такого счастья; а я добавлю: которого ей самой никогда не достичь. Теперь я догадываюсь, что
Грелль воспользовался ее завистью и эгоизмом.
- И Грелль сказал ей убить эту женщину?
- Совершенно верно, господин Михаэлис. Не сразу, конечно, операция была назначена на
следующий день, а вечером преступник подкрался к госпоже Дюлес. Что именно он ей внушал,
сказать мы не можем, но после операции Мадам из медицинской карточки отыскала, где живет
эта проститутка и зарезала ее ножом в ее собственном доме. Сатклифф наблюдал за всем этим, и
после он принял Вашу сестру в свою секту.
- Вот так нас и убивают наши смертные грехи, - завершил Аберлейн.
После этого продолжительного монолога полицейские ушли, видя мое нежелание дальше с ними
беседовать, - и куда ушли, как вы думаете? Я ничего бы и не заподозрил, а продолжал бы лежать
в думе и ступоре, пока бы вечером мой телефон не загудел и не заговорил: "Номер девять, номер
девять, номер девять".
- Сиэль?
- К тебе заходила полиция?
Почему они не дали мне самому все это выложить? Зачем сами излишне обеспокоили ребенка?
Эти разочарованные мысли пронеслись через мою голову, и только потом я со скрываемой
злостью сказал:
- Они уже тебе все выдали?
Такая же зыбкая пауза. Чье-то покашливание и шептание вдалеке.
- Сиэль? - повторил я.
- Ты как хочешь, а я дал им показания, - твердо вставил мальчишка и немедленно отключился.
Бедная раскладушка, оказавшаяся единственной крайней, не выдержала полета и удара о
напольный плинтус. Теперь Сиэль готов выступать против тетушки, которую с недавнего времени
презирает и не выносит. А ведь главная причина состоит не в ее неустойчивости, слабости, а в
недосказанности всей истории. Сиэль не слышал моего признания - как он тогда бы мог знать, что
Ангелина хотела уберечь его, пытаясь устранить жесточайшего изверга, покусившегося в первую
очередь не на его оболочку, а на глубоко сокрытую в ней душу, - то есть меня? Теперь же он так и
будет считать, что только именно из безумной корысти, заслонившей здравый смысл и
родственные чувства, Мадам сделала тот выстрел. Сам того не ведая, демон будет защищать
своего мучителя, и даже если Анна в слезах и непонимании осмелится закончить обо мне, это
будет засчитано за ней как бред ополоумевшей зависимой маньячки, и Фантомхайв даже не
посмотрит на нее. Хоть я и потерпевший, я все равно не держу на нее даже никакой обиды! Ведь
можно понять ее, проникнуться жалостью и к ней, и к Сиэлю, которого она так желала оградить от
опасности в виде меня! Единственное, что неясно и даже глупо в этой ситуации - ее
медлительность, ставшая роковой, но об этом я уже вдоволь поговорил и посмеялся. Я даже
посочувствовал ее возникшей беспомощности и искренне не хотел сурового приговора для
сестры. Поэтому я отказался выступать в ходе этого дела, и пока она сидела, успел отправить
четыре посылочки, несмотря на наше гневное прощание по окончанию суда. Анна принимала мои
подарки за издевательство и отсылала их обратно, не открыв их и не приложив ответного письма
с самыми нелицеприятными обращениями в мой адрес; хотя существовало одно почти
анонимное письмо, адресованное лично маленькому графу, но он так никогда и не прочел его и
даже не увидел (вроде бы лежал тогда на полу своей комнаты под развороченной кроватью и
утирал кровь), поскольку моя рука с красными сбитыми костяшками сразу же швырнула его из
общего почтового ящика в кучу окурков, мятых этикеток и грязных ноябрьских листьев, где было
уничтожено остаточным пламенем одной из сотен моих дешевых зажигалок.
Но еще до суда мы виделись с Анной один раз, когда в день моей выписки я получил разрешение
посетить ее в камере ожидания. Она вышла ко мне вместе с дежурным, уже облаченная в
полосатую рубаху, неряшливая и бледная. Она не ожидала увидеть меня. Быстро замаскировав
удивление под терпеливой холодностью, она присела напротив, и дежурный засек пять минут
нашего свидания.
- Зачем ты пришел? - дрожащим голосом спросила Анна. - Поглумиться надо мной хочешь, да?
- Нет, вовсе нет. Я просто захотел навестить тебя.
Я взял ее руку, но она вырвалась и отодвинулась от меня подальше. В этой полутемной комнате
ее огрызающееся лицо напомнило мне лицо Сиэля. Никогда не обращал внимания, что они так
похожи.
- Ну что, навестил? - бросила сестра. Я нахмурился:
- Я же сам к тебе пришел, зачем ты меня прогоняешь?
- Тебе мало того, что ты будешь глазеть на меня такую с места потерпевшего?
- Я не буду участвовать в суде.
Анна вскинула на меня глаза. "Ка-а-ак, ты не будешь?" - не верил ее взгляд.
- Очень смешно, Себастьян, - проворчала она.
- Это не шутка, - спокойно сказал я. - Если хочешь, я вообще не приду на суд.
- Ты сам так решил или тебя уговорили? - спросила она с грустной усмешкой.
- Тот, кто мог бы меня уговорить, сам дал свидетельские показания полиции.
- Сиэль доложил на меня? На свою тетушку?
Теперь она не верила и этому, но я все же кивнул.
- Где он сейчас? - Анна сама схватила и стиснула мою ладонь. - Я хочу с ним поговорить.
- Боюсь, что он не захочет с тобой разговаривать. К тому же, его могут сюда не пустить в силу
возраста.
- Ты чего-то наговорил ему?
Это свидание уже напоминало мне своей напряженностью все ту же незабываемую встречу в
подворотне.
- Я только сказал, что в меня стреляла именно ты, а не Сатклифф, - пояснил я. - Остальные выводы
он сделал сам.
- Теперь он не узнает всей правды, - Анна как будто всхлипнула и бросила мою руку. - Не будешь
же ты сам себя выдавать!
- Сестренка, скажи мне только одно: как и зачем ты поддалась этому крашенному психу? Чего он
тебе такого наобещал?
- Вот зачем ты опять переводишь тему?! - оскорбилась она и отвернулась. - Ничего он мне не
обещал! Я уже и не помню! И меня, кстати, тоже интересует, как Сиэль поддался другому
крашенному психу!
Она вновь повернулась и уставилась в мои непроницаемые бесстыжие глаза.
- Зачем тебе это? Что за ненормальные цели? - Сестра нервно выплевывала эти вопросы, почти не
надеясь, что я на них отвечу. - Он же ребенок, его и так жизнь наградила трудностями! Почему ты
так хочешь сделать ему больно?
- Я тебе уже говорил.
- Чушь ты мне говорил несусветную! Какая к черту пропасть; ты, Себастьян, свихнулся просто! Он
же доверяет тебе, а ты с ним так поступаешь! Хотя чего я тут распинаюсь!
Анна резко опустила голову на ладони и прошептала:
- Меня никто не хотел слушать, когда я говорила о тебе... Фотография у Грелля пропала, а других
улик у нас не было... Понимаешь, что это значит?
Мой рот непроизвольно вытянулся. Неужто это значит, что твои необоснованные требования
отвергнуты и я остаюсь законным опекуном Фантомхайва, с которым мальчику и придется дальше
жить? Никаких приютов и интернатов, только милый теплый дом с единственным оставшимся
близким человеком! Разве это не восхитительно?
- Ты победил, Себастьян, - Слезы все-таки брызнули из глаз Ангелины. - Только никто не знает, и
ты сам тоже, как потом распорядится судьба! Ты потом обязательно все поймешь; поймешь и
пожалеешь, а уже будет слишком поздно!
Она так кричала и рвалась ко мне, чтобы растерзать меня, задушить, убить прямо здесь и сейчас,
что дежурный мгновенно примчался, заломил ей руки, извинился передо мной и увел ревущую
обратно в камеру.
Суд состоялся в последнюю среду месяца, 28 октября (невероятно быстро, как отметил даже сам
господин судья); я сидел на самой дальней скамье среди свидетелей (хоть и не выходил за
кафедру) и слушал все обвинения, предъявляемые Сатклиффу, Анне, миловидной уборщице из
школы Сиэля (два хвостика на голове, огромные очки - кто бы мог подумать, что она была
первоклассным киллером?) и еще восьмерым угрюмым личностям из неосужденных -
разбирательство над еще десятками преступников произошло позже, там я не бывал. Освещались
такие ужасающие зверские убийства и грабежи, что некоторые из свидетелей на моих глазах
падали в обморок, а эксцентричный кудрявый Эрик Слингби, адвокат всех десятерых виновников,
будто впервые слыша об этом, постоянно пил воду и вытирал запотевшие овальные очки. Я
прятал левую ладонь под пиджаком - держал в ней белый конверт с зернистым изображением
Вестминстерского Аббатства, без марок и подписей - его я должен был передать Анне. Я был
крайне поражен, когда Сиэль, собираясь в школу, дал мне этот заклеенный конверт и попросил
отдать тетушке, а потом молча допил оставшийся чай и побежал на новенькую автобусную
остановку.
- Грелля Сатклиффа, 1982 года рождения... признать виновным... назначить наказание в виде
пожизненного заключения в колонии строгого...
- Эй! За что?! - завопил осужденный, перебивая почтенного судью. - Я же сам никого не убивал!
- Ангелину Дюлес, 1972 года рождения... признать виновной... назначить наказание в виде
тридцати пяти лет в колонии общего режима.
- Почему ей всего тридцать пять лет?! - верещал Грелль, забираясь на стол. - И почему общего
режима?! Несправедливо!
- Выведите его.
- Не-е-ет! Куда вы тащите меня, статуи в касках?! Я буду подавать апелляцию!
Я встретился взглядом с Анной. Она мужественно прослушала свой приговор и держала в себе все
гнетущие эмоции. Судья объявил закрытие, и пока остальных преступников не увели, я вскочил со
скамьи и протиснулся через движущуюся толпу к сестре.
- Простите, можно минуточку?
Стражники, ведущие Анну, остановились. Я вытащил конверт и протянул его в руки Анны. Мы оба
видели его содержимое впервые, и сестра уже не смогла не расплакаться, когда извлекла нашу
первую общую фотографию - черно-белая гамма, ладони Ангелины на плече у Сиэля, другая его
рука сплетена вместе с моей. Именно эта маленькая гнусная деталь заставила Ангелину
рассвирепеть и снова броситься в мою сторону, но меня опять же успели спасти служители
порядка.
- Что же ты делаешь, чудовище?! - вопила она мне вслед. - Извращенец! Маньяк! Схватите его,
задержите! Детоубийца! Ты пожалеешь потом, пожалеешь! Не-е-ет! - спохватилась она, когда ее
затолкали в соседнюю дверь. - Сиэ-э-эль!.. Не оставляйте моего племянника с ним! Не оставляйте!
Конечно же, я ее не слушал. О чем я пожалею? Ха-ха. Прощай, моя буйная сестренка. Надеюсь, мы
еще увидимся спустя треть века. А знаешь, что я буду делать сейчас? Я пойду домой, куда скоро
должен прийти и Сиэль, сегодня у него уроки до семи. И как только он вернется, в первую очередь
я расцелую его так, что у него будут долго болеть и опухать губы и язык, но он все равно будет
просить добавки. Ведь я так безудержно люблю его тело. И бесконечно ненавижу его душу.
- Сиэль, ты что здесь делаешь? Ты же сказал, что ты сегодня до семи!
Обнаружив графа лежащим клубочком на диване, пыльного и потрепанного, я немного опешил и
посмотрел на часы. Короткая стрелка еще и не приблизилась к цифре 5.
- Отпустили пораньше, что неясного? - отрезал Сиэль, потирая глаза.
- У тебя вид такой, будто тебя корова пожевала. Опять побили?
- А чего спрашиваешь, раз сам все знаешь? Вообще, хватит болтать, я есть хочу.
Мне не понравился его дерзкий тон. Я присел рядом, но он тут же отодвинулся к краю.
- Зачем ты отдал Мадам снимок? - вдруг поинтересовался я. Демон тоже не ждал этого вопроса.
- Захотел и отдал, - нашелся Сиэль. - Пусть не забывает о нас. Сколько лет ей дали?
- То есть ты простил ее?
- А что не так, Себастьян? Она же это не по собственной воле делала, мозги затуманили, да и все.
Ее можно понять.
- Какой ты непостоянный... - протянул я.
- А ты на вопросы глухой. Сколько ей дали, еще раз повторю!
- Тридцать пять. Вы уже друг друга не узнаете.
- А тому психу?
Я сказал, а затем озвучил срок школьной технички.
- В школе наверняка об этом вовсю судачили, - добавил я.
- Еще как, - кивнул Фантомхайв. - Такая молодая, а на свободу только к пенсии выйдет. Но хоть
еще что-то она умела, а не только стекла бить.
- Теперь, Сиэль, никто тебя не тронет. Я уж об этом позабочусь.
- Я сам о себе позабочусь! - Сиэль скинул со своего плеча мою руку и убежал наверх. Весь
оставшийся вечер он держался очень отстраненно, возился где-то наверху, пока я готовил на нас
двоих греческий салат, и не допустил меня к себе на ночь, неизвестно за что наорав на меня и
хлопнув дверью. Приникнув к замочной скважине, я заметил, что через всю его грудь проходил
длинный запекшийся порез.
А в солнечную пятницу, 30 октября, где-то около одиннадцати часов утра, когда я жарил огромную
яичницу с помидорами, меня прервал звонок мисс Ким: она визжала и галдела о том, что мой
племянник только что устроил на заднем дворе перестрелку, в результате которой четыре
мальчика и одна девочка с ранениями были увезены в больницу, и что полиция уже в пути, и что я
должен сейчас же прибежать в школу и во всем разобраться. И вы думаете, что я, замученный до
бессилия неутихающими скандалами с участием полиции, просто так взял и поверил в это, и
метнулся с рабочего места?!
- Эй, Себастьян, ты куда понесся?!
Глава 30.
Я бегу через блестящую от влаги дорогу, на меня злобно гудят и компактный рыжий "Шевроле", и
массивный изумрудный "Ниссан", и узкий серебряный "Вольво". Старушка в фиолетовом пальто
замахивается на меня своей тростью, студенты в капюшонах кричат вслед ругательства, девочка в
прозрачном плаще крутит у виска пальцем, а ее слоновая мамаша теперь ноет из-за нового
пальто, которое я случайно обрызгал из лужи. Только спустя два квартала замечаю, что свернул не
туда, и резко разворачиваюсь, сметая на пути шагающую за мной парочку вычурных старых дев.
По столпотворению вокруг двух полицейских машин и кареты "скорой" я и понял, что добежал до
нужного места. Переводя дух, я приблизился и увидел, как врачи по очереди несут на плечах
пятерых стонущих мальчишек (хотя Ким сказала о четверых!), из которых мне был незнаком
только один, - рыжий, пухлый, кудрявый очкарик - и загружают носилки с бессознательной
раненой девочкой, в который я с ужасом угадал Фреклес Капп.
- Вы кто? Что Вы здесь делаете? - басом спросил широкоплечий лысый охранник.
- Я к мисс Ким! По поводу перестрелки, - запыханным голосом ответил я, и громила заглянул в
мои встревоженные глаза.
- Ваша фамилия Михаэлис?
Я кивнул, и он повел меня внутрь школы. На подоконниках и у фонтанчиков, как воробьи, жались
друг к другу напуганные школьники. Я слышал обрывки их безответных восклицаний: "Где
стреляли?.. Зачем?.. Живы ли они?.." - и видел, как из-за поворота выбегали стажеры с лупами.
Кто-то хныкал и ругался.
Мой спутник довел меня до кабинета. Мне не нужно было навострять уши, чтобы расслышать
разъяренный голос мисс Ким и буханье ее толстых кулаков по деревянной крышке стола.
Охранник преградил меня дорогу рукой, когда я кинулся к ручке двери, и для начала постучался.
- Кто там еще? - взвизгнула училка. Какие-то мужские голоса - полицейских, скорее всего, - что-то
невнятно бормотали.
- Господин Михаэлис пришел!
Задребезжал пол от спешного бега Моники, и она отворила дверь, впуская меня и отправляя
охранника на пост. Она уже повисла на моей руке и заверещала:
- Как хорошо, что Вы так быстро пришли, господин Михаэлис! Вот полюбуйтесь на этого паршивца,
на это маленькое чудовище!
Маленькое чудовище даже не обернулось на меня и по-прежнему стояло между вторым
охранником - точной копией первого, только с более разумным выражением лица - и двумя
удобно сидящими следователями, одним из которых был робкий Аберлейн. Его начальник, сухой
озлобленный офицер с длинным седым хвостом, сверлил Сиэля жестоким испытующим взглядом,
но демон так и не дрогнул и хладнокровно, бездвижно стоял, ничего никому не отвечая. С каким
безжалостным каменным лицом он стрелял, с таким же и продолжал терпеть допросы. Только
очки на его носу сидели неровно, но мальчишка не мог их поправить, так как руки его были
связаны белым шифоновым шарфом с шеи мисс Ким.
- Что, Фантомхайв, так и будешь молчать? - заявила Ким, наклоняясь над твердым затылком
Сиэля. - Даже дяде своему не выскажешься?
- Руки мне развяжите, - отрезал граф, и судя по раздраженности училки, произнес это не в первый
раз.
- Может, еще и станцевать тут перед тобой? - грубо вставил второй полицейский. - Если так ничего
и не расскажешь, то мы просто-напросто увезем тебя, и больше слушать тебя никто не будет!
Отвечай сейчас же: зачем стрелял?
- Отвечай, кому говорят! - И Ким осмелилась влепить Сиэлю подзатыльник - и тоже не первый. Я
напомнил им о себе, сделав шаг вперед и негромко, но четко сказав, еле удерживая в себе гнев:
- Освободите ему руки.
- Вы чего, господин Михаэлис! - засопротивлялась Моника. - Он же неадекватен, еще кинется на
кого-нибудь!
- Сначала руки; и после он вам все расскажет, да, Сиэль?
Племянник впервые посмотрел на меня своими равнодушными глазами. Ни капли сожаления не
было в них, что уж говорить о раскаянии. Он недобро усмехнулся и наконец выровнял падающие
очки, как только ему развязали запястья; однако они тотчас упали на пол, потому что мисс Ким
повторила затрещину.
- Говори же!
- И Вы еще меня называете неадекватным...
- Может, Вы не будете давить на него, мисс? - несмело вмешался Аберлейн, тем самым
останавливая мою руку, уже несущуюся к лицу учительницы. Его начальник вперился в него
грозным взглядом, а Ким начала оправдываться:
- А что, он уже привыкший! И разве он не заслуживает этого после того, что сделал?
Мой карман снова загудел, и я, не извиняясь, вынул мобильник и сразу же отключил его - конечно
же, какое мне было дело до Генри и его прений в тот момент, когда любая мелочь в виде
опрометчивого слова, нестерпимого жеста или неосторожной интонации могла решить всю
дальнейшую судьбу одного маленького демоненка и его притворного терзателя?
Старший офицер снова озвучил свой вопрос, и Сиэль наконец-то заговорил, но его голос раздирал
слух и сознание, приводя меня в состояние смятения и оцепенения - уже известное чувство и
известная манера, с которой мальчишка уже рассказывал мне о первом своем изнасиловании,
такая умышленно холодная, но исполненная сильнейшей горечи и ненависти, которая так и
норовила прорвать стылую оболочку демонстративного равнодушия.
Взрослым людям еще долго не будет давать покоя безумная беспощадность детей. Даже
перематывая назад пленку своего жизненного пути, мы и на собственных примерах не можем
объяснить этой черты, присущей каждому ребенку. Что еще, кроме особой вседозволенности
этого нежного возраста, почти абсолютной безнаказанности, жалости и оправданий со стороны,
заставляет маленьких садистов сначала бить обидчиков игрушечной лопаткой, а спустя несколько
лет и вовсе неистово пытать совсем невиновных своих сверстников, с бесчеловечным смехом
взирая на застывшие в их глазах слезы стыда, боли и обреченности? Что заставило Мориса Коула
и его компанию в день суда над моей сестрой, когда я слушал показания плаксивых и
злопамятных свидетелей, перевести уровень издевательств над Сиэлем Фантомхайвом на более
высокую планку, а проще говоря - дойти до уже банального бесчестия? Сиэль нарочно
отодвигался от меня, чтобы до меня не дошли чужие запахи тех, кто имел его в ту среду за
школьным углом. Он не допустил меня к себе ночью, чтобы я не увидел синяки и следы крови на
его теле. Весь четверг его глаза горели от позорной злости потому, что уже вся школа хихикала
над распространяемыми мобильными снимками этих бурных мерзких утех (разделанная
запачканная одежда, пуговицы на полу, кровавая полоса от ножниц на груди оскандаленного
Фантомхайва), а руки и лоб наливались потом и краской от длительных попыток взлома всех
тайников моей комнаты, где я мог бы хранить припрятанное еще с лета оружие. Демон давно
ожидал свершения своей мести, и уже с первым выстрелом грязный смех ученического состава
школы сменился немым дрожащим страхом.
Отчего дети так бессердечны? Этим вопросом задавался каждый, кто тоже находился в кабинете.
И только ненужный стажер Аберлейн был готов прямо сейчас снять вину с моего мальчика, в то
время как выражения на лицах Ким и начальника Рэнделла (вспомнил!) задевали меня своей
сомнительной скептичностью. Мы еще молчали после окончания повествования.
- Вы еще что-то будете спрашивать? - дерзко добавил Сиэль, не дожидаясь каких-либо ответов от
взрослых. Всем своим видом Ким и Рэнделл возмущались: "Как ты смеешь еще что-то говорить?"
- Это хорошо, что ты дал чистосердечное признание, - Офицер что-то коротко черкнул в своих
бумагах и откинулся на стуле. - Только это не особо спасет тебя.
- Позвольте нам поговорить втроем, - нашелся наконец-то я. Полицейские переглянулись и
хмыкнули.
- Что ж, хорошо, мы подождем в коридоре, - согласился Рэнделл и поднялся вместе с
Аберлейном. Последним дверь закрыл охранник, и я уже стоял напротив только лишь мисс Ким, с
опаской разглядывающей такого же невозмутимого графа.
- Знаешь, Фантомхайв, байку про изнасилование мог бы и не рассказывать! - всплеснула руками
она, и демон вспыхнул:
- Байку?! По-Вашему, я буду просто так выдумывать какую-то позорную историю?
- Вы, преступники, на все способны, лишь бы наказание себе облегчить да лишнего внимания
привлечь! - неосторожно заявила училка, останавливаясь перед племянником. - Гены, что ж
поделать! Тетка - уголовница, и ребенок туда же! Да еще и неизвестно, с кем там был связан твой
папаша - тот еще мутный типчик был!
Сиэль сделал это раньше меня, а именно: ответил гулкой пощечиной за все унижения, все увечья,
нанесенные дикими словами самодовольной кретинки. Окажись она нечаянно на заднем дворе
сегодня, как прибежавшие на необычно громкие звуки Капп и Макмиллан, была бы точно так же
безответно застрелена, и мальчишка только хмыкнул бы с прежней неподдельной жестокостью,
даже покинув то неконтролируемое состояние, в котором он мог спустить крючок кольта при
появлении любых лишних лиц, что, собственно, и сделал.
Конечно же, Ким не подозревала, что на нее осмелятся поднять руку! Она вытаращилась на Сиэля,
держась жирной ладонью за ударенную скулу.
- Да что... что ты позволяешь себе, паскудник?! - прохрипела она.
- Никто не смеет оскорблять мою семью, - четко и серьезно проговорил мальчик, - особенно
какие-то болтливые посторонние идиотки, которые и не были даже с нами знакомы.
Она заревела, как раненная самка бегемота, и занесла руку над головой Сиэля. Я бросился и
перехватил ее, встречая лютую взбешенность учительницы угрожающей улыбкой:
- Если Вы еще раз тронете его, то полиция уже будет разбираться с Вами. Или Вы считаете это
позволительным для преподавателя?
Перед Моникой стоял уже не тот милый господин Михаэлис, толерантный и интеллигентный
представитель сферы обслуживания. Сейчас этот приятный молодой человек мог бы и сам
хорошенько вмазать толстой стерве, а при желании и вырвать ее гадкий язык.
- Вы двое... - Моника высвободилась и спряталась за своим столом. - Немедленно убирайтесь
отсюда оба!
- Нет, мисс, мы сами уйдем из этой школы и будем счастливы больше никогда Вас не видеть, -
бросил я, выводя наружу Сиэля.
- Скатертью дорожка! Еще убийц нам не хватало! Я со стороны понаблюдаю, как вы будете
выкручиваться!
Но на самом деле мисс Ким, конечно же, не удалось поглазеть на мой дальнейший жалкий диалог
с полицейскими (ее просто-напросто не повезли с нами в участок). Летняя история повторялась
почти с детальной точностью, и даже значительно усугублялась: и количество жертв из числа
бывших виновников возросло, и моего ответа ожидали несколько обвинителей, и к этому делу
подключились профессионалы, и поэтому мои расходы тоже подскочили в разы. Если
поразмышлять разумно, то я бы сэкономил и без особых материальных тягот пережил бы
наступающую зиму наедине с собой, если бы позволил переселить Сиэля в клинику на
принудительное лечение (а именно туда он должен был отправиться, судя из поставленного
полицейским психиатром малоправдоподобного и плохо объясняемого диагноза "вялотекущая
шизофрения" и прочих описок вроде "неконтролируемая агрессия", "мания убийства"), но
никакой речи и не могло нынче идти о том, чтобы отпустить демона от себя в тесные камеры
сумасшедшего дома. По этой причине та внушительная сумма, откладываемая еще Ангелиной на
зимний отдых, ушла в карманы следователей и богатой владелицы частного интерната. Для меня
стало настоящим удивлением то, что вдова поначалу отказывалась брать мои деньги. Она
призналась, что хочет перенаправить своих сирот в другие детдома, поскольку безнадежно
жалела о своем, казалось бы, благом поступке. Создавая для десятков брошенных детей
королевские условия, она не подумала о той реальной, самостоятельной, опасной жизни за
воротами ее великолепного особняка. Выйдя из заботливых рук квошек-нянек после окончания
школы, ленивые и неподготовленные ребята будут задавлены тяжелой действительностью. Не
может уважаемая хозяйка пристроить каждого в университеты или сразу в директорские кресла,
она даже, как ни печально, не помнит всех имен и лиц ее птенцов. И самые сообразительные из
них, как бы сладко им не жилось, завидуют и калекам из заброшенных приютов, до которых нет
дела руководителям и в случае их болезни или смерти; но нелегкое детство их уже является
генеральной репетицией перед глубокомысленным захватывающим спектаклем под названием
"Взрослая жизнь". Сиэль, тебе не было и тринадцати, а ты к тому времени понимал, что твое
счастливое будущее зависит от твоих собственных усилий. Вместе с этим у тебя была - хоть и
весьма неординарная - семья, от которой ты всегда мог получить подмогу и поддержку. Коул с
самого начала завидовал тебе, хоть и не знал о том, что у тебя в любом случае нет никакого
будущего, пока рядом с тобой живу я. Забудутся издевательства одноклассников, исчезнет из
постоянной памяти декабрьский ночной кошмар, но раны, нанесенные моими когтями, слишком
сильны, чтобы так скоро зажить и более никогда не отзываться.
Не все товарищи Коула не имели семей: тощий косматый троечник Фелт, раненный в левое плечо,
жил в общежитии с вечно занятой мамашей и ее третьим мужем, умеренно пьющим, как и
первые два. Именно им перешли последние мои средства, и с того дня началась безотрадная,
почти нищая зима. Я посчитал нужным заехать после всех разбирательств на работу и
объясниться, но уже на входе в меня полетели подносы и бумаги. Клод орал и хватался за голову,
Генри тряс за воротник, а затем, вдоволь наругавшись и устав слушать мое молчание, сунул прямо
в лицо заявление об увольнении и выгнал через переднюю дверь на глазах у десятков постоянных
клиентов. Я бы еще мог посмеяться, пожать плечами, если бы не гневная рекомендация от
менеджера от кафе "Лагуна", вложенная в мое личное дело: "Опаздывал более чем на 30 минут;
спорил с начальством и не выполнял указания; получал многократные жалобы от посетителей;
задерживался в отпуске на срок от трех дней; 30 октября 2009 года в 11 часов 11 минут
самовольно покинул рабочее место, не объяснив причины начальству". С этой прекрасной
бумагой для меня открывались блестящие перспективы простоя в очередях за пособием по
безработице среди малограмотных иммигрантов и возможности подработки в качестве строителя
или грузчика в коллективе с теми же иммигрантами; теперь я мог чаще являться к дорогим
соседям на ужин ради одного только сытного ужина; я воображал себе холодные месяцы без
водоснабжения, освещения и отопления... но зато Сиэль оставался со мною рядом!
Ночь на самый кошмарный праздник года соответствовала дате: я проснулся в ледяном поту
после того, как моему сознанию предстала запертая в клетке сестра, вся заплаканная, пока я не
Дата добавления: 2015-11-05; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |