вел нас в правильном направлении. Обступавшие нас скалы
удивляли своими разнообразными формами и наводили на
размышления. Зернистая структура, красный цвет,
поверхности, расчерченные извилистыми бороздками,
проделанными струями песка, гонимого ветром, поглощали
солнечный свет, делая его мягче и облегчая участь наших
слезившихся глаз.
На полпути нам попались навстречу пятеро или шестеро
всадников, приближавшихся со стороны железной дороги. Мы с
Аудой, ехавшие впереди колонны, испытали обычное для
путников пустыни при встрече с незнакомцами перехватывающее
дух волнение: друзья или враги? -- и инстинкт бдительности
заставил нас потянуться к винтовкам, закрепленным по правую
руку у седла, чтобы можно было мгновенно ими
воспользоваться. Когда расстояние между нами сократилось,
мы поняли, что это люди из арабских сил. Первый из них,
ерзая в неудобном, прилаженном на спину какого-то
неуклюжего верблюда деревянном седле манчестерского
производства, принятом в британском Корпусе верблюжьей
кавалерии, оказался светловолосым англичанином со спутанной
бородой, в потрепанной военной форме. Как мы догадывались,
это должен был быть Хорнби, ученик Ньюкомба, одержимый
инженер, соперничавший с ним в искусстве подрыва
железнодорожных путей. Это была моя первая встреча с ним, и
после того как мы обменялись приветствиями, он сообщил, что
Ньюкомб недавно прибыл в Ведж, чтобы обсудить с Фейсалом
возникшие у него затруднения и выработать планы их
преодоления.
Нескончаемые проблемы Ньюкомба порождались переизбытком
энергии и привычкой делать в четыре раза больше, чем делал
бы на его месте любой англичанин, и в десять раз больше,
чем сочли бы необходимым и разумным арабы. Хорнби плохо
говорил по-арабски, а Ньюкомб знал язык недостаточно для
того, чтобы убеждать, хотя довольно для того, чтобы
отдавать приказания, однако приказания в этой стране
оказывались несовместимыми с духом людей. Эта пара
настырных упрямцев могла неделями торчать у
железнодорожного полотна, почти без помощников, часто без
еды, пока у них не кончалась взрывчатка или вконец не
изматывались верблюды, что вынуждало их возвращаться для
пополнения запаса. Верблюды голодали среди тамошних голых
холмов, и они перепортили, одно за другим, всех лучших
животных Фейсала. В этом самым большим грешником был
Ньюкомб, в любой поездке гнавший верблюдов только рысью.
Кроме того, как топограф он, приводя в полное отчаяние
сопровождавших его людей, не пропускал ни одного высокого
холма на местности, по которой проезжал, чтобы не подняться
на него и не окинуть пытливым взором окрестности. Его
эскорту оставалось при этом либо предоставлять ему
карабкаться наверх одному (последнее дело -- бросить
товарища в пути), либо калечить драгоценных и незаменимых
верблюдов, стараясь не отстать от Ньюкомба. "Ньюкомб--
это огонь, который жжет и друзей, и врагов", --
жаловались его спутники, одновременно восхищаясь его
удивительной энергией и опасаясь стать очередными жертвами
его дружеского расположения.
Арабы говорили мне, что Ньюкомб не может спать иначе как
положив голову на рельсы и что Хорнби был готов перегрызать
рельсы зубами, когда не срабатывал пироксилин. Все это,
конечно, были легенды, однако за ними стояла какая-то общая
для этих людей ненасытная потребность разрушения, которая
могла бы иссякнуть только тогда, когда не осталось бы
ничего, что можно уничтожить. Четыре турецких строительных
батальона не знали покоя, без конца латая взорванные
водокачки, перекладывая шпалы, стыкуя новые рельсы, а в
Ведж везли все новые и новые тонны пироксилина для
удовлетворения аппетитов наших подрывников. Они были
великолепны, но их слишком бросавшееся в глаза
превосходство обескураживало наши слабые отряды, и те
стыдились выказывать свои скрытые способности. Ньюкомб с
Хорнби оставались в своем деле одинокими, без учеников и
подражателей.
На закате мы доехали до северной границы плато, усеянного
битым песчаником, и теперь поднимались на новый рубеж --
на шестьдесят футов выше места последней стоянки, в царство
иссиня-чериой вулканической породы, усеянной кусками
выветренного базальта величиной с ладонь, тщательно
подогнанными друг к другу подобно булыжной мостовой.
По-видимому, затяжные проливные дожди долго смывали пыль с
поверхности этих камней, загоняя ее в промежутки между
ними, пока примыкавшие вплотную друг к другу камни не
выровнялись в одной плоскости, превратившись в сплошной
ковер, выстилавший всю равнину и оградивший от непогоды
соленую грязь, заполнявшую промежутки между лежавшими ниже
языками лавы. Верблюдам стало идти гораздо легче, и Ауда
отважился продолжить движение после наступления темноты,
руководствуясь загоревшейся в небе Полярной звездой.
Было очень темно. Правда, небо было безоблачным, но черный
камень под ногами поглощал слабый свет звезд, и в семь
часов, когда мы наконец остановились, с нами оказались
только четверо из нашего отряда. Вокруг простиралась тихая
долина с еще влажным песчаным руслом, поросшим колючим
кустарником, к сожалению, непригодным в пищу верблюдам. Мы
стали вырывать с корнем эти горькие кусты и складывать из
них большой костер, который вскоре разжег Ауда. Когда
костер разгорелся, в круг света под нашими ногами из-под
него медленно выползла длинная черная змея, которую мы,
вероятно, спящей прихватили вместе с ветками. Высокие языки
пламени должны были служить маяком для усталых верблюдов,
которые так сбились с дороги, что прошло два часа, прежде
чем подошла последняя группа. Отставшие громко пели,
отчасти чтобы подбодрить самих себя и своих голодных
животных, которых пугала неведомая долина, отчасти чтобы мы
поняли, что приближаются свои. А нам было так уютно у
костра, что мы не возражали бы, если они задержались еще
больше.
За ночь верблюды разбрелись, и их пришлось искать так
долго, что было уже почти восемь часов. Мы наконец напекли
хлеба и поели, после чего отправились дальше. Наш путь
пролегал через очередное лавовое поле. С утра мы были полны
сил, и нам казалось, что камни на дороге попадались реже, к
тому же они часто были утоплены в слежавшемся песке, и
ехать по такому грунту было легко, как по теннисному корту.
Мы быстро проехали эти шесть или семь миль, а потом
повернули на запад у низкого кратера, засыпанного пеплом,
через водораздел, отделявший Джизиль от котловины, по
которой проходила железная дорога. Истоки здешних крупных
водных систем выглядели мелкими песчаными руслами,
прорезывавшими своими желтыми извилинами иссиня-черную
долину. Равнина расстилалась перед нами на многие мили и
выделялась пятнами разных цветов, как на географической
карте.
Мы ехали непрерывно до полудня, а потом просидели прямо на
голой земле до трех часов. Остановка была вынужденной: мы
боялись, как бы наши уставшие верблюды, за долгое время
привыкшие к песчаным дорогам прибрежной равнины, не обожгли
ступни, шагая по раскаленным камням, и не превратились в
хромых калек. Затем мы снова их оседлали. Двигаться стало
труднее, потому что то и дело приходилось объезжать
обширные поля нагроможденного кучами базальта или глубокие
желтые старицы, промытые водой в тонкозернистом белом
песчанике, под коркой которого лежал мягкий камень. Вскоре
все чаще стали попадаться выходившие на поверхность
столбами обнажения красного песчаника, из которых под
мягкой, крошившейся породой выступали острые, как нож,
более твердые слои. В конце концов эти руины заполнили все
пространство, напоминая вчерашний пейзаж, и теперь
толпились группами по сторонам дороги; чередование этих
светлых образований с их собственными глубокими тенями
создавало впечатление огромной шахматной доски. Нам снова
оставалось лишь удивляться тому, с какой уверенностью Ауда
вел наш маленький отряд через каменный хаос.
Наконец лабиринт остался позади, отступив перед очередными
вулканическими отложениями. По сторонам виднелись небольшие
холмы крошечных кратеров, часто группами по два-три, от
которых лучами расходились высокие выступы трещиноватого
базальта, похожие на дороги, идущие по гребню плотины. Эти
кратеры выглядели очень старыми, оплывшими и очень
напоминали кратеры Рас Гары в районе Вади Аиса, но были
более выветренными и ниже их, порой доходя до уровня
поверхности грунта. Выброшенный из них базальт представлял
собою грубую пузырчатую породу, подобную сирийскому
долериту. Песчаные вихри отшлифовали ее открытые части,
оставив на отполированных поверхностях лишь крошечные ямки,
как на кожуре апельсина, а ее синий цвет, выжженный
солнцем, давно превратился в безнадежно серый.
В этом базальте между кратерами было множество мелких
четырехгранников с истертыми, округлившимися углами, плотно
прилегавших друг к другу подобно кубикам мозаики в слое
розово-желтой мелкой породы. Здесь четко обозначились
тропы, проторенные многочисленными верблюдами: они на ходу
отбрасывали ногами камни в обе стороны, измельченная порода
во время дождей смывалась в остававшиеся углубления и
покрывала их бледным слоем по синему. Сотни ярдов дорог,
которыми пользовались меньше, были похожи на узкие
лестницы, пересекавшие каменные поля: каждый след ноги
заполнялся желтой грязью, а в промежутках между этими
ступеньками оставались гребни -- жилы сине-серого камня.
Каждый такой участок сменялся полем черного, как уголь,
базальтового пепла, схватившегося в естественном
цементирующем растворе. Наконец перед нами во мраке
раскинулась долина, выстланная мягким черным песком, словно
чьей-то рукой уставленная еще более многочисленными скалами
из выветренного песчаника, поднимавшимися то ли из черноты,
то ли из перегоняемых ветрами волн крупнозернистого
красного и желтого песка, продукта их собственного распада.
Все в этом переходе было каким-то ненормальным и вызывало
безотчетную тревогу. Мы кожей ощущали зловещее окружение
пустыни, чуждой всякой жизни, враждебной, или безразличной
даже к тем людям, что просто проходят по ней, и в порядке
исключения лишь нехотя уступившей им эти редкие
тропы-морщины, проторенные временем. Затерянной колонной по
одному мы тащились шаг за шагом долгие часы, на изнуренных
верблюдах, неуверенно нащупывавших дорогу в лабиринте
бесконечных валунов. Наконец Ауда, протянув руку вперед,
указал на пятидесятифутовый гребень, сложенный из крупных,
причудливо извитых, нагроможденных друг на друга глыб лавы,
застывшей в этом виде при охлаждении когда-то
захлебнувшегося вулкана. Здесь была граница лавовых полей.
Мы вместе проехали еще немного вперед, и перед нами
открылась холмистая равнина Вади Аиш, поросшая чахлой
растительностью, с торчавшими здесь и там среди россыпей
золотого песка зелеными кустами. В ямах, выкопанных кем-то
во время прошедшего три недели назад ливня, было очень мало
воды. Мы расположились рядом с ними, отпустив разгруженных
верблюдов пастись до захода солнца, впервые после Абу-Раги.
Едва верблюды рассеялись по округе, как на горизонте, в
восточном направлении, показались всадники, направлявшиеся
к воде. Они двигались слишком стремительно, что не могло не
вызвать подозрения; через несколько минут они стали
стрелять по нашим людям, пасшим верблюдов. Мы все
немедленно попрятались за скалы и бугорки и с криками
открыли ответный огонь. Услышав наши голоса, они поняли,
что нас много, и ретировались так быстро, как это было
возможно на их верблюдах. Глядя с гребня вслед удалявшимся
в клубах пыли к горизонту налетчикам, мы насчитали их
добрую дюжину и были рады тому, что они так быстро исчезли.
Ауда предположил, что то был патруль Шаммара.
На рассвете мы оседлали верблюдов, чтобы сделать короткий
переход до Дераа, в поисках колодцев, о которых нам говорил
Шараф. На протяжении нескольких миль верблюды шагали по
поросшему хилой растительностью песку Вади Аиша, а потом по
ровному лавовому плато. Оно перешло в неглубокую низину с
еще большим количеством столбов и грибов из выветренного
песчаника, чем на вчерашнем отрезке нашего пути, --
какое-то немыслимое, безумное столпотворение невиданных
кеглей из песчаника высотой от десяти до шестидесяти футов.
Ширина многочисленных извивавшихся между ними песчаных троп
позволяла ехать только по одному, и наша длинная цепочка
разорвалась на части, двигавшиеся по нескольким из этих
троп, так что порой, оглянувшись, одновременно можно было
увидеть не больше какой-нибудь дюжины всадников. Ширина
беспорядочных нагромождений камней достигала, наверное,
миль трех, и они тянулись по обе стороны нашей дороги двумя
красными грядами на всем ее протяжении.
Далее по черным пластам выветрившегося камня шла
ступенчатая тропа, которая вывела нас на плато, усеянное
словно специально разбросанными иссиня-черными базальтовыми
черепками. Спустя немного времени мы вступили в долину Вади
Дераа и час или больше ехали ее руслом, -- то по рыхлой
серой каменной крошке, то по песчаному дну между низкими
выходами обнаженной породы. Жестяные банки из-под сардин на
месте, где по всем признакам не так давно был привал,
свидетельствовали о том, что здесь останавливались Ньюкомб
с Хорнби. Позади виднелись прозрачные озерца, и мы
задержались здесь до сумерек, так как были теперь уже
совсем близко к железной дороге и нуждались в том, чтобы
промыть свои желудки и увлажнить пересохшую кожу перед
длинным переходом в Фаджр.
Во время этого привала Ауда пришел повидаться с Фарраджем,
а Дауд вычистил моего верблюда и протер его маслом, чтобы
избавить от чесотки, в последнее время появившейся у него
на морде. Сухой подножный корм в стране билли и зараженная
почва Веджа подорвали здоровье наших животных. В
многочисленных табунах верховых верблюдов Фейсала не было
ни одного здорового. В нашей небольшой экспедиции верблюды
слабели с каждым днем. Насир был очень встревожен: как бы
они не получили повреждений, двигаясь форсированным маршем,
и заставлял всадников часто спешиваться в пустыне.
У нас не было лекарств от чесотки, которой страдали бедные
животные, и мы могли мало что сделать, хотя в этом была
большая необходимость. Однако после втирания и смазывания
жиром мой верблюд стал бодрее, и мы повторяли эту процедуру
каждый раз, когда Фарраджу или Дауду удавалось запастись
маслом. Я был очень доволен обоими этими парнями. Они были
храбрецами и весельчаками в сравнении с другими слугами из
арабов. По мере того как забывались их неприятности, они
выказывали себя все более деятельными, хорошими наездниками
и работниками на все руки. Мне нравилась их свободная
манера держать себя по отношению ко мне и восхищало их
инстинктивное взаимопонимание во всех обстоятельствах.
ГЛАВА 42
Без четверти четыре мы снова были в седле и двигались по
крутым, высоким гребням барханов Вади Дераа, из которых
местами выступали полузасыпанные песком зазубренные выходы
красной породы. Проехав так некоторое время, мы втроем или
вчетвером прибавили ходу и, оторвавшись от остальных,
энергично работая руками и обдирая колени, вскарабкались на
один из песчаных гребней, чтобы понаблюдать за железной
дорогой. Мы задыхались, так как это восхождение оказалось
более трудным, чем можно было ожидать. Однако наши усилия
были немедленно вознаграждены: на поблескивавшем рельсами
пути в зеленой низине устья котловины, по которой с оружием
на изготовку осторожно двигался наш отряд, все было
спокойно -- ни одной живой души.
Мы остановили отряд в узкой песчаной ложбине, а сами
продолжили наблюдение за железной дорогой. Действительно,
там все выглядело мирно, и даже заброшенный блокпост,
утонувший в буйной зелени высокой травы между нами и
линией, был, как видно, давно пуст.
Мы спустились к кромке скалистого склона, спрыгнули с нее в
сухой мелкий песок и скатились вниз, довольно сильно
ударившись с размаху о твердую поверхность подножия
бархана, рядом с ожидавшей нас колонной отряда. Сев на
верблюдов, мы быстро погнали их к блокпосту, где они могли
пощипать траву, оставили их там, перешли через линию и,
убедившись в безопасности, крикнули остальным, чтобы они
последовали нашему примеру.
То, что мы беспрепятственно пересекли железную дорогу, было
настоящим чудом: Шараф серьезно предупреждал нас, что
дорогу патрулируют неприятельская пехота на мулах и
всадники корпуса верблюжьей кавалерии, которых местами
поддерживает окопавшаяся пехота, располагавшая дрезинами с
установленными на них пулеметами.
Мы дали нашим верховым верблюдам попастись несколько минут,
пока вьючные животные шли долиной, затем переправились
через линию и дальше по равнине, под прикрытие барханов и
скал уже по другую сторону железной дороги. Тем временем
агейлы от скуки приладили к рельсам, в том месте, где отряд
переходил через железнодорожное полотно, парочку --
сколько успели -- пироксилиновых зарядов, а когда мы увели
жевавших жвачку верблюдов в безопасное место далеко от
линии, подрывники по порядку подожгли бикфордовы шнуры, и
по долине прокатилось эхо чередовавшихся один за другим
взрывов.
Ауда до этого не имел дела с динамитом и теперь с детским
восторгом разразился наспех сочиненными виршами,
прославлявшими его громадную мощь. Мы перерезали три
телеграфных провода и привязали их концы к седлам шести
верховых верблюдов ховейтатов. Животные рванули с места,
увлекая за собой выдернутые из земли телеграфные столбы.
Все это сопровождалось нарастающим дребезжащим звоном
проводов. Когда силы верблюдов иссякли, мы отцепили провода
и, довольные, устремились вдогонку за нашим караваном.
Мы проехали пять миль в надвигавшихся сумерках между
гребнями, казавшимися сжатыми в кулак гигантскими
узловатыми пальцами, опускающимися впереди к горизонту.
Наконец подъемы и спуски стали настолько крутыми, что
двигаться в темноте дальше было опасно для наших
ослабленных верблюдов, и мы остановились. Основная масса
наших людей и багаж были все еще далеко впереди. Отряд
использовал преимущество во времени, пока мы занимались
своими играми на железнодорожной линии. В темноте отыскать
его было трудно, тем более что турки не переставали с
громкими криками обстреливать нас со своих станций,
оставшихся у нас в тылу, и мы решили затаиться, не
разводить костры и не подавать никаких сигналов, чтобы не
привлекать внимания противника.
Однако Ибн Дхейтир, командовавший основной группой отряда,
оставил за собой вехи, по которым, прежде чем мы улеглись,
к нам пришли двое его людей и сообщили, что отряд
расположился на ночлег в полной безопасности в складке
крутого бархана невдалеке от нас. Мы снова оседлали
верблюдов и потащились за проводниками в непроглядную
темень (стояла одна из последних лунных ночей). У первого
же выставленного отрядом пикета, обнаруженного нами в
кустах на гребне, мы молча повалились на землю и уснули.
Еще не было и четырех часов, когда Ауда поднял нас и повел
наверх; мы наконец добрались до очередного гребня и,
перевалив через него, спустились по песчаному откосу.
Верблюды шагали по колено в песке и только поэтому не
падали на крутом склоне. Спустившись, мы оказались в начале
долины, уходившей к железной дороге. Еще полчаса ушло на
то, чтобы добраться до места, где она становилась шире, у
нижней границы плато, являвшегося водоразделом между
Хиджазом и Сирханом. Еще десяток ярдов, и мы оказались за
приморским склоном Аравии, часто посещаемым из-за
действующей здесь системы водостока.
Эта местность казалась равниной, с неограниченным обзором в
восточном направлении, одна ступень которой сменялась
другой, образуя перспективу, которую лишь условно можно
было назвать перспективой, так как она была более мягкого
синего цвета и более затянута дымкой. Восходившее в небе
солнце заливало эту понижающуюся долину интенсивным светом,
под которым едва заметные над землей гребни отбрасывали
длинные тени. Пока мы созерцали эту картину, -- игру этой
сложной, но переходной геологической системы, тени
протянулись дальше вниз, затрепетали в последний момент за
породившими их неровностями и пропали, словно по какому-то
единому общему для всех них сигналу. Наступило утро в
полном смысле этого слова. Река солнечного света, бьющего
прямо в глаза нам, живым существам, и слепящего их до боли,
беспристрастно заливала и всю мертвую природу, каждый
камень пустыни, по которой нам предстояло двигаться дальше.
Адуда повернул на северо-восток, ориентируясь на седловину,
соединявшую низкую гряду Угулу с очень высоким холмом на
водоразделе, слева от нас. Пройдя четыре мили, мы
перевалили через эту седловину и обнаружили у себя под
ногами прорезавшие грунт едва заметные мелкие следы
ручейков. Указав на них, Ауда сказал, что они доходят до
Небха в Сирхане и что мы пойдем по этому постоянно
расширяющемуся руслу на север, а потом на восток, до
летнего лагеря племени ховейтат.
Чуть позже мы уже ехали по низкому гребню, усыпанному
обломками песчаника типа аспидного сланца, иногда очень
мелкими, а порой в виде больших блоков футов по десять
длиной и толщиной до четырех дюймов. Ауда пристроился рядом
с моим верблюдом и, пользуясь своим посохом проводника как
указкой, рекомендовал мне нанести на мою карту названия
ориентиров и сведения о характере этого района. Слева от
нас лежали долины Сейл абу Арада, поднимавшиеся в Сельхуб и
питающиеся с большого водораздела, продолжающегося в
северном направлении через Тебук до Джебель-Руфейи. Справа
от нас раскинулись долины Сиюль аль-Кельб, Аджидат и
Джемилейн, Лебда и другие, чьи гребни, охватывавшие нас
крутой дугой с востока и севера, служили пограничным
рубежом при набегах через равнину. Эти две водные системы
на земле племени феджр, в пятидесяти милях впереди включали
принадлежащие племени источник и его долину. Я горячо
поблагодарил Ауду за эти сведения, и тот, вполне
удовлетворенный, начал излагать мне свои личные мнения и
сообщать новости о наших начальниках, и прежде всего о
стратегии нашего перехода. Его осторожный разговор тянулся
всю дорогу и приводил меня в отчаяние.
Бедуины из племени феджр, которому принадлежала эта долина,
назвали ее Аль-Холь за то, что она была бесплодной, вот и
теперь мы ехали по ней, не встречая ни малейших признаков
жизни: ни следов газелей, ни ящериц в камнях, ни крысиных
нор, даже птиц -- и тех здесь не было. Мы чувствовали себя
здесь ничтожествами, и как мы не старались, наше быстрое
продвижение больше походило на покой, на неподвижность и
вызывало ощущение тщетности наших усилий. Единственными
звуками были отголоски гулкого эха ударяющихся один о
другой камней, вылетавших из-под ног наших верблюдов, да
тихое, несмолкаемое шуршание песка, медленно перегоняемого
горячим ветром на запад по истертому известняку.
Ветер этот был каким-то удушливым, с привкусом железа
раскаленной печи, порой ощущающимся в Египте, когда дует
хамсин. По мере того как в небе поднималось становившееся
все горячее солнце, ветер усиливался и захватывал с собой
все больше пыли из Нефуда -- огромной пустыни Северной
Аравии, до которой от нас было недалеко, но за дымкой ее
видно не было. К полудню он достиг почти ураганной силы и
был таким сухим, что мы не могли разомкнуть спекшихся губ,
кожа на лицах растрескивалась, а воспалившиеся от зерен
песка веки непроизвольно ползли назад, оставляя
беззащитными глазные яблоки. Арабы плотно закутали носы
концами своих головных платков и выдвинули их вверх в виде
козырька, оставив лишь узкую щель для того, чтобы можно
было видеть дорогу.
Ценой почти полного удушья они уберегали лицо от
повреждений, так как боялись попадания песчинок в трещины
кожи, что могло привести к появлению еще более крупных
трещин, превращающихся затем в кровоточащие раны. Что же
касается меня, то мне хамсин скорее нравился-- мне
казалось, что он налетает на человека с каким-то
сознательным злорадством, и хотелось противостоять ему с
открытым лицом, бросая ответный вызов и преодолевая его
неистовство. С гордой радостью ощущал я скатывавшиеся с
волос на лоб и падавшие на щеки капли соленого пота,
похожие на ледяную воду. Поначалу я даже пытался играть с
ними, ловя языком, но по мере нашего углубления в пустыню
ветер свирепел, теперь он нес еще больше пыли и становился
нестерпимо горячим. Всякое подобие дружеского состязания
пропало. Мой верблюд шел медленно, и это подогревало
раздражение, вызываемое волнами пыльного ветра, сухость
которого разрывала мою кожу и так иссушила горло, что в
последующие три дня я не мог есть наш грубый хлеб. Когда
наконец на нас опустился вечер, я был рад уже тому, что мое
опаленное лицо все еще чувствует прикосновение пальца и
мягкость замершего во мраке воздуха.
Мы тащились целый день. Больше не могло быть и речи о
роскоши привала в тени развешанных на ветках одеял, если мы
хотели добраться до Эль-Феджра и сохранить солдат и
верблюдов. После трех часов пополудни никакая сила не могла
заставить нас открыть глаза или хоть о чем-то подумать. А
потом, преодолев два лавовых купола, мы вышли к поперечному
гребню, оканчивавшемуся холмом. Ауда по-прежнему хриплым
голосом твердил мне названия деталей рельефа.
По одну сторону холма на запад уходил протяженный пологий
склон, усыпанная промытым гравием поверхность которого была
прорезана руслами редких в этих местах ливневых потоков. Мы
с Аудой прибавили ходу, устав от невыносимо медленного
движения каравана. По другую сторону холма заходящее солнце
высвечивало невысокую гряду, заставившую нас отклониться к
северу. Вскоре после этого долина Сейл абу Арада,
повернувшая на восток, открыла нашему взору русло шириной в
добрую милю и глубиной всего в несколько дюймов, с
высохшим, как сухостойное дерево, кустарником, ветви
которого потрескивали и расщеплялись, выбрасывая мелкие
заряды пыли, когда мы стали собирать их для костра, по
пламени которого наши люди должны были определить место
привала. Мы долго ломали кусты и собирали хворост, а когда
сложили огромный костер, выяснилось, что ни у меня, ни у
Ауды не было спичек для того, чтобы его зажечь.
Отряд подтянулся только через час, когда ветер окончательно
стих, и на нас опустился непроглядный мрак тихого вечера
под усыпанным звездами небом. Ауда выставил охрану на всю
ночь, так как этот район находился в сфере действия
рейдовых отрядов противника, да и вообще в ночное время в
Аравии друзей не бывало. В этот день мы покрыли расстояние
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 37 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |