Existential Psychotherapy 38 страница

2. Терапевт принял пациента в связи с острым состоя­нием днем в субботу, и хотя терапевт был голоден и устал, он продолжал сессию несколько часов¹⁶.

*В этой книге я уже ссылался на эмпирические исследования, но обычно с большим отбором и значительными оговорками. Имеющихся исследований не­достаточны, они плохо разработаны или осуществлены либо имело место сомни­тельное отношение к обсуждаемой экзистенциальной проблеме. В связи с отно­шениями терапевт-пациент я также не буду широко цитировать исследовательскую литературу, но совсем по другой причине: количество высококачественных ис­следований, свидетельствующих о критической роли этих отношений, огромно¹³.

3. Терапевт принимал пациентку, у которой во время курса терапии развились симптомы, вызвавшие подозрение на рак. Пока она ожидала результатов лабораторных анали­зов (которые оказались отрицательными), он обнимал ее, как ребенка; она рыдала и находилась в кратковременном психотическом состоянии, вызванном страхом¹⁷.

4. Мужчина-терапевт работал с пациенткой, молодой женщиной, у которой развился такой мощный позитивный эротизированный перенос на него, что терапевтическая работа была бы невозможной, если бы он не раскрыл ей некоторые стороны своей личной жизни, что позволило пациентке отделить в своем восприятии терапевта реалисти­ческие моменты от искажений¹⁸.

5. На протяжении нескольких сессий пациент оскорблял терапевта, нападая на него лично и ставя под сомнение его профессиональную компетентность. Наконец терапевт взор­вался: "Я начал колотить по столу кулаком и закричал: "Черт возьми, послушайте, почему бы вам просто не прекратить словесный понос, перестав нападать на меня, и не перейти наконец к делу — попытаться понять себя. Какие бы недо­статки у меня ни были, а у меня их хватает, они не имеют отношения к вашим проблемам. Я тоже человек, и сегодня был плохой день..."¹⁹

6. Пациентка была оставлена в заброшенном доме на об­рыве, куда можно было добраться только по шаткому дере­вянному мостику. В этой крайней ситуации она позвонила своему терапевту, который подъехал к дому, прошел по мостику, успокоил ее и отвез домой"²⁰.

Другие решающие эпизоды похожи на эти: суть каждого состоит во встрече двух людей и в отходе от искусственного или идеологически предписанного "обращения" с пациентом.

Литература изобилует иллюстрациями, подтверждающими этот феномен. В главе 2 я говорил о том, что в 1895 г. в "Исследованиях истерии" Фрейд и Брейер не обратили внимания на существенный материал, относящийся к смерти. Поразительно также, что в своей оценке терапевтических механизмов Фрейд мог не обратить внимания на значимость встречи пациента и терапевта. Он приписывал терапев­тическое изменение целиком гипнотическому внушению и работе по интерпретации, которая делает возможными "отреагирование" и ос­вобождение "задавленного аффекта". Отметим однако характер тера­певтической включенности Фрейда, отраженной в его описаниях

случаев. Он регулярно делал массаж некоторым из своих пациентов и однажды высказал досаду оттого, что менструальный период паци­ентки может сделать массаж в этот день невозможным. В других слу­чаях он "смело входит" (используя термин Бубера²²) в жизнь пациен­та, беседуя с членами семьи и выясняя финансовые и брачные планы пациента. Временами Фрейд бывал авторитарным и резким. В од­ной памятной встрече он непреклонно заявил пациентке, что дает ей двадцать четыре часа на то, чтобы она изменила свои взгляды (по поводу непсихологических причин симптома), иначе ей придется по­кинуть больницу²³.

Несколько лет назад я установил договор (по причинам, о которых неуместно рассказывать в этом обсуждении) с пациенткой, условив­шись, что мы оба будем писать краткое резюме своих впечатлений после каждого часа индивидуальной терапии, передавать их в запеча­танном виде моему секретарю и каждые несколько месяцев читать записи друг друга. (Позже мы опубликовали эти заметки в книге "Каж­дый день — чуть ближе. Терапия, рассказанная дважды" ("Every Day Gets a Little Closer: A Twice-Told Therapy")²⁴). Меня поразило расхож­дение между моим восприятием сессии и восприятием пациентки. Мы с пациенткой отмечали и ценили очень разные аспекты терапевтичес­кого опыта. Кому нужны были мои точные и элегантные интерпрета­ции? Увы! Она их даже не слышала! В ее памяти сохранились малень­кие личные соприкосновения — теплые взгляды, комплименты по поводу ее внешнего вида, мой неизменный интерес к ней, мои воп­росы о ее мнении относительно фильма, который она посмотрела.

Что нам делать с этими наблюдениями? По-видимому, ясно, что каким-то еще не определенным образом личностные отношения те­рапевта и пациента играют критическую роль в процессе изменения, а также что терапевт часто недооценивает значение этого фактора и переоценивает свои когнитивные заслуги.

Как исцеляют терапевтические отношения? В предыдущем разделе я высказал мысль, что "внутритерапевтические" отношения пациен­та (его или ее отношения в обыденной жизни, или с другими члена­ми терапевтической группы, или с соседями по палате в психиатричес­кой больнице) обладают двумя типами терапевтического воздействия: (1) они играют "опосредующую" роль, поскольку способствуют улуч­шению качества будущих отношений — на их материале пациент узнает о своем дезадаптивном межличностном поведении и проводит "гене­ральную репетицию" новых моделей отношений; (2) они имеют цен­ность сами по себе и для себя — как вполне "реальные" отношения, они приводят к межличностным переменам.

Все это можно отнести и к отношениям терапевт-пациент. Они исцеляют, потому что проясняют другие отношения, а также в силу

того, что представляют собой реальные отношения пациента. Давайте рассмотрим поочередно оба фактора.

Отношения пациент-терапевт. Прояснение и облегчение других от­ношений. Помогая пациенту исследовать свои отношения с ним, те­рапевт проясняет и улучшает прошлые или нынешние отношения па­циента с теми, кого на символическом уровне напоминает терапевт.

Использование отношений для прояснения прошлого — это тради­ционный подход к отношениям пациент-терапевт, основанный на представлении о переносе, в котором пациент "переносит" чувства и позиции, касающиеся значимых фигур, особенно родительских, на личность терапевта. Пациент "надевает" на терапевта, который слу­жит манекеном, чувства, "снятые" с других. Отношения с терапев­том — игра теней, отражающая превратности драмы, которая проис­ходила давно. Аналитическая терапевтическая задача воссоздания и прояснения событий прошлой жизни хорошо обслуживается этим подходом.

Против такого способа работы с отношениями есть два основных аргумента. Первый, как уже обсуждалось в главе 7, это неочевидность того, что раскрытие и понимание прошлого содействуют изменению в терапии. Второй состоит в том, что рассмотрение отношений тера­певт-пациент прежде всего в терминах переноса отрицает истинно че­ловечную и истинно изменяющую природу отношений. Имеется до­статочно доказательств того, что исцеляют реальные отношения; рассматривать отношения терапевт-пациент как упаковочный ящик для транспортировки орудий исцеления (инсайта, раскрытия события прошлой жизни и т.п.) значит ошибочно принимать емкость за содер­жимое. Отношения и есть орудие исцеления, и, как я уже подчер­кивал, поиск инсайта, копание в прошлом — все это интересные и по видимости полезные занятия, занимающие внимание пациента и терапевта в то время, пока созревает подлинный фактор изменения — их отношения.

Еще одно применение отношений пациент-терапевт состоит в том, чтобы помочь пациенту понять нынешние или будущие отношения. Пациент почти всегда искаженно видит какие-то аспекты своих отно­шений с терапевтом. Опытный терапевт, отталкиваясь от собствен­ного знания себя и богатого опыта того, как видят его другие, спо­собен помочь пациенту отделить искажение от реальности. Для разных пациентов терапевт может олицетворять разные вещи, но для большин­ства он воплощает образы власти — учителя, начальника, родителя, судьи, инспектора и т.д. Помогая пациенту улучшить его отношения с этими индивидами, терапевт оказывает ему реальную услугу.

".Реальные " отношения между терапевтом и пациентом. В том, что пациент развивает реальное (в противоположность перенесенно­

му) отношение к терапевту, заключается огромная потенциальная польза. Вместо того чтобы оставаться в рамках феномена "как будто" — который, если его должным образом проанализировать, приведет к улучшению других отношений — терапевт помогает пациенту исцелить­ся, развивая с ним подлинные отношения.

Кайзер, как я рассказывал выше, считал, что индивид, терзае­мый изоляцией ("универсальным конфликтом"), пытается преодолеть ее путем "слияния" с другим. Возникающий "универсальный симп­том", как называет его Кайзер, прокладывает дорогу слиянию. "Уни­версальный симптом" — это "двойственность", или "неподлинность", или "перенос"; его составляют искаженное восприятие пациентом терапевта и искаженное поведение по отношению к нему. Таким об­разом, пациент не включает в отношения свое подлинное "я", но взаимодействует с терапевтом таким образом, чтобы избегнуть изо­ляции и осуществить слияние.

Каково противоядие этому универсальному конфликту и симпто­му? Ответ Кайзера — "коммуникация"²⁵. Он утверждал, что "имен­но способность свободно общаться не позволяет универсальному кон­фликту вовлечь человека в ограничительный обманчивый паттерн невроза". Кайзер полагал, что терапевт исцеляет, просто будучи с пациентом. Успешная терапия требует, "чтобы пациент проводил до­статочно времени с человеком, обладающим определенными лично­стными характеристиками".

Какими личностными характеристиками? Кайзер называет четыре: (1) интерес к людям; (2) теоретические взгляды на психотерапию, которые не блокируют заинтересованность терапевта в том, чтобы помочь пациенту свободно общаться; (3) отсутствие невротических паттернов, которые помешали бы установлению коммуникации с пациентом; (4) "восприимчивый" психический склад — чувствитель­ность к двойственности и некоммуникативным элементам поведения пациента.

У Кайзера для терапевта есть всего одно правило: "находиться в коммуникации". Все другие требования касаются не того, что терапевт должен делать, а того, каким терапевт должен быть. Возможно, Кайзер чрезмерно преувеличивает, но тем не менее он привлекает наше внимание к существенному элементу механизма терапевтического из­менения. Для многих пациентов психотерапия — это процесс цикли­ческого движения от изоляции к отношениям. Когда пациент стал способен на глубокие отношения с терапевтом (и на отношение к нему как к реальной личности, а не как к образу, созданному определен­ным "методом"), — он уже изменился. Пациент узнает, что потенциал любви существует внутри него самого, и испытывает чувства, которые

годами и десятилетиями спали в диссоциированных внутренних про­странствах. Вспомним комментарии Бубера по поводу отношений Я- Ты: когда "Я" по-настоящему находится в отношениях с другим, оно меняется, становится отличным от "Я", которое было до Ты. Оно переживает новые аспекты себя, открывается не только другому, но и самому себе. Неважно, что отношение пациента к терапевту "времен­но", опыт близости постоянен. Он существует во внутреннем мире человека как постоянная точка отсчета, напоминание о потенциале близости. Открытие себя, которое происходит в результате близости, также постоянно.

Едва ли нужно говорить, что опыт близости с терапевтом имеет для индивида смысл, выходящий за пределы опыта отношений со мно­гими другими людьми. Во-первых, терапевт — это обычно тот, кого пациент особенно уважает. Но что еще важнее, терапевт — это чело­век (и часто единственный), который действительно знает пациента. Возможность рассказать другому все свои самые темные тайны, все свои запретные мысли, поведать о своем тщеславии, своих горестях, своих страстях и все же быть этим другим полностью принятым — оказывает невероятно самоутверждающее воздействие.

Выше я сказал: "Психотерапия — это процесс циклического дви­жения от изоляции к отношениям". Он цикличен потому, что паци­ент, страшась экзистенциальной изоляции, вступает в глубокие и осмысленные отношения с терапевтом, а затем, укрепленный этой встречей, вновь возвращается к переживанию экзистенциальной изо­ляции. Терапевт из глубины их отношений помогает пациенту пере­жить изоляцию и осознать свою единоличную ответственность за соб­ственную жизнь — то, что он сам создал свою затруднительную жизненную ситуацию, и лишь сам, а не кто-то другой, может изме­нить ее.

Ведомый терапевтом, пациент возвращается к ощущению изоля­ции, но иным путем, чем прежде. Выше я подчеркивал, что одна из бесценных вещей, которую пациент узнает в процессе терапии, это границы отношений. Он узнает, что может получить от других, но также — и это гораздо важнее — чего не может получить от других. Когда пациент и терапевт встречаются на человеческом уровне, ил­люзии первого неизбежно страдают. В конце концов конечный спа­ситель при полном свете дня оказывается всего лишь другим челове­ком. Это изолирующий момент, но одновременно, как утверждает Кеннет Фишер, и просветляющий момент, "когда пилигриму случа­ется подумать: может быть, нет знающего, — наверное, мы все пи- лигримы"²⁶. Как минимум, пациент освобождается от поисков не в том месте. Как максимум — из полноты встречи он узнает, что и па­

циент, и терапевт, и любой другой человек — собратья по своей че­ловечности и своей неизменной изоляции.

Идеальные отношения терапевт-пациент

Если основная задача терапевта — глубокие и полные отношения с пациентом, означает ли это, что терапевт формирует отношения Я- Ты с каждым пациентом? "Любит" ли (в том смысле, какой прида­вали этому слову Маслоу и Фромм) терапевт пациента? Есть ли раз­ница между терапевтом и близким другом?

Едва ли терапевт может читать (или писать) такие вопросы без некоторого дискомфорта. Без какой-то неловкости — именно это слово здесь напрашивается. В мире терапевта присутствует неизбежный диссонанс: "дружба", "любовь", "Я-Ты" — с одной стороны; "пя­тидесятиминутная сессия", "шестьдесят пять долларов в час", "об­суждения случаев", "оплата третьей стороной" — с другой. Никакой лакировкой и смазкой не подогнать одно к другому так, чтобы полу­чилось гладко. Это несоответствие встроено в "ситуации" как тера­певта, так и пациента, его нельзя отрицать или игнорировать.

Один важный аспект составляет особенность "любовной дружбы", или Я-Ты отношений между терапевтом и пациентом — аспект пари­тетности. Пациент приходит к терапевту за помощью. Терапевт не приходит к пациенту. Терапевт должен иметь мотивацию, склонность и способность со всей возможной полнотой воспринимать пациента как личность. Пациент по определению обладает ослабленной способно­стью воспринимать другого человека во всей полноте, более того, он имеет совершенно иной мотив — избавление от страданий. Таким образом, терапевт обладает тем, что Бубер называет "объективным присутствием": терапевт способен быть одновременно в двух местах — на своей стороне и на стороне пациента. "Терапевт способен быть там, где он есть, и там, где находится пациент; пациент может быть толь­ко там, где он есть"²⁷.

Терапевта интересует "ты" пациента, не только нынешнее "ты", но и его потенциальное, спящее "ты". Терапевт, руководствуясь своим интуитивным ощущением открытости пациенту и близости с ним, постоянно стремится углублять отношения. Пациент же в начале те­рапии не имеет ресурсов для паритетных отношений с терапевтом. Он может задавать или обдумывать вопросы, касающиеся терапевта, но эти вопросы обычно не вызваны стремлением "узнать" терапевта или актуализировать его полный потенциал, они скорее отражают инте­рес к регалиям терапевта или к тому, намерен ли он удовлетворять

потребности пациента. Иногда вопросы пациента — это часть борьбы за контроль в отношениях: пациент может чувствовать себя менее уяз­вимым в самораскрытии, если терапевт также готов открываться.

Карлос Секуин (Carlos Sequin^ "Любви и психотерапии"²⁸ описы­вает отношения терапевт-пациент как особую форму любви, "психо­терапевтический эрос". Она имеет несколько отличительных призна­ков. Она, как я уже указывал, не паритетна. Но должен заметить, что это не является обязательным признаком: по ходу терапии паци­ент, состояние которого улучшается, обнаруживает все больше по­нимания и заботы (ненуждающейся заботы) по отношению к лично­сти терапевта. Психотерапевтический эрос неразрушим, или, по словам Карлоса Секуина, "безусловен". Другие виды любви уязви­мы. Влюбленный в конце концов перестает любить, если его любовь остается без ответа. Друзья расстанутся, если между ними станет мало общего. Существует много обстоятельств, которые могут привести к отчуждению между родителями и ребенком, учителем и учеником, поклоняющимся и объектом поклонения. Но зрелый терапевт будет заботиться о своем пациенте, несмотря на непослушание, нарцис­сизм, депрессию, враждебность и лживость. Более того, можно ска­зать, что эти черты побуждают терапевта к заботе, обнаруживая силу потребности пациента в том, чтобы о нем заботились.

Еще один аспект психотерапевтического эроса состоит в том, что он подразумевает подлинную заботу о личности пациента. По словам Секуина²⁹, "это не "гуманная" любовь, которую врач должен испы­тывать к больному человеку, потому что он болен. Терапевт скорее должен испытывать аутентичное чувство любви к определенному ин­дивиду, находящемуся перед ним, который является этим человеком, а не другим, который является не 'больным человеком', а просто человеком". Фромм, Маслоу и Бубер подчеркивали, что истинно заботиться о другом означает заботиться о росте другого и вызывать нечто к жизни в другом. У терапевта должна быть именно такая уста­новка по отношению к пациенту. Raison d'etre терапевта — "акушер­ская помощь" при рождении еще не прожитой жизни пациента.

Задача "вызывать нечто к жизни" в другом играет важную роль в определении стратегии терапевта. Бубер выделяет два основных пути воздействия на жизненные установки другого³⁰. Можно пытаться на­вязать другому собственную позицию и взгляды (причем таким обра­зом, чтобы другой считал их собственным мнением), либо пытаться помочь другому раскрыть свои собственные тенденции, испытать соб­ственные "актуализирующие силы". Первый путь Бубер называет "навязыванием", и это путь пропагандиста. Второй путь — "раскры­тие", это путь просветителя и терапевта. Раскрытие подразумевает

проявление в человеке того, что в нем исходно было. Само понятие "раскрытия" имеет богатые оттенки смысла и находится в резком кон­трасте с другими понятиями, описывающими терапевтический про­цесс, — "воссоздание", "разобусловливание", "поведенческое фор­мирование", "восстановление в родительстве".

Человек помогает другому раскрыться не наставлением, а "встре­чей", "экзистенциальной коммуникацией"³¹. Терапевт — не руково­дитель, не формирующий агент, а "дающий возможность"³². Анало­гичным образом Хайдеггер говорит о двух разных путях заботы, или "попечения"*. Мы можем "заместить" другого — вариант отношений, подобный навязыванию, — и таким образом освободить его от трево­ги экзистенциальной встречи (и тем самым низвести другого к неау­тентичному существованию). Либо мы можем "забежать вперед" (не вполне удовлетворительный термин) и "освободить" другого, конф- ронтировав его с его экзистенциальной ситуацией.

Резюмируя, можно сказать, что терапевт относится к пациенту по- настоящему заботливо и стремится достигать моментов аутентичной встречи. В этом стремлении терапевту следует быть незаинтересован­ным в самости, то есть заботиться о росте пациента, а не об удовлет­ворении его личностных нужд. Забота терапевта должна быть нераз­рушимой и независимой от ответной заботы пациента. Терапевт должен быть способен находиться одновременно с самим собой и с па­циентом, и следовательно уметь, заботясь, войти в мир пациента и воспринять его так, как воспринимает сам пациент. Поэтому он дол­жен подходить к пациенту без предубеждений, настроенный на сопри­косновение с миром опыта пациента, не пытаясь судить его или под­гонять под стандарт.

Многие из этих аспектов терапевтических отношений были описа­ны Роджерсом и его коллегами в их триаде терапевтических характе­ристик — эмпатия, искренность и позитивный непредвзятый взгляд. Во многих исследованиях подтверждается, что данные характеристи­ки способствуют позитивному терапевтическому результату. Моя не­удовлетворенность этими характеристиками поведения терапевта свя­зана главным образом с тем, что нередко — несмотря на упор самого Роджерса на то, что терапевтические отношения должны быть искрен­ними и глубоко личностными** — другими авторами они рассматри­ваются как метод, как то, что терапевт делает в терапии. Соответ­ственно, существуют технические руководства, призванные научить

*Хайдеггер различает заботу о вещах ("беспокойство") и заботу о других daseins, то есть конституирующих бытиях ("попечение")³³.

**Роджерс недвусмысленно высказался на эту тему в примечательном разговоре с Бубером, из которого ясно, что эти два самостоятельных мыслителя сходятся в воп­росе о наилучшем роде отношений терапевт-пациент³⁴.

будущих терапевтов методам проявления эмпатии, искренности и по­зитивного взгляда. Когда "техника" выходит на первый план, ни о какой экзистенциальной терапии уже нет речи: сама суть аутентичных отношений состоит в том, что человек не манипулирует, а обраща­ется к другому всем своим существом.

Диагноз. Предубеждения и стереотипы мешают многим терапевтам аутентично относиться к пациентам. При подготовке терапевтов ак­цент делается на диагнозе и классификации: их учат объективировать пациента, устанавливать его диагностический код согласно диагнос­тической классификации АПА (Американской психиатрической ассо­циации), которым он "пришпиливается" к данным обследования при поступлении в стационар или к страховому полису. Разумеется, ни один добросовестный терапевт не станет отрицать значимость диагно­стической оценки. Например, нужно выяснить, не влияет ли на пси­хологическое состояние пациента органическое заболевание или ин­токсикация. Важно также определить, не страдает ли пациент тяжелым аффективным нарушением биохимической этиологии (например, эндогенной депрессией или маниакально-депрессивным диатезом), требующим фармакологического лечения.

Даже когда состояние пациента имеет главным образом функцио­нальный характер, терапевту необходимы некоторые предварительные оценки. Может быть, состояние пациента является настолько тяже­лым (например, серьезное социопатическое расстройство характера или параноидная шизофрения с хорошо систематизированным бре­дом), что вероятность пользы от психотерапии мала? Несомненно, деструктивные тенденции пациента (в отношении себя или других) должны быть оценены. Кроме того, терапевт должен составить пред­ставление о степени устойчивости пациента и его способности пере­носить близость, являющееся важным направляющим ориентиром в терапии.

Если эти относительно грубые оценки важны для предварительной классификации, то дальнейшие и более "тонкие" диагностические различения не только мало помогают терапевту, но часто мешают формированию отношений. Изощренные психоаналитические диаг­ностические формулировки, описывающие специфическую психосек­суальную динамическую организацию пациента, мало полезны в те­рапии, а в той степени, в какой они препятствуют подлинному слушанию, даже создают помеху. Например, хотя некоторые или даже большинство "истерических личностей" демонстрируют определенные специфические поведенческие паттерны и страдают от определенных характерных для них динамических конфликтов, это касается не всех. Стандартная диагностическая формулировка ничего не говорит те­

рапевту об уникальном человеке, с которым он имеет дело; более того, имеются существенные свидетельства, что диагностические ярлыки мешают слушанию или искажают его³⁵. Слишком часто диагностичес­кая категоризация оказывается не более чем увлекательным интеллек­туальным упражнением, единственная функция которого состоит в создании у терапевта ощущения порядка и контроля. Между тем фун­даментальная задача профессионального роста терапевта — научиться переносить неопределенность. Для этого требуется значительно изме­нить взгляд: вместо того, чтобы пытаться упорядочить "материал" интервью в интеллектуально непротиворечивой структуре, терапевт должен стремиться к аутентичному контакту.

Самораскрытие терапевта. Чтобы знать пациента, терапевт должен не только наблюдать и слушать; он также должен "переживать" паци­ента во всей полноте. Но полнота переживания требует, чтобы мы открыли себя другому; если мы вступаем в контакт с другим открыто и честно, мы переживаем другого в его реакции на этот контакт.

Нельзя не прийти к выводу, что терапевт, который намерен уста­новить отношения с пациентом, должен раскрыть себя как человека. Эффективный терапевт не может оставаться отдаленным, пассивным и скрытым. Самораскрытие терапевта — неотъемлемая часть терапев­тического процесса. Но насколько, в чем терапевт раскрывает себя? Личные проблемы? Все чувства по поводу пациента? Скука? Усталость? Претенциозность? Умные терапевтические стратегии? Есть ли разни­ца в самораскрытии между терапевтом и близким другом?

Немудрено почувствовать себя дискомфортно! Эта проблема в пер­вые несколько десятилетий психотерапевтической практики вообще не рассматривалась, так как в аналитическом движении уже на ранней стадии было заявлено, что терапевту следует сохранять эмоциональ­ную дистанцию и объективность, подобно хирургу, бесстрастно изу­чающему больной орган. Пациенты, предупреждал Фрейд, будут развивать сильные чувства к терапевтам, но терапевты должны быть начеку и подавлять нежные эмоции. Терапевты должны понимать, что сильные чувства пациента есть "неизбежное следствие медицинской ситуации, как обнажение тела пациента или сообщение жизненно важной тайны"³⁶.

Почему терапевту так строго предписывалась бесстрастная роль? Во- первых, Фрейд предполагал, что терапевт, который перестанет быть "объективным", потеряет контроль над ситуацией и будет увлечен скорее тем, чего пациент хочет, чем тем, чего пациент требует:

"Пациентка добилась бы своей цели, но врач никогда не добился бы своей. С врачом и пациентом могло произойти только то, что произошло в забавном анекдоте с пастором

и страховым агентом. Неверующий страховой агент лежал при смерти, и родственники настояли на том, чтобы при­вести к нему слугу Господа, который обратил бы его перед смертью. Разговор длился так долго, что ждавшие снаружи начали надеяться. Наконец дверь комнаты больного откры­лась. Неверующий не обратился, но пастор вышел, при­обретя страховку"³⁷.

Итак, по мнению Фрейда, если терапевты откроются пациентам и включатся в нормальное человеческое взаимодействие, они прине­сут в жертву объективность и, следовательно, эффективность. Вто­рой, более глубокий аргумент за "непрозрачность" терапевта основан на мнении, что перенос является ядром психотерапии. Фрейд счи­тал, и огромное большинство сегодняшних психоаналитиков по-пре­жнему считают анализ переноса важнейшей задачей терапевта. Как я говорил раньше, для Фрейда перенос был непосредственной репре­зентацией того, что пациент испытал в начале жизни, в годы слиш­ком ранние, чтобы быть полностью доступными памяти. Следователь­но, наблюдая, понимая и помогая пациенту "проработать" перенос (то есть пережить его, признать его несоответствие нынешней ситуа­ции и обнаружить в детстве источники переносимого чувства), тера­певт открывает глубочайшие пласты жизненного опыта индивида.

Из признания ключевой роли переноса следует, что терапевт дол­жен содействовать его развитию. Чем меньше проявляется реальное "я" терапевта, тем с большей готовностью пациент переносит на него чувства, относящиеся к кому-то другому. Таково рациональное объяс­нение традиционно отводящейся терапевту роли "пустого экрана" и особенностей взаимного размещения участников психоаналитической сессии, где аналитик остается за кушеткой, вне поля зрения пациен­та. Этот запрет на самораскрытие терапевта дал нам два поколения психотерапевтов, находившихся под властью метода, не признавав­шего аутентичной встречи между терапевтом и пациентом, согласно которому основной — и, собственно говоря, единственной — функ­цией терапевта является интерпретация.

Однако даже некоторые первые теоретики не соглашались с таким взглядом на роль терапевта. Шандор Ференци, один из первых и са­мых верных последователей Фрейда, настаивал на том, что отстранен­ная, всеведущая позиция терапевта снижает терапевтическую эффек­тивность. Ференци, особенно в последние годы, открыто признавался пациентам в своих ошибках. Например, он без всякого дискомфорта в ответ на оправданную критику отвечал: "Возможно, вы коснулись области, в которой я не все знаю. Может быть, вы могли бы помочь мне увидеть, в чем я неправ"³⁸.

Дата добавления: 2015-08-27