потом страстно и красноречиво уверяли всех, что мы
направились на восток, к Азраку. Наши посланцы принесли от
них хлеб, что было настоящей роскошью, поскольку жизнь
впроголодь в Баире вынудила нас ограничиваться поджаренной
кукурузой, а из-за нехватки кухонной утвари людям
приходилось жевать ее и в сыром виде. Это испытание было
слишком тяжелым для моих зубов, поэтому я ехал голодным,
уверяя себя, что это лечебное голодание.
В ту ночь мы с Заалем закопали на дренажном устройстве
большую сочлененную мину Гарланда автоматического
срабатывания с подрывом трех соединенных параллельно
зарядов одним взрывателем мгновенного действия, после чего
улеглись спать, уверенные в том, что услышим грохот, если
подорвется какой-нибудь ночной поезд. Однако ничего
подобного не произошло, и на рассвете я убрал детонаторы
(которые должны были дублировать автоматическое
срабатывание), установленные на металлических частях. После
этого мы прождали целый день, проведя его сытно и вполне
комфортабельно, овеваемые сильным прохладным ветром,
шумевшим, как морской прибой, проносясь над поросшим
жесткой травой склоном.
Долгие часы ничего не происходило, но наконец арабы
заволновались, и Зааль вместе с Хубси и с несколькими
другими расторопными солдатами спустился к линии. Мы
услышали позади себя два выстрела, и через полчаса эта
группа вернулась с двумя ободранными дезертирами-турками,
бежавшими из конной колонны за день до этого. Один был
тяжело ранен, когда попытался бежать по железнодорожному
пути, и к вечеру умер, оплакивая себя и свою судьбу. Это
было исключением, потому что, когда к кому-то подступала
смерть, большинство солдат спокойно думали об ожидавшей их
могиле, не противясь своей участи. У другого дезертира была
чистая огнестрельная рана ноги, но он настолько ослаб, что
впал в забытье, когда рана стала сильно болеть от холода.
Его худое тело было покрыто синяками от палочных ударов,
свидетельствовавших о службе в армии, которые и довели его
до дезертирства, так что он мог лежать только на животе. Мы
предложили ему последний хлеб и воду и сделали для него
все, что могли, а могли мы очень немногое.
Совсем под вечер всех охватило тревожное волнение, когда мы
снова увидели двигавшихся по железнодорожному пути в нашу
сторону пехотинцев на мулах. Они должны были пройти ниже
нашей засады, и Зааль с солдатами приготовились к
внезапному нападению на них. У нас было сто человек, их
чуть больше двух сотен. Занимая позицию выше них, мы могли
надеяться на то, что первым же залпом выбьем из седла
какое-то количество солдат, а затем атакуем их верхом на
верблюдах. Верблюды, к тому же двигающиеся вниз по
некрутому склону, должны были в несколько шагов обогнать
мулов, и их несущаяся масса обязательно внесла бы смятение
в ряды более слабых животных и их всадников. Зааль заверил
меня в том, что регулярная кавалерия, тем более простая
пехота на мулах, не сможет одолеть выращенных племенами
верблюдов в прямой схватке. Мы могли не только взять в плен
солдат, но и завладеть их драгоценными животными.
Я спросил его, какими могут оказаться наши потери. Зааль
предположил, что они составят пять или шесть человек, и
тогда я решил ничего не предпринимать и дать этому отряду
спокойно проехать. У нас была всего одна цель -- захват
Акабы, и мы пришли сюда с единственной задачей облегчить
захват нашим войскам. Нам необходимо было сбить турок с
толку дезинформацией о том, что идем на Азрак. Потеря пяти
или шести солдат в ходе такой демонстрации была бы
бессмысленной, если не хуже, потому что нам могла
понадобиться каждая винтовка для взятия Акабы, овладение
которой имело для нас жизненно важное значение. После
падения Акабы мы могли бы пойти на людские потери, если бы
оказались настолько бессердечными, но не раньше.
Я сказал об этом Заалю, вызвав его недовольство, но
разъяренные ховейтаты, несмотря ни на что, грозились
свалиться с горы на турок. Они хотели захватить мулов, я же
это запрещал, потому что это отвлекло бы нас от главного
дела. Племена обычно шли на войну ради почестей и трофеев.
Благородной добычей считались оружие, верховые животные и
одежда. Если бы мы захватили эти две сотни мулов, ховейтаты
могли отказаться от взятия Акабы и погнать живые трофеи
домой, направившись через Азрак к своим палаткам, чтобы
триумфально предстать там перед своими женщинами. Что же
касается пленных, то Насир не был бы благодарен за две
сотни лишних бесполезных ртов, и тогда нам пришлось бы их
убить или же отпустить, а это неминуемо привело бы к тому,
что противник получил бы сведения о численности нашего
отряда. Мы сели и со скрежетом зубовным дали им проехать --
тяжелое испытание, из которого мы, однако, вышли с
честью. Это было заслугой Зааля. Он проявил себя наилучшим
образом, ожидая от меня осязаемой благодарности в будущем и
довольный тем, что продемонстрировал передо мной свой
авторитет у бедуинов. Они уважали его как помощника Ауды и
как прославленного воина, а когда среди них случились один
или два небольших бунта, сумели убедиться в его
непреклонной властности.
Теперь же он прошел наивысшее испытание. Когда турки, ни о
чем не подозревая, спокойно дефилировали на расстоянии
меньше трехсот ярдов от наших готовых извергнуть свинец
винтовок, горячий Хубси, кузен Ауды, вскочил на ноги и с
криком ринулся вперед, желая привлечь их внимание и затеять
схватку, но Зааль нагнал его за десяток шагов, бросил на
землю и стал сильно бить дубинкой, заставив нас опасаться,
как бы теперь другие крики юноши не приманили его цель.
Было досадно сознавать, что мы добровольно упустили из рук
хоть и небольшую, но верную и легкую победу, и эта мысль
омрачала нам день до самого вечера, усугубляясь
предчувствием того, что и на этот раз не будет поезда. Это
была последняя возможность, так как над нами уже нависла
угроза жажды, и на следующий день было совершенно
необходимо напоить верблюдов. Поэтому с наступлением ночи
мы вернулись к линии, заложили тридцать зарядов гелигнита
на закруглении пути, под рельсы с наибольшей кривизной, и
без спешки их взорвали. Изогнутые рельсы были выбраны
потому, что для восстановления пути туркам пришлось бы
везти новые такие же из Дамаска, а это отняло бы у них трое
суток. Действительно, их поезд наехал на нашу мину, которую
мы оставили, как наживку на крючке, за местом разрушения
полотна. Движение не возобновлялось еще трое суток.
В тот момент мы, разумеется, не могли предвидеть ни одного
из этих приятных последствий. Мы взорвали полотно, в
мрачном настроении вернулись к своим верблюдам и пустились
в путь вскоре после полуночи. Выживший пленник был оставлен
нами на вершине горы, потому что не мог ни идти, ни ехать
верхом и никакой повозки для него у нас не было. Мы
опасались, что он умрет от голода там, где лежит, -- он и
без того был сильно болен, -- поэтому прикололи к
телеграфному столбу записку на французском и немецком
языках с указанием места, где он находится, и с
объяснением, что он был захвачен в плен раненым в тяжелом
бою.
Мы надеялись, что это спасет его от наказания, ожидавшего у
турок каждого пойманного дезертира, или же от расстрела,
если бы турки заподозрили его в сговоре с нами. Но когда мы
через шесть месяцев снова оказались на горе Минифир, то
увидели на месте нашего лагеря разбросанные обглоданные
кости -- все, что осталось от обоих пленных. Мы всегда
сочувствовали солдатам турецкой армии. Офицеры -- как
добровольцы, так и кадровые добились развязывания этой
войны, движимые собственной амбицией, доходившей чуть ли не
до готовности поставить на карту само свое существование, и
нам хотелось бы, чтобы каждый из них перенес все то, что
призванные в армию солдаты перестрадали из-за их ошибок.
ГЛАВА 51
Ночью мы долго плутали между каменистыми гребнями и
долинами Дулейля, по продолжали двигаться до рассвета, и
через полчаса после восхода солнца, когда на зелени ложбин
еще лежали длинные тени, доехали до уже знакомого нам места
-- водопоя Кау, находившегося в каменных развалинах. Мы до
седьмого пота работали, поднимая ведрами воду из обоих
резервуаров, так как нам нужно было вдоволь напоить
верблюдов для обратного перехода в Баир, когда увидели
молодого черкеса, гнавшего трех коров к зеленому лугу среди
развалин.
Это было для нас нежелательно, и Зааль послал проявивших
накануне слишком большую прыть штрафников, дав им
возможность показать свою храбрость и схватить его. Они
привели юношу невредимым, но до смерти перепуганным.
Черкесы были людьми заносчивыми, задиристыми, но при
решительном противодействии пасовали. Парень ничего не
соображал от страха. Мы обдали его водой из ведра, чтобы
привести в чувство, и предложили сразиться на кинжалах с
молодчиком из племени шерари, схваченным нами за воровство
во время перехода. После первой же царапины наш пленник с
воплем повалился на землю.
Он создавал для нас серьезное неудобство, потому что, если
бы мы его отпустили, он мог поднять тревогу, и тогда на нас
набросились бы всадники из его деревни. Если бы мы связали
его и оставили в этом удаленном месте, он умер бы от голода
или от жажды, к тому же у нас не было лишней веревки. Убить
его представлялось недостойным сотни мужчин. Наконец
упомянутый шерари сказал, что, если мы предоставим ему
свободу действий, он уладит дело, оставив черкеса в живых.
Шерари привязал его, как раба, за запястье к седлу и ехал
рысью вместе с нами целый час, пока тот не упал и не
поволочился, задыхаясь, за своим мучителем. Мы все еще были
недалеко от железной дороги, но отъехали уже на пять или
шесть миль от Зерги. Здесь с парня сняли одежду, которая
теперь по неписаному праву принадлежала его хозяину как
почетный трофей. Молодой шерари повалил его лицом вниз,
поднял его ноги, вытащил кинжал и глубоко надрезал ему
подошвы. Черкес завопил от боли и страха, как если бы его
убивали.
Какой бы необычной ни была эта операция, она казалась
эффективной и более милосердной, чем убийство. Надрезы
вынудят его добираться до железной дороги на коленях,
опираясь руками о землю, и на такое путешествие уйдет не
меньше часа, а то что он был голым, заставит его держаться
в тени скал до захода солнца. Черкес выразил свою
благодарность бессвязными словами, и мы поехали дальше
через пологие холмы, обильно поросшие травой.
Верблюды, не поднимая головы, на ходу хватали зубами дикие
растения и траву, заставляя нас неловко балансировать над
их опущенными шеями, но мы должны были предоставить им
возможность наесться, поскольку делали по восемь миль в
день с очень короткими остановками для отдыха в
предрассветных или вечерних сумерках. Вскоре после того как
рассвело, мы повернули на запад, спешились недалеко от
железной дороги, среди глыб разбитого известняка, и стали
осторожно прокрадываться вперед, пока под нами не оказалась
станция Атви. Два ее каменных здания (первое было всего в
сотне ярдов от нас) стояли в одну линию, одно заслоняло
другое. Начинался новый день, и из караульного помещения
вился к небу тонкий синеватый дымок, а какой-то солдат гнал
перед собой отару овец на луговину между станцией и
лощиной.
Эта отара определила наши последующие шаги, потому что
после повседневного рациона из сырой кукурузы мы просто
жаждали мяса. Арабы скрипели зубами, пересчитывая овец:
десять, пятнадцать, двадцать пять, двадцать семь... Зааль
спустился к руслу долины, где линия железной дороги
проходила по мосту, и с группой увязавшихся за ним пяти
солдат пополз вперед, пока не оказался перед самой
станцией, от которой его отделяла луговина.
С гребня нам был хорошо виден станционный двор. Мы видели,
как Зааль положил свою винтовку на край насыпи, с
величайшей осторожностью пряча голову за густой травой,
росшей по краю. Он неторопливо прицелился в потягивавших
кофе офицеров и чиновников, развалившихся в креслах,
расставленных в тени под наружной стеной билетной кассы.
Когда он нажал на курок, эхо донесло звук от удара пули о
каменную стену, и самый толстый из компании сначала
медленно согнулся в кресле, затем на глазах своих
оцепеневших коллег сполз на землю.
Секундой позже люди Зааля открыли залповый огонь, выскочили
из лощины и ринулись вперед, но в этот момент лязгнул засов
двери дома, стоявшего севернее, и из-за его стальных
оконных ставней заговорили винтовки. Мы ответили, но скоро
поняли, что бессильны повлиять на исход дела, и прекратили
огонь. Противник сделал то же самое. Юный шерари уже волок
виновную в случившемся овцу в горы. Все бросились вниз к
Заалю, устремившемуся к ближнему, никем не защищенному
дому. Арабы были весьма искушенными разведчиками, они
всегда чувствовали опасность до того, как она наступала, и
принимали меры предосторожности раньше, чем мысль об угрозе
приобретала конкретные очертания. Раскачиваясь на ходу, с
юга приближалась дрезина с четырьмя солдатами, за шумом от
колес не слышавшими наших выстрелов. Взвод Руаллы укрылся
под дренажной трубой, в трехстах ярдах от станции, а все
остальные, соблюдая тишину, подтянулись к мосту.
Дрезина с ничего не подозревавшими турками катилась в
засаду, которая покинула свое укрытие, а мы вышли вперед из
скрывавшей нас травы. Турки затормозили дрезину, в ужасе
попрыгали с нее и помчались в сторону, но снова прозвучал
залп наших винтовок, и с ними было покончено. Дрезина
медленно подвезла к нашим ногам свой груз -- медный провод
и инструмент для прокладки телеграфной линии, с помощью
которых мы "заземлили" магистральный кабель. Зааль начал
поджигать станцию, предварительно воспользовавшись для этой
цели керосином. Деревянную конструкцию сразу же охватило
пламя. Обшивка и шторы скручивались, конвульсивно дергаясь,
в языках пламени. Тем временем агейлы отмерили взрывчатку,
и мы, быстро разместив заряды, взорвали дренажную систему,
несколько рельсов и уничтожили несколько сот ярдов
телеграфных проводов. Когда разнесся грохот первого взрыва,
наши отдыхавшие полулежа стреноженные верблюды повскакивали
на ноги и с каждым новым взрывом принимались все безумнее
прыгать, а после четвертого сбросили путы и просто
разбежались. На поимку верблюдов, а также овец у нас ушло
три часа.
Мы отошли от железной дороги на несколько миль, чтобы
организовать себе завтрак и полакомиться бараниной. У нас
не было ножей, и приходилось разделывать туши острыми
кусками кремня. Дело спорилось, и я подумал, что, поскольку
железа постоянно не хватало, мы вполне могли бы
пользоваться орудиями, зарекомендовавшими себя еще в эпоху
палеолита, и посвятить свое мастерство обработке камней.
Сто десять наших людей съели лучшие части двадцати двух
овечьих туш за один присест, а верблюды в это время щипали
траву или же подбирали остатки нашей трапезы. Известно, что
лучшим скаковым верблюдам очень нравится вареное мясо.
Когда со всем этим было покончено, мы снова оседлали
верблюдов и двинулись через непроглядную ночь к Баиру, куда
прибыли на рассвете, без потерь, гордые своим успехом,
сытые и обогатившиеся.
ГЛАВА 52
Насир проделал большую работу. Из Тафиле мы получили
недельный запас муки, что возвращало нам свободу
передвижения. Мы вполне могли бы захватить Акабу, прежде
чем снова начнем голодать. В его распоряжении были письма
от думания, дарауша и диабата, трех ховейтатских кланов, на
чьей территории находился Нагб эль-Штар -- первый трудный
перевал на дороге Маан--Акаба. Они выражали готовность
помогать нам, и если бы быстро и сильно ударили по Абу
эль-Лиссану, важный фактор внезапности, вероятно, обеспечил
бы успех этому предприятию.
Мой оптимизм обманул меня, втравив в еще один безумный
рейд, закончившийся неудачей. И все же турки не подняли
тревогу. Когда мой отряд был уже на марше, ко мне приехал
курьер со срочным посланием от Нури Шаалана. Он сообщал,
что турки обратились к его сыну Навафу, как к главному
заложнику, с предложением переправить четыре сотни
кавалеристов из Дераа в Сирхан, чтобы отыскать нас. Нури
послал своего надежного племянника Трада, который теперь
вел турок кружным путем, на котором и люди, и лошади
жестоко страдали от жажды. Они находились близ Небха, где в
свое время мы стояли лагерем. Турецкое правительство
рассчитывало, что мы все еще будем в Вади до возвращения их
кавалерии. О Маане они особенно не беспокоились, поскольку
их инженеры, взорвавшие Баир, сообщали, что там разрушены
все источники воды и что с колодцами Джефера было покончено
несколькими днями раньше. Возможно, Джефер в самом деле был
настолько разрушен, что нам нечего было на него
рассчитывать, но нас не оставляла надежда, что техническая
работа выполнена этими презренными турками плохо.
Даиф-Алла, лидер клана джази ховейтат, единственный
прибывший в Ведж и поклявшийся в преданности нам, находился
в Джефере, когда Королевский колодец был взорван зарядом
динамита, уложенным вокруг верхнего бортика кладки. Даже
послал нам из Маана тайное сообщение о том, что, по слухам,
верхние камни обвалились вместе и перекрыли устье колодца.
Он был убежден в том, что его ствол остался нетронутым и
что камни можно удалить за несколько часов. Мы также
надеялись на это и двадцать восьмого июня в полном порядке
выступили в Баир, чтобы убедиться в правильности нашей
догадки.
Мы быстро прошли таинственную джеферскую долину и уже к
следующему полудню были у колодцев. Они выглядели полностью
и педантично разрушенными, и у нас возникли опасения, что
это первое и очень серьезное препятствие на пути
претворения в жизнь нашего столь тщательно разработанного
плана действий.
Однако мы подошли к колодцу -- а он был фамильной
собственностью Ауды, -- о котором нам столько рассказывал
Даиф-Алла, и стали оценивать его состояние. Пустота под
слоем грунта отзывалась гулким звуком на удары деревянного
молота, и мы призвали добровольцев, способных раскопать
завал и восстановить кладку. Вперед вышли несколько агейлов
во главе с Мирзуги -- смышленым погонщиком верблюдов
Насира. Они принялись за работу, орудуя теми немногими
инструментами, которыми мы располагали. Мы все стояли
вокруг обваленного колодца, наблюдая за их работой, пели
для них песни и обещали вознаградить золотом, когда они
доберутся до воды.
То был тяжелый труд под испепеляющим летним солнцем: грунт
плоской, как ладонь, простиравшейся на двадцать миль
джеферской равнины представлял собою глину, уплотненную до
твердости камня, на которой ослепительно сверкали прогалины
белой соли. Время нас торопило, ибо в случае неудачи нам
пришлось бы за ночь проехать еще полсотни миль до
следующего колодца, и мы ускорили дело, организовав
посменную работу, не прекращая ее даже в часы полуденного
пекла и превратив наиболее толковых солдат в землекопов.
Копать было легко, так как взрыв, расшатавший каменную
кладку, взрыхлил и почву.
По мере того как они копали и выбрасывали на поверхность
землю, в центре ямы вырастала башня из неотесанных камней
кладки колодца. Мы принялись осторожно удалять куски
разрушенной верхней части, что было нелегким делом, так как
камни при обрушении заклинило в стволе колодца. Но вместе с
тем это был добрый признак, сразу же поднявший нам
настроение. Перед заходом солнца работавшие в яме
прокричали нам, что вся обвалившаяся земля убрана, что
зазоры между камнями очищены и что, судя по всему, глубина
колодца составляла много футов.
Получасом позднее из колодца донесся какой-то шум и грохот
камней, а затем тяжелый всплеск и пронзительный крик. Мы
бросились туда, и при свете прихваченного Мирзуги факела
увидели совершенно чистое зияющее чрево колодца. Это была
уже не труба, а глубокий, напоминавший по форме бутылку
шурф, футов в двадцать в поперечнике по дну, отсвечивавший
черной водой, с белыми брызгами посредине, там, где
оказавшийся в воде агейл, не переставая кричать, изо всех
сил старался не утонуть. Все долго смеялись над ним,
заглядывая в колодец, пока наконец Абдулла не спустил ему
веревочную петлю, и мы вытащили его на поверхность,
насквозь мокрого и злого, но не получившего при падении
никаких повреждений.
Мы наградили работающих в колодце и отметили их подвиг
ужином с верблюжатиной: в тот день пало одно ослабевшее на
марше животное. Потом мы всю ночь поили верблюдов, а целый
взвод агейлов, выстроившись вереницей, долго плясал,
утоптав к рассвету вокруг колодца полосу грунта шириной в
восемь футов. Таким образом, восстановление колодца было
завершено, и он принял свой обычный вид. Правда, воды в нем
было не очень много. Мы черпали ее без отдыха двадцать
четыре часа, и все же некоторые из наших верблюдов досыта
не напились.
Из Джефера мы должны были начать операцию. В палатки к
думаньехам выехали наши всадники, чтобы руководить
порученным им нападением на Фувейлах -- блокгауз,
перекрывавший подход к перевалу Абу эль-Лиссан.
Запланированная нами атака должна была начаться за два дня
до прибытия каравана из Маана, с пополнением для
подчиненных гарнизонов. Голод и паника могли бы облегчить
захват этих удаленных мест, когда их защитники узнали бы,
что они безнадежно отрезаны от своих друзей.
Пока же мы оставались в Джефере в ожидании сообщений о
предпринятом нападении. От его успеха или провала зависело
направление нашего следующего марша. Задержка была
неприемлема. Мы находились в поле зрения Маана в те минуты
дня, когда мираж не обманывал глаза и бинокли. И все же мы
по-прежнему прогуливались по Джеферу, любуясь нашим,
находившимся в полной безопасности колодцем, в то время как
турки, сидевшие в своем гарнизоне, были уверены в том, что
ни здесь, ни в Баире получить воду было невозможно и что мы
теперь безнадежно сражались с их кавалерией в Сирхане.
Я проводил долгие часы, укрывшись от жары под редкими
кустами вблизи колодца, одолеваемый ленью, борясь со сном и
натянув на лицо вместо защитной сетки от мух широкий
шелковый рукав. Подсевший ко мне Ауда, чья речь текла
словно река, увлеченно пересказывал мне свои лучшие байки.
В конце концов я с улыбкой упрекнул его в том, что он
говорил слишком много, а делал слишком мало. Он облизал
губы в приятном предвкушении предстоявшей работы.
На рассвете следующего дня в наш лагерь возвратился усталый
всадник с известием о том, что думаньехи обстреляли
накануне пост Фувейлах перед самым прибытием туда наших
людей. Внезапность не была полной: турки отбросили их,
скрываясь за каменными брустверами. Упавшие духом арабы
отошли в укрытие, и противник, считая это всего лишь
обычным проявлением активности племени, предпринял
кавалерийскую вылазку против ближайшей лагерной стоянки.
Там находились только один старик, шестеро женщин и семеро
детей. Солдаты, раздраженные тем, что не обнаружили ничего
активно враждебного им и ни одного способного носить оружие
человека, разгромили лагерь и перерезали глотки его
беспомощным обитателям. Находившиеся в горах думаньехи
ничего не слышали и не видели, а когда хватились, было уже
слишком поздно. И тогда, охваченные яростью, они напали на
возвращавшихся в свое логово убийц и перерезали их всех до
последнего. В завершение своей акции возмездия они обложили
новый, всего неделю назад укомплектованный пост турок и с
первой же яростной атаки уничтожили его гарнизон, не
утруждая себя возней с пленными.
Мы были в полной готовности, за десять минут собрались и
двинулись к Гадир эль-Хаджу -- первой железнодорожной
станции к югу от Маана на нашем прямом пути на Абу
эль-Лиссан. Одновременно мы выделили небольшой отряд для
выхода к железной дороге непосредственно перед Мааном и для
осуществления диверсии с этой стороны. Его особой задачей
было создание угрозы крупным табунам больных верблюдов с
палестинского фронта, которых турки держали на выпасе в
равнинах Шобека для восстановления их и возвращения в
строй.
По нашим расчетам весть о разгроме Фувейлаха должна была
дойти до них не раньше утра следующего дня, и они не смогут
собрать этих верблюдов (если предположить, что наш северный
отряд их не обнаружил) и до наступления темноты снарядить
экспедицию по выводу животных с этой территории. И если бы
мы затем напали на линию железной дороги, они, вероятно,
повернули бы в другую сторону, обеспечив нам таким образом
безопасное движение на Акабу.
В надежде на такой расклад мы до вечера непрерывно ехали
через расплывавшийся мираж, пока не вышли к полотну
железной дороги. Освободив ее большой отрезок от охраны и
патрулей, быстро взялись за мосты на захваченном участке.
Немногочисленный гарнизон Гадир эль-Хаджа сделал вылазку
против нас, смелость которой определялась отсутствием
информации, но картечь остудила турок, и мы вынудили их
отойти с потерями.
В их распоряжении был телеграф, и они уведомили о
происходившем Маан, который и без того не мог не слышать
повторявшиеся разрывы наших мин. Нашей целью было заставить
противника напасть на нас ночью или же прямо здесь, где он
не обнаружил бы ни одного человека, но зато много
разрушенных мостов, потому что мы работали быстро и нанесли
большой ущерб железной дороге. В каждое из дренажных
отверстий арок было заложено от трех до пяти фунтов
взрывчатки. Используя для своих мин быстродействующие
взрыватели, мы сбрасывали с устоев мостовые фермы,
разносили в щепки сами устои и разрушали боковые стенки за
какие-нибудь десять минут. Мы уничтожили таким образом
десять мостов и много участков рельсового пути,
израсходовав весь запас взрывчатки.
Когда сгустились сумерки и наш отход не мог быть замечен,
мы проехали пять миль к западу от линии железной дороги,
чтобы укрыться от противника, разложили костры и напекли
хлеба. Однако ужин сварить не успели, так как трое
прискакавших галопом всадников сообщили нам, что от Маана
на Абу эль-Лиссан движется большая колонна свежих войск
противника -- пехота и артиллерия. Думаньехи,
расслабившиеся после одержанной победы, вынуждены были
оставить свою позицию без борьбы и ожидали нас в Батре. Мы
потеряли Абу эль-Лиссан, блокгауз, перевал и утратили
господство на дороге без единого выстрела.
Впоследствии мы поняли, что неожиданная решительность
действий турок была случайной. Батальон поддержки прибыл в
Маан в тот же день. Сообщения об арабской демонстрации,
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 35 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |