Верховная власть алан (I - X вв. ) 6 страница

К концу первого периода автохтонное население втягивается в орбиту взаимоотношений с савроматами – раннесарматскими племенами, которые вытесняют скифов с предкавказских степей. О существовании определенных связей аборигенов Центрального Предкавказья с появившейся в южнорусских степях новой волной ираноязычных кочевников свидетельствуют некоторые памятники (погребение №34 Минераловодского могильника VI – IV вв. до н.э., погребение № 1 Султан-Горского могильника VII – V вв. до н.э.), а также ряд случайных находок [156, c. 57]. Археологические исследования подтверждают возможность проникновения савроматов на эту территорию. Скорее всего, это проникновение носило спорадический характер. Тем не менее, долгое вхождение степного и равнинного Предкавказья в сферу влияния савроматского мира подготовило почву и предопределило в какой-то мере успех массового расселения сарматских племен на Северном Кавказе в последующие века.

Вторая стадия – период враждебных отношений и вооруженной борьбы – падает на начало передвижения сарматских племен на Северный Кавказ, где они играют основную роль в регионе с последних веков до н.э. до гуннского нашествия. В Северном Причерноморье сарматы частично уничтожили, частично вытеснили скифов и тем самым установили свое господство. На Северо-Западном Кавказе, в частности в Прикубанье проникновение сарматских кочевников не было катастрофическим для местного населения и не нарушило более высокой культуры меотов. Несколько иная картина прослеживается на Северо-Восточном и Центральном Кавказе, «где происходит интенсивный процесс сарматизации» [156, c. 57], связанный, прежде всего, с активностью аорсов. В своем стремительном движении на запад и юг аорсы сломили сопротивление нижневолжского объединения родственных им савроматов, потеснив их в Предкавказье. Именно эта часть савроматов явилась основой формирования в Предкавказских степях сильного сиракского союза сарматских племен, противостоящего аорсам.

При отступлении сираков в Предкавказье, вслед за ними и тесня их, туда же устремились аорсы [121, c. 114]. Натиск сарматских племен в их движении к Кавказским горам должны были испытать и местные племена равнин и предгорий. Не исключена возможность, что между ними происходили кровопролитные столкновения, хотя в письменных источниках мы не встречаем подобных известий. Однако, зная, какая участь постигла скифское население Северного Причерноморья, можно с уверенностью говорить о том, что сарматские племена были настроены весьма воинственно. Одним из немногих памятников автохтонного населения в плоскостной зоне Центрального Кавказа является Ханкальский могильник (III в. до н.э. – I в. н.э.) [184, с. 33]. Вероятно, определенная часть местного населения плоскости вынуждена была в I в. н.э. отступить в горы, где жили родственные племена.

В.А. Кузнецов факт присутствия сарматов в регионе называет вторым этапом иранизации Предкавказья. На этом этапе связи горных племен с савроматами и сарматами остаются в рамках маргинального контактирования. В то же время, как считает исследователь, процесс внутрирегионального контактирования и этнического смешения-миксации в районах прилегающих к Центральному Предкавказью с запада положил начало формированию интегрированной из субстрата новой этнической общности – синкретического этнического новообразования [168, с. 155 – 158]. Согласно Ф.Х. Гутнову, на основе синтеза в равнинной и предгорной контактных зонах складывались принципиально новые этнообразования, связанные с переходом части сарматов к оседлости. Сарматы Предкавказья, переходя к стабильному кочеванию на землях, находившихся в сфере влияния оседлых племен, успешно осваивали отдельные элементы их культуры, утрачивая некоторые свои [63, с. 58]. В целом, следует отметить, что точки зрения В.А. Кузнецова и Ф.Х. Гутнова фактически сближаются с концепцией М.П. Абрамовой, отмечающей смешанный характер населения предгорной зоны, доступной для проникновения и оседания кочевников [105, c. 58 – 59].

Сложные, нередко враждебные отношения сарматов с местными племенами нашли отражение в осетинском нартском эпосе, в некоторых циклах которого встречаются упоминание о загадочных существах кадзи. Это злые мифические духи, в нартских сказаниях нередко выступающие и как племя – люди, наделенные большой силой и умом, и обычно враждебные нартам, строящие против них всякие козни. Между кадзи и нартами в то же время существуют экзогамные браки – нарты выдают замуж за кадзи старшую дочь колдуньи Кулбадаг. История взаимоотношений нартов и кадзи завершается сказанием «Гибель кадзи». Кадзи вероломно угоняют скот нартов, но сын пастуха Базыг идет по следу, приходит к селению кадзи и здесь видит похищенное стадо. Базыг спешит домой, поднимает тревогу, нарты окружают селение кадзи и громят их [75, с. 69].

Кавказское происхождение образа кадзи (упоминание «каджи» можно встретить и в грузинском фольклоре) может указывать и на то, что под этим обобщенным образом в глазах творцов нартовского эпоса осетин скрываются именно автохтонные кавказские племена. Нарты и кадзи (степняки и горцы) являлись соседями, отношения которых носили далеко не дружественный характер. Хотя враждебные отношения время от времени сменялись мирными, но крайне неустойчивыми связями. Взаимные стычки, похищения людей и скота, по-видимому, были обычным явлением. В целом, процесс иранизации степных и предгорных районов Северного Кавказа получил дальнейшее продолжение в сарматское время.

Однако взаимоотношения аборигенов с сарматами определялись не только военными столкновениями. Культурное влияние и торговый обмен, имевший место во взаимоотношениях между этими племенами, сыграли, по-видимому, решающую роль в приведении материальной культуры племен плоскостной и предгорной зон к известной нивелировке, что хорошо прослеживается по материалам Моздокского и Нижне-Джулатского могильников. В последнее время порождением процесса тесного взаимодействия сарматских племен с аборигенами (не так давно не учитывавшийся в должной мере) ученые называют зооморфную керамику, распространенную на Северном Кавказе в I в. до н.э. – IV в. н.э. [114, с. 34 – 37]. Подавляющая часть известных сосудов и отдельных ручек происходит из предгорно-плоскостной зоны Северного Кавказа, т.е. из районов сармато-аборигенных взаимодействий. Через сарматов, установивших прочные культурные и экономические связи с Боспором, на территории Центрального Предкавказья и даже в высокогорные районы края, на рубеже н.э. проникает целый ряд импортных вещей [156, c. 62].

В горных районах начинают появляться инородные элементы материальной культуры, не свойственные местной позднекобанской среде, но зато характерные для сарматских погребений (бронзовые кольцеобразные пряжки с неподвижным язычком, длинные мечи сарматских типов, зеркала и пр.). Наличие их в культуре позднекобанских племен горной зоны объясняется не той массовой сарматизацией, которая наблюдается в степных и предгорных районах, а следствием походов сарматских племен в Закавказье. Об этом свидетельствует то, что очень много импортных вещей и находок сарматского времени, рубежа нашей эры, сосредоточено в памятниках, расположенных вблизи Дарьяльского прохода – военной дороги сарматов через Кавказский хребет. Закавказские военные походы сарматов знаменуют начало третьего периода во взаимоотношениях кочевников с местными племенами.

Третья стадия – период относительно мирных отношений, установившихся после первых, резко враждебных столкновений. В I в. н.э. уже намечается некоторый сдвиг, быть может, временный – аланы и горцы выступают вместе в походе 72 г. в Закавказье. Это было самым опустошительным нашествием алан, которое зафиксировали сразу несколько античных и закавказских источников. Из сообщения Иосифа Флавия, мы узнаем, что аланы «замыслив вторгнуться с целью грабежа в Мидию и еще дальше ее, вступили в переговоры с «царем» гирканов, ибо он владел проходом. И когда тот открыл им доступ, аланы, напав огромной массой на ничего не подозревающих мидян, стали опустошать многолюдную и наполненную всяким скотом страну, причем никто не осмеливался им противиться...» [15, c. 277].

Знаменитый древнеармянский историк Мовсес Хоренаци, повествуя о вторжении в Армению алан вместе с горцами и иверийцами, особую роль отводит аланам: «Около того времени аланы, соединившись с горцами и привлекши на свою сторону почти половину Иверии, огромными толпами распространились по нашей земле» [1, c. 238]. Леонтий Мровели уточнил: «Цари Картли, призвали овсов и леков, привели царей овских – братьев-голиафов по имени Базук и Амбазук – с войском овским. И привели они с собой пачаников и джиков. Пришел с ними также «царь» леков и привел дурдзуков и дидоев» [30, c. 33].

Грузинская и армянская историческая традиция, отводя аланам доминирующую роль на Северном Кавказе, в то же время свидетельствуют об их довольно близких взаимоотношениях с кавкасионами. Следует согласиться с В.А. Кузнецовым в том, что аланское нашествие 72 г. предполагало возникновение нового крупного племенного союза. Объединение столь различных по происхождению и языку племен в один союз говорит о многом [77, c. 47]. Вероятно, в I в. аланы уже жили, хотя возможно и не сплошным массивом, в равнинно-предгорной части Центрального и Северо-Восточного Кавказа и имели здесь непосредственные контакты с местным населением. Можно говорить и о некотором сближении алан со своими кавказскими соседями, что весьма существенно, ибо положило начало процессам этнической и культурной интеграции и ассимиляции. Эти процессы получили развитие в последующую эпоху.

Проникновение алан на Северный Кавказ было почти повсеместным, исключая горные и предгорные области Дагестана, хотя и сюда, в Приморскую степь проникла небольшая аланская группа и находилась там некоторое время. Центральный и Северо-Восточный Кавказ, западнее Сунжи и Аргуна, сплошь подвергся аланизации [168, c. 160 – 174]. Ставропольское плато, Пятигорье, предгорные районы Карачаево-Черкессии были частями единого фронта аланского расселения на Северном Кавказе. Сколь значительным это было в I – IV вв. н.э. свидетельствуют политические события в Закавказье, когда картлийские цари старались иметь алан в качестве лояльных северных соседей и союзников в борьбе с Арменией и Парфией. Главный проход через Центральный Кавказ в то время уже получил название Дар-и-Алан – «ворота Алан». В тоже время р. Терек, согласно Страбону, называлась «Алонта».

Археологические памятники также свидетельствуют, что аккумуляция ирано-язычных кочевников в равнинном и предгорном Предкавказье в начале нашей эры достигает значительных масштабов. Видимо, с этого времени, если не раньше, контроль над благоприятными для кочевого скотоводства и земледелия предкавказскими равнинами надолго – до массового появления тюрок – переходит в руки сармато-алан. На многие столетия они делаются здесь хозяевами положения. Согласно Ю.А. Кулаковскому - «римляне знали уже алан как народ прикавказский» [21, c. 9]. На пограничье степей и предгорий Кавказа, возникает сеть обширных, хорошо укрепленных городищ, надежно датируемые I – II вв. н.э. «Трудоемкость работ по созданию фортификационных сооружений этих протогородов, интенсивность жизни – судя по мощным напластованиям в цитадели и на посаде, следы высокоорганизованного ремесла свидетельствуют о высокой социальной организации алан в этот период» [71, с. 132].

Как видно, в догуннский период аланы достаточно широко расселились на Северном Кавказе, начиная от Пятигорья до р. Куры. Анализируя этногенез алан в этот период В.А. Кузнецов отметил: «не следует воспринимать это расселение как сплошной массив на всей указанной территории, скорее всего это были более или менее многочисленные и слабо между собой связанные, разные по происхождению группы древних иранцев, переживавших процесс оседания на землю, перехода к земледельческому хозяйству и усиливавшихся контактов с аборигенным кавказским населением [77, c. 51]. Схожего мнения придерживается и Н.Н. Лысенко, который отмечает, что в IV – V вв., (в отличие от раннего периода) под влиянием различных условий географической среды, разного иноэтнического окружения, несхожести внешних политических факторов этническое пространство ранних алан стало постепенно трансформироваться в мозаичную целостность [220, с. 69].

Причины и признаки седентаризационного процесса. Гуннское нашествие конца IV в. имело огромное значение для последующей истории не только всей Юго-Восточной Европы. Длившаяся много веков доминация древних иранцев в среднеазиатских, северокавказских, причерноморских степях закончилась. «Великий пояс степей» перешел в руки кочевников-тюрок. Островки древних иранцев уцелели лишь на периферии. Наиболее их значительный массив сохранился на территории Северного Кавказа, отделенной от степи Кубанью и Тереком. Видимо, сюда был направлен основной аланский миграционный поток с севера и плотность населения с V в. стала быстро увеличиваться за счет притока алан-танаитов и других ираноязычных племен [77, c. 86].

В закубанских и затеречных степях хозяйничали кочевники, оставшиеся на Северном Кавказе после ухода основной массы гуннских орд на Запад. К началу VI в. военно-политический вес ранних тюрок в северокавказских степях сильно возрос. Стабилизация их угодий лишала алан возможности расширения своей производственной базы за счет равнины, и вынуждали осваивать высокогорье.

Так возникло в степи одно из существенных условий перехода алан к полуоседлости и оседлости, носившее как внешний, так и внутренний характер, причем внутренние причины были значительно глубже. Они заключались в перестройке всей экономической и социальной структуры общества алан. Постоянный приток древнеиранских элементов с севера, из огромных степных резервуаров, спонтанно усиливал позиции кочевников-алан. Однако подвижный образ жизни номадов не давал возможности осуществить значительные накопления (копить можно было только скот, но его количество было ограниченно продуктивностью пастбищ и в любой момент из-за природных катаклизмов этот природный «банк» мог лопнуть) [164, c. 30]. Такое общество было основано на «престижной» экономике. Большая часть добычи доставалась вождям племен и родоплеменной аристократии, а также потреблялась на массовых праздниках.

Если в период активной захватнической деятельности, когда тяжесть войны одинаково падала на всех членов общества, распределение добычи было сравнительно равномерным, то в удлиняющиеся мирные периоды росло экономическое неравенство [90, c. 5]. Поскольку войн, а, следовательно, и необходимой для восстановления экономического положения добычи, не было, кочевник, потерявший стадо, вынужден был переходить к оседлости или, во всяком случае, к полуоседлости. В противном случае, номады были обречены, оставаться вечной периферией мировой истории. «Только завоевание ядра давало возможность стать «центром». Но для этого надо было расстаться с кочевым образом жизни. Это был нелегкий выбор, и принять его означало распрощаться с привычными ценностями воинственного образа жизни и постепенно раствориться в завоеванной аграрной цивилизации» [164, c. 30].

Захваченные земли в мирные времена распределялись между сильными и богатыми родами. Перекочевки проходили уже на определенных территориях со строго очерченными границами: с зимовок – на летовки. На лето в зимовищах оставались больные, старики, пленные и неимущие, которые чтобы прожить начинали осваивать земледелие. Зимовища обрастали пашнями. На окраинах зимовищ располагались обширные постоянные кладбища – могильники [90, c. 5]. Некоторые исследователи подчеркивают нетипичность коллективных погребений для степных сарматских племен и видят в этом одно из доказательств того, что северокавказские катакомбы не связаны своим происхождением с ираноязычной средой, а являются местными. Однако указанные явления могут объясняться и особенностями процесса оседания кочевников, сопровождавшегося концентрацией населения в определенных районах. В таких районах и возникали общие могильники нескольких родственных групп [190, c. 68]. Образцом синтеза местных горских и сарматских культур являются такие памятники, как подкурганные погребения в Терезе (Карачай) – устройство насыпей и инвентарь здесь позднесарматские, а форма погребального сооружения – яма, обложенная камнями, – местная [108, c. 249]. Особенностью миграции алан в горы и предгорья было то, что она нигде ни привела к тотальному исчезновению аборигенных групп. Факт оседания алан на землю устанавливается на материалах городищ Терско-Сунженского междуречья, Прикубанья и Подонья, где обнаружены значительные слои, связываемые исследователями с сарматской культурой. Именно эти центры разнонаправленно расширялись в сторону предгорий и гор. «У степного кочевого и местного горско-кавказского населения существовали разные механизмы усвоения и ретрансляции чуждых им культур» [71, с. 177].

Без переориентации экономики на оседлость обеспечение условий для нормального функционирования социально-хозяйственной структуры аланского общества становилось невозможным, и это не могло не осознаваться. По мнению А.Р. Чочиева, оседание на землю должно было принять форму стимулируемого осознанием его рациональности процесса, ограничивавшегося известными традиционными нормами кочевого быта и интересами отдельных социальных групп в ходе сложения предгосударственного образования [99, с. 263].

Возможно также, что этот период был временем складывания биллингвизма, который является непременным условием и результатом интенсивных межэтнических контактов, и с которым, как правило, сопряжены существенные этнические перемены [186, c. 17]. В этом плане немаловажное значение приобретает тот факт, что материалы таких памятников, как Нижний Джулат и Чегемский могильник, которые следует, по-видимому, расценивать как родовые кладбища, в целом дают представление о смешанном характере населения, оставившего эти памятники. «Следовательно, племена, хоронившие своих умерших в одних и тех же могильниках, должны были проживать совместно… и отношения между ними должны были характеризоваться более широкими понятиями, чем соседские» [156, c. 67]. В связи с этим возникает вопрос, каким образом пришельцы могли заимствовать у аборигенов коллективный обряд захоронения, который в высокогорье, в сарматское время, перестает играть доминирующую роль, а для плоскостных районов не был характерен вообще?

Убедительным в этом вопросе представляется мнение А.М. Хазанова о том, что коллективные захоронения следует связать с процессом седентаризации, поскольку распространение данного обряда становится массовым или преобладающим в тех районах, где происходило оседание кочевников [97, c. 67]. Последнее обстоятельство полностью совпадает с предположением, выдвинутым С.Н. Савенко [190, c. 68].

Что касается внешних причин, то в научной литературе нередко можно встретить утверждение, будто оседание кочевников, было вызвано либо неудачным исходом какого-либо сражения (нашествия), либо «благотворным влиянием более культурных соседей-земледельцев». Но вряд ли такой тезис можно считать бесспорным. Вероятнее всего, переход алан к оседлости был очень сложным и болезненно протекавшим процессом, сопровождавшимся сложными взаимоотношениями различных социальных групп. Наиболее ортодоксальная часть общества, тяготеющая к степным пространствам, состояла в основном из представителей родоплеменной верхушки и представителей военно-служилой знати, традиционно придерживающейся установок кочевой воинственности. Что касается оседлых или полуоседлых групп степного населения, то оно в их глазах всегда являлось наиболее презираемой, дискриминируемой прослойкой общества [97, c. 151]. Cвоеобразной формулой этой морали можно было бы счесть казахскую пословицу: «Умирает не тот, кого ругают, а тот кто потеряет свою лошадь» [110, c. 81].

Какие же следы оставили археологам обитатели степей и предгорий Северного Кавказа, одни из которых – «консервативные», традиционно тяготели к кочевому скотоводству, а другие – «прогрессивные», ориентировались на оседло-земледельческое хозяйство?

Совершенно очевидно, что кочевники, ведущие круглогодичное кочевание, находившиеся на стадии первичного освоения захваченных территорий практически почти ничего не оставляют для археологии. У них не было ни постоянных зимовищ, на которых должен был откладываться культурный слой, ни постоянно функционирующих кладбищ, расположенных на определенных территориях. От таких кочевников остались только разбросанные по степи отдельные погребальные комплексы, нередко впущенные в курганные насыпи более ранних эпох [90, c. 6].

Что касается другой, «прогрессивной» части аланского общества, то относительная стабилизация ее жизни, появление постоянных зимовищ хорошо прослеживается благодаря двум обстоятельствам. Во-первых, в результате образования в районах зимовок бескурганных и курганных кладбищ, погребения, которых ориентированы в соответствии с зимними отклонениями стран света. Во-вторых, из-за образования вдоль берегов рек и лиманов, так называемых полос обитания – длинных, почти сливающихся друг с другом остатков кратковременных стойбищ без культурных слоев и с редкими находками на поверхности обломков керамики и костей животных [90, c. 6]. Таким образом, уже первые шаги кочевников к оседлости позволяют археологам обнаружить оставленные ими следы.

Прослеживаемое археологически этническое контактирование двух основных массивов – горного и равнинного, их длительное взаимодействие, ход интеграции, ассимиляции и аккультурации на третьем этапе иранизации имели последствия огромной важности. Особо существенно, что на этом этапе этнический синтез захватил не только предгорья, но и горную зону, положив конец существованию гомогенных этнических групп и культур. «Складывающийся аланский этнос стал гетерогенным почти на всей территории Алании». Лишь в наиболее труднодоступных и изолированных горных районах продолжали сохраняться аборигенные горнокавказские группы, представляющие островки реликтового посткобанского населения (например, в ущельях Балкарии) [168, c. 161].

К IV – V вв. относится заселение верховьев Кубани, вплоть до самых горных районов (Клухори), в это время появляется целая система городищ, в степи и предгорьях (Ставрополье, Кабарда)[142, c. 618]. По историческим источникам мы можем себе представить территорию, занятую аланами в VI – VII вв. Прокопий Кесарийский дает нам примерные границы. «Всю эту страну, которая простирается от пределов Кавказа до Каспийских ворот, занимают аланы»[33, c. 381]. Аланы на востоке граничат с гуннами-савирами, на юго-западе их соседями являются сваны, апсилы, с запада от авазгов их отделяют брухи (одно из адыгско-черкесских племен). Северными границами алан были предкавказские степи. Грузинские источники и «Армянская География» VII в. также рисуют нам алан-овсов к северу от Кавказского хребта, граничащими с адыгскими и лезгинскими племенами и степными кочевниками. Интересно свидетельство сирийского источника Захария, говорящего о существовании пяти городов в области проживания северокавказских алан [31, c. 165].

Проникновение в Закавказье. Алано-овсы в Двалети. Горные районы аланы стали осваивать с конца IV в. – начала V в. Первые переселенцы, не умевшие еще строить надежных укреплений, селились на трудно доступных местах, на водоразделах. Таким интересным памятником IV – V вв. является, открытое поселение, исследованное у аула Жако на Малом Зеленчуке. Поселение расположено в гористой, труднодоступной местности на плато третьей террасы Малого Зеленчука и тянется, приблизительно, на один километр. Постройки на нем располагались безо всякого плана, просторно, дома окружались дворами и огородами [142, c. 622]. Во второй половине V в. – нач. VI вв. и позже аланы строят укрепленные поселения в долинах рек; поселения очень многочисленны и близко расположены друг к другу (на расстоянии 0,5 км).

В ходе разразившихся ирано-византийских войн аланы принимали в них активное участие то на стороне персов, то на стороне греков. Театром военных действий преимущественно была Грузия и алано-овские отряды, несомненно, нередко бывали на ее территории. Об оседании каких-то аланских групп в Грузии в это время по письменным источникам известно сравнительно немного, но их дополняют археологические материалы. В настоящее время аланские могильники VI – VII вв. на территории Грузии обобщены усилиями Р.Г. Дзаттиаты и указаны им в Мцхета, Жинвали, Агаяни и Едысе, причем замечено тяготение этих могильников к важным торговым путям.

Раскопанный в 1982 – 1984 гг. в верховьях р. Большая Лиахва раннесредневековый аланский могильник с разнообразным погребальным инвентарем, в котором особо выделяются вещи, относящиеся к поясному набору, позволил исследователю высказать мнение о более раннем проникновении алан на южные склоны Главного Кавказского хребта и в Закавказье, нежели это фиксировалось в литературе [144, c. 198 – 209]. Похожие поясные пряжки с хоботковыми иглами, украшения полихромного стиля, встречаются в разрушенных катакомбах Жинвали. Раннесредневековый катакомбный могильник в Жинвали, для грузинской средневековой культуры чуждый, дает документальную возможность говорить о присутствии здесь аланского этноса, придерживавшегося своих привычных традиций [77, c. 181].

Если до VI в. мы можем говорить, в основном, о военно-политических контактах и сотрудничестве, о временном пребывании аланских отрядов в Картли и проникновении отдельных представителей алан в высшую картлийскую знать, то с VI в., видимо можно свидетельствовать о постоянном жительстве здесь групп аланских федератов, размешенных в стратегически и политически важных районах. Анализируя археологический материал в Закавказье, имеющий отношение к аланскому миру, необходимо отметить, что его сосредоточение в определенных местах заставляет взглянуть и на сами эти пункты. Таковыми оказываются не какие-то безвестные поселения, а именно торгово-административные центры главным образом в Восточной Грузии (Самтавро, Рустави, Урбниси, Армазис-хеви, Казбеги) [146, с. 112 – 120]. Другое дело, что политико-экономичес-кое значение эти центры не всегда сохраняют на протяжении всей своей истории, однако в пору бытования они были важными пунктами на военно-экономических артериях Восточной Грузии. Аланы – переселенцы в Закавказье обосновывались в ключевых, лежавших на важных торговых магистралях, пунктах Картлийского царства. Об этом говорят и катакомбные могильники в Жинвали.

Здесь, кстати, необходимо коснуться не менее спорного вопроса о появлении алано-овсов в исторической области Двалети (осет. Туалгом), в районе Наро – Мамисонской высокогорной (1700 – 1750 м над уровнем моря) котловины, в верховьях реки Ардон. Двалети, через которую пролегали исключительно важные пути в Шида Картли через Рокский перевал и в Западную Грузию через Мамисонский перевал, была для северных народов стратегическим ключом к Грузии, и последняя это хорошо осознавала.

Судя по отдельным археологическим находкам и деформированным черепам из ущелья Большой Лиахвы (Едыс, Стырфаз), в V – VI вв. инфильтрация аланского этноса в это ущелье уже происходила. Исходной территорией проникновения алан с севера на юг могла быть только Двалети, ибо, прежде чем появиться в долине Большой Лиахвы, аланы должны были появиться в Наро-Мамисонской котловине. Предположение о проникновении алан через Двалети – Туалгом на южный склон Кавказского хребта и в ущелье Большой Лиахвы с V – VI вв. находит косвенное подтверждение и в «Армянской Географии» VII в. – «Ашхарацуйц». В реконструкции II главы источника появляется принципиально важный этноним – «овсуры»: «В тех же (Кавказских) горах, после народа Ардоз, проживают племена Рочан, Двалов, Цхумов, Овсуров, Цанаров, у которых аланские ворота и другие ворота называются Целкан...»[3, Вып. II, c. 17].

Этническая принадлежность овсуров не представляет загадки. Корень слова «овс» указывает на алан-овсов, а грузинский суффикс «ури» свидетельствует о том, что данный этноним попал в «Армянскую Географию» от грузин и, следовательно, в VII в., последние уже хорошо знали своих соседей. Допустимо думать, что под именем «овсуров» скрывается та группа алано-овсов северокавказского происхождения, которая представлена в памятниках Едыса и Стырфаза. В таком случае, начало освоения аланами южных отрогов Большого Кавказского хребта можно было бы относить к V – VI вв. Миграции алано-овского населения на территорию Двалети зафиксированы и позже. В «Хронике Ксанских Эриставов» хронист упоминает о переселении в эту историческую область в раннесредневековый период представителей аланской элиты. «Была великая смута в стране Осетской и обильно проливалась кровь царей осов. Оказались победителями сыновья старшего брата и перевели через гору Захскую детей младшего - Ростома, Бибила, Цитлосана и сыновей их с семидесятью добрыми рабами (дружинниками) и привели в страну Двалетскую» [29, с. 21]. Событие это, связанное с инспирированными византийцами смутами в Алании («Стране Осетской»), по мнению Р.Г. Дзаттиати, произошло в VII в., т.е. в правление Юстиниана II [145, с. 45].

Прибывшие получили имя Бибилури, и со временем укрепившись, стали владетелями Двалети. Как видим, при всей ограниченности источников, намечается возможность поставить вопрос о постоянном присутствии групп алано-овсов не только в качестве федератов в отдельных пунктах Грузии, но и в качестве нового пласта населения в ущелья Большой Лиахвы в V – VII вв.

Дата добавления: 2015-08-27