и поперек — непосвященному вся эта цифирь показалась бы китайской грамотой.
— У Хенны Ярборо была третья группа крови, — начала Бетти. — Нам повезло — это редкая группа. В Вирджинии она только у двенадцати процентов населения. Подсистемы, к сожалению, вполне обычные, такие же, как у восьмидесяти девяти с лишним процентов населения Вирджинии.
— А насколько часто встречается такое сочетание? — Пакет в кармане Бетти начинал меня раздражать.
Бетти застучала по клавишам калькулятора, умножая проценты и деля полученные цифры на количество подсистем.
— Приблизительно семнадцать процентов. У семнадцати человек из ста могут быть такие же характеристики.
— Да, не слишком редкое сочетание, — пробормотала я.
— Таких людей полно.
— Удалось что-нибудь выяснить в отношении пятен на комбинезоне?
— Нам повезло. Комбинезон несколько подсох к тому времени, как его нашел бродяга. Он в отличном состоянии, прямо на удивление. Мне удалось выявить почти все подсистемы. Они совпадают с составом крови Хенны Ярборо. Тест на ДНК окончательно прояснит ситуацию, но он будет готов только через месяц, а то и два.
— Нам нужно приобрести оборудование для лаборатории, — безразлично заметила я.
Бетти посмотрела на меня долгим взглядом, и глаза ее потеплели.
— Кей, ты чего злишься?
— А что, заметно?
— Мне — да.
Я промолчала.
— Нельзя так распускаться. Я тут тридцать лет работаю, мне уже все по барабану.
— Что здесь делал Винго? — не удержалась я.
Бетти не ожидала такого выпада.
— Да он… да так… — замялась она.
Я, не отрываясь, смотрела на ее карман.
Бетти неестественно засмеялась и прикрыла карман ладонью:
— А, это… Винго просил меня кое-что выяснить. По его личному делу.
Ясно было, что больше Бетти ничего не скажет. Может, у Винго свои проблемы. Может, он анонимно сдал анализ на ВИЧ. Господи, хоть бы у него не было СПИДа!
Я собралась с мыслями и спросила:
— Что по волокнам?
Бетти должна была сравнить волокна от комбинезона с волокнами, найденными в спальне Лори Петерсен и на теле Хенны Ярборо.
— Волокна, которые нашли на подоконнике в доме Лори Петерсен, могут быть от этого комбинезона, — ответила Бетти. — С тем же успехом они могут быть от любого другого куска темно-синей саржи.
В суде, мрачно подумала я, от такого сравнения толку не будет. Саржа — весьма распространенный материал. Из нее чего только не шьют — и рабочую одежду, и униформу, в том числе для санитаров и полицейских.
Меня ждало еще одно разочарование. Бетти со всей уверенностью заявила, что волокна, которые я нашла на теле Хенны Ярборо, не имели отношения к комбинезону.
— Это хлопок. Волокна могли остаться от собственной одежды Хенны, которая была на ней днем, или от банного полотенца. Теперь уже не выяснить. На кожу какие только ворсинки не цепляются! А волокон с комбинезона вообще не могло быть.
— Почему?
— Потому что саржа — очень гладкая ткань. Она не «ползет» и не пушится, если ее не подвергать грубому механическому воздействию.
— Например, не цепляться за край кирпичной стены или за шершавый деревянный подоконник, как в случае Лори Петерсен.
— Пожалуй. Волокна, которые были найдены в ее спальне, могут быть с комбинезона. Даже с этого комбинезона. Но вряд ли нам когда-либо удастся узнать наверняка.
Я вернулась в свой кабинет, села за стол, разложила перед собой материалы по убийствам пяти женщин и задумалась.
Я старалась понять, что я упустила. В который раз я искала связь.
Что общего было у этих пяти женщин? Почему выбор маньяка пал именно на них? Как он вступил с ними в контакт?
Должна же быть какая-то зацепка. В душе я не верила, что выбор оказался случайным, что маньяк просто пошел по пути наименьшего сопротивления. Я не сомневалась, что он выбирал женщин, руководствуясь определенными критериями. Он намечал и выслеживал жертву.
Место жительства, работа, внешность. Как, как же привести все к общему знаменателю? Все мои предположения разбивались вдребезги — у меня из головы не выходила Сесиль Тайлер.
Сесиль была афроамериканка. Остальные четыре женщины — белые. Этот факт смущал меня с самого начала. Неужели убийца ошибся? Может быть, он даже не понял, что Сесиль — темнокожая? Может быть, он охотился за другой женщиной? Например, за Бобби?
Я листала дела, вновь и вновь перечитывала отчет о вскрытии, изучала описания вещдоков, опросные листы и медицинскую карту из больницы Святого Луки пятилетней давности — у Сесиль тогда была внематочная беременность. Наконец я добралась до отчета полиции. В нем фигурировала только одна родственница — сестра, жившая в штате Орегон, в Мадрасе. От нее Марино узнал о детстве и юности Сесиль, а также о ее неудачном браке с зубным врачом — тот обитал в Тайдуотере.
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |