Они были влажными от возбуждения. Набухшими — от желания.
И это притом, что он даже не прикасался к ней.
Будь проклята эта мадам Рене!
В Виктории зародилось любопытство. Как и в Габриэле.
Она желала знать, каково это — брать мужчину дюйм за дюймом. Он желал знать, что Виктория будет чувствовать, когда ее скользкая влажная плоть растянется на один дюйм… два… три… семь дюймов… девять дюймов…
Он желал знать, как она будет кричать сначала от боли, когда потеряет свою девственность, затем от удовольствия, когда познает свой первый оргазм с мужчиной.
Он желал знать, что нужно сделать, чтобы заставить Викторию умолять.
Габриэль выпрямился.
— Да, мадмуазель Чайлдерс, он заставлял меня наслаждаться насилием, — медленно сказал он холодным голосом. — Так же как и вы наслаждались, читая письма человека, который терроризирует вас.
Габриэль повернулся к ней спиной — он не мог вспомнить последний раз, когда он поворачивался спиной хоть к кому-нибудь, не важно, мужчине или женщине, — и бросил платье в камин.
Черный дым заклубился в дымоходе.
Габриэль застыл в напряжении.
Если Виктория попытается спасти своё шерстяное платье, он остановит ее.
Он не хотел причинять ей боль. Но ему придется.
— Вы не имели права уничтожать мою одежду, — бесстрастно заявила Виктория.
Она не пыталась спасти платье. Она тоже знала, что он причинит ей боль, если она вмешается.
Право.
У шлюхи нет прав.
Голубое пламя, охватившее коричневый шерстяной рукав, умерло.
— Вы прожили на улицах достаточно долго, чтобы знать, что сила дает право, — прямо ответил он.
— И вы сильнее, чем я.
Ее голос окрасился гневом.
Виктории не нравилось, что ей приходилось зависеть от мужчины.
Габриэль слишком хорошо знал, каково это — быть беспомощным.
— Да, мадмуазель Чайлдерс, — он повернулся к ней, — я сильнее, чем вы.
Зловоние тлеющей шерсти заполнило спальню.
В голубых глазах Виктории искрилось пламя.
— У меня больше нет никакой одежды.
Этого Габриэль мог ей дать сколько угодно.
— Мадам Рене скоро пришлет вам одежду.
Бархат. Шелк. Атлас.
Одежда столь же красивая, как и удобная.
Габриэль сделает все, что в его силах, чтобы подарить ей такую жизнь, в которой она могла бы носить это.
Виктория вздернула подбородок. Ее губы были потрескавшимися, скулы — слишком заостренными, а изгиб рта — слишком ранимым.
— Мне не нужна ваша милостыня.
Нет, такая женщина, как она, не захочет милостыни.
— А чего вы хотите? — тихо спросил Габриэль. Зная ответ.
Ей нужно наслаждение, которое мог принести ангел. Voir les anges. Но нужна ли ей боль, которую мог принести ангел? La petite mort?
— Вы сказали, что поможете мне получить место гувернантки, — твердо сказала Виктория.
Габриэль не ответил.
Он не хотел видеть, как она работает в доме другого мужчины, как ею командует жена другого человека, как она заботится о чужих детях.
Напряжение свернулось кольцом вокруг них.
Страх. Желание.
Сохнущая прядь темных волос блестела золотисто-каштановым цветом в электрическом свете.
— Я не думаю, что гувернантка может себе позволить носить одежду, которую шьет мадам Рене.
Габриэль хотел протянуть руку и прикоснуться к волосам Виктории, ощутить твердость подбородка и тепло ее кожи.
Она не выживет, если останется на улицах, и тем более не выживет, если попадет в руки второго мужчины.
Переживет ли она Габриэля?
Пришло время это узнать.
— Но вы не гувернантка, мадмуазель Чайлдерс, — Габриэль не отпускал взгляд Виктории, — не так ли?
Виктория прочитала правду в его глазах.
Она выпрямила плечи; Габриэль ощутил мимолетное сожаление о том, что ее соски перестали быть твердыми.
— Как вы узнали о моем отце?
— Библиотеки — замечательные заведения, мадмуазель, — вежливо ответил Габриэль. — Даты рождения и смерти членов высшего общества тщательно записываются, что представляет некоторое удобство для широкой публики.
Виктория, решительно ступая, направилась к нему; ее груди слегка подпрыгивали с каждым шагом. Она прошла мимо него той же уверенной походкой, мягко покачивая бедрами.
Габриэль, сузив глаза, наблюдал за ней.
Виктория сдернула с кровати светло-голубое шелковое покрывало и неловко обернула его вокруг себя.
Она пряталась от прошлого, которое не хотела признавать.
Габриэль вслушивался в шелест шелка, в треск углей в камине, ожидая, пока она вернет себе свою смелость.
Это не заняло у нее много времени.
Светло-голубой шелк был медленно завязан в узел над грудью; Виктория Чайлдерс — дочь сэра Реджинальда Фитцджеральда, одного из богатейших людей Англии, — повернулась к нему лицом.
— Мой отец не заплатит за то, чтобы вернуть меня, — сказала она с едва заметным достоинством в голосе.
Габриэль поверил ей.
— Я не собираюсь возвращать вас ему, — правдиво ответил он.
— И не заплатит за то, чтобы вы молчали о моем… о моем моральном падении.
Небольшая жилка пульсировала в основании шеи Виктории.
Красивой шеи. Длинной. Тонкой.
Которую так легко повредить.
— Мне не нужны деньги.
У Габриэля денег было больше, чем он мог потратить за две жизни.
Виктория не поверила ему.
— Тогда зачем вы прилагали усилия, чтобы разузнать о моем происхождении, если не собираетесь шантажировать меня? — бесстрастно спросила она. — Шантаж — это ведь цена греха, не так ли?
Произнесенные ею его собственные циничные слова на мгновение вывели Габриэля из себя. Но не остановили.
— А вы согрешили, мадмуазель? — спросил он с легкой насмешкой в голосе.
Виктория посмотрела ему прямо в глаза.
— Пока еще нет.
Габриэль почувствовал, как сжались его яички.
От гнева. От желания.
Он не мог прикоснуться к ней. Он не позволит другому мужчине прикоснуться к ней.
Пока она находится под его защитой.
— Ваш отец мог быть косвенно связан с тем мужчиной, который прислал вас сюда, — предположил Габриэль.
Резкий вдох был его ответом на ее поспешное отрицание.
— Вы не верите в это.
— Разве?
Габриэль больше не знал, чему он верит.
«Я думаю, что ты намного уязвимей, чем тебе кажется, — сказал ему Майкл. — И да, я полагаю, что мой дядя знал это».
Но знал ли об этом второй мужчина?
— Да, вы не верите в это, — твердо ответила Виктория.
Страх, желание и гнев, пульсирующие в венах Габриэля, нашли выход.
Он не хотел желать эту женщину. Но он ее желал.
И да, это желание делало его уязвимым.
— Тогда скажите мне, мадмуазель, — жестко сказал Габриэль, — что я должен думать о человеке — богатом человеке, человеке с репутацией, — который позволяет своей единственной дочери продавать себя, чтобы иметь кров и еду.
Который и пальцем не пошевелит, если ее убьют или заставят страдать.
Волнение Виктории мерцало в ее голубых глазах. В глазах, которые видели слишком многое, чувствовали слишком многое, хотели слишком многого.
— Он не знает, что я здесь.
— Вы уверены в этом? — кратко спросил Габриэль.
— Да, я уверена в этом. — Суставы ее пальцев, сжимающих бледно-голубое шелковое одеяние над грудью, побелели. — Моему отцу не нужна дочь.
Кроме дочери архивариус также зарегистрировал сына, Дэниела Чайлдерса. У Виктории есть брат, на четыре года моложе ее.
Для общества, в котором состояние и титул переходили к потомку по мужской линии, не было редким событием, когда мужчина благоволил больше к сыновьям, чем дочерям.
Габриэль хотел пожалеть Викторию; но не мог.
Тайны убивают.
Мужчин. Женщин.
Шлюх.
— Почему, мадмуазель Чайлдерс? — подталкивал ее Габриэль. Зловоние горящей шерсти щипало его ноздри. — Почему вдруг отец позволяет свой дочери стать проституткой?
Боль пронзила Габриэля — она шла от Виктории.
Виктория не отвела взгляд.
— Потому что мой отец считает всех женщин шлюхами, сэр.
Виктория сказала, что работала восемнадцать лет. Значит, гувернанткой она стала в шестнадцать.
Либо из-за того, что ее выгнал отец, либо потому, что Виктория, чтобы избежать его давления, предпочла жизнь прислуги, а не леди, которой она была рождена.
Была еще и другая причина: Габриэль не хотел думать об этом.
Но ему нужно думать об этом.
— Он был женат на женщине, мадмуазель, — продолжил Габриэль.
— И его жена была шлюхой, — ответила Виктория, сжав потрескавшиеся губы и приподняв подбородок.
Архивариусы кроме имен и титулов ни о чем больше не упоминали.
— Ваша мать принадлежит к нетитулованной аристократии, — прямо сказал Габриэль.
— Мой отец считает, что все женщины рождены в грехе. — Уныние, омрачившее взгляд Виктории, давило на плечи Габриэля. — И он был прав. Моя мать бросила его, когда мне было одиннадцать. Ради другого мужчины. Я такая же, как и моя мать. Я — шлюха.
Чувства убивают. Так почему он не может отгородиться от чувств этой женщины?
Габриэль мог предложить Виктории единственное утешение.
— Вы — не шлюха, мадмуазель.
— Если я — не шлюха, тогда почему, — Виктория сглотнула, держась за последний из ее секретов, имя последнего работодателя, — почему он уволил меня? Почему он писал мне эти письма? Почему я читала их? Раз за разом. Почему?
Второй мужчина звал Габриэля.
Он был снаружи, ожидая, пока Габриэль найдет его.
Впервые он оставил след, по которому его можно выследить.
Габриэль не мог оставить Викторию одну. Не таким образом.
— У нас у всех есть желания, Виктория.
Габриэль буквально вырвал из себя эти слова.
Виктория неподвижно стояла, завернутая в бледно-голубой шелк.
Его женщина, посланная ему вторым мужчиной.
— Когда я был мальчиком, я хотел спать в кровати.
Мадам дала ему это.
— Когда я стал шлюхой, я захотел добиться успеха.
Чтобы ему больше никогда не пришлось голодать.
Мадам сделала это возможным.
— Когда я стал мужчиной, я захотел познать женскую страсть. И лишь однажды я захотел почувствовать то удовольствие, которое дарил.
Время ускорило свой бег.
Габриэль помнил нежную мокрую плоть, истекающую влагой в предвкушении оргазма.
Он помнил вкус женщины; он помнил ее запах.
Шелест шелка тут же развеял воспоминания о других женщинах. Но не память о его желании.
После всех этих лет оно все еще жило в нем.
Габриэль сосредоточился на глазах Виктории, на ее теле. На ее аромате, что заполнял собою всю комнату, несмотря на зловоние горящей шерсти.
— Почувствовали? — тихо спросила она.
— Нет.
Правда.
Габриэль никогда не терял себя, доставляя удовольствие женщине.
Правда не должна была больше причинять боль, так почему же ему больно?
— Вы спрашивали мадам Рене, как соблазнить мужчину, — сказал Габриэль глухим голосом. — Я отвечу вам. Когда он голоден — накормите его. Когда он страдает — подарите ему надежду. Когда ему некуда идти — предложите ему спать в вашей кровати. Чтобы соблазнять, человек должен суметь создать иллюзию доверия.
— Мужчина, писавший письма, сделал вас зависящей от него. Когда вы голодали, он говорил, что накормит вас. Когда вы были напуганы, он обещал успокоить вас. Когда вам негде было спать, он писал, что разделит свою кровать с вами.
— Вы — не шлюха. Когда человеку нечего терять и он способен на все, Виктория, очень легко поддаться соблазну секса.
От резкого запаха горящей шерсти на глазах Виктории выступили слезы.
Он не должен был сжигать ее платье.
Он не должен был пытаться утешать ее; человек, который убивал и который будет убивать снова, не приносит утешения.
Габриэль повернулся спиной к Виктории — дважды за один день, дважды за последнее время, — и направился в ванную. Он тихо закрыл за собой дверь, создав столь необходимую ему преграду, способную укрепить внутренний защитный барьер, который на мгновение начал ускользать от него.
Серая дымка все еще клубилась в воздухе.
Виктория пользовалась его туалетом; Габриэль поднял деревянную крышку унитаза.
Поношенные панталоны и старые чулки были аккуратно развешаны на вешалке для полотенец.
Полная боли мольба Виктория раздалась внутри него. «Я такая же чистая, как и вы».
Вода капала, ударяясь о мрамор раковины.
Габриэль устремил взгляд в зеркало.
Тусклые серые глаза смотрели на него сквозь исчезающие разводы пара.
Одно короткое мгновение Габриэль смотрел в глаза надежды.
А потом она начала таять и исчезла словно мираж, которым изначально и являлась.
Виктория уставилась на закрытую дверь, не способная дышать.
Слабый плеск воды проник сквозь атласное дерево.
Ее щеки стали пунцовыми, когда до нее дошло, что это за звук.
Даже ангелу нужно справлять нужду.
Вызванное его признанием чувство нереальности рассеялось. И она снова смогла вдохнуть.
Виктория посильней подоткнула шелк на груди. Приподняв подол, чтобы не запутаться в нем ногами, она отошла, предоставив Габриэлю уединение.
Серебряный поднос блестел на столешнице из черного мрамора. Запахи ветчины, яиц и кофе витали в воздухе.
В животе Виктории громко заурчало.
«Когда он голоден — накормите его. Когда он страдает — подарите ему надежду. Когда ему некуда идти — предложите ему спать в вашей кровати», — звенело у нее в ушах.
Габриэль накормил ее и уступил свою кровать, чтобы она могла спать в ней.
Он не предложил ей надежду, но попытался утешить ее.
Обольщение.
Иллюзия доверия.
На подносе стояла лишь одна чашка.
Виктория не хотела есть в одиночестве.
Она налила в чашку кофе и вдохнула его приятный аромат. На вкус он был — чистый нектар.
Сумрачный дневной свет проник в библиотеку. Позолоченные надписи книг заманчиво заблестели в его приглушенном сиянии.
Виктория знала книги; они были ее жизнью столько, сколько она себя помнила. Она только не знала, как утешить ангела.
Виктория безучастно рассматривала стеллажи переплетенных в кожу книг. Она вся обратилась в слух, пытаясь услышать… движение воздуха. Шаги.
Габриэля.
Надпись с рельефным тиснением привлекла ее внимание; «Жюль Верн», — прочитала она.
«Путешествие к центру земли»; «Voyage au centre de la terre»; «Двадцать тысяч лье под водой»; «Vingt mille lieues sous les mers»; «Таинственный остров»; «L’Ile mysterieuse»; «Вокруг света за восемьдесят дней»; «Le Tour du monde en quatre-vingts jours»…
У Габриэля была много книг Жюля Верна как на английском, так и на французском языках.
Она более внимательно изучила надписи на других книгах: Виктор Гюго, Жорж Санд… Шекспир, английский писатель…
Каждое издание было представлено в двух вариантах — английском и французском.
Забыв про кофе, Виктория вытащила «L’Ile mysterieuse», французское издание «Таинственного острова» Жюль Верна, и подошла к единственному окну.
Английская версия была гораздо тоньше французской.
«На каком языке Габриэль предпочитает читать? — задалась она вопросом… На английском или французском?»
Над головой вспыхнул ослепительный свет.
Виктория сощурилась.
Даже не видя Габриэля, она знала, что это он включил люстру. Она чувствовала это всем телом.
Он стоял у голубой кожаной кушетки, в обрамлении бликов солнечного заката и мерцания синего океана, изображенных на картине у него за спиной. Его лицо было слегка порозовевшим и чисто выбритым. С правой руки свисало черное шерстяное пальто и серый шерстяной сюртук в тонкую полоску. Темно-красный шелковый галстук повязан поверх накрахмаленного белого воротничка. Серые, в тонкую полоску жилет и брюки скроены идеально по фигуре. В левой руке он держал серебряную трость, в правой — черный котелок.
В нём не было ничего от небритого человека, поделившегося с ней своими желаниями. Его место занял элегантный, свежевыбритый мужчина.
Еще сутки назад она приняла бы его за изнеженного джентльмена.
Теперь Виктория не сделала бы такой ошибки.
Габриэль был изящным. Красивым.
Опасным.
— Не стойте напротив окна, — коротко скомандовал он. — И держите занавески закрытыми.
Виктория не сдвинулась с места.
— Никто не может меня увидеть.
— Вы не увидите человека, который навел на вас пистолет, мадмуазель, — шелковым голосом произнес Габриэль. — Возможно, вы заметите вспышку света, когда он нажмет курок, а возможно, и нет. Но одно я могу сказать точно: вы не услышите выстрела, поскольку будете уже мертвы.
Опасность быть убитой кем-то, кого она никогда не видела, казалась нереальной. В отличие от мужчины напротив.
— Вы идете на улицу, — ровно сказала Виктория. — Кто позаботиться о том, чтобы не застрелили вас?
Габриэль бросил одежду, трость и котелок на голубую кожаную кушетку, на которой он спал всего несколько часов назад.
Наклонившись, он достал кожаную кобуру. Поднял подушку и вытащил из-под нее пистолет.
— Он не станет в меня стрелять.
Дуло пистолета было матово-черным.
Во рту она ощутила привкус ветчины и яиц.
Виктория узнала пистолет: его Габриэль прятал прошлой ночью под белой шелковой салфеткой. Этим пистолетом он собирался её застрелить.
Виктория отошла от окна. Ноги дрожали. Желудок дрожал.
Черный кофе подступил к горлу.
— Вы идёте на улицу, чтобы найти его.
И убить.
Непроизнесенные слова повисли между ними.
— Да. — Габриэль легко надел кобуру поверх правой руки и застегнул ремень на ребрах.
— Та…. — на глазах Виктории выступили слёзы, она не хотела бояться — ни за себя, ни за Габриэля, — та проститутка говорила, что раньше был еще один дом Габриэля. Она сказала, что прежний дом сгорел. Его сжег тот, кого вы ищете?
— Нет. — Габриэль подтянул кожаный наплечный ремень перед тем, как опустить пистолет в кобуру. Его движения были уверенными, автоматическими, будто он делал это уже тысячи раз. Он взял с кушетки серый шерстяной сюртук в полоску и повернулся к Виктории. — Его сжег я.
Виктория глубоко вздохнула, завязанный на груди шелковый узел ослаб.
Серебряные глаза Габриэля подстрекали её задать крутившийся в голове вопрос — зачем?
— Ваши книги — у вас есть и английские, и французские издания, — вместо этого произнесла она, — на каком языке вы предпочитаете читать?
— Я научился читать по-английски. — Он не лгал. — Надеюсь, что когда-нибудь смогу так же хорошо читать по-французски.
Его пальцы сжали мягкую кожу.
— Кто научил вас читать по-английски?
— Майкл.
— Майкл — англичанин.
— Да.
Неожиданно вырвался вопрос.
— Мой отец никогда не посещал ваш дом, так ведь?
В мыслях еще были сильны отголоски потрясения, которое Виктория испытала прошлой ночью, когда увидела уважаемых мужчин и женщин — людей того же круга, к которому принадлежал и её отец.
— Нет. Ваш отец никогда не посещал мой дом.
Виктория верила Габриэлю.
— Отец не причинил бы мне боли, — твёрдо сказала она.
Чтобы убедить кого? Себя?
Или Габриэля?
— Даже чтобы защитить свою репутацию? — мягко спросил Габриэль.
— Думаю, даже в том факте, что я здесь, он бы нашел, чем себя оправдать, — сухо сказала она.
На сей раз правда не принесла боли.
В шестнадцать лет она узнала цену, которую пришлось заплатить, отказавшись от его защиты. Но всё равно Виктория никогда бы не вернулась домой, даже если бы он принял её обратно.
— А ваш брат?
Вопрос Габриэля выбил воздух из легких Виктории. Пальцы вцепились в кожаную обивку, не сознавая, что могут повредить ее.
— Откуда вы знаете, что у меня есть брат?
Глупый, глупый вопрос.
Регистрация в библиотеке…
— Я знаю, что ему тридцать. — В его глазах, без сомнения, была насмешка. — Знаю, что он тот мужчина, мадмуазель, который мог бы позаботиться о своей сестре. Но он этого не сделал.
Виктория наклонила подбородок. Он не имел права судить её…
— Брат не знает о моих обстоятельствах.
— Почему?
— Он сбежал, когда ему было двенадцать.
— И ему было настолько наплевать, что он ни разу не вернулся проверить, как живет его сестра?
Викторию захватила врасплох злость, прозвучавшая в голосе Габриэля.
Брат заботился о ней… слишком сильно.
— Брат сбежал из-за меня. — Глаза накрыла пелена воспоминаний. — Я его не виню.
Виктория винила их отца.
Она всегда его винила.
— Почему он убежал, мадмуазель Чайлдерс?
Желудок Виктории свело судорогой.
— Отец наказал Даниэля, — неохотно ответила она.
Не было нужды добавлять, что отец часто наказывал Даниэля.
В Виктории боролись два человека. Прежняя Виктория боялась, что правда оттолкнет Габриэля.
«Но он заслуживает знать правду», — возражала ей нынешняя Виктория.
Габриэль тихо ждал. Её выбор…
Виктория окунулась в прошлое…
— Позднее, тем вечером, когда я услышала, как Дэниель плачет, я пошла к нему в спальню, забралась в кровать и обняла его. Чтобы утешить, — сказала она, словно оправдываясь. Ненавидя себя за то, что спустя все эти годы по-прежнему чувствует, что вынуждена защищаться. — Он заснул у меня на руках. Я заснула, обнимая его. Отец разбудил нас.
Виктория не могла сдержать гнев и боль.
— Он обвинил нас в том… что мы согрешили. — Она громко сглотнула. — Отец не понимает, что можно любить — и касаться — без плотского желания.
— И поэтому вы стали гувернанткой, — сказал Габриэль.
— Да.
— И любили чужих детей…
Губы Виктории насмешливо скривились.
— Не все дети милы…
— …потому что не доверяли мужчинам.
Виктория не могла больше убегать от правды.
— Да.
Сквозь повисшее напряжение прорвались два слабых удара башенных часов — Биг Бен отсчитал час.
— Желание естественно, мадмуазель, — в его глазах танцевал серебряный свет, — виноват мужчина, использовавший ваше желание против вас, а не вы.
Виктория представила мальчика, который мечтал о кровати, чтобы спать…. подростка, стремившегося к успеху, чтобы никогда снова не оказаться бедным…. мужчину, который хотел почувствовать то удовольствие, что доставлял другим.
— Виноват мужчина, использовавший ваше желание против вас, сэр, — сочувственно сказала Виктория, — а не вы.
Голова Габриэля дернулась, словно от пощечины.
Виктория ждала от него признания правды.
Просунув руки в рукава полосатого сюртука, Габриэль повернулся спиной, схватил пальто, трость и шляпу.
Она мельком заметила темноволосого охранника с другой стороны двери.
Габриэль его не представил.
Виктория заглянула в темные любопытные глаза. А потом за Габриэлем закрылась дверь.
Оставляя ее в одиночестве.
Виктория неожиданно поняла, что проголодалась.
Сидя в кресле Габриэля, она положила французскую книгу так, чтобы было легко до неё дотянуться, и сняла серебряную крышку с блюда.
По краю фарфоровой тарелки шло синее кольцо рисунка.
Виктория ела с удовольствием. Когда она доела последний ломоть ветчины, последний кусочек яйца, последнюю корочку слоеного круассана, то поставила крышку обратно и вынесла поднос в коридор.
Темноволосый мужчина — моложе Габриэля лет на десять — повернулся к ней с обнаженным пистолетом.
Она его удивила.
Он её удивил.
— Пожалуйста, передайте повару, что завтрак был очень вкусным, — спокойно сказала она, протягивая поднос.
Темные глаза мужчины медленно осмотрели голубое шелковое одеяние, обнажающее плечи Виктории.
В его взляде скользнула искра озорства.
Очевидно, что проституция не лишила его ни радости, ни желания.
— Благодарю, мадам. — Он спрятал пистолет под черный пиджак, улыбнулся и взял поднос. Голос был мягким, вежливым и соблазнительным. — Пьер будет польщен.
Её сердце пропустило удар. Он действительно был красив.
— Спасибо. — Виктория смущенно заколебалась. Она глубоко вздохнула. В действительности, не было нужды смущаться, — она ничем не смогла бы шокировать обитателей дома Габриэля. — Пожалуйста, передайте Пьеру, что я буду весьма благодарна, если в следующий раз поднос сервируют коробочкой с презервативами…
Глава 11
Лондонский воздух был влажным и холодным. Желтый туман окутал город.
Габриэль лениво покачивал серебряной тростью.
Пришло время охоты.
Он знал адрес, который искал — он только не знал, был ли на месте нужный ему человек.
Габриэль без труда нашел этот городской дом; он располагался прямо напротив парка.
Голоса детей наполняли желтый сумрак, окутавший Лондон. Дети пели песенку про лондонский мост, их няньки отводили душу в досужей болтовне.
Никто бы не заметил двух мужчин, прогуливающихся в тумане. А если бы и заметил, то все равно не смог бы распознать.
— Чищу обувь, всего пенни, дяденька, — предложил сиплый голосок.
Габриэль взглянул в глаза шестилетнего паренька, скорее приставшие шестидесятилетнему старику. И позволил натереть свои ботинки.
Но он не думал о ботинках. Он не думал о человеке, которого искал.
Габриэль думал о Виктории.
Она хотела спасти ангела.
Габриэль не был ангелом.
«Как женщина любит мужчину?..»
Майкл любил Габриэля. Его любовь разрушила жизнь Габриэля.
Гастон утверждал, что служащие Габриэля любили его. Их любовь позволила Габриэлю разрушить их жизни.
Ни одна женщина никогда не любила Габриэля.
Он никогда не просил, чтобы женщина полюбила его.
Чистильщик присел на корточки, и Габриэль смог наблюдать за его работой. Молодые-старые глаза вспыхивали синими огоньками.
«Виноват мужчина, использовавший ваше желание против вас, а не вы, сэр».
Габриэль убрал ногу с коробки и бросил чистильщику флорин.
Дверь в доме отворилась.
Показалась женщина с двумя маленькими девочками восьми и десяти лет. Она была в сером плаще и шляпке без полей; девочки — в меховых шапках и с муфтами.
Гувернантка взяла обеих девочек за руки.
Виктория говорила, что не все дети милы. В голове Габриэля мелькнула мысль — любила ли она этих девочек?
Смогла бы полюбить детей ублюдка?
Он подождал, удостоверяясь, что девочки с гувернанткой направились в парк.
Да, пошли.
Пропуская девочек через ворота, гувернантка заслонила их от Габриэля. А затем они все исчезли в тумане.
Какой-то мальчишка бойко торговал булочками.
Виктория не завтракала, пока он был с нею. Поела ли она после того, как он ушел?
Габриэль купил коричную сдобу. Едва он успел ее доесть, как дверь дома отворилась вновь.
Появился мужчина, которого искал Габриэль.
В правой руке у него была обычная трость красного дерева.
Однако серебряный набалдашник трости Габриэля служил напоминанием, что ничто не является тем, чем кажется.
Габриэль отошел от ворот парка. Он неспешно пересек улицу, ловко переступив через кучу навоза, когда проскальзывал между громыхающим омнибусом и телегой, запряженной мулом. Затем ступил на тротуар.
Мужчина медленно спустился по ступенькам и повернул на север, в противоположную парку сторону.
В тумане слышались шаги. К ним присоединились шаги Габриэля.
Переложив трость в правую руку, Габриэль расстегнул пальто и из кобуры у плеча вытащил самовзводный револьвер; он спрятал его под сюртуком.
Мужчина немного ускорил шаг.
Впереди, на углу улицы, стоял полисмен. Навстречу ехал двухколесный экипаж, и мужчина поднял руку, чтобы остановить его.
У Габриэля не оставалось выбора, кроме как немедленно действовать.
— Сэр. Сэр! — Габриэль нагнал мужчину. Стараясь говорить мягким спокойным голосом, он спросил:
— Вы мистер Торнтон?
Мужчина замер и настороженно посмотрел на Габриэля со все еще поднятой рукой. Он был среднего возраста, консервативно одетый, с бледным узким веснушчатым лицом.
Он не был похож на человека, который терроризирует женщин. Между тем Габриэль знал, что сам выглядит именно таким, каков он есть на самом деле: человек, который убивал и убьет снова.
— Да, я, — нервно ответил мужчина.
Это была первая ошибка.
Ни одинокий мужчина — ни, тем более, одинокая женщина — никогда не должны признаваться в своем имени незнакомцу на улице.
Габриэль безжалостно использовал в своих интересах его доверчивость.
— С вашей дочерью Пенелопой произошел несчастный случай, сэр. Гувернантка, мисс Аберкарти, попросила, чтобы я сбегал за вами, — женщина в бюро по трудоустройству, которую расспросил Дэвид, была более чем рада услужить такому симпатичному мужчине и рассказать все, что он пожелал узнать.
Мужчина опустил руку. Лошадь процокала мимо них.
— Пенелопа! — неожиданное изумление залило его лицо. — Как с ней что-то могло случиться? Где она?
Габриэлю не было нужды лгать.
— Она в парке, — ответил он и немного выждал, чтобы понять, придется ли ему применять силу.
Мужчина сам повернулся в сторону парка.
Дорога была свободна, и Габриэль пересек ее беспрепятственно и быстро, как будто спешил поскорее вернуться к месту несчастья.
Мужчина поспешно следовал за ним. Вместе они зашли в открытые ворота парка.
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |