Третий секретарь насторожился.
– А с чего это ты вдруг лично выехал к народу? Тебя из кабинета палкой не выгонишь! И почему вдруг именно в Гниловскую?
Бузякин зыркнул открытым и преданным взглядом.
– Не скрою, Архип Кузьмич, в Нижне-Гниловскую поехал потому, что там партячейку создавали вы, Архип Кузьмич!
«Вот сучий потрох, – подумал Терехов. – Без мыла в жопу лезет! Но с чего вдруг он решил копаться в моем прошлом? Из подхалимажа? Или… Да нет…»
Бузякин будто прочитал мысли секретаря.
– Я совершенно случайно узнал, что вы, Архип Кузьмич, там начинали свою, так сказать, партийную карьеру. Поговорил с тружениками, вспомнил революционное время… И знаете, что оказалось, Архип Кузьмич?
– Что?
– Народ вас помнит! Когда я назвал вашу фамилию и имя, рассказал, как вы в перестрелке ликвидировали осиное гнездо белых, народ одобрительно загудел. А в перерыве к стенду с вашей фотографией и ваших соратников протолкнуться нельзя было…
Терехов встал, неспешно вдоль огромного стола под картой области и портретом Верховного Жреца Никиты Сергеевича Хрущева прошелся вначале в одну сторону, потом – в другую. Колени болели.
«Хрен тут правду от вымысла отличишь, – размышлял он. – Может, и правда – народ меня помнит. Соседи, друзья родителей, мои сверстники… А может, это он лакирует, приукрашивает… Ну, Бузякин… Хитер, стерва, ох хитер!»
– …а на следующий день дочь одного революционного казачка, вашего соратника, принесла письмо, – продолжил Бузякин и, вынув из своего портфеля листок, положил на стол. – Вот, пожалуйста, прочтите, Архип Кузьмич. Вы наверняка этого казака знаете…
Терехов схватил тетрадный лист, с трудом разбирая слова, быстро прочел и перевел дух.
– Грамотно пишет, а почерк корявый. Значит, училась в молодости, а потом пошла на тяжелую работу. Вот она, настоящая труженица! Таким мы обязаны верить!
Он перечитал письмо еще раз, уже обстоятельно, потом с облегчением откинулся на спинку кресла и негромко произнес:
– Степана Дорохова помню, он действительно нам беляков выдал. Сына его, честно сказать, подзабыл. Но был у него сын, был. И действительно в город уехал. Возможно, и там с белобандитами боролся, погиб героически… Время такое было, лихое! А как сложилась жизнь этого Степана Дорохова?
– К сожалению, подробности его житья-бытья мне не известны. Но, если вы хотите, я подниму архивы, родню опросим, соседей, выясним все, до мелочей!
– Вот этого не надо делать! – резко прервал Архип Кузьмич. – Партийный работник должен быть скромным! А секретарь обкома – скромным вдвойне, даже втройне! А ты хочешь вокруг меня целую бурю поднять! Не надо ничего, дальше я сам разберусь!
– Есть! – в очередной раз вытянулся Бузякин. – Дочка этого Дорохова еще кое-что передала…
Он снова полез в свой портфель и положил на стол потертый на сгибах добела офицерский планшет.
– Там бумаги какие-то. Я проглядел мельком – похоже, тот белогвардеец сочинительством баловался. Там, вроде, роман приключенческий…
– Разберусь! – надменно сказал Терехов. Шустрый подчиненный стал его раздражать.
– А как у тебя идет борьба с валютчиками? – неожиданно спросил третий секретарь. – В Нижне-Гниловской ты этот вопрос поднимал?
Бузякин растерялся.
– Так откуда там валютчики, Архип Кузьмич? Там не то что долларов, там рубли редко видят…
– Что-о-о-о?!
По разъяренному виду начальника Бузякин понял, что сморозил глупость. Да еще какую! Идеологическую глупость! Он помертвел.
– То есть я не то имел в виду… Совсем не то! – начал горячо оправдываться заведующий отделом. – Конечно, у жителей есть советские рубли, ведь им регулярно выплачивают заработную плату… Просто, там натуральное хозяйство и в деньгах нет надобности…
– Ты не финансист, деньги не твоя епархия! Ты идеолог! И должен пробуждать в народе ненависть к валютчикам – классовым врагам советского труженика!
– Есть, Архип Кузьмич! Буду пробуждать!
– Тогда чего ты здесь торчишь? Иди, работай!
Бузякин перевел дух: гроза миновала.
– До свидания, Архип Кузьмич!
Едва приоткрыв дверь, Бузякин в узкую щель ужом выскользнул в приемную. Этим он продемонстрировал партийную скромность и уважение к старшим. Потом проявил демократизм и благодарность, поблагодарив референта – немолодую и некрасивую Антонину Ивановну. Прошел в туалет, поставил портфель на подоконник, подошел к раковине, включил воду. Это был обкомовский туалет, выложенный чешской плиткой, с чешской же сантехникой, с дефицитной туалетной бумагой в чистых кабинках, душистым зеленым мылом в мыльнице и бесперебойно идущей горячей водой. Тщательно вымыв мылом голову, он высушил ее под электрической сушкой, которая здесь тоже была. Бриолин отмылся плохо, но это не важно – главное, демонстрация покорности и безоговорочного выполнения указаний старшего руководителя. Таким образом, Бузякин продемонстрировал партийную дисциплинированность, о чем эта старая обезьяна Терехов обязательно узнает уже сегодня.
Потом, расправив плечи и выпрямив спину, Бузякин заглянул в кабинеты своего отдела. И его заместитель, и инструкторы при появлении заведующего вскакивали, как солдаты навстречу вошедшему в казарму генералу. Но активная демонстрация уважения не помогла: все они получили хорошую взбучку за нерадивость, неисполнительность и отсутствие других качеств, необходимых настоящему партийному работнику. В качестве образца для подражания Петр Васильевич ненавязчиво привел самого себя, немедленно выполнившего мудрое и своевременное распоряжение товарища Терехова о приведении прически в надлежащий вид. Эту же историю он рассказал нескольким коллегам своего уровня и даже персональному водителю, который вез его после работы домой – в новый дом улучшенной планировки в самом центре города. Словом, Петр Васильевич Бузякин вел себя безукоризненно с точки зрения партийной этики.
И только зайдя в прихожую своей трехкомнатной квартиры и привычно целуя вышедшую навстречу жену, он дал волю чувствам.
– Представляешь, Валюша, что этот старый козел опять вытворил…
– Пойдем, пойдем, за обедом расскажешь, я тебе борщ с грибами сварила, – успокаивающе сказала симпатичная блондинка в стеганом польском халате и погладила его по плечу. Кто такой зловредный «старый козел», она не уточняла – это и так было ясно.
И только когда муж съел полную тарелку борща, свежие, с пылу с жару, котлеты с пюре и принялся пить чай, боевая подруга задала вопрос, который в последнее время повторялся почти ежедневно:
– Так что там этот старый пес? На пенсию не собирается?
– Какой там! – супруг пренебрежительно скривился. – Зубами, когтями за свое место держится! А меня гнобит изо всех сил! Вот, заставил голову вымыть – хорошим волосам завидует! У самого вечно – то выпадают, то перхоть на пиджаке…
– Ты бы как-то с ним по-хорошему, Петенька… Пока за ним сила, ты на рожон не лезь…
– Да я и не лезу! Наоборот, леща кидаю: вы такой умный, да вы сякой прозорливый… Я же специально в Нижне-Гниловскую ездил, чтобы его задобрить… Рассказал, что его все помнят и любят, так он на меня цыкнул: не лезь в мои дела, сам разберусь!
Глава семьи допил чай, со стуком поставил чашку на стол, будто печать оттиснул на клеенке.
– А между нами, никто его не хвалил! Если и помнили – нос воротили, а один старичок пьяненький прямо сказал: мародер он был и таких же мародеров в ревком к себе взял. Мол, пьянь и натуральные разбойники, их станичники больше, чем белогвардейцев, боялись!
– Может, он потому на тебя и цыкнул? – Валентина была домохозяйкой, но в свое время окончила с отличием экономический институт и суть проблемы хватала на лету. – Если в биографии темные пятна, он и боится лишнего внимания!
Бузякин задумался.
– А что, вполне может быть! Какая-то женщина представилась дочерью его соратника, а передала рукопись странную – про чертовщину всякую… Вместо революционных-то документов – перстень какой-то дьявольский! А когда я предложил архивы проверить и соседей опросить – тут-то он и окрысился!
– Да-а, дело явно нечистое, – задумчиво протянула Валентина.
Петр Васильевич скорбно кивнул.
– Чистое или нечистое, а лезть туда мне уже нельзя.
– Да-а…
Вдруг лицо жены оживилось.
– А ты и не лезь, Петенька! Наоборот – организуй статью в газете про героическую молодость Архипа Кузьмича, про его соратников, про эту замечательную женщину… Какие они все честные, хорошие и правильные! Против этого старый мудак возражать не будет, наоборот – возрадуется!
– Зачем это? – удивился Петр Васильевич.
– А чтобы внимание привлечь! Пусть общественность почитает – и первый секретарь, и начальники разные, и станичники… Авось кто-то опровержение напишет, начнут проверять, темная правда и выплывет, тогда все узнают, что это за тип! Скандал поднимется, его быстренько на пенсию и спровадят, а ты в стороне – реальный кандидат!
Заведующий отделом задумался.
– Мысль, конечно, хорошая. Только… А если не напишут?
Валентина изящным жестом поправила прическу и засмеялась.
– А мы что, писать не умеем? Ты продиктуешь, а я напечатаю на старой машинке, и разошлем сигнал во все инстанции! Пусть проверяют – обязательно что-нибудь раскопают…
Хмурое лицо Бузякина разгладилось.
– А ты у меня молодец, Валюша! Завтра дам редактору установку: осветить создание ревкома в Нижне-Гниловской и прославить причастных к этому героев. Уж он-то расстарается, такого понапишет, чего и не было!
К Петру Васильевичу вернулось хорошее настроение.
– Только надо…
– Обязательно! И еще…
Допоздна в окнах квартиры Бузякиных горел свет: в штабе по отправке «старого козла» Терехова на пенсию шло совещание.
* * *
А в соседнем крыле, в секретарском секторе, в четырехкомнатной квартире секретаря по идеологии товарища Терехова совещались на прямо противоположную тему.
Архип Кузьмич приехал поздно, около девяти. Прислуга Тася, выполнявшая по дому обязанности повара, горничной, уборщицы, помогла хозяину снять туфли (из-за радикулита тому тяжело было наклоняться), приняла пиджак и галстук.
– Проходите, Архип Кузьмич, я сейчас накрою…
– И водки принеси.
С туфлями и пиджаком в прихожей осталась и барственная осанка большого начальника, так что в гостиную вошел полноватый пожилой мужчина с простецким нездоровым лицом. Жена сидела у телевизора. За последние несколько лет она еще больше располнела и стала совсем неповоротливой.
– Ну, что слышно, Архип? Валерий Иванович ничего не говорил?
Годы, конечно, не делают женщину привлекательней. Впрочем, красотой Екатерина Александровна не отличалась и раньше: маленькие, близко посаженные глаза, носик «уточкой», остренький подбородок… Но, как говорится: «Бачили очи, чо куповали». Когда Архип Кузьмич на ней женился, он все это видел и знал, что она старше на пять лет. Знал он также, что она вылитая копия своего отца, который уже тогда занимал руководящую должность во властных структурах. И хотя тогда понятия «социальный лифт» еще не существовало, рядовой инструктор райисполкома Терехов поступил дальновидно и сделал правильный выбор. Сначала он стеснялся, представляя друзьям молодую жену, потом привык. К тому же, когда он пошел вверх по служебной лестнице, Екатерина Александровна сразу похорошела: ей говорили комплименты, целовали ручки, дарили цветы… Вдобавок супруга оказалась неглупой, терпимой и преданной. Вот и сейчас беспокоится, смотрит с тревогой.
– Ничего. Сегодня Первый делегацию из Праги принимал на Голубом озере. А меня не позвал. Сиделсидел, ждал, что вот-вот позвонит – не дождался! – с горечью сказал он. – А там и из ЦК два инструктора были, и из Министерства культуры… Полезно было бы и мне среди них потереться…
– Может, забыл, может, просто так сложилось, – принялась успокаивать Екатерина Александровна. – Думаю, с предстоящей отставкой это никак не связано…
– Может, нет, а может – да…
Тася принесла поднос, ловко расставила на скатерти тарелку с жареным цыпленком, помидоры, черный хлеб, запотевший графинчик с водкой на лимонных корочках.
Терехов вздохнул, сел за стол, молча налил рюмку, поднял, как бы приветствуя сидящую напротив жену.
– Твое здоровье!
Водка приятно пробежала по жилам. Архип Кузьмич закусил, снова налил и опять выпил.
«Ну почему такая несправедливость? – подумал он. – Этот выскочка Бузякин и молод, и здоров, и жена у него красивая, и того гляди – на мое место сядет! Все одному! Как бы с ним местами поменяться? Эх, если бы мне тот перстень!»
Последнюю фразу он произнес вслух.
– Какой перстень? – переспросила Екатерина Александровна.
– Да я пока сидел, ждал, рукопись одну любопытную прочитал, – слегка смутившись, пояснил супруг. – Фантастика, на современный лад написанная – вроде как реальные записки, дневники и тому подобное… Там про перстень, который помогает владельцу, желания исполняет и все такое…
– А откуда ж он взялся, такой перстень? – заинтересовалась супруга.
Секретарь обкома по идеологии махнул рукой.
– Вроде от нечистого. Вроде его Иуда носил…
– Вот те на! – изумилась Екатерина Александровна. – Неужели ты бы стал таким пользоваться?
Архип Кузьмич выпил еще рюмку. Водка сделала свое дело – он обрел смелость и независимость в суждениях.
– Представь себе, стал бы! – с вызовом сказал он. – Стал бы! Я не для того всю жизнь горбатился на партийной работе, чтобы меня пинком под зад вышибли.
– Но если это от нечистого, да от Иуды…
– Какая разница! – главный идеолог области снова махнул рукой. – Мы и за богоискательство стольких из партии поисключали да с работы повыгоняли… Так что мне хоть за того, хоть за этого – разницы нет! Главное – уходить нельзя! Я сейчас всю область за горло вот так держу!
Он поднял руку и медленно сжал пальцы, как будто действительно кого-то душил.
– Я им говорю, как дышать, как думать, что делать… И все меня слушают! А если на пенсию отправят – что тогда? Ну, дадут завалящую должность – заведовать баней или складом… Ни машины, ни продуктового пайка, ни уважения… Никому не нужен… Это разве порядок? Это справедливо? Мне остаться надо, а чистый или нечистый поможет – мне все равно!
– Странно, Архипушка… – Екатерина Александровна зажала ворот халата, как будто ей стало холодно. – Если вы за веру в Бога караете, то как можно на поклон в дьяволу идти?
– Да очень просто! – Архип Кузьмич ударил кулаком по столу, так что зазвенела посуда. Выбежавшая Тася поспешно убрала тарелки.
– Я ни к кому на поклон не иду! А он ко мне уже приходил…
– Кто, Архипушка?! – глаза жены округлились.
– Дьявол этот! Еще тогда, в восемнадцатом, когда мы белогвардейскую контру кончали… А он свою рожу в проруби показал! То ли пугал, то ли одобрял…
– И что?! – Екатерина Александровна наклонилась вперед и с тревогой смотрела на мужа. А Тася стояла в дверях и незаметно крестилась.
– Чего, чего… Пальнул в него из «маузера», он и пропал!
– Успокойся, Архипушка! – жена тяжело поднялась, подошла, обняла опьяневшего супруга, прижала голову к своему объемистому животу. – Никаких волшебных перстней нет, ты же знаешь… Если бы папа был жив, он бы заступился. Но Валерий Иванович к тебе хорошо относится, помнит, что ты ему помогал на первое место продвинуться… Он поможет!
– Эх, Катерина, Катерина! Когда человек нужен – ему помогают. А когда не нужен – выкидывают как… как…
Он замолчал, подбирая слово.
– Как использованный презерватив!
– Ой, ну что ты! Ты совсем пьяненький… Иди, ложись спать!
* * *
Статья называлась: «Помнить героев!» Большая, на полосу, с пятью портретами. Под заголовком пояснение жирным петитом: «Написано со слов простой русской женщины, жительницы Нижне-Гниловской Светланы Дороховой, которая в детском возрасте была очевидцем описанных событий. Как сказал третий секретарь обкома партии Архип Кузьмич Терехов: «Это настоящая труженица! Таким мы обязаны верить!»
Светлана подробно рассказывала, как бедствовали рыбаки до революции, как начались октябрьские перемены, как самый уважаемый станичник, фронтовик Архип Кузьмич Терехов создал революционный комитет, в который вошли такие же уважаемые фронтовики – Иван Кротов и Фрол Скобликов, как они стали наводить порядок и бороться с кулаками.
«– Помню, батя и брат Петр узнали, что у нас в бане белые засели. Они побежали в ревком, привели Архипа Кузьмича с его активистами. Белогвардейцы начали отстреливаться, но Архип Кузьмич, рискуя жизнью, обезоружил одного офицера, а отец с братом – другого. Их судил революционный трибунал, народ вынес суровый приговор…
– А как сложилась дальнейшая судьба вашего отца и брата?
– Батя Петра на учебу в Ростов отправил. Денег на дорогу дал и перстень, который он у беляка отнял. С мордой такой страшной. А Петро быстро в гору пошел. Он нам деньги из города передавать стал. Как-то приезжал на пролетке… Помню, рассказывал, что буржуев наказывает. А уж как именно, про то не знаю. Скорее всего в органах работал. А через несколько лет погиб от руки бандитов. А отец вступил в партию, с Архипом Кузьмичом они после того случая крепко задружили, по всем вопросам советовались. Потом Архипа Кузьмича в город перевели, на повышение, а отец неграмотный был, поэтому должностей больших не достиг. Создавал колхозы, за порядком следил, боролся с контрой, кулаками. Его все боялись и уважали…»
Первый секретарь публикацию одобрил, после чего главный идеолог наложил резолюцию: «т. Бузякину. Для использования в идеологическом воспитании населения. Терехов А.К.».
Статью обсуждали в трудовых коллективах по всей области. Через неделю в областном музее открылся стенд «Герои Донской революции» с фотографиями Архипа Терехова, Ивана Кротова, Фрола Скобликова, Степана и Петра Дороховых. Здесь же были напечатаны их героические биографии и выставлены личные вещи: планшетка, которая будто бы принадлежала самому Архипу Кузьмичу, шашка вроде бы Кротова, казачья фуражка Степана Дорохова.
Архипу Кузьмичу статья и стенд понравились.
«Маслом кашу не испортишь, – подумал он. – Ну, преувеличили немного – не важно, главное, люди почувствуют дух той эпохи, ощутят прилив патриотизма и уважения к власти! Газетами самые широкие массы интересуются. Иногда, глядя на человека, и не подумаешь, что он читает газеты! А он читает!»
Стараниями подчиненных, и в первую очередь Бузякина, Архип Кузьмич привык быть всегда правым, но в данный момент он даже сам не мог представить, насколько точно он сформулировал последние фразы.
Потому что на окраине города карандаш, зажатый в руке с татуированными пальцами, тоже отчеркивал строки в статье «Помнить героев!». Только не про подвиги ревкомовцев, а другие – те, которые касались страшного перстня…
Глава 2
Грабитель церквей
Маленький домишко покосился и врос в землю, вокруг все заросло лопухами и амброзией. В бедно обставленной комнате пахло сыростью, маленькие окошки были плотно занавешены и пропускали мало света. На древнем обшарпанном столе вместо скатерти была расстелена газета, на ней стояла початая бутылка водки, граненые стаканы и немудреная закуска. За столом сидели двое разных по возрасту и внешности, но чем-то похожих друг на друга мужчин. Может, манерами, может, специфическими жаргонными словами, а может, чем-то неуловимым, что отличает блатных от обычных законопослушных граждан.
– Так че, это конкретная тема или параша голимая? – настойчиво расспрашивал высокий жилистый парень с короткой щетиной еще не отросших волос на бугристой, как грецкий орех, голове. В руках он держал газету с отчеркнутыми строчками какой-то статьи.
Валек Горбань, по прозвищу Студент, не был похож на читателя прессы. Недавно он разменял тридцатник, у него были развитые надбровные дуги, короткий, приплюснутый нос, золотые зубы, выступающий подбородок, резкие манеры и быстрые руки с татуированными пальцами, которые нервно барабанили по растрескавшейся деревянной столешнице, будто он играл на пианино какую-то бравурную мелодию.
Сидевшему напротив было под семьдесят. Лысая голова, пергаментная кожа лица изборождена морщинами и покрыта коричневыми старческими пятнами, из-под кустистых седых бровей изучающе рассматривают собеседника выцветшие голубые глаза. Когда-то они были яркими и холодными, как воркутинский лед, и тот, кто удостаивался такого пристального и долгого взгляда, не только переставал болтать, но цепенел и напускал в штаны. Все это осталось в прошлом. И громкая слава, и могучая кодла, и широкие плечи, которые ссохлись так, что пиджак болтается на них, как на садовом пугале. Только саманный домик в Нахаловке, над заросшим бурьяном и лопухом – чтобы легче уходить от легавых, остался тем же. Когда-то его купили для Смотрящего на общаковые деньги – по тем временам, когда вся страна ютилась в общагах и коммуналках, это был дворец с сортиром во дворе…
– Ты че, Мерин, заснул? – парень помахал перед сморщенным лицом крупной ладонью: справа налево, потом слева направо.
Раньше за такую дерзость неожиданный гость потерял бы пару пальцев, но тогда он и не позволил бы себе подобной выходки. Да и не допустили бы его к пахану с глупыми расспросами. А теперь хозяин даже рад, что томительное одиночество нарушено и он хоть кому-то нужен и полезен. Тем более, приличия оголец соблюдает: принес бутылку «Московской», плавленый сырок, «Любительской» колбасы, банку «Кильки в томате»…
– Я даже ночью не сплю, – скрипучим голосом произнес Мерин. – Сейчас тем более. Думаю, что ответить. Чтобы порожняки не гнать…
– Ну, так говори! – нетерпеливо сказал гость, налил себе еще, чокнулся с полным стаканом хозяина, к которому тот не притронулся, выпил и закусил.
– Много воды утекло, а до сих пор помню, как в двадцатых в «Донском Яре» с Седым встретился, – негромко заговорил Мерин. – Тот недавно в Ростове объявился, в кодле Гнома ходил, молодой, дерзкий… Я его проучить хотел – подошел, а он так развязно со мной базарит, как будто это он хозяин, а я к нему в город приехал… Развалился, левая рука по скатерти барабанит, а на ней перстенек и лучики от него разноцветные глаза колют… А правая под скатертью, с волыной, и сквозь стол в меня целит…
– И вдруг меня такой мандраж взял, аж вспотел весь! – на бесстрастном лице старика впервые отразились эмоции. – Не так от пушки, как от кольца этого… Да и рожа Седого… Особенно глаза: как у зверя, так и раздерет на куски и сожрет…
Он замолчал, тяжело дыша.
– Отстал я от него и никогда больше не пересекался. А он лихим налетчиком стал, на мокруху легко шел, боялись его все… И фарт ему пер: все с рук сходило – от облав уходил, пули мимо летели, засады впустую ставили… Базарили, что это все от перстня…
– А что потом? – спросил гость.
– Потом чекисты его застрелили в горсаду, – ответил Мерин. – Изрешетили всего.
– Как же так? – гость громко сглотнул. – А может, твой Седой в тот день вышел без перстня?
– Да нет, не снимал он его…
– А почему не помог перстенек этот?
– Наверное, фарт закончился. – Мерин развел руками. И сам задал вопрос: – Слышь, Студент, а чего ты вдруг на эту тему сел? Музеи бомбить надоело? Решил на крупное пойти?
Парень закусил губу, глянул исподлобья недобро.
– За такие вопросы язык отрезают!
– Кому, мне?! – выцветшие глаза на миг блеснули прежним ледяным холодом. – Ты, сявка, фильтруй базар! Забыл, с кем трешь?! Я коронованный вор, я сорок лет общак держал!
– Ладно, ладно. – Студент поднял руки. – Это я не со зла закосячил… А ты же, вроде, завязал?
– Я не завязывал! – Мерин покрылся красными пятнами и так ударил по столу сухим кулачком, что из нетронутого стакана выплеснулась водка, расплывшись по газете темным пятном. – От дел отошел – да! Потому как годы не те… Но на благо воровское вношу, на сходки хожу, непонятки развожу… А сейчас, пока Голован на зоне парится, так я за него все «непонятки» развожу…
– Все, все, – примирительно сказал гость. – Прости меня, Братское сердце…
– Ладно, проехали, – после долгой паузы произнес Мерин. Лицо его вновь приобрело пергаментный цвет. – Вы, молодые, по-другому живете, по-другому думаете… У вас и мозги по-другому устроены. Сколько тебе было, когда ты эти… цацки сдернул?
– А сколько они стоили? – прищурившись, поинтересовался Мерин.
– Никто не знает, – усмехнулся Студент. – Эксперты сказали, что эти фалары единственные в мире. Типа, они бесценны!
Мерин усмехнулся и покрутил головой.
– А ты их стырил! На мировую редкость замахнулся! Мне бы в твои годы такое в голову не пришло!
Он осторожно поднес стакан ко рту, вытянул губы, отхлебнул водку, словно чай, понюхал кусочек хлеба и положил его на место.
– Зато я никогда на «мокрое» не ходил! – огрызнулся Студент.
Это одновременно было и оправдание, и упрек. Но старый вор только философски пожал плечами.
– Фарт пришел, вот и взял…
– А куда ж ты дел такое богатство? – внезапно оживился Мерин. – Если б заныкал, небось ко мне с коньяком бы подвалил. Да и вместо маечки за рупь тридцать костюмчик бы носил финский за сто пятьдесят рябчиков… И Матросу бы сразу отдал семь штукарей, не стал бы в долг играть…
– Откуда знаете про Матроса?! – вскинулся Студент.
– От верблюда! – старый вор ощерился, показывая желтые зубы. – На катране вас шестеро было! Весь город знает! Так куда твои фалары делись?
Студент печально усмехнулся и щелкнул пальцами по своим золотым зубам.
– Вот они! Я сразу все переплавил и зубнику продал. Он и мне фиксы поставил, и еще десяткам фраеров: коронки, зубы, мосты… Они и не подозревают, что жуют антикварным бесценным скифским золотом!
– Нисколько, – ответил гость, наливая себе очередную порцию водки. – Я его не сдал.
– Молодец, ты пацан правильный, – кивнул старик. – И башка у тебя светлая. Базарят, дома книг навалом… Так?
– Так.
Студент залпом выпил и, подцепив на гнутую вилку несколько маленьких рыбешек в красном соусе, ловко отправил их в рот.
– И на зоне вроде читал много…
– Угу…
– И в библиотеку ходишь? – Мерин с любопытством рассматривал гостя и чуть заметно улыбался.
– Редко. Когда припрет… А что?
– Значит, в натуре студент! Наши все, когда припрет, в кабак идут, – старый вор добродушно рассмеялся. – Ох, молодежь, молодежь…
И вдруг его добродушное веселье вмиг исчезло, улыбка превратилась в хищный волчий оскал.
Гость отмахнулся.
– Еще то перо не заточили. Он мне дал десять дней сроку. Так что успею рассчитаться!
– Да ну? А где возьмешь-то? Это тебе не три сотни!
– Найду.
– Ну-ну… – старый вор вновь вернулся в свое обычное меланхоличное состояние и принялся медленно катать по столу шарик из хлеба.
– Слушай, Мерин…
Студент заколебался: говорить дальше, или остановиться? В их кругах лучше оборвать фразу, чем сказать лишнее. Но решил закончить вопрос.
– А бывает, что поп в церкви на самом деле не поп, а переодетый лягаш?
Мерин удивленно вытаращил глаза, покачал головой.
– Ты что, совсем с катушек съехал? Откуда такие легавые? Чекистом засланным быть может, это да…
Гость присвистнул:
– Хрен редьки не слаще!
– А чего спросил-то? – поинтересовался Мерин.
– Да так, просто. – Студент задумчиво съел еще несколько килек, испачкав губы красным соусом.
– Ну, просто так просто, – хмыкнул старый вор и вздохнул. Но вдруг снова оживился: – А скажи-ка, Студент, вот ты с кайфового, громкого дела начал, многие за всю жизнь такого не сработают. А вот о чем ты сейчас мечтаешь? После такого крупняка всякая мелочевка – западло…
Студент вытер рот рукой и улыбнулся, обнажая золотые фиксы.
– Я сегодня у тебя, как у попа на исповеди! Ну, ладно, раз уж у нас такой задушевный разговор, с пониманием…
Он перестал улыбаться и вздохнул.
– Хочу корону царскую дернуть! Ивана Грозного… Золотая, вся в драгоценных камнях… Похлеще скифских фаларов будет!
– А ты откуда знаешь, какая она?
– В книге видел. «Музеи Кремля» называется…
– Ни фига себе! Как же ты к ней доберешься? – вор снова чуть отхлебнул из стакана.
Студент снова вздохнул:
– Никак. Если фарта не будет, лучше и не пробовать.
Он встал.
– А если дернешь свою корону, что тогда? – не отставал Мерин.
– Куплю маленький домик на берегу моря и заживу спокойно.
– А ты когда-нибудь на море-то был?
– Нет, – нехотя ответил Студент. – Я в кино видел. Ну, бывай, Мерин!
Он направился к низенькой двери.
– Бывай, Студент!
Старый вор посмотрел ему вслед, осуждающе покачал головой.
– Заживешь ты спокойно, когда тебя за кремлевскую кражу все легавые Союза с фонарями искать будут, – пробормотал он. – Лучше вначале с Матросом рассчитайся, а то он тебе брюхо-то и распорет…
И принялся доедать кильку.
* * *
Мощный «БМВ» с коляской Студент одолжил у Шульца. Тот зону не топтал, к «деловым» никакого отношения не имел – обычный механик на автобазе, Генка Савин. И кличка «Шульц» была не блатная: другие работяги прилепили за то, что он стаскивал к себе во двор ржавые части трофейной немецкой техники и собирал из них вполне годные швейные машинки, велосипеды, мотоциклы, даже один «опель-кадет» собрал и продал, по слухам, то ли завмагу, то ли помощнику прокурора… Болтали, что он и оружием приторговывал, но Студента эта тема не интересовала, и он в нее не вникал.
Настроение у Студента было скверным. И не только потому, что, прыгая на треугольном седле, он отбил себе всю задницу. Недавние расспросы Мерина разбередили давние воспоминания – как в семнадцать лет он провернул свое первое дело, оказавшееся крупным и громким…
Дата добавления: 2015-08-28; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |