нежели могли делать это языческие религии. Поэтому здесь распущенность нравов
не порождает тех безобразных явлений и той полной разнузданности страстей,
как например в Римской Империи. Тем не менее, и у новых народов расслабление
семейных связей ведет к глубокой порче общественного организма, которая отражается
и на государственном строе.
Крепость семейной связи составляет существенную основу государственного
порядка. На первоначальных ступенях общества, при господстве кровных союзов,
семейная власть даже заменяет собою государственную. Последняя, развиваясь,
опирается на эту естественную основу. Мы видели, что древние государства строились
по типу патриархальных союзов. Поэтому здесь глава семейства получал значение
политическое; он облекался почти неограниченными правами над домочадцами.
Такова была у Римлян власть мужа. Но это была все-таки власть гражданская,
а не деспотическая. Она сдерживалась строгими нравами и религиозным законом,
которые облекали высоким уважением римскую матрону. С дальнейшим развитием
государственной жизни семейная власть теряет свой политический характер; но
как хранительница семейного союза, она всегда удерживает свое существенное
значение. В семье, как первоначальной общественной ячейке, воспитываются нравы
и понятия общества. Здесь развиваются уважение к власти, привычка к известной
дисциплине, свойства, без которых гражданский порядок немыслим. Они необходимы
не только для утверждения власти но, может быть, еще более для свободы. Только
умение себя сдерживать и ладить с другими, подчиняясь общему порядку, рождает
возможность совокупного действия и установляет ту внутреннюю связь общества,
которая, как мы видели, составляет первое условие свободы. Напротив, распущенность
нравов разрушает эту связь и вызывает потребность внешней, сдерживающей власти,
заменяющей недостаток внутренней дисциплины. В особенности сохранение крепкой
семейной связи важно для аристократии, которая вся держится преданиями и наследственностью.
Семейная власть давала нравственную силу римским патрициям. Напротив, при
распущенности нравов аристократия теряет всякую устойчивость и становится
неспособною управлять государством. Пример представляет французское дворянство,
а также и польское.
Но не смотря на то, что крепость семьи имеет весьма существенное значение
для государства, последнее в этой области имеет мало влияния. Юридический
строй семейства играет в нем ничтожную роль в сравнении с элементом нравственным.
Можно учредить какую угодно семейную власть, действительные отношения окончательно
установляются нравами, а нравы не поддаются принудительным определениям. Поэтому
в семейном союзе несравненно важнейшую роль играет церковь с ее нравственным
авторитетом. Особенно сильно ее влияние на женщин, более поддающихся религиозному
чувству. На этом основании само государство, для утверждения семейного союза,
прибегает к церковному освящению. Брачный союз установляется силою религиозного
таинства. Такое учреждение существовало издревле и у языческих народов и у
христианских. Общность его свидетельствует о том, что оно коренится глубоко
в духовных потребностях человеческой природы.
Однако, с раздроблением религиозных верований и с ослаблением религиозного
чувства, тут оказываются затруднения. Религия есть дело совести, а от совести
нельзя требовать совершения таинства, в которое человек не верит. С другой
стороны, освящая брак, церковь установляет и те условия, при которых она считает
брак законным и действительным. У различных церквей эти условия могут быть
разные. При смешанных браках из этого опять возникают столкновения, которые
не только нарушают права совести и разрушают мир семейного союза, но подвергают
сомнению самое его существование. Между тем, брак есть несомненно установление
гражданское, ибо семейство есть гражданский союз, которого члены состоят между
собою в юридических отношениях и облечены известными правами о обязанностями.
Установление же юридических отношений не есть дело церкви, а государства.
Отсюда учреждение гражданского брака, независимого от церковного. Принципиальное
отрицание законности подобного брака, какое слышится иногда со стороны католического
духовенства, не имеет ни малейшего основания. В нем выражается только стремление
церкви подчинить себе гражданскую область, на что она не имеет никакого права.
Конечно, государство может с церковным освящением связать гражданские последствия;
но по существу дела, только гражданский закон установляет юридические отношения,
только от него они получают свою силу. Гражданский брак выражает это лежащее
в природе вещей различие союзов.
Но установляя гражданский брак, государство должно соображаться и с церковными
правилами. Иначе опять могут произойти столкновения. Совесть смущается, если
гражданский закон признает правомерным то, что отвергается религиозным законом.
Чем более государство дорожит крепостью семейной связи, тем более оно должно
щадить эти сомнения совести, нарушающие внутренний мир семьи, тем осторожнее
оно должно быть в своих определениях. В особенности затруднения возникают
по отношению к церквам, которые по преданию стремятся к владычеству в гражданской
области. Таков католицизм. Вопросы о введении гражданского брака, о степенях
родства, о смешанных браках, составляли и доселе составляют предмет бесчисленных
пререканий, переговоров и соглашений в католических странах. То, что признано
в одном государстве, отвергается в другом. Твердых оснований для соглашения
еще не достигнуто.
Такая же осторожность требуется и в вопросе о расторжении брака. Различные
церкви держатся в этом отношении различных правил, и юридический закон принужден
с ними сообразоваться. Для государства этот вопрос имеет значение опять же
в отношении к крепости семейной связи, которая разрушается при легком расторжении
брака. Государство не может смотреть на брак как на договор, который заключается
и расторгается по воле сторон. Это-договор, заключаемый на всю жизнь, в виду
блага не только родителей, но и рожденных от них детей. Как скоро явились
последние, так родители не в праве уже произвольно располагать собою. Человек,
который произвел на свет другого, связан его существованием; он обязан всегда
иметь в виду его благо. А это благо требует сохранения семейной связи. Самая
беспорядочная семейная жизнь лучше полного разрушения святыни, разрывающего
детские привязанности, перепутывающего все нравственные понятия и установляющего
совершенно неестественные отношения к посторонним лицам. Каковы бы ни были
взаимные отношения родителей. ни отец не в праве лишить детей матери, ни мать
не в праве лишить их отца. Только крайность может оправдать расторжение брака
там, где есть дети. В этих взглядах государству легко сходиться с церковью,
которая также строго смотрит на брак. Соглашение тут тем необходимее, что
этот вопрос близко затрагивает совесть и его нельзя решать односторонним актом
государственной власти. Требуется согласие союза, господствующего над совестью
граждан.
Это приводит нас к отношению родителей и детей, которое составляет вторую
существенную сторону семейного союза. Для государства эта сторона даже важнее
первой, ибо на ней основана преемственность поколений, которою держится само
государство, как единое непрерывное целое. С этой точки зрения семья составляет
первообраз государственного союза. В ней необходимость власти и подчинения
вытекает из естественного положения сторон: это - отношение, которое установляется
самою природой. Даже по достижении совершеннолетия, когда человек становится
на собственные ноги, остается нравственный авторитет, основанный на естественном
чувстве и на благодарности за все полученные дары, за жизнь, за заботы, за
воспитание. А уважение к нравственному авторитету составляет один из важнейших
элементов во всякой общественной жизни, носящей в себе нравственные начала.
Но и здесь государство большею частью оказывается бессильным. Юридический
закон дает только внешнюю форму; существенно наполняющее эту форму нравственное
содержание. Официально, отцовская власть может признаваться в самых широких
размерах, а дети могут быть совершенно избалованные. Все дело в том, как эта
власть прилагается. Самая строгость может иметь совершенно обратное действие.
Если она не поддерживается нравственным авторитетом, если дети не видят в
ней выражения высшего нравственного порядка, которому они по совести обязаны
подчиняться, она, вместо привычки к повиновению, порождает только внутреннее
негодование, и это отражается на всей последующей жизни. Возмущаясь против
семейной власти, не признавая в отце нравственного руководителя, дети точно
также относятся и к общественному быту. Молодое поколение порывает всякую
связь с предшествующим; оно считает себя гораздо выше отцов и чувствует в
себе призвание изменить весь существующий порядок, установив его на новых
началах. Вместо того, чтобы следовать преемственному развитию жизни, оно становится
революционным. Подобные явления происходили у нас на глазах,
С другой стороны, домашняя свобода далеко не всегда рождает привычку
к свободе политической. Последняя не мыслима без строгого подчинения закону,
а где это подчинение не развилось с ранних лет, там, вместо свободы, является
распущенность, которая, делает человека совершенно неспособным в политической
жизни. Домашняя свобода, не сдержанная нравственным авторитетом, есть свобода
влечений, привычка исполнять всякие прихоти, а политическая свобода требует,
напротив, постоянного самоограничения, неослабного действия воли, воздерживающей
личные стремления и направляющей их к общему благу. Отсюда истекают требования
от домашнего воспитания, к которым мы возвратимся ниже.
При всем своем высоком значении для человека и для общества, семья есть
союз преходящий. Со смертью родителей она распадается; дети становятся самостоятельными
и сами основывают свои семейства. Но отношения естественного родства через
это не исчезают; они образуют связь между людьми, происшедшими от одного корня.
Семейство, разрастаясь, переходит в род. Эти две различные формы кровного
союза не следует смешивать. Обозначение их одним именем (например la famille)
нередко ведет к значительной путанице понятий*(19)
Родовой союз проходит в своем историческом развитии через различные фазы.
Наибольшее значение он имеет на низших ступенях, при господстве кровных отношений.
Первобытные мелкие племена живут родами. Каждый род составляет обособленную
единицу, которая управляется сама собой и не подчиняется общей власти. Этот
быт характеризуется существованием родовой мести. Мы находим его у многих
народов. Таково было состояние Славян в IX веке: "живяху кождо с своим родом
и на своих местех, владеюще кождо родом своим. Такие родовые единицы представляли
до недавнего времени и шотландские кланы. Можно найти их и в настоящее время
у диких народов. Высшую ступень составляет подчинение родов племенному единству.
Так живут многие кочевые племена. Племя разделяется на колена, колена на роды.
Везде властвуют старшие. Когда племя делается оседлым и организуется в государство,
это устройство сохраняется. Роды составляют постоянные единицы, из которых
слагается государство. Если они селятся отдельно, они образуют общины, более
или менее тесно связанные между собой. Правление лежит в руках родовых старшин.
Около рода, под властью старшины, группируются клиенты и рабы, принадлежащие
к подчиненным племенам. Отсюда развивается аристократия старейшин, которая
является преобладающею силой в государстве.
Такое устройство мы встречаем у Греков, у Римлян, у Мадьяров. Опираясь
на естественные связи и вековые обычаи, оно имеет необыкновенную прочность
и представляет значительные преграды развитию центральной власти, а вместе
уравнению классов и всяким политическим нововведениям. Однако развитие личности
неизбежно ведет к ослаблению этих первобытных отношений. С своей стороны государственная
власть, имея в виду интересы масс, стремится к разрушению родового порядка
и к замене его разделением народа на классы и по месту жительства. Так, в
Риме, Сервий Туллий, рядом с собранием по куриям, которое основано было на
родовом устройстве, установил собрание по центуриям, с разделением народа
на имущественные классы. Впоследствии, с развитием демократии, явились и собрания
по трибам, то есть, по месту жительства, где уже совершенно устранялось родовое
начало. В Афинах Клисфен, в видах упрочнения демократии, произвел совершенно
новое деление народонаселения. Прежде Афинский народ, на основании племенного
устройства, разделялся на четыре филы каждая фила, в свою очередь, делилась
на три фратрии; каждая фратрия заключала в себе тридцать родов. Это деление
имело отчасти и географический характер, ибо первоначально колена и роды селились
особо. Клисфен сделал совершенно новое географическое разделение, которое
разрушало прежнюю связь, опиравшуюся на кровное родство, и заменяло ее связью
по месту жительства. Вместо четырех фил учреждены были десять; каждая из них
разделялась на пять навкрарий, а каждая навкрария на десять дем. Этою реформою
родовой аристократии нанесен был смертельный удар. Точно также в Венгрии Стефан
Великий подорвал владычество аристократии, заменив родовое деление географическим.
Но потеряв прежнее значение в политическом строе, родовое начало сохранилось
в области гражданской, а через нее оно удержало свое влияние и на государство.
И тут оно явилось поддержкою аристократического элемента. Преемственность
богатства и общественного положения повела к противоположению богатых и знатных
родов темной массе. С переходом к сословному порядку эта противоположность
получает юридическую организацию. Разложение государства, которое в средние
века доходит до полного уничтожения политической связи, выдвигает частные
общественные силы. Общество распадается на мелкие союзы, которые группируются
около частных интересов. Среди этих частных сил получает значение и род, как
естественная единица. Вследствие этого установляется родовая собственность,
признается родовое старшинство. Самая общественная власть, управляясь началами
частного права, становится собственностью правящего рода. Чем ниже стоит общественный
быт, чем ближе он к первобытному порядку, чем меньше в нем развиты общие интересы,
тем большее значение имеют в нем эти физиологические отношения. Родовыми счетами
определяется устройство общественного союза; от них зависит его единство или
распадение; ими определяется положение человека в обществе и его отношения
к другим. Таков был характер всей русской истории в средние века, до возникновения
Московского государства. И в этом порядке признание родового старшинства дает
обществу аристократический строй. Правящим классом являются аристократические
роды. Таковы были западные феодалы, таково же было и древнерусское боярство
с его местническими счетами. Отсюда та борьба, которую вели против них и западные
и русские государи. С переходом сословного строя в общегражданский общественное
значение рода видоизменяется, но не исчезает. Здесь определяющим началом гражданского
быта является свободное лицо с его стремлениями и интересами; но и свободные
люди остаются связанными своими естественными отношениями. Семейство продолжает
быть основанием всего общественного быта и проистекающая из него кровная связь
между следующими друг за другом поколениями и расходящимися ветвями сохраняется,
как неустранимый факт; из них то и образуется род. Самое государство зиждется
на этом начале. То постоянное юридическое единство, которое составляет его
сущность и которое делает из народа одно непрерывное целое, продолжающееся
в течении веков, основано на естественной связи рождающихся друг от друга
поколений, то есть, на родовом начале. Одна духовная связь не образует государства:
народ может заимствовать от другого свое образование, свою религию, свои учреждения,
и все-таки из этого не выходит государства. Надобно, чтобы юридическое единство
покоилось на физиологической преемственности поколений. К этой связи могут
примыкать и посторонние элементы; государства могут соединяться и разделяться
по воле людей; но в основании лежит родовое начало. Государство не может от
него отрешиться, не отрицая собственных основ.
Отсюда неизбежное присутствие во всяком обществе аристократического элемента.
Древность рода, его заслуги, сохраняющееся в ряде поколений материальное обеспечение,
которым ограждается его независимость, вселяют к нему уважение и дают ему
особое положение в общественной жизни. Это-явление мировое; оно идет через
все формы гражданского быта. Но конечно, для поддержания этого уважения необходимо,
чтобы с физиологическою связью соединялась и преемственность духовных благ.
Присущий всякому обществу аристократический элемент тогда только может образовать
настоящую аристократию, когда он является носителем высшего образования, независимости
духа и тех политических преданий, которые делают его способным занимать первенствующее
место в государстве. Иначе аристократия обречена на падение. В Политике мы
подробнее об атом будем говорить.
Но не в одном только аристократическом сословии, а также в городском
состоянии и в сельском родовое начало играет существенную роль. Торговые дома,
идущие через целый ряд поколений, крестьянская собственность, передающаяся
из рода в род, все это составляет прочные центры общественной жизни; это -
центральные силы, около которых группируются другие. А из этой естественной
группировки образуются те общественные связи, которые дают крепость всему
государственному телу. Они составляют нравственную опору всякой разумной власти
и всякого законного порядка. Они же составляют необходимое условие свободы.
Мы видели, что чем меньше в обществе внутренней связи, тем необходимее установление
независимой от него власти. А прочные общественные связи образуются около
вырабатывающихся жизнью прочных общественных центров. Независимые и обеспеченные
общественные положения составляют поэтому первую и необходимую опору политической
свободы. К этому основному закону государственной жизни мы возвратимся еще
не раз.
Отсюда то явление, что политическая свобода всего ранее и прочнее развивается
именно там, где либеральное движение примыкает к родовой аристократии. Сочетая
в себе предания и независимость, аристократия, достойная этого имени, одинаково
стоит за уважение к закону и за сохранение свободы. Она из своей среды выделяет
людей, которые становятся во главе народа и образуют связь между массами и
высшим сословием. Таковы были Валерии и Гораций в Риме; таковы же виги в Англии.
Отсюда устойчивость движения при самом широком развитии свободы.
Но не в одной политической области родовое начало играет существенную
роль. Оно в еще большей степени проявляется в области гражданских отношений.
На нем основаны законы о наследстве, которые имеют неизмеримое значение для
всего общественного и государственного быта.
Начало наследственности вытекает из самого существа естественных союзов,
которые основаны на том, что одни поколения сменяют другие, заступая их место
и вступая во все их права. Поэтому семейное состояние, по естественному закону,
переходит к детям, а за недостатком детей к родственникам. Когда род образует
цельную единицу, он считается собственником совокупного имущества, которое
распределяется по известным правилам между семьями и непрерывно переходит
от поколения к поколению. Когда же эта связь слабеет вследствие развития личного
начала и общественных отношений, семейство становится преобладающим союзом,
а род является только его восполнением. Поэтому наследственное право определяется
прежде всего семейным началом;. только там, где последнее прекращается, выступают
права родственников, по степеням родства. Однако и тут понятие о родовых имуществах
не исчезает; оно остается в виде тех или других ограничений в передаче имущества.
К этим физиологическим отношениям присоединяется и другое начало: право
человека распоряжаться своим имуществом после смерти. На этом основано завещание.
Это право, существующее везде, где признаются права человеческой личности,
не может быть у нее отнято без оскорбления нравственного достоинства человека
и духовного его естества. Мнение, будто человек имеет право распоряжаться
своим имуществом только при жизни, а не после смерти, когда воля его перестала
существовать, основано на полном непонимании духовной природы лица. Человек
потому и есть человек, что цели его не ограничиваются, как у животных, настоящим
днем или ближайшими потребностями, а идут на будущее, далеко за пределы его
земного существования. И воля его тем более требует себе уважения, чем менее
'она определяется мимолетными влечениями страстей или впечатлениями окружающей
среды. Поэтому завещание, выражающее волю человека для того времени, когда
ему на земле ничего уже не нужно, всегда считалось актом священным. Не государство
установляет это право; определяя законные формы завещания, государство признает
только то, что лежит в природе человека, как духовного существа.
Положительное право имеет и другую, высшую задачу: определить отношение
выражающегося в завещании личного начала к правам, вытекающим из природы естественных
союзов. В наследственной передаче имущества, как и во всякой другой, есть
две стороны: передающая и получающая. Если умирающий имеет право распорядиться
своим имуществом, то с своей стороны дети, даже помимо завещания, в силу семейного
начала, имеют право на имущество умершего отца, а родственники, в силу родового
начала, на имущество родича. На первом основано наследование по завещанию,
на втором наследование по закону. Отношение этих двух, ограничивающих друг
друга начал может быть весьма разнообразное. От положительного закона зависит
установление тех или других норм.
Но определяя отношение прав детей и родственников к воле завещателя,
государство не в праве само становиться на место родственников и присваивать
себе большую или меньшую часть наследственного имущества. Те, которые видят
в наследственном праве только произвольное установление власти, вводимое по
соображениям общественной пользы или даже просто по предрассудку, признают
за государством право, по своему усмотрению, ограничивать и даже вовсе отменять
наследственную передачу имущества. Бентам предлагал ограничить наследование
по закону в боковых линиях братьями и сестрами, а право завещания половиною
имущества. Милль, признавая, что из права собственности вытекает право завещания,
но отнюдь не наследование по закону, предлагал ограничить последнее передачею
детям только части отцовского имущества, достаточного для их содержания, а
остальное обращать на общественную пользу, Самое право завещания он считал
нужным ограничить известными пределами, признаваясь однако, что на деле исполнить
это очень трудно. Социалисты, которые отрицают самое право собственности,
конечно, идут еще далее. Сен Симонисты на уничтожении наследства строили свой
фантастический общественный порядок. Лассаль видел в наследстве только историческую
категорию, которая должна исчезнуть с дальнейшим развитием жизни, ведущим,
по его мнению, к полному поглощению частного общим.
Эта последняя, крайняя точка зрения является не более как плодом односторонней
диалектики, которая в прочных созданиях действительности видит лишь мимолетные
явления, улетучивающиеся в общем процессе. Пока существуют люди, как физические
единицы, пока поколения происходят друг от друга в силу физиологических отношений,
одним словом, пока есть свободное лицо и семья, до тех пор личная собственность
и наследственное право будут составлять незыблемую основу человеческих обществ.
Все мечтания утопистов разбиваются о силу вещей, вытекающую не только из физического
существования человека, но еще более из тех нравственных начал, которые лежат
в природе человеческой личности и самых святых ее привязанностей. Отрицая
наследство, государство отрицает собственные свои основы, ибо оно само зиждется
на преемственности поколений и на наследственной передаче материального и
духовного достояния одного поколения другому. Эта общая преемственность вся
держится на частной, ибо не государство, а физические лица рождают детей.
В семействе лежит корень всех наследственных отношений, а потому, отрицая
их в частной сфере, государство разрушает собственный фундамент; оно становится
зданием, висящим на воздухе. Таковым оно и является в мечтах социалистов.
Государство не в праве не только отменить наследство, но и ограничить
его в свою пользу, ибо оно не в праве присваивать себе то, что ему не принадлежит.
Такое притязание противоречит и юридическим и нравственным требованиям. Как
государство не рождает детей, так оно не накопляет и семейного достояния,
а потому не имеет на него никакого права. В качестве представителя правосудия,
оно обязано оберегать это достояние от стороннего расхищения, а не участвовать
в расхищении. Присвоение наследственного имущества государством есть ничем
не оправданная конфискация, то есть, чистое и голое грабительство. Только
когда нет наследников, государство может обратить на общественную пользу выморочное
имущество, как никому не принадлежащую вещь; но и тут большее притязание могут
иметь на него те мелкие корпоративные союзы, к которым принадлежит человек.
Как же скоро есть родственники, хотя бы самые отдаленные, так наследие умершего
принадлежит им, и никому другому. Этим началом, которое признается всеми законодательствами
в мире, утверждается основное юридическое правило, что наследство есть учреждение
частного права, а не публичного, и притом связанное с естественным происхождением
людей. Отрицать это можно только при полной путанице понятий; видеть же в
наследстве только историческую категорию значит совершенно не понимать самых
коренных оснований человеческого общежития.
Поэтому нельзя признать правильными и налоги на наследство, в особенности
прогрессивные. В Общем Государственном Праве было изложено истинное существо
государственных налогов. Оно состоит в праве государства требовать от граждан
соразмерного с их доходами участия в общих расходах. Небольшой налог на наследство
может рассматриваться как вознаграждение государства за юридическое охранение
имущества при его переходе, что, как мы видели, может быть допущено. Но как
скоро налог на наследство достигает тех пределов, где он становится тяжел
для небольших состояний, так он теряет характер справедливости. В крупных
размерах, особенно в прогрессивной форме, это ничто иное как замаскированная
конфискация. Предлагающие эту меру, например Бентам, прямо признают, что этим
имеется в виду уравнение состояний. Но уравнение состояний путем грабежа есть
нечто такое, что совершенно противоречит существу и требованиям государства,
как представителя правды на земле.
Регулируя путем закона наследственный переход имущества, государство
может однако иметь в виду и общественную пользу; но оно делает это не присвоением
себе чужого достояния, а установлением тех норм, которыми определяется раздел
имущества между наследниками. Это имеет громадное значение для всего общественного
быта. Переход нераздельного имения к старшему в роде ведет к сосредоточению
богатства в немногих руках и к утверждению аристократического строя; напротив,
равный раздел между детьми способствует дроблению имуществ, а с тем вместе
ведет к развитию демократии. Ничто так не содействовало упрочению во Франции
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 24 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |