Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации 26 страница

Муст не отличился в боевых операциях Гражданской войны: он был администратором - заместителем, а затем комиссаром снабже­ния Южного и Юго-Восточного фронтов, где служил под руковод­ством Сталина, чрезвычайным уполномоченным по снабжению Первой конной армии СМ. Буденного, а затем Украины и Крыма. После окончания Гражданской войны занимал руководящие посты на Октябрьской, Северо-Кавказской и Средне-Азиатской железных дорогах, был начальником административного управления в Нарко­мате путей сообщения.

В начале 1931 г. партия «перебросила» Григория Муста «с транс­порта в торговлю»: до августа 1933 г. - почти три года - он работал заместителем торгпреда в Чехословакии, пережив голод в благопо­лучной загранице. Интересно, что Муст сам добивался командиров­ки за рубеж: в конце 1920-х гг. он просил партийное руководство дать возможность «подучитъся за границей новейшим методам управления и организации производства» для того, чтобы стать знаю­щим руководителем завода. Следует обратить внимание на это стремление попасть за рубеж. Профессиональные революционеры «ленинской гвардии», которые стояли у государственного руля в конце 1920-х гг., рассматривали заграницу либо как место подрыв­ной работы, либо как место высылки, отстранения от политических дел. Молодой Григорий Муст, видимо, являл новый тип партийца. Длительное пребывание за границей, а, возможно, и опыт снабженца оказали разлагающее влияние на его характер. Это предположение основано на фактах последующей биографии Муста.

Григорий Муст не стал руководителем заводского производства. Из пражского торгпредства в августе 1933 г. он был направлен на работу в валютный Торгсин на пост заместителя председателя Правления, а в 1934 г. кратковременно являлся председателем этого торгового предприятия. Муст занимал эти «хлебные» должности в период относительно благополучной жизни - голод уже отступил, и Правление пыталось превратить торгсины в валютные образцовые универмаги культурной торговли. Григорий Муст не выдержал ис­пытания материальным благополучием. В начале 1935 г. он был снят с работы, исключен из партии, арестован и отдан под суд «как разложившийся».

Находясь в Таганской тюрьме под следствием, Григорий Муст написал письмо Сталину. Тот не оставил его без внимания и, види­мо, поручил Бюро Комиссии партийного контроля проверить реше­ния по «делу Муста», принятые Наркомвнешторгом, Дзержинским райкомом и прокуратурой¹³⁷⁰. Материалы дела, которые сохрани­лись в фонде КПК, позволяют не только рассказать факт личной биографии Муста, но и рассмотреть мотивы должностных преступ­лений, совершенных руководителями Торгсина, а также увидеть процесс разложения сталинской элиты.

Муст обвинялся в разбазаривании государственных фондов: пре­миального, а также так называемого «секретного», из которого руко­водящие работники получали дотации для оплаты квартирных рас­ходов, пособий на лечение, отдыха в санаториях и на курортах, покупки книг и обедов в специальных столовых¹³⁷¹. Государство оказывало помощь руководящей элите не по причине ее бедственно­го положения: в 1930-е гг. материальное обеспечение советских ру­ководителей было наилучшим в стране. Прошли времена, когда пар­тиец на руководящей работе не мог получать больше средней зарплаты рабочего - пресловутый партмаксимум. Зарплата того же Муста составляла порядка 500 руб. в месяц, являясь одной из наи­более высоких в стране¹³⁷². В годы карточной системы первой поло­вины 1930-х гг. советская элита получала лучшие пайки по наиболее низким ценам. В иерархии распределения других материальных благ - квартиры, дачи, путевки, медицинское обслуживание, пенсии и т. п. - советская элита также занимала верхнюю ступеньку соци­альной лестницы¹³⁷³.

Дотации из «секретных» фондов и высокие премии являлись частью привилегий советской элиты, санкционированных централь­ной властью. Вина Муста и других проворовавшихся руководителей Торгсина состояла в том, что они «не уложились» в разрешенную сумму. Так, в 1934 г. Наркомвнешторг выделил на лечение руковод­ства Торгсина 45 тыс. руб. К октябрю эти деньги уже были истраче­

ны, и Муст самовольно добавил в лечебный фонд еще 9 тыс. руб. Из этих денег Муст взял себе огромную по тем временам сумму - око­ло 6,5 тыс. руб. Размеры премий и характер их распределения, по определению КПК, свидетельствовали «о прямом рвачестве» руко­водителей Торгсина. Секретарь парткома, председатель месткома, начальник финансовой группы получили более 4 тыс. руб. каждый, что равнялось их зарплате за восемь месяцев. Себе Муст выдал пре­мию в размере 5-месячного оклада (около 3 тыс. руб.). Всего в 1934 г. работники центрального аппарата Торгсина получили в виде премий, на оплату квартир, лечение и прочую помощь 349 тыс. руб., из них около 245 тыс. руб. - по личному распоряжению Муста.

Торгсин, как и многие другие учреждения в период карточной системы, имел право самостоятельно закупать продукты для улуч­шения снабжения своих работников и расширения ассортимента торговли (децентрализованные заготовки)¹³⁷⁴. Для этого в Торгсине существовал специальный денежный фонд и уполномоченный, не­кто Бурштейн. Деньги были отпущены немалые - более 79 тыс. руб. Заготовили же незначительное количество мяса, яблок и овощей, да еще умудрились и убытки понести. Ясно, что деньги «утекли» в час­тные карманы. По показаниям Бурштейна, который, как утвержда­ют документы, в ходе следствия сошел с ума и был отправлен в психбольницу, присвоенные средства оформлялись в смете как организационные расходы. Часть денег Бурштейн взял себе, но львиная доля фиктивных орграсходов - около 7-8 тыс. руб. - доста­лась Мусту. Никаких оправдательных документов для подтвержде­ния орграсходов по децентрализованным заготовкам Правление Торгсина предъявить не смогло.

Дело Муста показывает еще один и довольно своеобразный ме­тод хищений. В Правлении Торгсина был кабинет-выставка образ­цов товаров, которые отечественные производители и иностранные фирмы предлагали для продажи в его магазинах. Учет поступавших товаров отсутствовал, выставку не раз обворовывали, так что, по словам документа, «образцы продовольственных посылок исчезали бесследно». Ценные товары, например, часы и патефоны, которые подлежали возврату иностранным фирмам, задерживались на мно­гие месяцы - сотрудники забирали их «попользоваться». Докумен­ты описывают и другой способ самоснабжения: «...сотрудники Торг­сина предварительно отбирали для себя образцы из кабинета и покупали их по чрезмерно пониженным ценам». Сам Муст, если ве­рить документу, таким образом присвоил себе «значительное коли­чество парфюмерных товаров, а также брал в личное пользование радио, патефон, пластинки и т.д.».

Распределение продовольственных пайков, предназначавшихся для работников Торгсина, также находилось в руках Правления -еще одни источник злоупотреблений. «Перерасход» пайков носил хронический характер. Другой канал самоснабжения - покупка торг­синовских товаров за советские деньги. Хотя работники Правления непосредственно не имели доступа к товарам Торгсина - они рабо­тали в конторе, а не в магазинах, но, используя подчиненное поло­жение директоров магазинов, получали дефицитные товары за со­ветские рубли. Муст, например, отоваривался в элитном магазине Торгсина, предназначенном для снабжения дипломатического корпуса в Москве.

В общей сложности примерно за год и только по тем статьям, которые выявило следствие, Муст присвоил громадную сумму -15 тыс. золотых руб., что составляло 2,5 его годичных оклада. Как только началось следствие, Муст начал распродавать свое имущес­тво и смог возместить 6,5 тыс. руб.: значит, было что продать у товарища Муста!

В современной историографии довольно прочно утвердилась тенденция представлять любое неповиновение сталинскому режи­му, включая и экономические преступления, сопротивлением влас­ти (пассивное, повседневное и т.д.)¹³⁷⁵. Дело Муста показывает аб­сурдность подобных обобщений. Для определения природы экономических преступлений, совершенных Мустом и ему подоб­ными, важно отметить два момента. Руководящие работники Торг­сина по меркам советского общества 1930-х гг. были очень хорошо обеспечены государством. Они не голодали. Муст, например, объяс­нял хищения денег из «секретного» фонда тем, что он «в последнее время сильно пил (коньяк)». Главный мотив, который двигал людь­ми, совершавшими подобные хищения - жадность, либо их соб­ственная, либо тех людей, под влиянием которых они находились. Люди, хорошо знавшие Муста, - В. И. Межлаук, 3. М. Белень­кий¹³⁷⁶ - характеризовали его как работника добросовестного, толкового и честного, но человека слабохарактерного, находившего­ся под влиянием «жены-мещанки».

Кроме того, проворовавшиеся руководители Торгсина не были оппонентами советской власти или ее вынужденными и ненадежны­ми попутчиками. Они делали революцию, защищали советскую власть в Гражданскую, затем представляли эту власть на своих по­стах. Эти люди были кровь от крови, плоть от плоти существовав­шей системы. Они и были сама советская власть. Муст - потом­ственный рабочий-железнодорожник, участвовал в революционном движении с 1905 г., социал-демократ с дореволюцонным стажем, ко­миссар в годы Гражданской войны, после ее окончания налаживал

работу на крупнейших железных дорогах страны. За все время пре­бывания в партии он никогда «не отклонялся от генеральной ли­нии», не привлекался к партийной ответственности, не подвергался административным или судебным наказаниям. Кто знает, не ока­жись он в Торгсине с его валютными соблазнами, не женись он «на мещанке», может и дальше продолжал бы верно служить. В своем письме Сталину Муст заверял, что не хотел идти на работу в Торг­син, так как это - не то дело, которое он знает и любит, он -производственник и хотел продолжать работать на транспорте. Муст просил Сталина использовать его «по назначению» и за допущенные ошибки послать работать мастером цеха.

В своем письме Муст ни разу не назвал истинные мотивы совер­шенных им проступков - рвачество, жадность, корысть, слабоволие. Расхищение государственных средств он именовал «премированием в повышенном размере лучших работников-ударников за перевы­полнение планов». Огромную сумму, взятую из фонда, предназна­ченного для лечения руководящих кадров, Муст назвал «поздней сдачей остатка, имеющегося у него спецфонда». Фиктивные расхо­ды по децентрализованным заготовкам проходили в его письме как «утвержденные без документов орграсходы», а свою долю вины в разграблении кабинета фирменных образцов Муст видел лишь в том, что «недостаточно оформлял выдачу образцов парфюмерии». Как оценивать эту словесную мимикрию? Была ли она сознатель­ным враньем или искренней убежденностью в своем праве? Други­ми словами, осознавал ли Муст, что из революционера превратился в казнокрада, и, прикрываясь благообразной фразеологией, созна­тельно врал, чтобы спасти свою жизнь? Или его заявления были ис­кренними, и Муст был убежден (и убеждал Сталина), что по-пре­жнему оставался коммунистом и ничего преступного не совершил?

Думаю, что последнее верно. Муст чувствовал себя частью руко­водящей советской элиты и поэтому считал, что имеет право на большее, чем простые обыватели. Его отношение к советской власти было утилитарным: «Я тебе отдал годы жизни, ты мне дай привиле­гии и прости ошибки». Похоже, он искренне считал, что с ним по­ступили несправедливо и жестоко: «Мой жизненный путь, моя преданность партии и ее ЦК говорит, что нельзя меня бить до бес­чувствия и что я принадлежу к тем кадрам, к которым необходимо применить заботу и внимание» (подчеркнуто мной. - Е. О.).

Среди людей, которых Муст в письме к Сталину назвал своими поручителями, были крупные деятели советской власти - С. М. Бу­денный, А. И. Микоян, В. Я. Чубарь, Р. С. Землячка. Да что гово­рить, сам Сталин знал его по польской кампании, он лично послал Муста в Первую конную к Буденному (видимо, поэтому Муст и ре­

шился обратиться к «хозяину» с письмом). Судя по тому, что Ста­лин не оставил заявление Муста без внимания, он помнил его. Бюро КПК, которое пересматривало дело Муста по заданию Сталина, подтвердило правильность исключения Муста из партии, однако, вопреки решениям Наркомата торговли, Дзержинского райкома партии и прокуратуры, считало нецелесообразным предание его суду. Этот факт может свидетельствовать об определенной бла­госклонности вождя: шел 1935 г. и КПК вряд ли стал бы принимать решение, которое противоречило настроениям Сталина. Рекоменда­ция комиссии КПК «послать Муста на работу по специальности в порядке принудительных работ на одну из строек НКВД сроком на 3 года» не прошла на Бюро. Документы не позволяют сказать, что случилось с Мустом после разбора дела в КПК. Характер решений Бюро позволяет предположить, однако, что Муста освободили и дали возможность работать на «воле». Видимо, через некоторое вре­мя он был восстановлен в партии¹³⁷⁷. В таком случае не только Муст считал себя носителем советской власти, но и партия призна­ла своего «блудного сына».

Личные материалы Г. И. Муста, сохранившиеся в архивах, обры­ваются на событиях лета 1935 г., когда КПК рассматривал его дело. Однако штамп в его личном листке по учету кадров «снят с учета 19.09.1938 г.» может свидетельствовать о том, что ему не удалось пе­режить «большой террор». В этом случае информацию о конце его жизненного пути следует искать в архиве НКВД. Сведений о по­смертной реабилитации Г. И. Муста в партийном архиве нет.

Были ли экономические преступления, совершенные руководи­телями Торгсина, сопротивлением режиму? Ущерб государству эти, по терминологии тех лет, «двуногие грызуны социалистической соб­ственности» принесли ощутимый. Нанесенный власти моральный ущерб был так же существенен - такие партийцы компрометирова­ли советскую власть, их действия подрывали основы пресловутой коммунистической морали, которая превозносила неподкупность, требовательность к себе, самоотверженность. Однако микроанализ преступлений Муста, проведенный в этой главе, свидетельствует, что, по сути, эти преступления были не сопротивлением власти, а злоупотреблением властью, извращением властью. Это было само­разложение, гниение власти изнутри. Анализ «дела Муста» свиде­тельствует, что хищения были совершены именно потому, что он и ему подобные считали, что принадлежность к власти давала им осо­бые права. Ни характер действий, ни их мотивация, ни восприятие поступков самими расхитителями не позволяют признать подобный тип экономического неповиновения сопротивлением режиму.

Вместо заключения: Торгсин - имя нарицательное

Парадокс № 1: Героизм и обывательщина. Парадокс № 2: Социальное равенство как квинтэссенция классового подхода. Парадокс № 3: Социалистическое предприятие капиталистической торговли. Парадокс № 4: Золото -мещанская прихоть и оружие пролетариата. «Потому ты жива»: Парадоксы исторической памяти. «Торгсин» сегодня. «Былое нельзя воротить - и печалиться не о чем»?

История Торгсина полна парадоксов. Рыночные, с точки зрения политэкономии марксизма - капиталистические, методы в Торгсине служили победе социализма. В угоду валютному чистогану Торгсин принес в жертву священный для марксизма классовый подход: в Торгсине выигрывал не пролетарий, а социально чуждый - тот, у кого водилось золотишко. Но не только цели и методы находились в Торгсине в идейном противоречии, парадоксы существовали и в восприятии Торгсина руководством страны и рядовыми современ­никами.

Правительственные документы того времени всячески подчерки­вали политическое значение Торгсина: что от его успеха зависела судьба индустриализации, а, следовательно, и судьба дела Октября. Каждый вырученный золотой рубль укреплял СССР, а каждый по-теряный замедлял построение социализма. По мнению руководства страны, враждебное мировое окружение и запрет на ввоз советских товаров, который установили многие государства, еще более усили­вали политическое значение миссии укрепления валютной незави­симости СССР, которую выполнял Торгсин. Торгсин внес немалую лепту в строительство первенцев-гигантов советской индустрии -Уралмаша, Кузбасса, Магнитки, которыми гордилась страна. Каза­лось бы, на службе у пролетарского государства Торгсин заслужил орден, а его имя в устах советского руководства должно было зву­чать героически. Этого, однако, не случилось.

В политическом языке советского руководства 1930-х гг. имя «Торгсин» стало нарицательным, но оно было не синонимом героиз­ма, а символом обывательщины, мещанских вкусов, мелкобуржуаз­ности, слащавости, вещизма, стяжательства - иными словами, анти­тезой революционности. Как не вспомнить безголосую никчемную модницу Леночку - «дитя Торгсина» - из фильма Г. Александрова «Веселые ребята». А вот еще один пример нарицательного полити­зированного применения имени «Торгсин». В 1934 г. на первом Все­союзном съезде советских писателей, громя доклад Бухарина о поэ­

зии, пролетарский поэт Демьян Бедный сказал: «У Бухарина попахивает склонностью к бисквитам. Бухарин выделил некий поэ­тический торгсин для сладкоежек. Я предпочитаю оставаться в ря­дах здорового ширпотреба»¹*¹⁸. Прекрасная метафора! Приторные торгсиновские бисквиты - символ слащавой обывательщины, здо­ровый бесхитростный ширпотреб - знамя пролетариата! Показа­тельна в этой связи и фраза, оброненная в одном из фельетонов 1930-х гг., который высмеивал неискреннее «раскаяние» проворо­вавшихся торгсиновских работников, - «со слезами на глазах и кус­ком торгсиновского сыра в руках»¹³⁷⁹. В ней заключен момент ис­тины: тот, кто держал в руках кусок торгсиновского сыра, не мог искренне плакать и каяться. Кусок торгсиновского сыра - клеймо классового врага. Мир Торгсина оказывался враждебным делу про­летариата. Не случайно Торгсин поторопились закрыть.

В политическом сознании того времени уживались два образа: революционный аскетичный самоотверженный образ тех, кто соз­дал Торгсин и заставил его работать на дело социалистического строительства, и образ обывателя, торгсиновского покупателя, пад­кого на буржуазные соблазны - розовые зефиры и модные тряпки. Противопоставление пролетарского и обывательского наполняет со­держание официальных документов. Именование потребителей «публикой», которое встречается в документах Торгсина, заимство­вано из торговли дореволюционного времени и отождествляет поку­пателей Торгсина с ушедшей ненавистной эпохой. Призывы руко­водства получше всмотреться в лицо покупателя (и перестать перед ним распинаться) заставляют задуматься о главенстве какого потре­бителя шла речь - покупателя в Торгсине или пролетарского госу­дарства, «потребляющего» обывательские накопления своих граж­дан¹³⁸⁰. Вопрос о том, чьи интересы важнее - покупателя или государства, - трансформировался в Торгсине в цепочку споров: что главнее - скупочный пункт, добывавший ценности для госуда­рства, или магазин, удовлетворявший потребности покупателя; кто для кого? - Торгсин для покупателя или покупатель для Торг­сина?

Противопоставление образа нереволюционного обывателя-поку­пателя революционной миссии Торгсина оправдывало жесткие ме­тоды выкачки ценностей: «Не откладывай на завтра то, что можно взять сегодня», «Работай так, чтобы ни один сдатчик не ушел, не сдав ценностей», «Дай стране максимум валютных ценностей с наи­меньшими затратами на их приобретение». Нереволюционность торгсиновского покупателя служила идейным оправданием нерав­

нозначности обмена «ценности - товар» и монопольных цен в Торг-сине, эксплуатировавших голодный спрос: «Цены имеют большое значение - этот вопрос острый. Наша задача при минимуме товаров выкачать максимум ценностей, так как мы имеем дело в большин­стве случаев не с пролетарским элементом, а с лицами, имеющими накопление прошлого (подчеркнуто мной. - Е. О.)»¹³⁸¹. Эта фраза раскрывает еще один парадокс Торгсина: несмотря на то, что доступ в его магазины не зависел от социального происхождения людей, Торгсин тем не менее имел ярко выраженную классовую природу. Парадоксально, он стал квинтэссенцией классового подхода: все его покупатели вкупе с их мещанскими накоплениями, с точки зрения политического видения Торгсина руководством страны, принадле­жали ушедшей эпохе. Поэтому их и не надо было подвергать соци­альной сегрегации. Поэтому, что их было жалеть!

Противопоставление старого ушедшего и нового грядущего ми­ров видно ив официальном анализе причин провалов и неудач Торгсина. Все плохое в Торгсине объяснялось кознями проникших в его систему «социально чуждых» и «переродившихся». Методы и цели «капиталистической» торговли (получение наживы путем об­мана покупателей) всегда противопоставлялись «социалистичес­ким» («культурная торговля» для удовлетворения потребностей на­селения). Листовка Правления Торгсина «Торговать культурно» гласила: «Памятен клич Владимира Ильича - "Учитесь торговать". Со времени опубликования этого лозунга прошло много лет и, не мало наших молодых хозяйственников уже научились неплохо торговать. Однако старые «методы» торговли, внедрившиеся в практику «ком­мерции» старой России, основой которых являлось мудрое правило "не обманешь - не продашь" - эти методы, к сожалению, просочи­лись и в нашу советскую торговлю со старыми "спецами", не уразу­мевшими характера и сущности советской торговли»¹³®².

Истории не откажешь в иронии. Руководство Торгсина стреми­лось к социалистической культурной торговле, но именно она и по­губила Торгсин: как только с улучшением положения в стране Торг­син из прибыльного для государства темного и грязного лабаза, отпускавшего по монопольным ценам мешками муку голодным со­ветским гражданам, стал трансформироваться в образцовый валют­ный магазин элитных товаров, что не обещало больших барышей, правительство закрыло его. Это и был ответ на вопрос «кто для кого?». В конечном счете, с точки зрения создателя этого торгового предприятия - сталинского руководства, обыватель и его ценности существовали для Торгсина, для индустриализации, для государ-

ства, а не Торгсин работал для покупателя. В этом смысле обвине­ние Торгсина современниками в том, что он «проморгал свою роль», так и не став предприятием социалистической культурной торгов­ли, не имеет основания. Миссия Торгсина, с точки зрения руко­водства страны, состояла в другом, и он не упустил свой шанс, вы­полнил роль, которую ему отвели отцы-создатели - получить валюту, используя нужду населения и не гнушаясь при этом и обма­ном. Провозглашенные цели и методы социалистической культур­ной торговли не были определяющими в истории Торгсина¹³⁸³. В соответствии с политическим языком и идейным восприятием того времени Торгсин был предприятием капиталистической торговли -валютным монополистом, который в интересах прибыли использо­вал благоприятную конъюнктуру потребительского спроса. Пара­доксально, оправданием тому служила революционность его цели -построение социализма в СССР.

Диктатура революционности над обывательщиной, которая яв­лялась идейным обоснованием методов работы, да и самого сущес­твования Торгсина, видна и в официальном толковании природы и функций золота. Прочтение материалов Торгсина не оставляет со­мнения в том, что и руководство страны, и работники Торгсина осознавали значимость золота. Однако это было признание важнос­ти золота для государства, для индустриализации. По мнению руко­водства страны, советским людям золото было ни к чему, так как их социальный статус определялся не материальным достатком, а вкладом в дело построения социализма: «Бытовое золото и сереб­ро ~ это мещанские прихоти старого времени, при помощи которых люди достигали для себя известное положение в старом быту. В них больше советский гражданин не нуждается. Эти золотые и серебря­ные вещи нужно в короткий срок обменять на лучшие товары в уни­вермаге «Торгсин»» ¹³⁸⁴. Независимо от того, искренне ли руковод­ство страны верило в то, что золото сохраняло значение лишь в отношениях с капиталистическим миром, или кривило душой, ис­пользуя пропагандистские приемы в прагматических целях, это от­рицание социальной роли золота при социализме еще раз показыва­ет, что идейное восприятие Торгсина был основано на противопо­ставлении ушедшего и грядущего миров.

В определенной мере можно согласиться с тем, что социальный статус людей при социализме, как и их материальный достаток, за­висели от признания государством их заслуг, но Торгсин доказал, что значение золота и других ценностей не ограничивалось их важ­ностью для выполнения индустриальных планов страны. В годы 304

Торгсина от золота зависело больше, чем социальный статус людей, от него зависела их жизнь. В этой связи интересно узнать, как об­щество воспринимало Торгсин. Для этого я решила обратиться к «библии нашего времени» - Интернету. Анализ размещенных там материалов показал, что общественное восприятие отличалось от политического видения Торгсина руководством страны.

Коротенькое слово «торгсин» обрушило на меня лавину ин­формации - почти 9 тысяч ссылок в Интернете! Значительная их часть - воспоминания людей¹³⁸⁵. Имена известные и никому не зна­комые, люди разных национальностей - практически все они, рас­сказывая о жизни в голодные годы первых пятилеток, упоминали Торгсин. Социальная память о Торгсине хранит и пиетет, и чув­ство неразгаданности, непонятости и даже таинственности. Вспом­ним астафьевское «заведение под загадочным названием Торгсин». Аббревиатура «Торгсин» - торг овля с ин остранцами - озадачива­ла людей, так как не соответствовала тому, что они видели в жиз­ни, ведь в Торгсине покупали в основном советские граждане. Не от этого ли противоречия с действительностью пошла ошибочная расшифровка слова «Торгсин» как «торг овый син дикат», которую скороспешно подхватили и современные исследователи?¹³⁸⁶ Дей­ствительно, в ней больше логики и смысла. Кроме того, она по сти­лю языка уподобляет Торгсин торговым предприятиям 1920-х гг., периоду нэпа. По своей предпринимательско-рыночной природе Торгсин и в самом деле был ближе смешанной экономике нэпа, чем планово-распределительному сталинскому хозяйству 1930-х гг.

Для многих своих современников Торгсин так и остался неразга­данным. Интервью, проведенные уже в наши дни с теми, кто пере­жил голод в Украине, свидетельствуют, что многие люди считали Торгсин гуманитарной помощью Запада, уподобляя его американ­ской помощи голодавшим в Советской России в 1921 г. При этом они ругали Запад за то, что на этот раз помощь не была бесплатной. Борис Хандрос, например, сказал: «Словом получилось, что Америка, сделала это или нет, как-то принимала в этом деле постыдном учас­тие. Потому что продукты, которые были в этом Торгсине, были американские товары - американская мука, американская тушен­ка¹^⁷. И все это, значит, вместо того, чтобы безвозмездно помочь голодающим, шла еще и торговля. Конечно, это было некрасиво и с той, и с другой стороны. Советская власть таким образом зараба­тывала деньги на индустриализацию». Другой свидетель, Лев Бон­дарь, в интервью рассказал, что отец отнес золотые коронки матери

в Могилев, где был «американский магазин Торгсин». Мася Бот-штейн, вспоминая голод в Украине, говорила, что их семья благода­ря Торгсину не голодала. На вопрос, что такое Торгсин, она ответи­ла, что «он тоже был из Америки». Рива Брылкина вспоминала, что «помощь пришла из Франции и Америки», в их семье было немного серебра, которое они обменяли в Торгсине¹³⁸⁸.

Практически все воспоминания о Торгсине, которые встречают­ся в мемуарах, дневниках, письмах, рассказах и автобиографиях, от­носятся к периоду массового голода. Торгсин в рассказах людей стал образом национальной травмы, семейной и личной трагедии. Практически нет воспоминаний о Торгсине, которые относились бы к относительно благополучным 1934-1935 гг. В этом - признание главной социальной миссии, которую выполнил Торгсин, спасая людей от голода, и его значение для общества. Галина Щербакова пишет: «Яродилась в пору великого украинского голода. Чтоб сохра­нить дитя, бабушка отнесла в Торгсин г. Бахмута свои обручальные кольца и купила на них манку. "Потому ты жива"»¹³®⁹. Голодным современникам в Торгсине виделся нереальный, недосягаемый мир изобилия, не потому ли, по свидетельству Астафьева, они и произ­носили его имя «с почтительностью и некоторым даже трепетом». Вот ощущения ребенка, стоящего перед витриной Торгсина: «Зима 1932-1933 года в Ростове-на-Дону. Все чаще я слышу слово "голод". Появляются и другие - новые слова: рабкоп, карточки, боны, тор­гсин. Мама относит туда свой перстень и пару серебряных ложек -наше семейное богатство. Торгсин для меня - сказка. Я стою у вит­рин с выставленными там колбасами, сосисками, черной икрой, кон­фетами, шоколадом, пирожными. Не прошу: прекрасно понимаю, что купить этого мама не может. Самое большое, что ей удавалось ку­пить для меня, - это немного риса и кусочек масла»¹³⁹⁰.

В. И. Марочко в статье об украинском Торгсине пишет, что голо­давшие придумали свою расшифровку аббревиатуры «Торгсин» -«Товарищи, Россия гибнет. Сталин истребляет народ»¹³⁹¹. Знаком­ство с воспоминаниями, мемуарами, а также прочтение архивных документов того времени, однако, позволяет сказать, что подобная расшифровка - скорее фраза из эмигрантской листовки, написанная теми, кто наблюдал голод из-за границы. В настроениях же тех лю­дей, кто был в то время внутри СССР, преобладала не политическая агитка, а боль, скорбь, надежда и благоговение перед странной орга­низацией «Торгсин».

Ощущение нереальности, нездешности Торгсина усиливалось тем, что он торговал не на бумажные рубли и медные копейки, как

пайковые распределители, коммерческие государственные магазины и рынок, а на ценности. Это создавало ореол особости не только ма­газинам Торгсина и людям, которые в нем работали, но также и тем, кто имел средства, чтобы покупать в его магазинах «что душе угод­но». Социальный пиетет, однако, густо перемешивался с ощущени­ем несправедливости, завистью и злостью тех, у кого не было цен­ностей. Вспомним хотя бы случай из «Мастера и Маргариты», произошедший с «сиреневым джентльменом», как оказалось, мни­мым иностранцем, в Торгсине на Смоленской площади. В ответ на популистскую агитку Коровьева о пренебрежении интересами про­стых советских граждан и угодничестве перед «распухшим от лосо­сины» и «набитом валютой» иностранцем, «приличнейший тихий старичок, одетый бедно, но чистенько, старичок, покупавший три миндальных пирожных в кондитерском отделении, вдруг преоб­разился. Глаза его сверкнули боевым огнем, он побагровел, швырнул кулечек с пирожными на пол и крикнул: - Правда! - детским тонким голосом. Затем он выхватил поднос, сбросив с него остатки погуб­ленной Бегемотом шоколадной эйфелевой башни, взмахнул им, левой рукой сорвал с иностранца шляпу, а правой с размаху ударил под­носом плашмя иностранца по плешивой голове...»¹³⁹²

Дата добавления: 2015-11-04