Кэб дернулся и остановился.
Джон натянул свой парик; его бедро, бок, локоть и плечо неизбежно прижались к бедру, боку, руке и плечу Габриэля.
— Хозяйка квартиры не знает, кто я, — сухо сказал он в качестве извинения. — Я предпочел бы, чтобы она думала, что меня навещала женщина.
— Ты знаешь домовладелицу? — спросил Габриэль, надеясь, ради блага Джона, что у них была плотская связь.
Надеясь, что он сможет найти тот покой, которого лишил Габриэля второй мужчина.
— Она вдова. Мы иногда находим утешение друг в друге.
— Найди в ней утешение сегодня ночью, Джон.
Джон не ответил. Нагнувшись вперед, он открыл дверь кэба и встал.
Обернувшись назад, он резко сказал:
— Говорят, что у вас не было женщины почти пятнадцать лет.
— Так говорят, — согласился Габриэль.
Краткая улыбка изогнула его губы. Что думают его работники теперь, когда Виктория попросила коробочку презервативов?
— Кто утешит вас сегодня ночью, Габриэль? — спросил Джон.
Габриэль не мог отогнать образ Виктории, вспыхнувший перед глазами. Виктории, наблюдающей за мужчиной-шлюхой и женщиной через прозрачное зеркало. Виктории, предлагающей Габриэлю прикоснуться к ней.
Он вспомнил груди Виктории, пылающие от наслаждения, когда ее живот сжимался, готовый к оргазму, а разведенные ноги жаждали большего: больше пальцев, больше Габриэля.
— Для некоторых мужчин нет утешения, — коротко ответил он.
Однако Габриэль был утешен.
Мысль о втором мужчине вызвала холодный озноб в его позвоночнике. Если бы он коснулся его теперь…
— Я пошел на это с готовностью, Габриэль. — Голова Джона вырисовывалась силуэтом на фоне мерцающего газового света. — Не вините себя.
Габриэль спрашивал себя, как далеко зашел Джон, чтобы помочь ему. Он предложил единственное утешение, какое мог.
— Я прибавлю тебе денег.
— Нет нужды. — Габриэль не мог видеть выражение лица Джона, но в этом и не было надобности. — Когда вы доберетесь до человека, которого ищете, я куплю ферму. Сегодня я обнаружил, что за последние десять лет вы вернули мне мою человечность. За это я благодарен вам.
А за то, что попросил изобразить шлюху, которой когда-то работал в клубе, Джон никогда не простит Габриэля.
Габриэль вернул Джону человечность лишь затем, чтобы снова отобрать ее.
Кэб качнулся; дверь закрылась.
Габриэль остался один, как он и предпочитал. Не было причины чувствовать, как мрак сдавливает грудь.
Не было причины чувствовать потерю работника.
Габриэль намеренно помогал мужчинам и женщинам, не имеющих иного выбора, кроме воровства или проституции, найти работу, более подходящую их нуждам. Он возьмет другого человека и найдет замену.
Он должен быть рад уходу Джона. Габриэль не был рад.
Второй мужчина систематически разрушал новую жизнь Габриэля так же, как разрушил старую.
Но он дал ему женщину. И Габриэль все еще не знал почему.
Глава 18
Виктория вслепую наблюдала, как Габриэль открыл большой шкаф, видя мысленным взглядом то, что слышала. Тишина забила ее уши. Открылся и закрылся ящик. Открылся и закрылся второй ящик. Открылся третий ящик.
Она представляла содержимое каждого ящика.
Она видела его нижнее белье, касалась его шерстяных кальсон — прекрасной шерсти, мягкой как шелк, — смотрела на пистолет и нож, утонувшие в груде накрахмаленных белых льняных рубашек.
Третий ящик закрылся.
По шелесту закрывающейся двери Виктория поняла, что Габриэль вышел.
Она спрашивала себя, сколько сейчас времени.
Она спрашивала себя, когда Габриэль простит ее. И сразу поняла, что он не простит ее, пока не простит себя.
Виктория спрашивала себя, что она будет ощущать после потери девственности; теперь она знала. Она ощущала пустоту.
Она открыла глаза и уставилась на черную яму, которая была потолком: мысленным взглядом она снова видела блеск белой эмалевой краски и пот, заливавший лицо Габриэля, словно слезы.
Виктория узнала прикосновения Габриэля. Она никогда не будет полной без них.
Приподняв ноги над кроватью, Виктория села.
И сморщилась.
Она чувствовала себя так, словно в ней была пробита дыра.
Она чувствовала себя так, словно ее сердце было вырвано из груди.
Она не просила этого… Писем. Боли.
Наслаждения.
Виктория прошла в ванную. И вспомнила…
«Я замерзла. Мне кажется, что я никогда больше не смогу согреться».
Габриэль согрел ее, сначала одеждой, а потом своими пальцем, губами, языком, bite.
Виктория ступила в медную ванну. И вспомнила…
«Душ для печени»… Он нужен не для того, чтобы массировать печень?
— Нет.
— Этот душ возбуждает мужчин?
— Не в такой степени, как женщин.
Виктория встала под поток обжигающе-горячей воды. И вспомнила…
«Я помню, как в первый раз увидел женщин вот так.
— Что ты подумал, когда увидел ее… вот так?
— Я подумал, что если у мужчины есть душа, она находится в женщине».
Виктория намылилась. И вспомнила… каждое место, которого коснулся Габриэль. Ее губ. Языка. Щеки. Грудей.
Клитора…
При воспоминании клитор Виктории запульсировал.
Пульсировал ли при воспоминаниях Габриэль?
Ее половые губы набухли; они излучали жар. Он назвал ее влагалище portail.
«Мне нравится, как ты произносишь моё имя.
— Как именно?
— Словно ты веришь, что у меня есть душа».
Виктория быстро смыла мыльную пену и насухо вытерлась полотенцем.
В щетке Габриэля не застряло ни темных, ни светлых волос. Все свидетельства их соединения уничтожены.
Его зубная щетка была влажной. Отводя глаза от темноволосой женщины в зеркале, она почистила зубы.
У Виктории все еще не было никакой одежды.
Шелковый халат остался в спальне, на полу, где она уронила его. Ощутив неожиданную застенчивость, Виктория обернула вокруг тела влажное банное полотенце.
Ей не следовало удивляться, обнаружив, что спальня Габриэля занята. Но она удивилась.
Виктория сжала стянутое узлом полотенце между грудями. В то же момент мужчина с каштановыми волосами поднял глаза. На вид ему было за тридцать, и он не казался особенно огорченным увидеть женщину, одетую лишь в полотенце.
Она сразу узнала в нем человека, который привел ее к Габриэлю в ту ночь, когда она продала свою девственность. Гастон, называл его Габриэль.
Спутанные мысли пронеслись у нее в голове. Он, наверняка, знал о презервативах, которые она попросила. Разболтает ли он теперь служащим о ее костлявости?
Виктория перевела дыхание, чтобы приободриться. Она стояла голой перед мадам Рене и не бежала прикрыться; она сможет, по меньшей мере, стоять перед Гастоном, одетая в полотенце, и не сорваться в истерику.
— Я могу помочь вам, сэр? — спросила она холодным голосом, который, порой, успокаивал расшалившихся подопечных.
Гастон улыбнулся, карие глаза потеплели.
— Mais non,[22] мадемуазель. Я просто принес вам эти коробки.
На протянутых им белых коробках были вытиснены красные розовые лепестки.
Виктория отпрянула.
— Non, non, мадемуазель, — поспешно сказал Гастон. — Я лично доставил их от мадам Рене. Посмотрите?
Гастон поставил коробки на смятую постель.
Викторию затопил жар. Но он был не сексуальной природы.
Большое пятно замарало угол простыни там, где она лежала, где ее тело истекало наслаждением. Металлическая крышка лежала на тумбочке из атласного дерева; ни с чем нельзя было спутать скатанную оболочку, которая лежала в оловянной коробочке рядом.
Гастон, казалось, ничего этого не замечал. Или, возможно, работая в доме Габриэля, он больше не обращал внимания на физические реалии сексуального союза. Он поднял крышку прямоугольной коробки.
Виктория собралась с духом, вспомнив кровь, вспомнив руки Долли…
В коробке находился черный атласный корсет.
Настороженность превратилась в женское любопытство.
— Voilà.[23] — Гастон повернулся к Виктории и сверкнул улыбкой. У него были идеальные белые зубы. — Это всего лишь хорошенький корсет, мадемуазель.
Жар, заливший тело Виктории, не уменьшился от уверения Гастона — пережиток тех лет, что она потратила, притворяясь образцом добродетели. Не важно, что ее наслаждение запятнало простыни, а на тумбочке стояла открытая коробочка презервативов. Мужчины не обсуждали — и не выставляли напоказ — женское нижнее белье.
Гастон был невосприимчив к ограничениям, наложенным обществом. Он продолжал открывать каждую коробку, описывая мягкость шелковых женских сорочек, показывая пару панталон, украшенных голубой тесьмой, так чтобы она могла восхититься тонким, как бумага, шелком, гордо демонстрировал пояса с подвязками, шелковые чулки, прекрасные шелковые перчатки, турнюр, больше напоминавший фартук, чем проволочную клетку, которую Виктория носила многие годы.
В карих глазах Гастона блестело одобрение.
— Это très[24] модно — это выбрал месье Габриэль.
Пока Виктория обдумывала мысль, что Габриэль лично выбирал интимное одеяние для нее, Гастон, словно фокусник, вытаскивающий кролика из шляпы, достал шелковое вечернее платье золотисто-коричневого цвета. Оно должно было бы выглядеть безвкусным — отделанное бархатом винного цвета, с нижней юбкой из лампасной ткани, кремовой с зелеными, желтыми и тускло-красными узорами, но оно было прекрасно.
Она невольно протянула руку. Рубчатый шелк цеплялся за кончики ее пальцев.
Он был гораздо мягче дешевых шелковых панталон, которые она привыкла покупать, — хотя не таких уж дешевых для заработка гувернантки.
— Мадемуазель понадобится помощь с платьем, — с явным предвкушением сказал Гастон.
Виктория резко отдернула руку, болезненно осознавая полотенце, драпировавшее ее тело, и голую плоть, которую оно так мало скрывало. Она не позволит другому мужчине видеть ее голой.
— Уверяю вас, сэр, я способна одеться сама.
Гастон совершенно обезоруживающе улыбнулся. Она вспомнила улыбку в глазах Габриэля, когда вчера делала ему выговор из-за количества коробок, сложенных на кушетке.
И теперь он выбрал для нее нижнее белье.
— Non, non, мадемуазель, вы неправильно меня поняли, — поспешно сказал Гастон. — Я не предлагаю своих услуг; в штате месье Габриэля есть горничные. Я пришлю к вам одну из них.
Виктория одевалась сама с тех самых пор, как ушла из дома отца.
— Спасибо, но в этом нет необходимости.
— Mais oui,[25] это необходимо, мадемуазель, — умолял Гастон. — Месье Габриэль приказал нам удовлетворять все ваши нужды.
Было невозможно остановить обжигающий жар, приливший к щекам Виктории.
— Уверяю вас, сэр, все мои нужды удовлетворены.
— C’est très bon[26] — хорошо, что вы появились. — Понимающий свет в карих глазах Гастона был очевиден. — Месье Габриэль, он слишком долго был один. Вы покончили с этим.
Габриэль так упомянул об оргазме — кончить. Конечно, Гастон не…
— Он не позволит мне коснуться его, — сказала Виктория.
И закусила губу — слишком поздно, слова прозвучали.
Карие глаза Гастона не осудили ее.
— Но он коснулся вас, n’est-ce pas?[27]
Свидетельство его прикосновения невозможно было ни с чем перепутать.
Ее губы распухли, глаза обвела тень.
— Да. — Виктория расправила плечи. — Он коснулся меня.
Гастон снова медленно свернул платье.
— Месье Габриэль не касался женщины — и мужчины — все время, что я был с ним, мадемуазель.
Горло Виктории напряглось.
— А вы давно с ним?
Француз с каштановыми волосами аккуратно уложил прекрасное золотисто-коричневое платье обратно в коробку.
— Я с месье Габриэлем четырнадцать лет.
— Вы его друг?
Крышка с вытисненным розовым лепестком закрылась над кармазинным шелковым платьем.
— Мы в le Maison de Gabriel — в доме Габриэля — не друзья ему, мадемуазель.
Глаза Виктории распахнулись от удивления.
Платье было благополучно упаковано, густые темные ресницы Гастона медленно поднялись. Виктория смотрела в глаза Габриэля, только карие, а не серебряные.
— Мы его семья, — прямо сказал Гастон. — В этом доме мы все — семья друг для друга.
Гастон тоже пережил улицы.
— Вы… une prostituée?[28] — импульсивно спросила она.
Пристальный взгляд Гастона не дрогнул.
— Oui,[29] мадемуазель, я был une prostituée, если были клиенты, которые хотели меня. Когда их не было, я был, как вы говорите по-английски, карманником и головорезом.
Головорезом…
Виктория глубоко вздохнула.
— Полагаю, вы больше не занимаетесь вашими прежними делами.
Внезапно холодная безжизненность улиц оставила глаза Гастона. Они обаятельно замерцали.
— Non, мадемуазель, я больше не работаю карманником или головорезом. Месье Габриэлю не понравилось бы, если бы мы обворовали или убили его клиентов. Я управляющий месье Габриэля и его дома.
И служащих, которые работали в доме Габриэля.
Семьи проституток, воров и головорезов.
Виктория расправила плечи.
— Для меня облегчение это слышать, сэр.
— Pas du tout — не за что, мадемуазель. — В карих глазах Гастона были и восхищение, и юмор. — Ваш завтрак в кабинете. Вы можете съесть его сейчас или подождать, пока горничная поможет вам одеться.
Будучи гувернанткой, Виктория ела со слугами. Она не привыкла, чтобы ее опекали. Затянувшийся жар смущения рассеялся в новизне чувства, что ее балуют.
— В самом деле, месье, я не нуждаюсь в услугах горничной. Но благодарю вас. Я буду наслаждаться завтраком — и нарядами. Они очень красивы.
Гастон выглядел довольным ее похвалой.
— Если вам что-нибудь нужно, вы не должны стесняться просить.
Ей нужно было исцелить ангела. Был лишь один способ это сделать.
Виктория посмотрела в добрые карие глаза Гастона и попросила то, что ей нужно.
То, что было нужно Габриэлю.
Глава 19
На Викторию упала тень. Силуэт Габриэля тяжело лег на ее веки, груди, живот, бедра.
Она мгновенно проснулась с колотящимся сердцем, ловя воздух.
Мягко качнулась, закрываясь, дверь ванной. Тонкая линия белого света залила щелку между полом и дверью.
Габриэль вернулся.
Отбросив назад постельное покрывало, она выскользнула из-под льняных простыней.
Ее соски затвердели. От холода, сказала она себе.
И знала, что это было от страха.
Виктория отнюдь не рвалась к роли, которую должна была сыграть этой ночью, но она сыграет ее. Она освободит ангела.
Оранжевые и голубые язычки пламени лизали почерневшее дерево.
Огонь угасал от недостатка заботы.
Виктория угасала с тех самых пор, как мать оставила ее с холодным, нелюбящим отцом. Габриэль понемногу умирал каждый раз, когда дарил наслаждение, не получая его взамен.
Широкая и низкая белая банка на тумбочке атласного дерева казалась бледным пятном в слабом свете.
Это был весь свет, в котором нуждалась Виктория.
Она потянулась, сжала пальцы…
Металл.
Серебристая оловянная коробка презервативов.
Отпустив металлическую коробочку, она схватила стеклянную банку, которую принес Гастон. Дрожащими пальцами Виктория отвинтила крышку и осторожно опустила ее на тумбочку.
Звук удара металла о металл отдался дрожью вдоль ее позвоночника.
Виктория положила крышку на оловянную коробочку. Она могла лишь надеяться, что ее решение было продумано лучше, чем ее координация.
Гладкий деревянный пол был холодным и жестким. Ее груди — сносные груди, как сказала мадам Рене; символ греха женщины, как заявлял ее отец — рассекали воздух.
Габриэль видел груди Виктории; она его не видела.
Габриэль коснулся Виктории; Виктория не касалась Габриэля.
Пока.
Да поможет ей Бог, если она сделает это, сказал Габриэль. Потому что он не сможет помочь.
Или не станет.
Виктория открыла дверь ванной.
Едва войдя внутрь, она почувствовала, что Габриэль все понял.
Длинная, изящная рука потянулась из глубин душа и повернула кран. В тишине брызнула вода; над деревянной обшивкой заклубился пар.
Стиснув стеклянную банку со смазкой, которую она попросила у Гастона, Виктория ступила вперед.
Лицо Габриэля было поднято к душевым струям, волосы слиплись и потемнели. Вода омывала его мускулистую спину, тугие ягодицы и длинные, длинные ноги.
Он был прекрасен. Гораздо, гораздо прекраснее любого другого мужчины, которого она когда-либо видела.
Габриэль знал, что Виктория вошла в ванную. Он знал, что Виктория наблюдает за ним.
Он знал, что Виктория собирается сделать.
Он медленно опустил голову. Потемневшие от воды волосы облепили его голову сзади, повторяя форму затылка и шеи.
— Я убью тебя, если ты прикоснешься ко мне, Виктория.
Голос Габриэля был отстраненным; напряжение пронизало воду и клубы пара.
— Меня не было бы здесь, Габриэль, если ты не хотел, чтобы я коснулась тебя, — спокойно ответила Виктория. И знала, что это правда.
Мужчина, ответственный за ее пребывание в доме Габриэля, знал его потребности. Он предоставил Викторию для их удовлетворения.
— Мое имя не Габриэль.
Виктория собралась с духом в ожидании истин, которые она познает этой ночью.
— Какое тогда?
— Garçon. Con. Fumier.
Виктория знала, что garçon по-французски означает «мальчик». Словасon и fumier не входили в ее словарный запас французского. Как и portail, влагалище женщины, и godemiché, кожаный фаллос.
— Мы не ответственны за то, как нас называют другие, — ровно ответила она.
— Вы знаете, что такое con, мадемуазель?
Голос Габриэля отдался глухим эхом в медном гроте над ровными брызгами воды.
— Нет, — правдиво ответила Виктория.
— Ублюдок. Ты знаешь, что означает fumier?
— Нет. — Но она не сомневалась, что Габриэль собирается просветить ее. — Я не знаю.
— Fumier означает кусок дерьма. Канавы заполнены нечистотами; я родился в канаве. Я жил в канаве. Безымянный ублюдок. Это не проституция сделала меня таким, каков я есть, — сказал Габриэль в сгущающемся пару, пока его омывала вода, — а жизнь.
Цена выживания.
— В том, чтобы жить, нет греха, Габриэль.
Нет греха в том, чтобы жить. Нет греха в том, чтобы любить.
Виктория знала, что потребуется гораздо больше, чем слова, чтобы убедить Габриэля в истинности ее утверждений.
— Однажды я увидел витраж в соборе. На нем было два ангела; я не знал, что это ангелы. У одного были темные волосы, у другого — светлые. На ступенях церкви сидела старуха, жалкая побирушка, которая просила милостыню у нищих. Я спросил ее, кто les deux hommes — те два человека. Она сказала, что это ангелы. Она сказала, что белокурый ангел — это Габриэль, Божий посланник. Майкл, темноволосый ангел — Божий избранник. Она сказала, что на небесах нет голода, и что ангелы не просят подаяние. Майкл и Габриэль, сказала она, — любимые ангелы Бога.
Пар вздымался из медного грота, забиваясь в нос и грудь Виктории.
— Когда я увидел Майкла в Кале, он был полузаморенным мальчиком с голодными глазами, который не стал бы просить и не знал, как украсть. Он напомнил мне темноволосого ангела с витража. Я хотел быть похожим на него; я хотел иметь глаза, которые жаждали большего, чем корка хлеба и теплое, сухое место на ночь. Я хотел быть ангелом, поэтому я взял имя ангела. Когда французская мадам предоставила мне шанс избежать бедности, я ухватился и за него. И ухватился бы снова. Не совершай ошибки, я — ублюдок. Если ты прикоснешься ко мне, я причиню тебе боль. И уверяю тебя, Виктория, я могу причинить тебе боль такими способами, которые тебе и не снились.
Чувства сжимали грудь Виктории до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание от гнета и пара. Страх был слишком узнаваем, но его вытеснило нечто другое.
Боль Габриэля.
В ее власти было остановить его боль. Если у нее хватит храбрости.
— Мы делаем то, что необходимо, чтобы выжить, — спокойно сказала Виктория. Слыша эхо прежних слов, ее, его…
«Я сожалею, что вас продали против вашей воли.
— Но это произошло не против моей воли, мадемуазель».
— Мы, Виктория? — без любопытства спросил Габриэль. По нему струилась вода.
— Да, — решительно ответила Виктория. — Мы.
Иначе она не продала бы свою девственность с аукциона в доме Габриэля. И никогда не встретила бы белокурого ангела, тоскующего по любви.
Габриэль повернулся так быстро, что от его движения у Виктории перехватило дыхание. Или, возможно, у нее перехватило дыхание оттого, что она впервые увидела его совершенно голым.
Вода склеивала зубчиками его ресницы, стекала по подбородку, каплями усеивала блестящие коричнево-белокурые волосы, которые покрывали его грудь и стрелой спускались к паху.
Виктория уставилась на него.
Он был возбужден. Вода струилась с похожей на луковицу головки его налившегося члена.
Мускулы внутри ее влагалища сжались от желания.
Она мельком видела Габриэля предыдущей ночью, пока он надевал презерватив, и еще более кратко, когда шел к ней с его вложенной в резиновые ножны мужественностью, выступавшей из расстегнутых серых шерстяных брюк.
Это был бесстыдно обнаженный мужчина, синие вены пульсировали, каждый оттенок цвета был на виду — бледная плоть, темная плоть, плоть с фиолетовым отливом. Два тугих кожаных холмика покачивались под соломой потемневших от воды волос.
У Виктории не было ни малейших сомнений, что Габриэль мог причинить ей боль невообразимыми способами. Так же, как причиняли боль ему самому.
Как не было у неё и сомнений в том, что он бы пошел на это.
Ее выбор…
Виктория медленно подняла ресницы.
Сквозь клубящиеся завитки серого пара пристальный взгляд Габриэля был невыразительным и бескомпромиссным. Глаза мальчика, который хотел быть ангелом, и мужчины, который потерял обещание рая.
Впервые Виктория была рада шести месяцам, лишившим ее еды, одежды и, в конце концов, крова. Она была рада даже своим костям, которые были слишком острыми, и своей плоти, слишком туго обтягивающей их.
Виктория знала, каково это — мерзнуть и голодать. Она знала, каково это — продать надежду на любовь ради еды и крова.
Мадам Рене сказала, что соблазнение состоит из создания обнаженных образов словами.
Это пробуждение в человеке предвкушения… поцелуя… ласки… объятий.
— Мой отец запрещал целоваться, — намеренно сказала Виктория. — Я бы хотела поцеловать тебя.
Единственным звуком в ванной был шум воды и грохот сердца Виктории. Она медленно поставила стеклянную баночку на деревянную обшивку, обрамляющую ванну. Ее груди покачивались, голова поднялась, удерживая пристальный взгляд Габриэля.
— Мой отец запрещал обниматься. — Она выпрямилась, груди и позвоночник выровнялись. — Я бы хотела обнять твое тело своим.
Она осторожно ступила в медную ванну.
— Мой отец запрещал касаться. — Горячая вода затуманила ее лицо, окутала правую, а потом левую ногу. — Я бы хотела прикоснуться к тебе, Габриэль.
Одну долгую секунду Габриэль не мог дышать, захваченный голодными синими глазами в то время, как горячая вода колола его голову и плечи. Она струилась по его спине, груди, паху, ягодицам.
Каждый дюйм его тела кричал о предупреждении. Если Виктория прикоснется к нему…
Прохладные пальцы охватили возбужденную плоть Габриэля.
Ошеломляющая потребность.
Ослепляющий гнев.
Он не хотел этого.
Но Виктория не дала ему выбора. Как не дал выбора и второй мужчина.
Схватив Викторию за запястье, Габриэль дернул ее под душевые струи, одновременно разворачивая ее и швыряя лицом на обшитую медью стенку душа.
Руки Виктории шлепнулись о стену.
— Ты обещала, — проскрежетал он, вода забивала его рот, обжигала глаза, грудь, бедра, каждый дюйм его плоти, который прикоснулся к Виктории. — Ты обещала не касаться меня.
Но она коснулась его.
Она открывала свое тело и принимала его пальцы и член, пока темнота надвигающегося оргазма не исчезла в слепящей вспышке ее наслаждения.
— Я обещала, что не коснусь тебя вчера вечером, — Виктория задыхалась в бьющей воде, вжимаясь в медную стенку, — и не коснулась. Я сдержала свое обещание, Габриэль.
Но она не сдержала своего обещания. Она коснулась его своей страстью и своим наслаждением.
«Я вижу тебя, Габриэль…»
Но она не видела его.
Она не видела мальчика, который просил подаяния, и шлюху, который просил мужчину.
Габриэль мог чувствовать страх Виктории, чуять его над ее желанием — она боялась, когда вошла в ванную. Именно ее страх подсказал ему, что она задумала.
Она задумала освободить ангела. Но он не был ангелом.
Он был безымянным куском дерьма, который хотел большего, посмел больше и заплатил за это.
Габриэль прижался к Виктории, его пальцы окружили мягкость ее плеч, его бедра чашей охватили ее ягодицы, его член во всю длину был зажат в ее расщелине, его и ее волосы цеплялись за них обоих. Он позволил ей ощутить его твердость, его силу.
Ее уязвимость.
— Это то, чего ты хочешь, Виктория? — промурлыкал он. Душ хлестал по его коже.
Виктория повернула голову в профиль к нему, проведя правой щекой по скользкой меди. Вода струилась с его лица, сбегала по ее левой щеке, прилизывая волосы к коже головы, стекала по похожему на раковину уху, по хрупкой шее.
— Да, — сказала она. Все еще не уступая своему страху. — Я хочу, чтобы ты коснулся меня.
Он касался ее прошлой ночью, но этого было недостаточно.
Для нее. Для него.
— Как ты хочешь, чтобы я коснулся тебя, Виктория? — чарующе прошептал он. Зная, как доставить наслаждение; зная, как причинить боль. Он не знал, как любить. Шлюхи не любили. — Ты хочешь, чтобы я коснулся тебя так, как я касался женщин, или ты хочешь, чтобы я коснулся тебя так, как я касался мужчины?
Вода зубцами склеивала ресницы Виктории, стекая по ее щеке.
— А есть разница?
Вокруг них клубился пар.
Навевая воспоминания. Провоцируя.
— Женщины мягче. — Габриэль провел губами по уху Виктории — у нее было маленькое ухо, изящное, бесконечно уязвимое. Оно опаляло его губы; щель между ее ягодицами сжимала его член. — Их легче ранить.
Виктория напрягалась под легким, подозрительно ласковым поцелуем. Ангел, приносящий дары…
— Мужчины тверже, мускулистее. — Габриэль нежно попробовал краешек ее уха, его сердцевину, погрузил внутрь жаркий язык. Вода бежала по его лицу и подбородку, капала на ее плечо. — Им нравится более грубо. Мне быть с тобой грубым, Виктория?
— Мужчина, который заставил тебя умолять, был с тобой грубым, Габриэль? — с вызовом спросила Виктория, потемневшие от воды волосы прилипали к его губам.
При воспоминании Габриэль стиснул зубы.
Второй мужчина не был груб, но его сообщник был. Габриэль приветствовал боль.
Виктория не приветствовала бы ее.
Но это было все, что мог дать ей Габриэль.
— Мысль о мужчинах, трахающих мужчин, возбуждает тебя? — тихо, намеренно оскорбительно, спросил он.
Это возбуждало женщин, с которыми Габриэль бывал в прошлом. Они искали белокурого ангела, чтобы сравнить его с темноволосым.
Но ангелом был Майкл; только он мог показать женщине ангелов. Габриэль показывал им мрак желания.
— Он насиловал тебя, — настаивала Виктория, обращаясь к пару и струившейся воде.
Невинная. Как был невинен Майкл.
Голодная. Каким никогда не мог быть Габриэль.
— Меня насиловали двое мужчин, — нежно возразил он, водя носом по ее щеке. Пульс бился в его пальцах, обхватывающих ее руки, в его груди, баюкавшей ее узкий позвоночник, его члене, скользившем в расщелине между ее ягодицами.
— Но один мужчина дал тебе наслаждение, — упорно продолжала Виктория.
Будь она проклята.
— Да, — мягко согласился Габриэль.
Один мужчина принес ему боль; второй принес наслаждение.
Он мог бы выдержать боль. Он не выдержал наслаждения. Оно запятнало Габриэля навсегда.
И она знала это, эта женщина, посланная мужчиной, который один за другим снимал все покровы с ангела до тех пор, пока не осталось ничего.
Ангелы не умоляли, но он заставил Габриэля умолять.
Виктория напряглась рядом с Габриэлем — чтобы увидеть его, касаться его, быть частью его. Того, кто так долго боролся, чтобы оставаться в стороне ото всех.
— Я хочу знать!
Габриэль хотел знать… каково это — чувствовать сытость так, чтобы жаждать большего, чем еда. Он хотел знать, каково это — ощущать тепло так, чтобы жаждать большего, чем ботинки и одежда. Он хотел знать, каково это — иметь дом, место, где он не должен будет бороться с другими нищими.
Любопытство убивало любовь. Надежду.
Габриэль очертил ухо Виктории кончиком языка; его член был уютно устроен между щеками ее ягодиц. Слезы, которые он не мог выплакать, просочились из вершины его головки.
— Что ты хочешь знать, Виктория?
— Я хочу знать, что он сделал с тобой.
Воспоминание хлестнуло сквозь жар воды, стучащей по его телу, и мягкость кожи Виктории.
Боль. Наслаждение.
— Ты видела через прозрачные зеркала, как мужчины трахают мужчин, Виктория. — Габриэль заполнял ее ухо своим дыханием. — Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, каково это — быть трахнутым в зад? Или ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, каково это — быть изнасилованным?
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |