Джаспер был бы хорошим солдатом... по крайней мере, так он выглядел со стороны.
Элис подошла ко мне и положила на кровать свою огромную сумку. Она начала копаться в ней, пока не нашла то, что искала. Она достала перламутровый розовый фломастер и улыбнулась мне.
— Я могу продолжить свою работу? – спросила она и кивнула в сторону гипса. Я вздохнула и пожала плечами.
— Делай что хочешь, – пробормотала я.
Элис завизжала от восторга, зашла с другой стороны, отодвинула стул, села и приступила к работе. Иметь посетителей, возможно, не было на первом месте моих желаний, но, по крайней мере, это поможет мне хоть как-то убить время.
От присутствия Джаспера мне было неудобно, тем более я видела, что он не хотел быть там. Лицо его, возможно, не показывало никаких эмоций, но недовольство катилось от него волнами. Было невозможно не заметить этого.
— Ну и... – начала Элис, стараясь казаться небрежной, – что же случилось вчера?
Я взглянула на неё, но она не ответила мне взглядом. Она рисовала и внимательно смотрела на гипс... слишком внимательно, так что я сразу поняла, что она пытается одурачить меня своим поведением. Элис была ужасная актриса.
— Разве вы ничего не знаете? – спросила я скептически. Никто из них ничего не сказал, и я вздохнула. – Таня толкнула меня. Я упала. Потеряла сознание. Эдвард помог мне. Эмметт нашёл нас. Меня привезли сюда. Конец истории, – сказала я монотонно. Я увидела, как плавное движение руки Элис, разрисовывающей мой гипс, слегка дрогнуло. Я посмотрела на Эмметта, интересно, собирается ли он спорить со мной, так как он был настолько уверен, что во всём случившемся виноват Эдвард.
— Это Эдвард заставил тебя говорить так? – осторожно спросил Эмметт, совсем не удивив меня своим вопросом.
— О чём ты думаешь? – спросила я и посмотрела ему прямо в глаза.
— Я... я имею в виду... э... – он запнулся, и пытаясь найти поддержку, посмотрел на Джаспера.
— Я же тебе говорил, – спокойно ответил Джаспер со своего места у двери.
— Думаю, он этого не делал, – вздохнув, ответил Эмметт и повернулся ко мне. Этот ответ, однако, удивил меня, и вопреки здравому смыслу я посмотрела на Джаспера. Должно быть, он почувствовал моё замешательство, потому что, встретившись со мной взглядом лениво ухмыльнулся.
— Эдвард ублюдок, все мы знаем это. Но он не будет толкать девчонок в коридорах, это ниже его. Он не причиняет девчонкам боль, кроме того, что разбивает их сердца, – ответил он с мрачным хихиканьем, не переместившись ни на дюйм с того места, где стоял.
— Если то, что ты говоришь, правда, то я не понимаю, почему, чёрт возьми, ты не обвиняешь его.... ты знаешь, что солгав, ты можешь разрушить его жизнь, если скажешь что это был он, ведь так? – сказал Эмметт и я невесело усмехнулась на этот комментарий.
— А почему я должна хотеть разрушить его жизнь? – спросила я.
— Он разрушил твою, – ответил он просто. Я мягко покачала головой.
— Нет, он этого не делал, – возразила я спокойно. – Просто мы оба оказались в неправильном месте в неподходящий момент.
— Я говорю не о той чёртовой аварии, – ответил Эмметт нахмурившись. – Я говорю о том, как он относился к тебе с тех пор. Он стал большим ублюдком, чем когда-либо прежде, и блядь, я не понимаю, как ты можешь мириться с этим.
— Потому что именно так он решил справиться с этой проблемой, – ответила я, чувствуя раздражение на Эмметта, за то, что он не понимал собственного брата. – Если то что он смеётся надо мной, и делает мою жизнь в школе несчастной, заставит его почувствовать себя лучше... то пусть.
— Я бы никогда не сказала, что ты мазохистка, – прошептала Элис, не отрывая взгляда от гипса и своего рисунка. Я не стала спорить с ней, потому что не могла не подумать, может то, что она сказала, правда.
Была ли я мазохисткой из-за того, что разрешила Эдварду относиться так ко мне, без каких бы то ни было последствий? Или я просто знала, что ему было больно, и позволила ему использовать себя в качестве выхода этой боли?
Размышления об этом остались со мной на оставшуюся часть дня, и именно мысли об Эдварде не давали мне заснуть. Я наблюдала, как зашло солнце, и мир снаружи стал более тёмным. Зажглись уличные фонари, и луна почтила меня своим присутствием.
Около полуночи вошла медсестра, чтобы дать мне какие-то таблетки от боли, которые помогли бы мне уснуть, но это было бесполезно. Моему сознанию сейчас было не до сна. Боль в моей ноге уменьшилась, и это дало моему разуму возможность обдумать все вопросы, которые у меня накопились.
Я смотрела в окно, небо было почти таким же безоблачным, как и в прежнюю ночь. Это было действительно красиво...
На мгновение палата осветилась, когда открылась дверь, и свет из коридора влился, прежде чем дверь снова закрылась. Мне не нужно было поворачивать голову, и отводить взгляд от окна, чтобы узнать, кто вошёл.
Эдвард обошёл вокруг кровати, взял стул, стоящий у окна, и сел рядом со мной. Он смотрел на меня, и присвете луны его глаза снова светились волшебным зелёным светом. Он вытащил что-то из заднего кармана, и протянул это мне, чтобы я увидела.
— Я принёс ручку, – сказал он, и я не смогла сдержать улыбку, которая появилась на моём лице.
Hit By Destiny
Глава 23 - Растерянный
Эдвард Каллен POV
Когда я ехал на велосипеде, ветер бил мне в лицо. Я не спешил вообще. Фактически я просто занимал своё чёртово время, но всё же морозный воздух, типичный для утреннего Форкса, пощечиной бил меня по лицу. Я подумал, что заслужил это за то, что был таким идиотом. О чем, чёрт возьми, я думал, когда решил пойти в больницу, чтобы увидеть её?
Блядь, что хорошего могло из этого выйти?
Ничего, как оказывается. Ничего.
Я понятия не имел, о чём думал, когда сказал ей, что изменился, но просто уверен, что был тогда не в своём уме. Я никогда не думал, что это со мной случится, и тем более, не перед ней.
Она сказала мне, что это хорошо. Это хорошо, что я изменился. Это хорошо, что я был не постоянным. Ебать, я изменился, и это чертовски хорошо. Разве это не замечательно?
Блядь, я даже не понимал, что происходит, пока она не вернула меня к реальности, спросив который час. Тогда я понял, что это грёбаные четыре утра, и я нахожусь в больничной палате Гусыни. Я понял, что на самом деле взял свой велосипед и поехал в мороз, чтобы просто увидеть её.
Ебать, что всё это значило?
Быстро опомнившись я решил избавиться от этого дерьма. Я сделал эмоциональный шаг назад и попытался отстраниться от неё, но это оказалось невозможным. Она продолжала смотреть на меня с таким пониманием в глазах, как будто знала что-то, вот только не думаю, что она сама осознавала это.
Она взяла меня за яйца; теперь она могла использовать мой случайный срыв как оружие против меня. Не думаю, что она поняла, на какую золотую жилу наткнулась. С другой стороны, может, это не столько оружие, сколько просто неудобно для меня.
Если Свон решит рассказать людям о моём срыве, блядь, кто поверит ей? Люди, которым она бы могла рассказать это, зададут себе тот же самый вопрос, который задавал себе я, когда ехал по морозу.
Блядь, с чего бы это, чёрт возьми, грёбаный Эдвард Каллен посетил Гусыню Изабеллу в больнице в четыре часа утра?
Это понимание в её глазах разозлило меня в конец. Она не могла смотреть так, как будто знала меня. Я снова и снова называл её сумасшедшей, только чтобы дать ей понять, что у неё ничего не было на меня. Это она была сумасшедшая. Не я.
Её шрамы сказали мне это.
блядь, откуда они у неё появились? Она странно защищалась, говоря мне, что это не имеет никакого значения, хотя я видел, что это не так. Посмотрев через плечо, я сказал глупую шутку об индейке на День благодарения. Шутка чуть не застряла в горле, когда я взглянул на её лицо.
На её лице не было ничего, кроме неприкрытого ужаса и страха.
Ужас и страх, и всё это было связано с её шрамами. Мне было ужасно интересно, были ли шрамы где-то ещё, или руки были единственными частями тела, которые так изуродованы?
Да, придурок. Её нога. Забыл?
Пошёл на хуй.
Нога была моим творением; это не имело ничего общего со шрамами на её руках.
Она попросила меня уйти. Наверно, я должен был, но конечно, я этого не сделал. Будучи идиотом, каким я был, я должен был остаться и подоставать её ещё немного. Я продолжал давить на неё, хоть и знал, что это не моё собачье дело – она это ясно дала понять – и таким образом нас спалила медсестра ночной смены. Хотя медсестра не была проблемой, так как она была просто ослеплена моим обаянием и пообещала никому не сообщать о моём визите, но я всё равно почти сразу же ушёл.
Меня не удивило, что медсестра не вылила на меня все дерьмо за то, что я был там, но меня удивило то, что Свон действительно пыталась придумать что-нибудь, чтобы помочь мне. Видимо, я ввел её в шок, сказав, что я её проклятый парень. Свон стала смотреть на меня так, как будто у меня выросла вторая голова. Потрясение в её глазах смешалось с чем-то подобным... отвращению. Она чувствовала отвращение к простому упоминанию того, что я был её парнем. Неужели я настолько ей противен?
Грёбаная пингвиниха, ты даже не знала бы, что со мной делать.
Я вытряхнул эти мысли из своей головы, затем повернулся и стал подниматься по дороге к нашему дому. Не знаю, почему я чувствовал себя таким обиженным от этой мысли. Разве мне не все равно, о чём она думала? Кроме того, с чего бы она хотела быть вместе с парнем, который изувечил её и сделал калекой на всю оставшуюся жизнь?
Я снова покачал головой и застонал про себя.
Что, чёрт возьми, я делал? Я на самом деле пытался оправдать себя из-за того, что Свон чувствовала отвращение при мысли, что я был её парнем? В самом деле? Видимо, я сильнее пострадал от лишения сна, чем думал. Я явно сходил с ума, и выбрал самое худшее место для того, чтобы это произошло.
Чёртова Гусыня.
Я доехал до дома и шёпотом выругался, когда увидел, что в гостиной и на кухне горит свет. Когда я ударил по тормозам, гравий отозвался эхом словно выстрелы. Я снова выругался. Вероятно, это казалось громким не только для меня, потому я не хотел быть пойманным.
Я слез с велосипеда, прислонил его к стене гаража, и попытался успокоиться. Пройдя через гараж, я могу спокойно добраться до лестницы, и у меня не будет необходимости проходить через кухню, где наверняка были мои родители.
Я не знал, почему я так боялся быть пойманным. Не похоже, что от этого у меня могли быть большие неприятности. Что они могут сделать, забрать мою машину? Ну, слишком поздно, я уже позаботился об этом сам. Или они собираются оставить меня на мели? Да, но именно сейчас, не похоже, что это наказание для меня. Кроме того, мы говорим о моих родителях – они не знали ничего о наказании своих детей. Мне сходил с рук запах алкоголя и травки. Так почему они вдруг должны быть взволнованы тем, что я вернулся поздно ночью? Это не первый раз, когда я, спотыкаясь, возвращался домой почти в пять утра, хотя возможно, делая это, я впервые был трезв.
Несмотря на это я тихо, как ниндзя пробирался к лестнице. Я был почти на виду. Я знал – всё, что мне нужно сделать, это подняться по лестнице, и блядь, всё будет прекрасно. Я сделал шаг вперёд, потом ещё, ещё... чёрт.
Пока не стало слишком поздно, я даже не вспомнил о скрипящей ступеньке. Она скрипнула и я тщетно надеялся, что этого никто не заметил. Если кто-нибудь услышал, может они подумали, что это просто оседание дома или ещё какое дерьмо?
Господи, Каллен, ты параноик?
Я закрыл глаза и попытался спокойно дышать через нос. Если то, что произошло в больнице меня сломало, то я не хочу знать, что, чёрт возьми, со мной случится, когда я войду в свою комнату. Внутри меня что-то дрожало. Я пытался понять это, но чем больше старался определить это чувство, тем хуже оно становилось. Это было больше чем просто страх, что меня поймают, это было что-то совершенно другое. Что-то, что я не понимал.
— Добро пожаловать домой, сын. Ты не хочешь рассказать нам, где ты провёл последние несколько часов? – раздался голос папы, и открыв глаза, я понял, что по-прежнему стою на предпоследней ступеньке. Застонав и медленно повернув голову, я встретился взглядом со своим отцом.
Он стоял, небрежно облокотившись к дверному косяку гостиной, с чашкой дымящегося кофе в руках. Я знал своего отца, и такое поведение было всего лишь грёбаной инсценировкой. Он был зол; мне сказали об этом блеск в его глазах и беспокойное подергивание мизинца на руке, держащей чашку.
— Я просто решил немного подышать свежим воздухом, а что? Мне больше не разрешено выходить на улицу? – спросил я, но это было больше похоже на хриплый шёпот.
— Наслаждаешься пейзажем, пока можешь, не так ли? – сказал он и отхлебнул кофе. – Уверен, что в Чикаго тоже есть на что посмотреть.
От его слов моё итак застывшее тело стало ещё более застывшим. Чикаго. Каким-то образом мне удалось забыть об этом дерьме. Думаю, мои родители всё-таки знали, как наказывать своих детей; просто они не показывали это так часто. Но Чикаго, серьёзно? Это даже не наказание. Это смертный приговор.
— Я не поеду в Чикаго, – возразил я, без каких-либо эмоций в голосе. Я просто констатировал факт.
— Если ты будешь игнорировать правила в этом доме, а также, если суд примет решение не в твою пользу, то нравится тебе это или нет, переезд в Чикаго станет для тебя реальностью, – ответил он спокойно. – У тебя ещё есть шанс всё исправить и первым твоим шагом может быть то, что ты скажешь мне, где был и кого видел, – не на секунду не отводя от меня своего взгляда, он сделал ещё один глоток. Я ещё раз глубоко вздохнул и медленно выдохнул через нос. Ебать, не было никаких шансов, что я собирался сказать ему правду о том, где я был. Я даже не мог признаться в этом самому себе, не говоря уже о том, чтобы рассказать об этом кому то ещё.
— Я не мог уснуть, поэтому решил, блядь, немного проехаться на своём ёбаном велосипеде, чтобы очистить свою ёбаную голову. Я не видел никого важного, понятно? – я почти хотел поаплодировать себе. В моём ответе не было никакой лжи. Всё было правдой. Да, я видел Свон – но она ничего не значила.
Тем не менее, тебя взбесило, когда Свон стала утверждать, что она не важна, и что она просто пустое место...
Да пошёл ты.
Папа сделал ещё один глоток и глубоко вздохнул.
— Если бы я получал про центу каждый раз, когда ты сказал матерное слово, я был бы очень богатым человеком, – сказал он торжественно.
— Ты итак очень богатый человек, – фыркнул я.
— Не сравнить с тем, чего бы я хотел, – ответил он со вздохом. – Иди, вымой рот с мылом и немного отдохни. В девять мы должны быть в участке. Ты должен вести себя наилучшим образом, понятно?
Я фыркнул.
— Блядь, это что, такое большое дело, выдвинуть запретительный судебный приказ против меня? – спросил я, хотя что-то в моём животе сказало мне, что это будет чертовски большим делом, но по причинам, в которых я не признался бы даже сам себе.
— Тебе придётся сменить школу. Ты не сможешь свободно перемещаться. Если Изабелла появится где-нибудь, ты должен будешь немедленно уехать, даже если ты приехал туда первым... звучит не так приятно, правда? – ответил он. – Ты даже не имеешь права сесть на тот же автобус, на котором едет она. Твоя свобода будет ограничена настолько, насколько она будет в этом заинтересована.
— Это дерьмо не имеет никакого значения, в любом случае, ты собираешься отправить мою задницу в Чикаго, – огрызнулся я. Он поджал губы и покачал головой.
— Всё зависит от того, как ты будешь вести себя сегодня. Одно неправильное слово, и ты можешь собирать свои вещи. Ты проведёшь остаток учебного года в Чикаго, – ответил он сурово.
— Ух ты, папа, ты на самом деле любишь своего гребаного сына, – ответил я саркастически. – Тебе легче отослать мою задницу, чем найти решение этой чёртовой проблемы, да? Ты не меня высылаешь, а избавляешься от проблемы. Действительно, это прекрасный способ воспитания.
— Я имею дело с проблемой, сын, – ответил он таким спокойным тоном, который как он знал, сводил меня с ума. – Ты слишком занят, сосредотачиваясь на самом себе, и не видишь дальше...
— Да пошёл ты, – огрызнулся я, эффектно прерывая его. – Не говори мне о моём внимании, потому что твоё совсем не там, где должно быть. Ты потратил столько грёбаного времени, заботясь о Свон, как будто она твоя дочь или ещё какое дерьмо. Но это не так! – теперь я кричал. На последнем заявлении я в отчаянном жесте вскинул руки и папа нахмурившись, посмотрел на меня.
— Я советую тебе не говорить о тех вещах, о которых ты ничего не знаешь, – сказал он, с трудом сдерживая в голосе раздражение.
— Что? Ты хочешь сказать, что она твоя дочь? – ответил я с сарказмом, и он фыркнул.
— Я очень хорошо знаю, что она не моя дочь, спасибо.
— Тогда какого чёрта ты потратил больше времени на уход за ней, чем на свою чёртову семью? Ты предпочёл какую-то случайную незнакомку своей собственной чёртовой плоти и крови! – я кричал и чувствовал, как стучало сердце у меня в ушах. Я довёл себя до точки; всё моё тело дрожало от гнева и накопившегося разочарования.
Отсутствие сна на самом деле не помогло мне сейчас с моим настроением. Я знал, что мне нужно просто заткнуться, мать твою, и идти в постель, но слова продолжали литься из меня. Я не мог остановиться, даже если бы захотел.
Блядь, нервный срыв номер два...
Чёрт, я даже не успел попасть в свою комнату, прежде чем это произошло.
— Ты заботишься о ней больше, чем обо мне. Блядь, ты готов отправить меня подальше, потому что думаешь, что этим защитишь её от своего чудовищного сына. Ты говоришь об этом, видя только общую картину... но ебать... папа, открой свои грёбаные глаза, твоя общая картина, это неправильная картина! – мой голос начал странно звучать в моих собственных ушах, и с каждым словом, которые срывались с моих губ, стук сердца становился громче.
Папа поставил свою чашку на соседний журнальный столик и подошёл ко мне. Он поднял руку. На долю секунды я подумал, что он собирается ударить меня, но он положил её мне на плечо и посмотрел прямо в глаза.
— Дыши, Эдвард, дыши. Сделай медленный вдох через нос и выдохни через рот... медленно... Эдвард, ты меня слышишь? Ты слышишь меня?
Я странно посмотрел на него, не понимая, какого чёрта он вдруг так обеспокоился моим дыханием, и затем понял, что мне чертовски не хватало воздуха.
Блядь, и я ничего не мог с этим сделать.
— Эдвард, послушай меня, если ты не возьмёшь себя в руки, то потеряешь сознание, – сказал он с тревогой в голосе. – Эсме! Принеси мне небольшой бумажный пакет! – крикнул он.
— Мне... не нужен... грёбаный... бумажный... пакет... – мне удалось прохрипеть, когда я пытался восстановить своё дыхание; но легче сказать, чем это сделать. Моё горло скрутилось в узел, и я не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть. Как будто что-то тяжёлое давило мне на грудь, и казалось, что ещё чуть-чуть, и это меня раздавит. Ноги ослабли, и оставалось всего несколько секунд до того, как я бы рухнул на лестнице.
Папа помог мне опуститься и сесть, а мама выбежала из кухни и протянула отцу пакет. Когда он попытался заставить меня дышать через пакет, я оттолкнул его. Наклонившись вперёд, я спрятал лицо в руках, опёрся локтями о колени, и наконец-то, справился со своим дыханием.
Без грёбаного бумажного пакета, спасибо вам большое.
— Что происходит? Он в порядке? – спросила мама, её голос звенел от страха и беспокойства.
Моё дыхание стало прерывистым, но я мог его контролировать. Я больше не задыхался.
Я слишком устал, чтобы дышать вообще.
— Эдвард только что перенёс лёгкий приступ тревоги, – заявил папа без тени сомнения. Утешая, он гладил меня по спине, но его прикосновения меня просто бесили. Я не грёбаный ребёнок, которого надо обнять и пожалеть после того, как он разбил коленку. Ебать это.
Я оттолкнул его от себя и встал. Ноги подогнулись подо мной и, стараясь не упасть, я ухватился за перила.
— Может, будет лучше, если ты сегодня останешься дома. Тебе не обязательно идти с нами в участок, – предложила мама слабым голосом.
— Прекрасно, – ответил я хрипло, затем повернулся и начал подниматься по лестнице.
— Нет, ты пойдёшь с нами, – сказал отец. – Шеф хочет видеть тебя, и ты постараешься убедить его в том, что он не должен выдвигать против тебя запретительный приказ.
Я фыркнул, и продолжил подниматься по лестнице.
— Ты всё равно заставишь меня уехать... держу пари, ты даже попытаешься удочерить Свон, потому что так сильно её любишь... и почему бы тебе не отдать ей мою комнату, пока меня не будет? Она будет тебе дочерью, которой у тебя никогда не было... ты даже можешь изменить ей имя на Эдвина, – бормотал я себе под нос, пока поднимался по лестнице. Я не знал, слышали ли они это, потому что не задержался там, чтобы это узнать, да и в любом случае, это не мело никакого значения.
Я поднялся в свою комнату на третьем этаже и рухнул на кровать. Я был чертовски опустошён, и всё же мысли в голове не давали мне покоя, заставляли задуматься обо всём, как будто у меня не было больше на это времени.
У меня только что был грёбаный приступ тревоги перед моими родителями, и это только час спустя после того, как у меня был срыв перед Свон. Что, чёрт возьми, происходит со мной?
Я не знаю, почему я так отреагировал. Почему я высказал всё это дерьмо о плоти и крови, и то, что я не так важен как Свон? Конечно, для своих родителей я значил больше, чем случайный незнакомец – в данном случае Свон. Это было настолько очевидным, что не надо было говорить об этом вслух. Так было всегда. Это факт. В конце концов, это мои родители. Но эти глупые слова всё равно выскочили из меня, и из-за этого я выглядел наверно, как грёбаная девушка.
Эмоциональный срыв? Проверьте.
Я не был чувствительным. Чувства были не для меня. Единственное чувство, с которым я справлялся, и оно мне даже нравилось, если уж на то пошло, была похоть. Мне не нужно было больше чувств, только это. Ах да, случайные вспышки гнева, это тоже в порядке, и я думаю, к этому можно причислить радостное чувство, когда ты по какому-то поводу смеёшься над другими людьми.
Вот почему всё это было чертовски тревожно; все мои внутренности переворачивались от смятения чувств, и я не понимал и половины из них.
Любовь не была одним из тех чувств, которыми я был доволен. Вероятно, это потому, что это было чертовски чуждо мне. Я никогда не был влюблён, поэтому ничего не знал об этом. Да, конечно, я любил свою семью и друзей... но такая любовь была дана всем. Члены твоей семьи могут испортить всё, что можно, но ты всё равно будешь их любить. Они были постоянными. Ты ничего не мог с этим поделать. Но настоящая любовь, романтическая любовь... ебать, это совсем другое. Настоящая любовь не постоянна.
Постоянство.
Свон.
— Это значит, что люди всё время по непонятной причине меняются. То они любят тебя, то наносят удар. То ненавидят, то хотят помочь... но ты, Эдвард... ты всё такой же… Приятно иметь что-то постоянное, чтобы держаться... именно постоянство в жизни помогает не сойти с ума. Ты не позволил аварии изменить себя, и думаю, что это хорошо.
Она ошибалась. И я был неправ. Блядь, мы оба были неправы.
Блядь, никто не был постоянным. Никто в мировой истории не был постоянным. Никто не просыпался утром таким же человеком, каким он был, когда заснул. Все мы что-то испытываем, что меняет нас совсем немного, а затем это объединяется и становиться чем-то большим. Небольшие изменения приближаются к тебе, и когда ты это понимаешь, уже слишком поздно, и нельзя ничего исправить.
Однажды, глядя в зеркало, ты не узнаешь человека, которого там увидишь, и спросишь себя, что случилось и как ты стал таким. У тебя не будет никаких возможностей вернуться туда, где ты был, потому что ты был чертовски слеп во время пути, и даже не понимал, как ты оказался там и почему. Просто ты не был постоянным. Человек не может быть постоянным. Все изменялись, нравится вам это или нет.
И я не был исключением.
Мне не хотелось верить, что именно чувства были виновниками всех этих изменений. Просто посмотрите на Эмметта, он был таким чертовски злобным пока не влюбился в Розали, и после этого, блядь, прямо на глазах, превратился в грёбаную девушку.
Чувства не нужны, если вы хотите оставаться постоянными. Неважно, какими эти чувства были, они всё равно вас изменят. Наличие нервных срывов из-за того, что ты не можешь справиться с этим дерьмом – это вам совсем не нужно, если вы хотите остаться постоянными. Вываливать дерьмо на своих родителей, и выглядеть при этом заброшенным мальчиком – это совсем плохая идея, если вы хотите остаться постоянными.
Чувства хороши только тогда, когда вы можете их контролировать, но большинство из низ были неконтролируемые. Любое из них могло выйти из-под контроля без предупреждения. Даже хорошие, как похоть. Вас может полностью ошеломить это дерьмо, и вы будете думать только о том, в чью киску войдёт ваш член, и чью грудь будут ласкать ваши руки.
Похоть может быть опасным чувством, но далеко не таким опасным как любовь.
Любовь. Ебать это дерьмо. Кому это нужно?
Тебе это нужно, придурок.
Пошёл на хуй.
Кроме того, ты хочешь этого, когда смотришь на своих родителей – ты хочешь испытать то же чувство, что есть у них. Просто ты слишком большой придурок, чтобы попытаться найти это.
Пошёл. На хуй.
Должно быть, в какой-то момент я задремал, потому что проснулся от того, что мама трясла меня за плечо. Я лежал так же, как и тогда, когда немного ранее рухнул на кровать. Она робко улыбнулась мне, а я попытался отойти от своего сна.
— Через двадцать минут мы должны выходить, но у тебя есть время, чтобы немного привести себя в порядок, – тихо сказала она и улыбнулась мне. – И не волнуйся, всё будет хорошо. Пока ты контролируешь себя, нет причин полагать, что это может закончиться как-то иначе.
— А что если он всё равно прикрепит к моей заднице этот запретительный приказ? Что будет тогда? – пробормотал я и сел.
— Будем решать проблемы по мере их поступления, но ты не должен усугублять своё положение, показывая шефу, насколько красочна твоя речь, – сказал она и посмотрела на меня резким взглядом.
— Где был бы мир без цвета? – спросил я сладко.
— Иди, прими душ, милый, и встретимся внизу, – ответила она с лёгким смешком и прежде чем покинуть комнату, взъерошила мои волосы.
Со стоном поднявшись с кровати, я пошёл в ванную. Я не тратил слишком много времени на душ, просто оставался там столько, сколько нужно было, чтобы разбудить мою жалкую задницу. Перед тем, как спуститься вниз, я переоделся.
Поездка в полицейский участок в лучшем случае была тихой и напряжённой. Я сидел на заднем сиденье папиного "Мерседеса", и с каждым поворотом, который он делал, мой желудок сжимался, хотя отец был осторожным и медленным водителем. Он ехал гораздо ниже предела скорости, но у меня всё ещё было то неприятное ощущение в желудке. Я вцепился в кресло, и был уверен, что следы от моих ногтей навсегда останутся в кожаном сиденье. К счастью для меня, папа, вероятно, никогда этого не заметит.
От того что я так сильно цеплялся за сиденье мои пальцы онемели, и когда мы добрались до участка, мои ноги чувствовали себя словно желе. Мне не нравилось сидеть в машине, если я был не за рулём. У меня не было никакого контроля, и понимая, что может что-то произойти, начинался приступ клаустрофобии. Я не мог сбежать, а моя жизнь находилась в руках того, кто вёл в этот момент автомобиль. Да, папа был потрясающим водителем, и всё такое, но это не значит, что когда он за рулём, мне нравилось сидеть рядом с ним в машине.
Дата добавления: 2015-11-04; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |