Верховная власть алан (I - X вв. ) 7 страница

2.1.2. Формирование раннесредневековой аланской народности

Общеизвестно, что миграции населения играют весьма существенную роль в этнических процессах. Среди массовых миграций и переселений особо можно выделить те, которые были связаны с развитием процесса классообразования на базе формировавшихся новых, этносоциальных организмов. Переход от доклассового общества к классовому сопровождался заменой основных этнических ячеек первобытной формации - «племен», более крупными этническими общностями, которые принято обозначать «народность» [107, c. 35]. Массовые миграции чрезвычайно ускоряли этот процесс, причем перемещение одной общности на новую территорию, как правило, влекло столкновение с обитавшей здесь раннее другой общностью.

Вследствие неравномерности общественного развития такие социумы обычно находились на разных социально-экономических уровнях и их столкновения нередко, в конечном счете, завершалось тем, что местное население оказывалось завоеванным пришельцами.

Межэтнический синтез, сопровождающий такого рода процессы, чрезвычайно многообразен. Особенно в тех случаях, когда он касался весьма отдаленных по своим основным параметрам этнических общностей. Дело в том, что в подобной ситуации взаимодействие отдельных компонентов этнических единиц, участвующих в генезисе той или иной народности, происходило не только различными темпами, с различной интенсивностью, но и нередко не в одинаковых направлениях. В этой связи следует дифференцированно подходить, по крайней мере, к изменениям в сфере языка, бытовой культуры, физического типа и этнического самосознания, включая самоназвания.

Наглядной иллюстрацией может, например, служить судьба этнонима «болгары». Его первоначальные носители, так называемые протоболгары, - тюрки, в конце VII в.н.э. переселились на Балканы и подчинили находившиеся здесь славянские племена. И хотя, сравнительно немногочисленные протоболгары довольно скоро полностью растворились в массе славянского населения, однако этноним «болгары», в конечном счете, стал самоназванием всего населения [50, c. 281].

При первых болгарских ханах дунайское государство болгар весьма напоминало обычное полукочевое государство. Во главе его стоял кочующий вместе со своим родом и родовой кочевой аристократией хан (как в Хазарском каганате). У хана была зимняя резиденция – ставка в центре его домена, впоследствии превратившаяся в первую столицу государства – Плиску [84, c. 109]. Болгары в Подунавье кочевали довольно длительное время – почти полтора столетия и поэтому не оставили от того времени заметных материальных следов своего пребывания на этих землях. Земледельческую основу государства создавали славяне и местные племена.

Тем не менее, под воздействием своих сограждан и болгары постепенно начали переходить к земледелию, и к X в. в государстве уже не было кочевников. Разноэтничная общность слилась в единый народ, в котором болгары, по-видимому, старались утвердить свой язык в качестве государственного. Однако сильное славянское ядро государства победило – болгары начали активно осваивать славянский язык и новую письменность (славянская кириллица). Единственное, что сохранилось в Первом Болгарском царстве от основателей его – кочевников-болгар, было всадничество, переросшее в культ всадника-бога. О всадничестве, т.е. о внедрявшейся в сознание населения идеологии всадников-воинов и о почитании их, свидетельствует большое количество изображений коней и всадников на стенах Плиски [84, c. 110].

Подобный ход этногенеза, связанный с взаимодействием завоевателей и аборигенов, характерен для становления средневекового венгерского государства в Центральной Европе. В процессе ассимиляции кочевые племена, пришедшие с Востока, также исполняли роль «суперстрата».

Во второй половине IX в., согласно письменным источникам, в степях, вблизи Хазарии появляется новая кочевая группировка – венгры. Общественный строй их, в этот период, можно характеризовать как военно-демократический, поскольку подчеркивается, что у них «было семь родов, а князя они не имели никогда ни своего, ни чужого» [17, с. 159 – 161]. Упоминаемый в источниках правитель Леведий, по имени которого названа вся занятая венграми местность, был не князем, а только «воеводой, как и прочие после него» [17, с. 159 – 161]. Последнее обстоятельство обращает внимание на высокое место, которое занимали представители военной аристократии в обществе древних венгров.

К концу IX в. венгры, под давлением соседей (хазарское правительство, обеспокоенное соседством такого постоянно готового к грабежу и нашествию объединения, натравило на венгров печенегов), мигрировало на запад. В «Повести временных лет» летописец подробно описывает переселение венгров в Европу и историю создания Венгерского государства. «Устремишася черес горы великия яже прозвашася Угорьские и начаша воевати на живущая ту волохи и наследиша землю ту, и седоша с словены, покоривше я под ся и оттоле прозвася земля Угорьска. И начаша воевати угри на греки и поплениша землю Франчьску и Македоньску доже и до Селуня» [32, c. 21].

Таким образом, подобно болгарам в Дунайской Болгарии, венгры слились здесь со славянами. Однако в этногенезе венгерского народа по сравнению с болгарами есть как схожие, так и различные черты. В отличие от Болгарии, где слияние произошло сравнительно мирно, в Паннонии, согласно летописям, венгры должны были отвоевать для себя жизненное пространство, изгнав славян и волохов. Впрочем, часть славян осталась на прежних местах и в первое время их хозяйство (как и в Болгарии) играло роль земледельческой базы нового раннегосударственного объединения. Венгры, как этнос – «суперстрат» в процессе формирования средневековой венгерской народности, требовали от своих новых подданных владения языком. Тем не менее, Венгерское государство очень быстро стало государством с устойчивой земледельческо-скотоводческой основой. С кочевым прошлым венгров связывали только глубоко внедрившиеся в быт всаднические традиции (сабли в качестве основного оружия, погребения всадников с оружием и конями и т.п.) [84, c. 113].

Соотносительно с приведенными примерами может быть рассмотрена и «аланская проблема». Большие изменения в этническом облике алан, освоивших в раннее средневековье часть горной полосы Северного Кавказа, отразили письменные источники и археологические материалы. Если до V в. об аланах писалось как о кочевниках, то с VII в., судя по археологическим материалам, в культуре кавказских алан появляются черты, которые связывают их с кавказским этнокультурным миром. Эти различия в культуре и в политической жизни алан IV и VI – VII вв. особенно четко прослеживаются при сопоставлении данных античных и византийских источников. Следует хотя бы сравнить описания римского автора IV в. Аммиана Марцеллина и данные об аланах VI в., сообщаемые византийскими авторами. У Аммиана Марцеллина аланы – обитатели скифских степей, наряду с гуннами жившие в кибитках и не знавшие хлебопашества. Сведения, относящиеся к VI в., рисуют уже иную картину. Аланы на Северном Кавказе граничат с абхазами, т.е. занимают горную полосу по верховьям Кубани. «Это оседлый, а не кочевой народ, имеющий политические связи с Византией» [53, c. 105].

Наиболее раннее упоминание об этногенезе осетин встречаются в закавказских источниках XI в. Обращает на себя внимание трактовка Л. Мровели образования средневековой Алании. Автор представлял этот процесс как синтез автохтонных этнических образований, населявших часть «… (удела) Кавказа», и ираноязычных пришельцев [26, c. 25]. Аналогичная мысль красной нитью проходит через генеалогические предания осетин. Так, в предании об Ос-Багатаре указывается, что Ир-бараг и его потомки застали ущелья Алагира, уже заселенными, «и частично даже густо». Жилища пришельцев «соседили с поселениями других более ранних иноплеменных родовых групп» [60, c. 22 – 27]. Народная традиция в этом вопросе оказалась поразительно точной, ибо в настоящее время в научной литературе общепринятой стала точка зрения, согласно которой основу осетинского народа составили смешавшиеся с кавказскими племенами аланы.

Выше уже отмечалось, что процесс формирования средневековой аланской народности прошел несколько этапов. Основное их содержание – более чем тысячелетнее внутрирегиональное контактирование ираноязычных кочевников с местным автохтонным населением. Синтез двух основных массивов – горного и равнинного имел последствия огромной исторической важности. В результате обозначенных этнических процессов, захвативших предгорье и горную зону, складывающийся аланский этнос стал гетерогенным почти на всей территории Алании, положив конец существованию разных этнических групп и культур. Длительное контактирование и взаимное интегрирование составили механизм генезиса региональной народности.

На фоне этого этнического процесса, в качестве дополнительного фактора выступила тенденция политической консолидации, выразившаяся сначала в сложении аланского предгосударственного объединения, а затем (на рубеже IX – X вв.) и раннеклассового общества.

Говоря об этом (аланском) этапе иранизации Центрального Кавказа, мы можем полностью разделить мнение Ю.В. Бромлея о том, что одним из типичных последствий взаимодействия переселенцев-завоевателей с аборигенами было своеобразное сочетание в новой этнической общности (народности) языка «суперстрата» с преобладанием физического типа «субстрата» [50, c. 283]. Субстратный брахикальный антропологический тип победил, оказавшись биологически более приспособленным к экологическим условиям Северного Кавказа. Характерный для алан, сарматского происхождения, узколицый, долихокранный антропологический тип, представленный в катакомбных могильниках [84, c. 171], не отвечал изменившимся природным условиям, и его утрата явилась закономерным результатом биологической адаптации сталкивающихся этнических групп.

Возможно, в этот период наблюдалось длительное сохранение билингвизма (двуязычия) в регионе, из которого победителем в центральнокавказском субрегионе (Осетии) вышел аланский. Можно предположить, что языковая ассимиляция коренного населения также способствовала усвоению им способа производства завоевателей или, что вероятнее всего, синтезу способов производства взаимодействующих этносов. Смена ареалов обитания и новые природные условия не обеспечивали дальнейшее ведения скотоводческого хозяйства и побуждали вчерашних кочевников оседать на землю и переходить к новой хозяйственной системе, сочетавшей скотоводство с оседлым земледелием.

Оценивая результаты этнического развития на территории Алании в раннесредневековый период, А.В. Гадло делает вывод: «Уровень этнической консолидации в Алании можно характеризовать как уровень свойственный средневековой народности» [55, c. 201].

Особое внимание, при исследовании формирования раннесредневековых народностей, привлекает такая общая характерная черта рассматриваемой нами разновидности взаимодействия двух этносов, как политическое господство пришлого населения. Уже одна бесспорная всеобщность этого фактора дает основание предполагать, что он играл немаловажную роль в превосходстве «суперстрата» (переселенцев-завоевателей) в таких вопросах, как самоназвание, язык и т.д. Этому, видимо, способствовала особая сплоченность завоевателей, обусловленная военной иерархической системой управления.

2.2. Аланская элита в раннесредневековый период

2.2.1. Потестарные структуры в эпоху седентаризации и этнических процессов

При изложении данных о формировании средневековой аланской народности слабоосвещенным остается вопрос организации политической власти в процессе оседания кочевников, освоения ими новых территорий и межэтнического синтеза. В современной литературе получила точка зрения, согласно которой политическая или потестарная организация имела место на всех этапах истории, кроме, может быть, лишь самых экономически неразвитых обществ охотников и собирателей [68, c. 326]. Как все сказанное переносится на динамику этнических общностей в эпоху перехода от ранжированного общества к стратифицированному (по М. Фриду), формированию объединений предгосударственного типа у алан в результате межэтнического синтеза?

Вероятнее всего, что потестарная организация, или организация власти, обслуживала несколько функций, обеспечивая механизм саморегуляции общества, поддерживая достигнутый уровень развития общества и способствуя (в связи с ростом численности) территориальной экспансии данной этнической общности. По мере начинающегося разложения первобытной общественно-экономической формации, на первый план все больше стали выдвигаться процессы этнического объединения, что соответствовало также тенденции к укрупнению масштаба и социальных организмов. Однако потестарная или политическая структура общества в полной мере сохраняла свое значение ядра этнической консолидации, практически вне зависимости от того, в каком направлении двигался процесс этнического развития той или иной общности. «Ведь эта организация обеспечивала рамки, регулирующее функционирование ЭСО и при его укрупнении, и при его разделении» [165, c. 128].

Процесс расширения территории аланского социума, тем более его единство в новых рамках, сколь бы зыбким оно не было, особенно на первых порах, попросту немыслим был вне достаточно эффективной структуры власти. Первичность социального организма и вторичность этнической общности, пожалуй, весьма явственно проступает на стыке собственно этнических и социальных аспектов. Роль структур власти, как фактора этнической консолидации в период становления классового общества у алан проявилась особенно ярко. Более того, во всех без исключения раннесредневековых северокавказских обществах верховная власть не только способствовала консолидации, но и весьма действенным способом стимулировала изменение типа этнической общности.

Иными словами, характер и этнического процесса, и формирующейся в его итоге этнической общности – ЭСО оказывался диалектически связан с характером потестарной или политической организации общества. Л.Е. Куббель справедливо отмечал, что этнически специфические черты формировавшегося ЭСО, во многом оказывались, обусловлены именно характером его потестарных структур [73, c. 172]. В этой связи интересно проследить обозначенные процессы на примере раннесредневекового аланского общества, а именно – реконструировать структуру верховной власти в обозначенный период и определить ее влияние на этнические процессы.

В ходе формировании аланской народности, в основе возникновения этнического самосознания лежали такие важные компоненты саморегуляции общества, как язык, традиции бытовой культуры, сумма знаний, образующих информационное поле каждого индивидуума в отдельности. В эпоху, наступившую после Великого переселения народов, когда в степных просторах Северного Кавказа господствовали, сменяя друг друга, бесчисленные орды тюркских кочевников, эта психологическая сфера лежала в основе противопоставления своих чужим, консолидируя аланские племена в один ираноязычный массив, ядром которого было Центральное Предкавказье.

Наверняка именно в этот период, в ходе активной этнической миксации с автохтонным населением гор и предгорий возникало самосознание формирующейся средневековой народности. В этом процессе, несомненно, немаловажную роль играл институт верховной власти алан, элитарные группы, стоявшие во главе социума.

Будь то военные столкновения или мирные взаимоотношения, взаимодействие пришельцев и местных популяций – они не могли не регулироваться потестарно, причем институт, осуществляющий потестарную власть, во всех обстоятельствах был заинтересован в победе своего этноса и в растворении в нем аборигенов. При всей спорности интерпретации многих богатых погребений раннесредневекового периода на Северном Кавказе (хронологически связанного с процессами оседания кочевников-алан и началом активной этнической миксации) как погребений знати, все же, само наличие таких погребений свидетельствует о присутствии в аланском обществе слоя социально значимых личностей. Их общественные возможности, с потестарной точки зрения, не могли не быть значительнее, чем у рядовых членов коллектива.

Интересным археологическим подтверждением, иллюстрирующим эту мысль, являются раннесредневековые аланские погребения в Пятигорье, характерной чертой которых является большое число обнаруженных в них предметов импорта. Вероятно, в этом факте отражено то, что, импортные изделия концентрировались, в основном, в руках наиболее активных в военно-политическом отношении групп населения и отдельных лиц (вожди, военные предводители). Особым богатством, явно выделяясь из числа других погребений, отличаются Кугульские склепы – в них встречаются геммы, амулеты, серьги из бронзы и золота, пряжки, оружие и т.п. [188, с.110 – 111]. По мнению С.Н. Савенко, памятники Пятигорья указывают на складывание особого погребального обряда социально-возвышенных слоев у алан [191, с. 137].

Еще одно раннесредневековое погребение из района Пятигорья, которое связывают с элитарными группами северокавказских алан открыто в могильнике Клин-Яр. Оно было совершено в катакомбе и сопровождалось богатым инвентарем: золотые, позолоченные, серебряные и бронзовые предметы убора, в том числе полихромного стиля, стеклянные, янтарные бусы, железный нож, шкатулка, керамика, куски гашиша [176, с. 122]. Кроме этого, в могиле была найдена бронзовая гривна, обтянутая золотом и украшенная медальоном с декором. По мнению авторов находки, такие гривны носили явно статусный характер, определявшие социальный ранг владельца, а само погребение было отнесено к разряду «княжеских».

Несколько лет назад в горной части Северной Осетии был открыт Даргавский катакомбный могильник, хронологические рамки которого охватывают период с VI – IX вв. Материалы раскопок свидетельствуют о «преобладании алан в высокогорных районах Кавказа, о высоком уровне ремесленного производства, об уровне жизни и, наконец, о военном характере организации жизни. Кроме того, явно импортные предметы – стеклянные сосуды, украшения, некоторые виды амулет, ткани и др. свидетельствуют об интенсивных культурно-экономических связях не только с окружающими регионами, но и с отдаленными культурными центрами» [147, с. 105 – 106]. В целом, могильник, несмотря на частичную изученность, дает возможность более четко определить ареал оседания аланского населения в горах Кавказа.

Из всех факторов, особенно важных в ходе этнообразования, потестарный механизм влияет на организацию территории – любой коллектив при прочих равных условиях стремился занять максимум территории, которую он мог освоить на достигнутом уровне развития общества и при соответствующей численности. Параллельно с этим проявлялось стремление к упорядочению и более или менее жесткому округлению границ эксплуатируемой территории [68, с. 327].

Подобные процессы на Северном Кавказе были характерны сразу для нескольких племенных объединений. В середине I тысячелетия начинается продвижение в некоторые горные и предгорные районы тюркоязычных кочевых групп; тесня алан, они занимают их поселения, расположенные вдоль скотопрогонных путей. Верхушка каганата поддерживала это движение, так как была заинтересована, во-первых, в расширении собственных летовок, которые достигали Центрального Предкавказья, и, во-вторых, в установлении через вассальные кочевнические группы контроля над стратегически важными районами Верхнего Прикубанья.

Памятником, свидетельствующем о стремлении тюркского каганата утвердиться в данном районе, является Хумаринское городище, вблизи г. Карачаевска [216, с. 22]. В этом же ряду стоят оборонительные сооружения Верхнечирюртовского и Бавтугайского комплексов, перегородивших долину Сулака, укрепления на Акташе и Ярыксу. Вместе с поселениями-крепостями междуречья, они создают картину напряженной политической ситуации, и свидетельствуют о непростых взаимоотношениях пришельцев-тюрков с оседлыми обитателями этого региона в VI – VII вв. Эти форпосты, появление которых относится к периоду существования савирского, а затем и молодого хазарского объединения, являются ярким свидетельством стремления кочевой элиты к установлению контроля над освоенной социумом территорией [130, c. 12 – 13].

Тенденции к относительно стойкой этнополитической консолидации, в этот период отчетливо начинают проявляться во всех частях региона. Как правило, она везде сопровождалась ожесточенной борьбой внутри формировавшихся объединений. Эта борьба шла как между отдельными этнотерриториальными группами (племенами, родами) и консолидирующей общностью, так и между отдельными категориями членов общества. В дальнейшем эти процессы мы рассмотрим более детально.

Сведения об аланах середины I тысячелетия весьма немногочисленны, однако источники не оставляют сомнений в том, что Аланская конфедерация в этот период не только продолжала играть важную роль в жизни племенных образований Северного Кавказа, но и расширяла свою территорию. Согласно историческим сведениям в VI – VII вв., аланами были освоены равнинные, предгорные и горные районы Северного Кавказа, главным образом, Центральное Предкавказье. Прокопий Кесарийский помещает алан в средней части Северного Кавказа – от верховьев Терека до верховьев Кубани и Большой Лабы, где их соседями названо горное племя брухов. Указание Прокопия на соседство алан с зихами свидетельствует и о более западном обитании алан, возможно, до Нижнего Прикубанья. На северо-востоке Предкавказья соседями алан являются гунны-савиры [33, с. 381].

Византийский автор VI в. Агафий и автор VIII в. Феофан в своих сообщениях об аланах продолжают локализовать их в районах Северного Кавказа, прилегающих к Абхазии и Сванетии [13, c. 322 – 323; 11, с. 82]. Ту же картину расположения аланских племен находим в «Армянской Географии» VII в.: на Северо-Западном Кавказе агваны, далее к востоку – племя аштигор [1, 2, c. 242]. В последних исследователи справедливо усматривают армянскую передачу составного этнонима «Ас-дигор». Далее по источнику – «за Дигорами в области Ардоз Кавказских гор живут Аланы, откуда течет река Армна (Терек)». Область Ардоз В.Ф. Миллер отождествил с Владикавказской равниной [24, с. 107], а А.В. Гадло – с равниной Предкавказья [55, c. 165].

Таким образом, источники помещают алан в центральной части Предкавказья, близ Дарьяльского прохода и восточнее родственного аланам племени ас-дигор, занимающего верховья Кубани и нынешнюю Кабардино-Балкарию. Что касается восточной границы, то она проходила, по мнению А.В. Гадло, в начале Теркско-Сулакской низменности, таким образом, предгорная равнина современной Чечни и Ингушетии включалось в территорию средневековой Алании [55, c. 175].

Основными условиями при выборе места для поселения было удобство для занятий сельским хозяйством, наличие воды, хороших пастбищ для скота и скотоперегонных путей, а также существование надежных естественных укреплений. Среди аланских укрепленных поселений могут быть выделены две группы: в предгорьях и горных районах – поселения с оборонительными сооружениями из камня (так называемые каменные городища), и в равнинных – с оборонительными сооружениями из рвов и валов, в конструкции которых использовался глиняные или сырцовые кирпичи (так называемый земляной город) [90, c. 84].

Так, например, в Кабарде, на границе со степью, откуда аланы ожидали вторжения врагов, располагалась целая «система строго продуманной организации обороны». В степи по одному находились небольшие круглые курганообразные укрепления, окруженные валом и рвом, сторожевые форпосты, связанные между собой зрительной связью. На расстоянии 6 – 8 км к югу, на границе степей и предгорий, на берегах рек находились несколько городищ, каждое из которых представляло цитадель, окруженную глубоким рвом, и крупное, прилегающее к цитадели поселение, окруженное одним или двумя рядами рвов и валов [142, c. 622].

Та же систематичность (групповая) в расположении свойственна укрепленным аланским поселениям предгорий и гор Центрального Кавказа. Характерным признаком здесь является использование естественных укрепленных мысов и останцев, употребление камня для сооружения крепостных стен и изредка рвов, вырубленных в скале. Большая часть из них возникла в VI – VII вв., в виде небольших родовых поселков, состоящих из цитадели площадью 200 – 400 м2, укрепленных мощной каменной стеной высотой 2,5 – 4 м, с двух – трехчастной башней [90, c. 84].Хорошо известно, что военно-инженерное дело во многом зависит от уровня производства, экономики и соответствующего им общественного строя. Количество труда, затраченного на создание того или иного городища, отражает величину отчужденного в обществе прибавочного продукта и определяет социально-экономический облик памятника. Математические расчеты Г.Е. Афанасьева на примере памятников аланского варианта салтаво-маяцкой культуры показали, что при создании укрепления на городищах одной группой затрачивалось до 4500 человеко-дней, а второй группы – свыше 20000 человеко-дней. Аналогичные подсчеты есть и по Зильгинскому городищу в Северной Осетии. Разумеется, социальный институт, по заказу которого возводились городища второй группы (сторожевые крепости), обладал большими экономическими возможностями. Вторичной функцией этих городищ было использование защищенной территории для проживания выделяющейся социальной верхушки [45, с. 134 – 142]. Цитадели аланских крепостей были замками военно-служилой и управленческой аристократии. Им принадлежала политическая и военная власть над округой, а также наследственные права на землю и контроль над дорогами.

На основании организации городищ Б. Скитский заключил, что в аланском обществе выделялись более сильные роды, жившие в «замках» центральных укреплений. Главы сильных родов были военными начальниками всей организации, входившей в систему этих укреплений. Главенствующее место, в локальной иерархии, отводилось т.н. «царям», о которых упоминают источники [86, c.43]. В целом, такого же мнения придерживается А.В. Гадло, считающий, что союз аланских племен или этнотерриториальных групп, возглавляли «цари овсов»» и «соцарствующие» архонты (по армянским источникам) – совет страны. Интересно что, отдельные аристократические роды приравнивали себя к представителям царской династии Картли [26, c. 85].

Что касается военно-потестарной части общества, то изменения в ее структуре в I тысячелетии н.э. были подробно рассмотрены в специальном исследовании Ф.Х. Гутнова. Высший слой аланской военной аристократии (аналогичный хазарским «тарханам») еще в V в. назывался багатарами. Следующая прослойка обозначалась одним из ранних полувоенных, полусословных терминов – œлдар [134, с. 66 – 72], который восходил к периоду военной иерархии и первоначально обозначал не более как «военный предводитель». Причем, имелся в виду военный предводитель средней руки. Не случайно в венгерском заимствованный у алан, термин «алдар» означает «начальник охраны», «начальник сотни». А у монголов, также воспринявших его у алан, получил значение «военная слава». Наконец, следует помнить о существовании прослойки конных воинов, живших главным образом, крестьянским трудом и почти ничем не отличавшихся от рядовых общинников [61, с. 36].

Роль караванной торговли в процессе институализации власти. В процессе формирования социально возвышенных слоев, наравне с исполнением функций военного лидерства, особое значение в аланском обществе придавалось роли караванной торговле. Караванная торговля в среде ираноязычных племен стала весьма значимой еще в античное время. Значительно обогащались за счет таможенных пошлин аорсы, по территории которых проходил участок «Великого Шелкового пути», связывавший восточные страны с богатыми городами Причерноморья и Римом [209, с. 34].

В эпоху раннего средневековья, направление, по которому двигались караваны, изменилось. До начала ирано-византийских войн через Иран проходил значительный отрезок упоминавшегося «Великого Шелкового пути» (ВШП). По этому пути Византия снабжалась шелком, спрос на который был велик не только на рынках Константинополя, но и всей Европы. Начавшаяся в VI в. ирано-византийская война привела к изменению трассы ВШП. Византийцы сделали все от них зависящее, чтобы она проходила через перевалы, контролируемые их союзниками – аланами. В появлении нового караванного пути были заинтересованы и согдийцы – производители шелка, у которых наметились противоречия с иранскими купцами. Новая трасса пролегала из Китая через Согдиану, а отсюда – через плато Устюрт и Северный Прикаспий – выходила на Северный Кавказ. Здесь наиболее надежными союзниками византийцев были аланы, жившие в верховьях Кубани. Через их земли пролегал давно известный и проторенный путь к Клухорскому перевалу и далее в Абхазию – к черноморским портам. По мнению В.А. Кузнецова, западная Алания полностью или почти полностью была включена в экономическое пространство «Великого Шелкового пути» [77, c. 96].

Исходя из данных источников, мы можем предполагать существование двух основных перевальных дорог в бассейне Верхней Кубани. Первая, уже упоминавшаяся, пролегала через Клухорский перевал (страну мисимиан) и соответствовала современной Военно-Сухумской дороге. Даринский путь был проложен западнее, по долине р. Подкумок, связывая Предкавказские степи, через горные перевалы, с Себастополисом-Цхумом. «Он являлся одним из ответвлений торговой артерии, соединяющей Среднюю Азию и Византию» [152, с. 55 – 78].

Дата добавления: 2015-08-27