Existential Psychotherapy 37 страница

На одной из сессий группа обсуждала его приглашение моего ко- терапевта-женщины покататься на лыжах в выходные. На Рона очень давили, чтобы исследовать его поведение, и он ушел в тот день сму­щенный и взволнованный. По дороге домой Рон внезапно вспомнил, что в детстве его любимой историей была история о Робине Гуде. По внезапному импульсу он отправился в детский отдел ближайшей биб­лиотеки и перечитал историю. Только тогда истинное значение его

*В английском языке эти слова — toucan и two can — звучат одинаково. — Прим. переводчика.

поведения открылось ему. В легенде о Робине Гуде Рону нравилось спасение людей, особенно женщин, от тиранов. Этот мотив играл сильную роль в его жизни, начиная с эдиповой борьбы в его семье. Он основал успешный бизнес, сначала работая для кого-то другого, а потом создав конкурирующую фирму и переманив работников сво­его бывшего хозяина на работу к себе. Подобная тема присутствовала и в отношениях Рона с женой, на которой он женился не столько по любви, сколько для того, чтобы спасти ее от деспотичного отца.

Этот поведенческий паттерн развернулся и в группе. Он был сильно мотивирован вырвать других членов группы и даже ко-терапевта из моих рук. Другие участники постепенно стали испытывать сильную трево­гу от того, что они играют роль пешек в борьбе Рона со мной. После того, как его превалирующая неаутентичная модель отношений была выявлена и полностью понята, Рон задался вопросом: "Для чего еще нужны люди?"... Он провел несколько месяцев, работая над своими отношениями с каждым из членов группы, за исключением Ирен. Рон крепко держался за нее, и даже когда стало ясно, что в этой группе он максимально продвинулся и она ему больше ничего не может дать, он сопротивлялся выходу из нее, потому что, на бессознательном уровне, хотел оставаться, чтобы защищать Ирен от меня. В конце концов он ушел, а несколько месяцев спустя завершила терапию и Ирен. И тут, когда со сцены исчез тиран, любовь Рона быстро увя­ла, и он прервал отношения.

Полноценные заинтересованные отношения — это отношения с партнером, а не с каким-то третьим персонажем из прошлого или настоящего. Перенос, паратаксические* искажения, скрытые моти­вы и цели — все это должно быть устранено, для того чтобы аутен­тичные отношения с другим стали возможны.

*"Паратаксис" — термин из грамматики, обозначающий последовательное рас­положение фраз или частей сложного предложения, которое показывает отношение между ними; в данном случае, видимо, имеются в виду искажения типа "после зна­чит по причине". — Прим. переводчика.

9. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНАЯ ИЗОЛЯЦИЯ И ПСИХОТЕРАПИЯ

Концепция экзистенциальной изоляции предоставляет несколько важных возможностей для психотерапевта. Она порождает референт­ную структуру, позволяющую дать объяснения многим сложным, ставящим в тупик феноменам — объяснения, которые психотерапев­ты, пользуясь проясняющими и интерпретирующими комментариями, пытаются донести до своих пациентов. Концепция экзистенциальной изоляции также дает логическое обоснование важного терапевтического маневра — конфронтирования с изоляцией. Наконец, подход с точ­ки зрения экзистенциальной изоляции в значительной мере пролива­ет свет на такой чрезвычайно важный и сложный феномен, как отно­шения терапевт—пациент.

Ориентир в понимании межличностных отношений

Свой страх изоляции индивид обычно пытается ослабить с помо­щью межличностных контактов: он нуждается в присутствии других, чтобы утвердить свое существование; стремится быть поглощенным другими, представляющими собой в его глазах более могущественные фигуры, или уменьшить свое ощущение одинокой беспомощности, поглощая других; пытается возвысить себя через других; жаждет иметь множество сексуальных связей — все это карикатура аутентичных от­ношений. Короче говоря, индивид, захлестываемый изоляционной тревогой, отчаянно ищет помощи через отношения. Он протягивает руку другому не по желанию, а будучи вынужден, и последующие отношения основаны на выживании, а не на росте. Трагическая иро­ния заключается в том, что люди, испытывающие столь отчаянную потребность в комфорте и удовольствии аутентичных отношений, как раз наименее способны развивать такие отношения.

Одна из первых задач терапевта состоит в том, чтобы помочь па­циенту идентифицировать и понять, что он или она делает с други­ми. Горизонтом, на фоне которого ясно видна межличностная пато­логия пациента, может служить идеал свободных от нужды отноше­

ний. Например, вступает ли пациент в отношения исключительно с теми, кто может быть ему как-то полезен? Связана ли его любовь ско­рее с получением, чем с отдачей? Пытается ли он, в самом полном смысле, узнать другого человека? Удерживает ли он себя частично вне отношений? По-настоящему ли слышит другого человека? Использу­ет ли другого для построения отношений с кем-то еще — иными сло­вами, сколько людей в комнате? Заботится ли о росте другого?

Обстановка групповой терапии в особенности позволяет проявиться этим паттернам искаженных отношений, как иллюстрируется ниже­следующим клиническим очерком.

Ева посещала терапевтическую группу шесть месяцев и постепен­но создала для себя (как неизменно делают пациенты) ту же межлич­ностную ситуацию в группе, в какой жила вне группы. Она была ничем не примечательной пассивной персоной, такую легко забыть. Никто не принимал ее всерьез, она сама явно не принимала себя всерьез и, казалось, ей доставляло удовольствие быть для группы чем-то вроде фигурки на капоте автомобиля. На Рождество, когда группа была необычно мала, поскольку несколько ее членов уехали из города, Ева начала сессию с описания дискомфорта, который она испытывает в такой маленькой группе. По ее словам, она не была уверена, что сессия будет "сильной". В характерной отстраненной манере она продолжала обсуждать свои чувства по поводу маленькой группы. Наконец другая женщина сказала, что не в состоянии больше слушать Еву. Никто в группе не чувствовал, что Ева обращается к нему; Ева все время обращалась к пустому пространству, как будто в комнате никого больше не было. Члены группы затем сказали, что Ева не связана ни с кем в группе, что в действительности ее никто не зна­ет, что она остается скрытой от глаз и вследствие этого никто из ос­тальных не делает ее для себя значимой.

Я спросил Еву: могла бы она попытаться вступить в контакт с кем- то из членов группы? Она послушно начала обходить группу, в бесцвет­ной манере описывая свои чувства по отношению к каждому челове­ку. Я спросил: "Как бы вы оценили по десятибалльной шкале остроту своих комментариев по поводу каждого члена группы?" "Очень низ­ко, — отважилась она, — между двумя и тремя". "Что произошло бы, — сказал я, — если бы вы продвинулись дальше на ступеньку или две?" Она ответила, что сказала бы группе, что она алкоголичка! Это и в самом деле было откровение — она раньше никому об этом не говори­ла. Затем я попытался помочь ей раскрыться еще больше, попросив рассказать о том, что она чувствовала, посещая группу так много ме­сяцев и не будучи способной сказать об этом нам*. Ева отозвалась на

*Общий принцип терапевтической техники заключается в том, что всегда пред­почтительно подводить пациента к раскрытию большого секрета, помогая ему боль­

это, рассказав, какой одинокой чувствует себя в группе, насколько она изолирована от каждого сидящего в комнате. Но она очень стыдилась своего пьянства. Она заявляла, что, поскольку пьет, она не может быть "с" другими или сделать себя "знаемой" для других.

Я перевернул формулировку Евы (здесь началась реальная терапев­тическая работа): она не потому прячется, что пьет, а пьет потому, что прячется! Она пила потому, что была совсем не связана с миром. Затем Ева говорила о том, как чувствует себя потерянной и одино­кой, приходя домой, и в этот момент делает одно из двух: либо по­гружается в мечты, воображая себя очень юной и окруженной забо­той больших людей, либо облегчает алкоголем боль потерянности и одиночества. Постепенно Ева начала понимать, что вступает в отно­шения с другими ради определенной функции — быть защищенной и окруженной заботой и что при обслуживании этой функции она всту­пала в отношения лишь частично. Она воспринимала другого инди­вида лишь частично и предпочитала открывать только те части себя, которые, как она чувствовала, не оттолкнут защитника.

Получив ясное представление о том, каким видится другим ее по­ведение, Ева также смогла узнать, какие чувства вызывает ее поведе­ние у других. (Это одна из действительно сильных сторон групповой терапии: хотя индивидуальный терапевт тоже может предоставить па­циенту такие сведения, огромное разнообразие обратной связи от большой группы намного информативнее и сильнее.) Она поняла, что ее нужда не вызывает столь желанную заботу, совсем наоборот, ее нежелание вступать в контакт с другими всем своим существом при­водит к тому, что другим нет до нее дела. Еве не удается получить то, что она хочет, потому что она слишком в этом нуждается.

Как иллюстрирует эта виньетка, понимание текущих отношений обладает значительным терапевтическим потенциалом; наиболее дос­тупными для исследования и терапевтически чрезвычайно эффектив­ными в аспектах, о которых речь пойдет дальше, являются отноше­ния терапевт-пациент. Однако всегда следует изучать и отношения пациента с другими. Отношения между пациентами в ходе лечения (терапевтическая группа, реабилитационное учреждение для бывших пациентов стационара, дневной стационар и т.п.) редко перерастают в длительную значимую дружбу вне терапии. Тем не менее через та­кие отношения демонстрируется межличностная патология. Как я уже описывал, терапевт может использовать эту непосредственно получа­

ше поделиться тем, что связано с самим процессом самораскрытия ("горизон­тальное" самораскрытие или "метараскрытие"), а не расспрашивая о дополни­тельных подробностях ("вертикальное" самораскрытие) секрета. Таким образом пациент получает возможность сделать себя полностью "знаемым" для остальных в непосредственности момента.

емую информацию как ориентир для понимания специфических форм искажения отношений у своих пациентов и помочь им осознать при­роду их межличностного поведения, его воздействие на других и их ответственность за собственную изоляцию. Отношения в ходе тера­пии также представляют собой "генеральную репетицию" будущих отношений пациента в "реальном мире" — предприятие с низкой сте­пенью риска, где они могут испытать новые способы отношений.

До сих пор я говорил об использовании отношений, возникающих в терапии. Но отношения в терапии — это не только сцена для демон­страции патологии или генеральная репетиция: это также реальные отношения с реальными людьми, которые сами по себе содержат нечто осмысленное и целительное. Некоторые пациенты, поступающие в психиатрический стационар, не склонны инициировать контакт с другими. Они говорят, лишь когда к ним обращаются, остаются в своих комнатах, когда только возможно, занимаются размышлением, "сортировкой вещей" в уме, вышиванием ковриков, чтением и т.п.

Пациенты объясняют свою обособленность различными причина­ми (например, депрессией, страхом отвержения, отсутствием "чего- либо общего" с другими), но есть одно общее основание — ощуще­ние бессмысленности вложения энергии в то, что волей-неволей будет недолговечным. Пациент говорит, что отношения с другим пациен­том не могут длиться, что он и другой вращаются в разных "кругах" (забывая об общих "кругах" — земной орбите, жизненном цикле), — а тогда зачем вовлекаться? Другие подчеркивают, что не могут выно­сить утраты и предпочитают культивировать только те отношения, у которых есть потенциальная возможность стать долгой дружбой.

Эти аргументы в известной мере убедительны. В конце концов, одна из проблем современной жизни — непостоянство, отсутствие стабильных институций и социальных сетей. В самом деле, какой смысл завязывать еще одни непродолжительные отношения в духе "отпускного круиза"?

Приведенный ниже клинический случай позволяет нам глубже проникнуть в эту проблему. Анна, пограничная пациентка, госпита­лизированная после суицидальных действий, была исключительно изолированной, ожесточенной молодой женщиной. Она постоянно задавалась одним фундаментальным вопросом: "Для чего мне другие люди?" На встречах группы она избегала контакта с другими, потому что, как она говорила, отказывается участвовать в фальши окружаю­щих ее поверхностных отношений. Стоило Анне потянуться к друго­му, выразить какое-либо чувство, как внутренний голос напоминал ей, что она обманщица, а значит, в действительности она не чувствует так, как говорит. Анна чувствовала себя одинокой и напуганной. Она

всегда была аутсайдером, бредущим по холодной темной улице, смот­рящим на теплые огни и уютные компании в домах других людей и желающим того же. На сессиях в ее малой группе я постоянно побуж­дал Анну к попыткам вступать в контакты с другими. "Перестань анализировать, перестань размышлять о себе, — говорил я ей. — Про­сто попытайся раскрыть себя другим в группе. Попытайся войти в мир их переживаний. Попробуй открыться настолько, насколько возмож­но, и не спрашивай почему". Однажды на особенно интенсивной групповой встрече Анна глубоко сопереживала нескольким участни­кам; один из них тронул ее настолько, что она даже плакала с ним, о нем. В конце встречи Анну попросили описать, какими были ее переживания в течение прошедшей сессии. (Эффективное использо­вание в терапии принципа "здесь-и-сейчас" всегда влечет за собой два процесса: непосредственное переживание и последующее исследова­ние этого переживания.) Анна сказала, что в течение этого часа была живой, находилась в потоке жизни, была вместе с другими, не осоз­навала себя и свое безысходное одиночество. В течение часа она была внутри жизни, вместо того чтобы наблюдать ее снаружи через холод­ное оконное стекло.

То, что Анна пережила в группе, позволило ей ответить на воп­рос: "Для чего мне другие люди?" В течение короткого времени она смогла увидеть, что отношения обогащают внутренний мир челове­ка. Я не сомневался, что она вскоре попытается обесценить этот опыт, объявив все подделкой; но тем не менее она успела испытать на себе, что отношения могут перекинуть мост через пропасть изоляции. Че­ловек меняется в результате встречи с другим, даже короткой встре­чи. Это переживание интернализуется, становится внутренним рефе­рентным пунктом, вездесущим напоминанием о возможности и ценности истинной встречи.

Поразительный пример длительного воздействия, которое оказа­ла короткая встреча, приводит Бертран Рассел, в 1913 г. познакомив­шийся с Джозефом Конрадом:

"Мы разговаривали во время самой первой встречи в ат­мосфере постоянно нарастающей близости. Казалось, мы проходили слой за слоем того, что было поверхностным, пока постепенно оба не достигли центрального огня. Это был опыт, не похожий на какой-либо другой известный мне. Мы смотрели друг другу в глаза, наполовину испуган­ные, наполовину опьяненные тем, что оказались вместе в таком пространстве. Чувство было таким же сильным, как страстная любовь, и в то же время всеобъемлющим, я вы­

шел изумленным и едва способным справляться с обычны­ми делами"¹.

Хотя Рассел провел с Конрадом всего несколько часов, он утвер­ждает, что уже не мог оставаться прежним, что нечто от их сопри­косновения осталось с ним навсегда и сыграло определяющую роль в формировании его позиции по отношению к войне, второстепенным неудачам и его последующим человеческим отношениям².

Бывают заблуждения противоположного рода — избегание длитель­ных близких отношений, вкладывание себя лишь в короткие встречи; терапевт должен иметь в виду эту возможность. Но следует также по­мнить, что никакие отношения не дают гарантии постоянства. Из-за того, что отношения могут не иметь будущего, стоит ли лишать их нынешней реальности? На самом деле люди, предпочитающие иметь отношения лишь с немногими избранными, — это обычно те, кому особенно трудно вступать в контакт с другими. Их страх изоляции настолько велик, что, как я уже описал, они саботируют возможность отношений. Другая ситуация складывается у человека, который мо­жет постоянно и подлинно расширять себя до других: "заселяя" свой внутренний мир, он испытывает облегчение экзистенциальной тре­воги, становясь способным обращаться к другим с любовью, а не с нуждой.

Конфронтирование пациента с изоляцией

Еще один важный шаг терапии заключается в том, чтобы помочь пациенту напрямую обратиться к экзистенциальной изоляции, иссле­довать ее, окунуться в его или ее чувства потерянности и одиночества. Один из фундаментальных фактов, который пациенты должны открыть в терапии, заключается в том, что, хотя межличностная встреча мо­жет смягчить экзистенциальную изоляцию, она не в состоянии унич­тожить ее. В процессе психологического роста в психотерапии паци­енты познают не только ценность близости, но и ее границы: они узнают о том, чего не могут получить от других. Несколько лет назад в исследовательском проекте, который я описал в главе 6, мы с кол­легами изучали выборку успешных психотерапевтических пациентов и пытались определить, какие аспекты их терапевтического опыта были наиболее полезными для них. Из шестидесяти пунктов, предлагаемых для ранжирования (Q-сортировки), одному, где речь идет об ограни­ченности близости ("Осознание того, что какова бы ни была близость с другими людьми, все равно я должен справляться с жизнью в одиноч­

ку"), многие пациенты дали очень высокий ранг, а в совокупности он оказался двадцать третьим из шестидесяти пунктов³.

Конечно, у проблемы изоляции нет "решения". Она является ча­стью существования, и мы должны смотреть ей в лицо и найти способ принять ее. Духовная общность с другими — важное доступное нам средство смягчить страх изоляции. Все мы одинокие корабли в темном море. Мы видим огни других кораблей — нам до них не добраться, но их присутствие и сходное с нашим положение дают нам большое уте­шение. Мы осознаем свое абсолютное одиночество и беспомощность. Но если нам удается вырваться из своей клетки без окон, мы начинаем осознавать других, встречающихся с тем же ужасом одиночества. Наше чувство изолированности открывает нам путь к сочувствию другим, и мы уже не так сильно боимся. Невидимая связь соединяет индивидов, причастных к одному и тому же переживанию, будь то опыт жизни, общий по времени или месту (например, посещение одной и той же школы), или просто опыт свидетелей одного и того же события.

Но сочувствие, как и его двойник — эмпатия, требуют определен­ной степени равновесия, их невозможно построить на панике. Чело­век должен начать переживать и терпеть изоляцию, чтобы получить доступ к ресурсам, позволяющим более полно справляться со своей экзистенциальной ситуацией. Бог предлагает избавление от изоляции для многих, но в то же время, как утверждал Альфред Норт Уайтхед, изоляция есть условие подлинной духовной веры: "Религия — это то, что индивид делает с собственным одиночеством... и если вы не бываете не одиноки, вы не бываете религиозны"⁴. Отчасти задача терапевта состоит в том, чтобы помочь пациенту встретиться с изоля­цией, осуществить то, что вначале порождает тревогу, но в конечном счете катализирует личностный рост. В "Искусстве любви" Фромм писал, что "способность быть в одиночестве — это условие способности любить", и уже в те дни в Соединенных Штатах, до 1960-х и трансцен­дентальной медитации, предлагал методы одинокой концентрации на содержании своего сознания⁵.

Кларк Мустакас (Clark Moustakas) в своем эссе об одиночестве указывает на то же самое:

"Индивид, будучи одиноким и приняв это, реализует себя в одиночестве и формирует узы, или переживание глу­бокой связи с другими людьми. Одиночество не изолирует индивида, не влечет раскола или расщепления "я"; напро­тив, оно усиливает индивидуальную целостность, воспри­имчивость, чувствительность и человечность"⁶.

Многие другие подтверждают, что изоляция должна быть пережи­та, чтобы она могла быть преодолена. Например, Камю говорил: "После того, как человек научился — и не по книгам — оставаться наедине со своим страданием, преодолевать жажду бегства, ему мало чему остается учиться"⁷. Роберт Хобсон утверждал: "Быть человеком означает быть одиноким. Продолжать становиться личностью значит исследовать новые способы опираться на свое одиночество"⁸.

Мне нравится выражение "исследовать новые способы опираться на свое одиночество". Это выразительное описание терапевтической за­дачи. Однако в этом выражении содержится и зародыш клинической проблемы: пациент психотерапевта скорее не "опирается" на одиноче­ство, а терзается в нем. Проблема, по-видимому, заключается в том, что богатый становится богаче, а бедный беднее. Те, кто могут пере­жить свою изоляцию и исследовать ее, способны научиться отношени­ям зрелой любви с другими; однако лишь тот способен терпеть изоля­цию, кто уже может устанавливать связь с другими и сколько-нибудь продвинулся в направлении зрелого роста. Роберт Боллендорф (Robert Bollendorf), например, показал, что чем выше уровень индивидуаль­ной самоактуализации (оцененный с помощью Опросника личностной ориентации — Personal Orientation Inventory), тем ниже тревога изоля­ции (измеренная по шкале тревоги опросника IGPE), возникающая у испытуемого при помещение на шестнадцать часов в одиночное за- ключение⁹.

Отто Уилл (Otto Will), исходя из долгого опыта терапии нарушен­ных подростков и молодых взрослых, отметил, что индивиды из се­мей, где присутствовали любовь и взаимное уважение, способны от­носительно легко выйти из семьи, перенести сепарацию и одиночество ранней взрослости. Что же происходит с теми, кто вырастает в му­чительно трудных, высоко конфликтных семьях? Казалось бы, они должны, танцуя от радости, покинуть свою семью. Но происходит противоположное: чем более нарушена семья, тем труднее подраста­ющему поколению ее оставить — оно плохо подготовлено к сепарации и цепляется за семью, ища убежища от тревоги изоляции¹⁰.

Терапевт должен найти способ помочь пациенту пережить изоля­цию в дозах и с системой поддержки, подходящих для этого пациен­та. Некоторые терапевты на продвинутых стадиях терапии (когда дру­гие источники тревоги проработаны и терапевтические отношения становятся позитивными и здоровыми) советуют или предписывают пациенту пройти через период "самоналоженной" изоляции. Подоб­ный опыт может принести потенциальную пользу двух видов. Во-пер­вых, может быть получен важный для терапии материал. Вспомните Брюса, пациента, описанного в главе 5, который в результате несколь­

ких часов изоляции осознал свой страх одиночества и смерти, кото­рого он всю жизнь избегал с помощью трудоголизма и компульсив- ной сексуальности. Во-вторых, пациент обнаруживает в себе скры­тые ресурсы и мужество. Линда Шерби (Linda Sherby) описывает пациентку, симптомами которой были бешеная активность и позиция неудовлетворенной зависимости, связанная с желаемыми отношени- ями¹¹. В попытке выбраться из тупика терапевт предложил пациен­тке провести двадцать четыре часа в одиночестве в мотеле, отрезан­ной от всех развлечений (людей, телевизора, книг и т.п.), и только записывать в дневник свои мысли и чувства. Главным результатом — и весьма важным для пациентки — оказалось ее открытие, что она мо­жет выносить изоляцию без паники. В этом отношении заметки па­циентки не оставляют сомнений. "Я все изумляюсь, какой сосредо­точенный у меня, оказывается, ум, — возможно, мне еще рано декомпенсироваться, но ведь прошло уже девять часов, и не похоже, чтобы я собиралась развалиться". К концу суток он написала своему терапевту: "Ясно, что я не сойду с ума, и вы, полагаю, знали это. Печаль становится частью меня, и я сомневаюсь, что сбежать от нее снова будет так уж легко!"

Несколько лет назад мы с коллегами провели эксперимент, кото­рый случайно продемонстрировал, насколько изоляция катализирует личный рост¹². Желая исследовать влияние возбуждения аффекта (в процессе занятия в группе встреч, проводимой в течение уик-энда) на долгосрочную индивидуальную терапию, мы бесплатно провели в течение уик-эндов в деревенской гостинице три группы: две экспери­ментальные, усиливающие аффект гештальт-группы и одну конт­рольную группу дзэн-медитации. Мы хотели оценить воздействие на испытуемых опыта гештальт-группы, предполагая, что не повышаю­щая аффект группа медитации даст нам контрольную выборку с от­носительно стабильным состоянием. Результаты показали обратное. Обнаружились неожиданные "неспецифические" переменные, оказав­шие огромное влияние на результат. Одной из таких важных перемен­ных было переживание изоляции. Многие индивиды и в эксперимен­тальных, и в контрольной группах рассказали, что существенной частью их опыта было удаление из привычного окружения и встреча с изоляцией. В самом деле, несколько испытуемых-женщин сооб­щили, что они впервые за много лет (в одном случае за двадцать лет) были отделены от своих семей и провели ночь в одиночестве, без мужа рядом в постели и детей, спящих поблизости. Воздействие встречи с одиночеством было столь сильным, что для некоторых оно снизило значимость повышения аффекта — изучаемой переменной.

Практика медитации предлагает другой путь к осознанию изоляции. Хотя терапевты и учителя медитации нечасто указывают именно эту

пользу медитации, но на мой взгляд, одним из главным факторов личностного роста в медитации является то, что она позволяет чело­веку в состоянии сниженной общей тревоги (то есть в уменьшающем тревогу состоянии мышечной релаксации, определенной позы и ды­хания, очищения ума) встретить и преодолеть тревогу, связанную с изоляцией.

В медитации люди научаются смотреть в лицо тому, чего они боль­ше всего боятся. Им предлагается погрузиться в изоляцию и — что еще важнее — войти в нее открытыми, без привычных защит отрицания. Им предлагается "отпустить" (а не достичь и получить), опустошить свой разум (а не схематизировать и анализировать опыт), отвечать миру и быть в согласии с ним (а не контролировать и подчинять его). Не­сомненно, одна из явных целей состояния медитации или одно из состояний, которого человек должен достичь на пути к просветлению (сатори), — это осознание того, что физическая реальность на самом деле является завесой, затемняющей подлинную реальность, и толь­ко погрузившись в глубину собственной изоляции, человек способен устранить эту завесу. Но понимание иллюзорной природы реальнос­ти или, как я сформулировал в главе 6, осознание собственной кон­ституирующей функции, неизбежно приводит нас к переживанию эк­зистенциальной изоляции, к осознанию того, что мы изолированы не только от других людей, но — на самом фундаментальном уровне — и от мира.

Встреча пациент-терапевт и изоляция Исцеляет не что иное, как отношения

Помню две максимы психотерапии, которые я узнал в самом на­чале своего обучения. О первой из них речь уже шла в разделе о сво­боде: "Цель психотерапии — подвести пациента к той точке, где он может сделать свободный выбор". Вторая — "исцеляют отношения" — это тот самый важный урок, который психотерапевт должен усвоить. В психотерапии нет более самоочевидной истины; каждый терапевт в ходе клинической практики вновь и вновь убеждается в том, что для пациента целительна сама по себе встреча, причем независимо от те­оретической ориентации терапевта.

Если есть хоть что-то, доказанное психотерапевтическим исследо­ванием, так это тот факт, что позитивные отношения между пациен­том и терапевтом позитивно связаны с результатом терапии. Эффек­тивный терапевт реагирует на своих пациентов в искренней манере;

он устанавливает отношения, которые пациент ощущает как безопас­ные и принимающие; он проявляет лишенную налета собственниче­ства теплоту и высокую степень эмпатии; наконец, он способен "быть с" пациентом и "схватывать смысл" пациента. В этих выводах схо­дятся несколько обзоров, в которых суммированы сотни исследова­тельских работ*.

В главе 1 я уподобил психотерапию процессу, который наблюдал на курсах кулинарии: по-видимому, критически важные отличия как в армянских блюдах из баклажанов, так и в психотерапии, обуслов­лены "вбрасываниями", добавками "вне протокола". Эти добавки наиболее часто относятся именно к сфере отношений терапевт-паци­ент. Эффективная психотерапия отличается тем, что терапевт часто контактирует с пациентом человечным и глубоко личностным обра­зом. Нередко этот контакт является решающим моментом в терапии, однако он не укладывается в официальную идеологическую доктри­ну, не описывается в психиатрической литературе (обычно из стыда или боязни цензуры), ему не учат студентов (и потому, что он не охва­чен формальной теорией, и потому, что такое обучение могло бы способствовать "эксцессам").

Прекрасную иллюстрацию важности подлинной встречи терапевта и пациента мы находим в книге, которая называется "Решающие эпи­зоды в психотерапии" (1959), где описан ряд эпизодов, рассматрива­емых терапевтами как поворотные пункты в терапии¹⁴. В значитель­ном большинстве этих решающих эпизодов терапевт выходит из своей профессиональной роли и контактирует с пациентом глубоко человеч­ным образом. Вот несколько примеров:

1. В этот момент Том [пациент] посмотрел мне в глаза и очень ясно и медленно сказал: "Если вы меня бросите, у меня не останется надежды". В это мгновение меня захле­стнули сложные и сильные эмоции, состоящие из печали, ненависти, жалости и чувства некомпетентности. Эта фра­за Тома стала для меня "решающим эпизодом". В это мгно­вение я был к нему ближе, чем к кому-либо на свете¹⁵.

Дата добавления: 2015-08-27