наказания за какую-то кровавую расправу, и сам достойный
отдельной истории, заслушавшись меня, забыл подложить в
костер свежих веток.
Я рассказывал о том, как мы вышли из палаток, сообщив все
подробности о каждой из них, и как шли в деревню, подробно
описав каждого верблюда и каждую лошадь, встреченных по
пути, всех прохожих и кряжи окрестных гор без единой
травинки. "Как, по воле Аллаха, -- продолжал я, -- была
пустынной и вся та местность. Мы прошли столько времени,
что можно было выкурить одну сигарету, когда Ауда
остановился и сказал: "Мне что-то послышалось". И
Мухаммед остановился и сказал: "Мне что-то послышалось".
И Зааль: "Слава Аллаху, вы оба правы". Мы все
остановились и прислушались, и я сказал: "Видит Аллах, я
ничего не слышу". И Зааль сказал: "Видит Аллах, я ничего
не слышу", и Мухаммед сказал: "Видит Аллах, я ничего не
слышу", и тогда Ауда сказал: "Слава Аллаху, вы правы".
Мы шли и шли, и земля была голой, и мы ничего не слышали.
Справа от нас верхом на осле ехал какой-то негр. Осел был
серый, с черными ушами, и одна нога у него была черная, а
на плече у него было выжжено вот такое клеймо (я рукой
показал размеры), и он махал хвостом, и ноги его шагали. И
Ауда сказал: "Велик Аллах, это осел". И Мухаммед сказал:
"Велик Аллах, это осел и раб". И мы шли. И был холм. не
большой холм, но все же холм, как отсюда вон до туда.
И мы подошли к холму и поднялись на холм: он был голый, и
вся та земля была голая. И когда мы поднимались на холм и
были у его вершины, и подошли к самому ее верху, видит
Аллах, мой Аллах, великий Аллах, над нами поднялось
солнце".
Этим история заканчивалась. Каждый слышал рассказ об этом
восходе солнца раз двадцать. По сути это была какая-то
бесконечная вереница нанизанных одна на другую фраз,
которые Ауда обычно любил повторять, задыхаясь от
возбуждения. Он мог часами излагать эту "захватывающую"
историю, в которой ничего не происходило и тривиальное
завершение которой очень напоминало его многочисленные
байки. И тем не менее это был рассказ об одном из тех
походов на базар в Ведже, которые действительно
предпринимали многие из нас. Все племя от смеха валялось по
земле.
Ауда смеялся громче и дольше всех, потому что ему
нравилось, когда над ним подшучивали, а бессодержательность
моего эпического порыва приоткрыла ему особенности его
собственного устного творчества. Он обнял Мухаммеда и
признался, что выдумал историю с жемчужным ожерельем. Тот в
знак благодарности пригласил всех позавтракать с ним вместе
следующим утром во вновь обретенном шатре. За час до нашего
выступления на Акабу нам предстояло полакомиться верблюжьим
теленком-сосунком -- легендарным блюдом, сваренным на
кислом молоке женами Мухаммеда, знаменитыми поварихами.
На следующий день после этого запоминающегося завтрака мы
расселись под стеной дома Нури и смотрели на то, как
женщины разбирали большой шатер, больше, чем аудовский, --
восьмипролетный, на двадцати четырех стояках, который был
длиннее, шире и выше любого другого в племени, и новый, как
и все имущество Мухаммеда. Абу тайи переустраивали свой
лагерь для безопасности после того, как мужчины уйдут в
военный поход. И мы всю вторую половину дня ставили
палатки, которые подвозили на верблюдах. На земле
расстилали длинные полотна с веревками по углам и по
сторонам, поднимали их стояками и растягивали веревками,
привязывая их к вбитым в землю колышкам. Затем внутрь
входили хозяйки с легкими шестами и окончательно натягивали
полотно в нужных местах, пока палатка не принимала
окончательный вид и не приобретала прочность, необходимую
для того, чтобы устоять под сильным ветром.
Когда шел дождь, один ряд шестов удаляли, чтобы крыша
получила наклон для стока воды. В летнее время в палатке из
арабского полотна было не так жарко, как в брезентовой,
потому что тепло от солнца не поглощалось редкой тканью из
волоса и шерсти, свободно пропускавшей воздух.
ГЛАВА 49
Мы выступили за час до полудня. Нас вел Насир, восседавший
на своей верблюдице Газели, высившейся подобно арке
какого-то причудливого архитектурного сооружения. Под ее
кожей просматривались громадные ребра, напоминающие
шпангоуты античного корабля. На добрый фут выше всех
остальных наших верблюдов, сложена она была превосходно, и
шаг у нее был, как у страуса, -- лиричное, благороднейшее
из всех запомнившихся мне животных, выращенных ховейтатами.
Рядом с Насиром ехал Ауда, с которым я перебрасывался
замечаниями о степенности этих верблюдиц в сравнении с моим
последним приобретением-- скаковой Наамой, как ее
называли, "помесью курицы со страусом". За мной следовали
мой агейл и неуклюжий Мухаммед, которого теперь повсюду
сопровождал еще один крестьянин -- Ахмед, шесть лет
проживший у ховейтатов и получивший у них признание за
недюжинную мускулатуру и сообразительность, по натуре же
настоящий головорез.
Шестидесятифутовый подъем вывел нас из Сирхана на первую
террасу Ард эль-Сувана, царства черного кремня, под которым
угадывался мергелистый известняк. Не слишком плотный, он
был достаточно твердым на тропах, за столетия втоптанных
верблюдами дюйма на два ниже уровня поверхности грунта.
Целью этого нашего перехода был Баир, историческая группа
гассанидских колодцев и развалин посреди пустыни в тридцати
или сорока милях к востоку от Хиджазской железной дороги.
До него оставалось миль шестьдесят, и нам предстояло
разбить там лагерь на несколько дней в ожидании своих
разведчиков, которые должны были доставить нам муку из
селений в горах над Мертвым морем. Почти все взятые в Ведже
продукты у нас вышли (за исключением драгоценного риса,
хранившегося у Насира на особый случай), а, разумеется,
никто не взялся бы предсказать, когда мы окажемся в Акабе.
Наш теперешний отряд насчитывал больше пятисот человек, и
вид этой веселой толпы крепких, самоуверенных северян,
яростно преследовавших какую-нибудь газель на просторах
пустыни, вызывал у нас грустное представление об исходе
нашего предприятия. Вожди племени абу тайи пришли поужинать
с нами. Покончив с трапезой, мы расселись на коврах вокруг
мерцавших приятным красным светом углей пытавшегося
бороться с холодом северного высокогорья костра, на котором
готовился кофе, и непринужденно болтали, перескакивая с
одной темы на другую.
Насир повалился на спину с моим биноклем в руках и принялся
разглядывать звезды, вслух считая их одну за другой. Он
громко выражал свое удивление, обнаруживая мелкие
светящиеся точки, не различимые невооруженным глазом. Ауда
перевел разговор на телескопы -- самые крупные из
известных в мире увеличительных приборов, дивясь тому, как
далеко продвинулся человек за три тысячи лет, прошедших с
его первой попытки приблизить звезды до создания
астрономических инструментов длиной с большой шатер,
позволивших открыть тысячи ранее не известных небесных тел.
"Звезды -- какие они?" Мы заговорили о множестве солнц,
наполняющих Вселенную, об их размерах и о расстояниях,
превосходящих всякое воображение.
-- Ну и к чему приведут все эти знания? -- спросил
Мухаммед.
-- Мы будем узнавать все больше; множество образованных
людей вместе с еще более умными придумают настолько же
более мощные телескопы, насколько наши сильнее подзорной
трубы Галилея. Сотни новых астрономов обнаружат и сосчитают
новые, ныне невидимые звезды, нанесут их на карты, дадут
каждой имя. И когда мы увидим наконец их все разом, в небе
не останется места для ночи.
-- Почему люди Запада всегда стремятся получить все? --
задался провокационным вопросом Ауда. -- За нашими
немногочисленными звездами нам виден Аллах, которого нет за
миллионами ваших.
-- Нам нужен весь мир, до конца, Ауда.
-- Но это же достояние Аллаха, -- несколько раздраженно
заметил Зааль. А Мухаммед продолжал, не желая уходить от
поднятой темы:
-- Есть ли люди на планетах, которые намного крупнее нашей
Земли? -- спросил он.
-- Это знает один Аллах.
-- А есть ли на каждой из них свой пророк, свои рай и ад?
Ауда решил умерить пыл завязавшейся дискуссии:
-- Полно, ребята, мы знаем свои наделы, своих верблюдов,
своих женщин. Все остальное -- вечная слава Аллаху! --
принадлежит Ему. И если бы высшая мудрость состояла в том,
чтобы к одной звезде прибавлять другую, то на свете не было
бы ничего приятнее нашей глупости. -- И, отвлекая внимание
от довольно скользкой темы, он принялся рассуждать о
деньгах, пока все не допили свой кофе. Потом он шепнул мне,
что я должен добиться для него ценного подарка от Фейсала,
когда тот захватит Акабу.
На рассвете мы продолжили поход и, всего за час перевалив
водораздел Вагф, стали спускаться по его обратному склону.
Этот кряж высотой в пару сотен футов был сложен сплошь из
меловой породы с вкраплениями кремня. Теперь мы были в
низине между Снайниратом с юга и тремя белыми вершинами
Тлайтуквата -- нагромождения конусообразных гор, ярко
сверкавших в сиянии солнца, -- с севера. Вскоре мы
вступили в долину Вади Баир и долгие часы шли по ней,
поднимаясь по пологому склону. Весной здесь был паводок,
вызвавший богатый рост трав между группами мелкого
кустарника. Эта зелень радовала глаз и обещала свежий корм
верблюдам, изголодавшимся за долгое время лишений в
Сирхане.
Ауда сказал мне, что направляется вперед, в Баир, и
предложил мне составить ему компанию. Мы поехали быстрее
остального отряда и через два часа прибыли на место под
звон колокола. Ауда поспешил к могиле своего сына Аннада,
который попал в засаду, устроенную его моталагскими
родственниками в отместку за их сторонника Абтана, убитого
Аннадом в поединке. Ауда рассказал мне, как его сын ринулся
один на пятерых и погиб. Он взял меня с собой, чтобы я мог
услышать, как он горько оплакивал гибель сына.
Направляясь к кладбищу, мы с удивлением увидели: дым,
поднимавшийся над землей рядом с колодцами. Мы резко
повернули верблюдов в том направлении и осторожно
приблизились к развалинам. Там, по-видимому, никого не
было, но толстый слой навоза вокруг. колодца выглядел
обуглившимся, а верхняя часть самого колодца была разбита.
Почерневшая земля была словно разбросана каким-то взрывом,
а когда мы заглянули в колодец, то увидели растрескавшуюся
облицовку и выпавшие из нее блоки, наполовину заполнившие
колодец, на самом дне которого угадывалась вода. Я
принюхался к окружающему воздуху и почувствовал, что он
отдает запахом динамита.
Ауда бросился к следующему колодцу, видневшемуся в русле
долины ниже могил. Он также был сверху разрушен и завален
обвалившимися камнями. "Это работа племени джази", --
сказал он мне. Мы прошли долиной к третьему колодцу --
Бени Сахру, от которого остался лишь меловой кратер.
Подоспевший Зааль посерьезнел при виде этого несчастья. Мы
обследовали разрушенный караван-сарай, в котором обнаружили
следы суточной давности от, возможно, сотни лошадей. Там же
был и четвертый колодец, чуть севернее развалин, на
открытом месте, к которому мы направились, лишенные всякой
надежды, размышляя о том, что станется с нами, если
разрушенным окажется весь Баир. К нашей радости, этот
колодец оказался в целости и сохранности.
Это был колодец джази, и его неприкосновенность являлась
сильным подтверждением теории Ауды. Мы были смущены,
обнаружив такую степень готовности турок к схватке, и уже
начинали побаиваться, как бы они также не предприняли рейд
на Эль-Джефер, к востоку от Маана, где тоже были колодцы,
около которых мы планировали сосредоточиться перед атакой.
Блокирование их создало бы для нас большие трудности.
Однако благодаря сохранности четвертого колодца наше
положение, хотя и не завидное, не внушало опасений. И все
же запаса этой воды было совершенно недостаточно для пяти
сотен верблюдов, и неизбежно вставала задача очистки менее
поврежденных из остальных колодцев. Мы с Аудой и Насиром
отправились еще раз к одному из колодцев, показавшемуся нам
менее разрушенным.
Один из агейлов принес нам жестяную банку из-под
нобелевского гелигнита, и нам стало понятно, что турки
воспользовались именно этой взрывчаткой. По следам в грунте
было ясно, что вокруг колодца и внутри него было
одновременно взорвано несколько зарядов. Мы пристально
смотрели внутрь колодца и, когда глаза привыкли к стоявшему
там мраку, внезапно увидели на глубине меньше двадцати
футов много вырезанных в стенке небольших ниш, часть из
которых оставались замурованными, и из них свешивались
провода.
Совершенно очевидно, что это были либо заряды, к которым
неправильно присоединили провода, либо их взрыватели были
установлены с расчетом на очень длительную задержку. Мы
быстро размотали наши веревки для ведер, связали их концами
вместе и привязали к середине крепкой поперечины над
колодцем, опустив свободно внутрь. Боковые стенки колодца
были так ослаблены, что простое прикосновение веревки могло
обрушить кладку. Затем я обнаружил, что заряды были не
большие, примерно по три фунта каждый, и соединялись они
последовательно с кабелем полевого телефона. Но что-то не
сработало. Либо турки сделали свою работу небрежно, либо их
разведчики увидели приближение нашего отряда и у них не
хватило времени на то, чтобы изменить схему соединения.
Таким образом, в нашем распоряжении вскоре оказались два
исправных колодца и чистая прибыль в виде тридцати фунтов
вражеской взрывчатки. Мы решили остановиться на неделю в
этом благословенном Баире. Теперь к нашей заботе о
продовольствии и к задаче выяснения умонастроения племен,
живших между Мааном и Акабой, прибавилась необходимость
определить состояние колодцев Джефера. Мы послали туда
человека. И, снарядив небольшой караван вьючных верблюдов с
клеймами племени ховейтат, отправили его через линию в
Тафиле с тремя или четырьмя малоизвестными сородичами,
которых никак нельзя было заподозрить в связях с нами. Они
должны были за пять или шесть дней скупить столько муки,
сколько смогут, и вернуться в наш лагерь.
Что же до племен, населявших местность вдоль дороги на
Акабу, то мы рассчитывали на их активную помощь против
турок, которая состояла бы в реализации разработанного в
Ведже временного плана. Наша идея сводилась к внезапному
продвижению из Эль-Джефера с целью перерезать линию
железной дороги и оседлать большой перевал Нагб эль-Штар на
пути с маанского плоскогорья в Гувейрскую равнину. Для
удержания этого перевала нам надлежало захватить Абу
эль-Лиссан, крупный источник у его вершины, примерно в
шестнадцати милях от Маана, чей гарнизон был невелик, и мы
надеялись с ходу опрокинуть его стремительной атакой. Затем
нам предстояло заблокировать дорогу, посты на которой уже
через неделю должны были погибнуть от голода, хотя,
вероятно, еще до этого горные племена, услышав об успешном
начале наших действий, присоединились бы к нам, сметя эти
посты с дороги. Главной задачей нашего плана было нападение
на Абу эль-Лиссан, чтобы у сил, сосредоточенных в Маане, не
было времени прийти ему на выручку и вынудить нас отойти от
вершины Штара. Если бы они, как сейчас, составляли всего
один батальон, они вряд ли осмелились бы выступить. Акаба
сдалась бы нам, и в наших руках оказалась бы база на море и
стратегически очень выгодное ущелье Итм между нами и
противником. Таким образом, гарантией нашего успеха было
сохранение беспечного, слабого Маана и расположение у
жителей его окрестностей, которые не должны были
подозревать нас в злонамеренности.
Нам всегда было нелегко хранить в тайне свои планы,
поскольку мы жили за счет проповеднической деятельности
среди местного населения, и те, кого не удавалось убедить,
могли сообщить о наших планах туркам. Противнику было
известно о нашем долгом марше в Вади Сирхан, и даже полные
глупцы из гражданского населения не могли не видеть, что
единственной целью наших действий была Акаба. Разрушение
Баира (а также и Джефера: мы получили надежные сведения о
разрушении всех семи джеферских колодцев) показало, до
какой степени были обеспокоены турки.
Однако тупость турецкой армии была неизмерима. Понимание
этого нам то и дело помогало и вместе с тем постоянно
вредило, потому что мы невольно думали о ней с презрением
(арабы представляют собой расу, наделенную необычной
быстротой ума, и склонны к переоценке этого своего
свойства), а ведь любая армия страдает, если она не
способна питать должное уважение к противнику. В нужные
моменты можно было использовать эту тупость в наших
интересах, и мы предприняли продолжительную кампанию по
дезинформации противника, чтобы убедить его в том, что
объектом наших действий является скорее Дамаск.
Турки были восприимчивы к давлению в этом смысле, потому
что железная дорога, ведшая из Дамаска в северном
направлении на Дераа, а в южном в Амман, обеспечивала связь
не только с Хиджазом, но и с Палестиной, и если бы мы
предприняли нападение, то нанесли бы двойной ущерб. Поэтому
во время моего долгого путешествия по северной области я то
и дело намекал на наше скорое прибытие в Джебель Друз и был
рад тому, что способствовал тем самым обставленному большим
шумом, но обеспеченному ограниченными ресурсами выступлению
туда печально известного Несиба. В этом же духе турок
информировал и Нури Шаалан, а находившийся под Веджем
Ньюкомб получил указание "потерять" официальные бумаги,
содержавшие план нашего выступления из Веджа через Джефер и
Сирхан на Тадмор для нападения на Дамаск и Алеппо. Турки
восприняли эти документы вполне серьезно и загнали в Тадмор
несчастный гарнизон, где он оставался до самого конца
войны, что для нас было весьма выгодно.
ГЛАВА 50
Представлялось целесообразным продемонстрировать какие-то
конкретные действия в этом направлении в течение недели,
которую нам предстояло провести в Баире, и Ауда принял
решение. Зааль и я во главе специально выделенного отряда
должны были провести рейд с целью нападения на линию
железной дороги под Дераа. Для этого Зааль отобрал сто
десять солдат, и мы выступили форсированным маршем,
двигаясь днем и ночью по шесть часов с интервалами в час
или два. Этот переход был для меня насыщен событиями по тем
самым причинам, которые делали его бессмысленным в глазах
арабов: дело было в том, что мы представляли собою обычную
племенную рейдовую группу, двигавшуюся по обычным
маршрутам, в составе и строю, эффективность которых
подтверждалась опытом поколений.
После полудня следующего дня мы вышли к железной дороге над
самой Зербой -- черкесской деревней, расположенной к
северу от Аммана. Жаркое солнце и быстрый аллюр утомили
верблюдов, и Зааль решил устроить им водопой в разрушенной
деревне, подземные резервуары которой были полны воды после
прошедших в последнее время дождей. Деревня эта находилась
на расстоянии мили от железной дороги, и мы должны были
проявлять достаточную бдительность, потому что черкесы
ненавидели арабов и, заметив нас, могли открыто проявить
свою враждебность. Кроме того, у высокого моста нес службу
военный пост, размещавшийся в двух палатках у самой линии
дороги. Активность турок была несомненна. Позднее нам стало
известно, что как раз в это время они проводили генеральное
инспектирование.
Напоив верблюдов, мы проехали еще шесть миль и с
наступлением сумерек повернули к Дулейльскому мосту. Зааль
говорил, что это большой мост и что было бы неплохо его
разрушить. Солдаты и верблюды остановились на высотке
восточнее железной дороги для прикрытия нашего отхода в
случае непредвиденных осложнений, а мы с Заалем направились
к мосту с целью его осмотра. За мостом, на расстоянии
двести ярдов от него, оказались турки-- множество палаток
и костров, на которых готовилась пища. Строя догадки об их
силах, мы подошли к мосту и обнаружили, что на нем
проводились восстановительные работы: весенний паводок смыл
четыре пролета, и движение временно осуществлялось в
объезд. Один из новых пролетов был готов, на другом
заканчивалось возведение свода, и была установлена
центральная балка для третьего.
Было, разумеется, бессмысленно разрушать мост, находившийся
в таком состоянии, и мы без шума, чтобы не привлекать
внимание рабочих, отошли, осторожно шагая по зыбким камням,
ворочавшимся под нашими босыми ногами, чтобы уберечься от
растяжения лодыжки. Один раз я почувствовал под ногой
что-то движущееся, мягкое и холодное. Я отскочил, подумав,
что это змея, но тем дело и кончилось. Яркие звезды
проливали на нас свой обманный свет, и не он, а скорее
прозрачность воздуха удлиняла тени под каждым камнем,
затрудняя движение по серому грунту.
Мы решили направиться дальше на север, к Минифиру, где
Зааль рассчитывал найти участок, подходящий для подрыва
какого-нибудь поезда. Это было целесообразнее, чем
разрушение моста, так как мы руководствовались политической
необходимостью заставить турок думать, что нашими главными
целями являлись Азрак и Сирхан, в пятидесяти милях к
востоку. Мы вышли на плоскую равнину, пересеченную очень
редкими мелкими наносами гальки, и спокойно ехали по ней,
когда услышали какой-то протяжный грохот. Мы настороженно
прислушались, и в это время в северном направлении возник
пляшущий султан пламени, прижимаемый вниз ветром от
собственной скорости движения. Казалось, что он специально
высвечивал нас, проносясь над нашими головами, -- так
близко мы были к пути. Мы отпрянули назад, когда поезд
проносился мимо нас. Знай о его приближении двумя минутами
раньше, я превратил бы локомотив в груду металлолома.
После этого эпизода мы спокойно двигались до рассвета,
когда обнаружили, что въезжаем в узкую долину. В самом ее
начале был резкий поворот влево, в каменный амфитеатр, где
гора поднималась вверх ступенями из рыхлого глинистого
сланца, уступ за уступом, к гребню, на котором возвышалась
массивная пирамида. Зааль сказал, что оттуда видна железная
дорога, а раз так, то это место было идеальным для засады,
потому что стадо верблюдов могло без всякой охраны
оставаться в ложбине, являвшей собою превосходное пастбище.
Я немедленно взобрался на пирамиду, представлявшую собой
развалины арабской сторожевой башни христианского периода.
Она господствовала над прекрасной панорамой богатых
высокогорных пастбищ, раскинувшихся за линией железной
дороги, огибавшей некрутым закруглением подножие нашего
склона и открытой для взгляда наблюдателя на протяжении
миль пяти. Внизу, слева от нас, виднелся квадратный ящик
"кофейного дома" -- железнодорожного полустанка, возле
которого мирно сутулились несколько крошечных фигурок
солдат. Мы долгие часы поочередно вели наблюдение. За все
это время прошел один поезд, медленно преодолевший крутой
подъем. Мы решили той же ночью спуститься к линии в месте,
которое показалось нам наиболее подходящим для минирования.
Однако незадолго до полудня мы увидели, как с севера к нам
приближалась какая-то темная масса. Скоро мы поняли, что
это был отряд человек в полтораста верховых, направлявшийся
прямо к нашей горе. Все выглядело так, как будто кто-то
донес о нашем присутствии, что было вполне возможно,
поскольку в этой местности паслись овцы, принадлежавшие
племени бель-га, и пастухи, заметив наше скрытное
передвижение, могли принять нас за разбойников и поднять
тревогу.
Наша позиция, превосходная для наблюдения за железной
дорогой, была смертельной ловушкой, в которой нас вполне
могли бы захватить превосходящие мобильные силы противника.
Мы послали человека вниз, чтобы он сообщил об опасности,
оседлали верблюдов и отошли долиной, по которой пришли, и
дальше через ее восточный кряж на небольшую равнину, где
смогли пустить своих верблюдов в легкий галоп. Мы быстро
перевалили на другую сторону невысоких холмов и укрылись за
ними прежде, чем противник достиг позиции, с которой мог
нас увидеть.
Этот участок больше подходил для выбранной нами тактики, и
мы стали ждать наших врагов, но они прошли мимо нашего
прежнего укрытия и быстро двинулись на юг, немало тем самым
нас озадачив. Это были солдаты регулярного войска, и мы
могли не опасаться преследования, но тем не менее все
выглядело так, как если бы турки были подняты по тревоге.
Это соответствовало моим планам, и я был доволен, но Зааль,
на котором лежала ответственность за военную сторону дела,
был обеспокоен. Он посоветовался с теми, кто хорошо знал
эти места, и мы в конце концов снова оседлали верблюдов и
двинулись к другой горе, возвышавшейся намного севернее
оставленной нами, но достаточно подходившей для наших
целей, -- это освобождало нас от осложнений с племенами.
Это и был Минифир, гора с круглой вершиной и с густо
поросшими травой склонами. Высокий перешеек между ними
обеспечивал нам с восточной стороны широкий путь, отлично
укрытый с севера, юга и запада, что гарантировало
безопасный отход в пустыню. Сверху этот перешеек имел
чашеобразную форму, так что собиравшаяся в нем дождевая
вода делала почву богатой, а пастбище обильным, но
отпущенные на свободу верблюды требовали постоянного
внимания, так как, сделав всего две сотни шагов вперед, они
становились видны с линии железной дороги, находившейся в
четырехстах ярдах от западной части горы. С каждой стороны
от склонов отходили отроги, и железнодорожный путь проходил
по выполненным в них неглубоким выемкам. Отвальный материал
сбрасывался через полость в насыпи, по центру которой
проходила высокая дренажная труба.
В северном направлении линия с большим подъемом отходила в
сторону к широкой равнине северного Хаурана, раскинувшейся
подобно серому небу, испещренному небольшими темными
облаками: это были мертвые базальтовые города Византийской
Сирии. В южном направлении высилась каменная пирамида, с
которой мы могли наблюдать за линией железной дороги,
проходившей на расстоянии шести миль или чуть больше.
Нагорье Бельга, лежавшее перед нами на западе, было усеяно
летними палаточными поселениями крестьян. Они также могли
нас видеть, поэтому мы уведомили их о том, кто мы такие.
После этого они хранили молчание вплоть до нашего ухода, а
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 29 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |