Экономическая теория марксизма 6 страница

При взгляде более широком очевидно, что мир национально-государственных образований уже с давних пор отличался отношениями господства и зависимости между политически неравными суверенными государствами. Дело теории империа­лизма — объяснить наблюдаемый в мире порядок господства и подчинения в виде конечного множества переменных величин для того, чтобы предсказать или дать ретроспективное толкование изменений в этом порядке, являющихся результатом изменений одной или нескольких ключевых переменных. Марксистская теория им­периализма — это редукционистская теория в той мере, в какой она отстаивает право редуцировать все значащие переменные к переменным экономическим, и в частности

к максимизирующему прибыль поведению национальных корпораций, занятых по­иском сырья, новых инвестиционных отдушин и дополнительных рынков сбыта ко­нечной продукции. Эта теория изобилует предсказаниями: заграничные капиталов­ложения движутся преимущественно в направлении бедных стран в отношении, об­ратно пропорциональном уровню эффективного спроса у себя дома; заграничные капиталовложения в бедных странах сконцентрированы, как правило в добывающих отраслях; зависимые страны представляют главные рынки сбыта для товаров из круп­ных империалистических держав; самые богатые страны — это те, которым посчаст­ливилось быть наиболее крупными империями, а беднейшие страны — это те, кото­рым случалось быть колониями; и в довершение конец империализма означает также конец капитализма, и наоборот.

Богата предсказаниями эта теория, но реальный мир богат опровержениями этой теории. В самом деле, в социальных науках было, должно быть, немного теорий, которые столь многократно опровергались бы на практике, как это происходило с марксистско-ленинской теорией империализма. Ее защитники могли бы пристыдить самого Птолемея по числу эпициклов, которые они готовы создать для объяснения любого анамального события в области международных отношений — войны во Вьет­наме, когда США фактически имели лишь незначительные капиталовложения в Юго-Восточной Азии, вторжения русских в Чехословакию без какого-либо мыслимого экономического основания; процветания Швеции и Швейцарии, у которых нет и никогда не было колоний; высоких темпов экономического роста в Японии, Германии и Нидерландах после того, как они были лишены своих колоний, и т. д. Тот факт, что марксистская теория империализма не была полностью разработана самим Марксом, что ее ленинская версия явно ограничена контекстом первой мировой войны и что в действительности не существует единой, строго сформулированной версии этой тео­рии, делает ее достаточно удобной для того, чтобы по основной канве плести бесконеч­ные узоры, которые были бы в состоянии сохранить ее перед лицом любого отдельного факта или их совокупности.

Трудность заключается в том, что марксисты не в состоянии измыслить альтерна­тивного толкования. Политика с позиции силы? Может быть, это ближе к истине? Объяснение должно быть достаточно глубоким. Но теория силовой политики среди национально-государственных образований, стремящихся к безопасности в рамках международной политической системы без национального органа власти, глубока и сложна ровно настолько, как и марксистский сценарий экономического империализ­ма, и в той же мере представляет непреднамеренный социальный результат отдель­ных действий. Если мы действительно намерены честно осмыслить самые реальные проблемы национального господства и подчинения в окружающем нас мире, то мы должны начать с отказа от заплесневелого ленинского мифа о том, будто колонии жизненно необходимы развитым капиталистическим странам, а развитые экономики богаты лишь потому, что они ограбили Азию и Африку¹³.

22. Роль институциональных допущений

Наше обсуждение мы закончим постановкой трудного вопроса, который напрашива­ется при изучении марксистской политической экономии. Каким должен быть уро­вень абстракций, приемлемый для экономической теории? Все споры между маркси­стами и ортодоксальными экономистами неизменно заходят в тупик, упираясь в сущность вопросов, на которые должна дать ответ экономическая теория. Когда обе теоретические школы обращаются к одним и тем же проблемам, они практически не могут приходить к несходным результатам. Например, в качестве теории относитель­ных цен трудовая теория ценности есть не что иное, как статическая теория общего равновесия, применимая к любой закрытой рыночной экономике, безотносительно к характеру собственности, при условии что коэффициенты производственных затрат задаются по чисто техническим соображениям и преобладает севершенная конкурен­ция. Трудовая теория ценности представляет частный случай более общей теории Вальраса. Сами марксисты не говорят, что ортодоксальная теория цен неверна, а

утверждают только, что ее результаты не представляют особого интереса. Подобным же образом, когда марксист или буржуазный экономист занимается вопросом долго­срочного экономического развития при капитализме, их разногласия можно объяс­нить не фактическим материалом или логикой рассуждений, а теми особыми социоло­гическими предпосылками, которые каждый из них рассматривает как самые подхо­дящие для рационального анализа данной проблемы.

Возьмем типичный пример—теорию прибыли. Ортодоксальный экономист начи­нает с изучения конкретных данных, таких, как шкалы потребительских предпочте­ний, производственные функции, обеспеченность факторами, формы и распределение собственности, и все это он рассматривает как находящееся за пределами экономиче­ской теории. На основе подобных данных он развивает теорию цен на производствен­ные факторы, в соответствии с которой нанимающий агент, предприниматель, поку­пает услуги нанимаемых агентов, рабочих и обладателей капитала. В стационарной экономике это порождает устойчивую заработную плату и норму процента. В разви­вающейся экономике это может дать предпринимателю остаток в виде, например, прибыли. Несовершенная конкуренция на рынках продуктов или монопсония на рынке труда может увеличить этот остаток и вызвать искажение факторных цен. Теперь следует внести изменения в сами рассматриваемые данные, с тем чтобы проанализировать влияние рекламы, технического прогресса, склонностей к сбереже­ниям и роста населения. И наконец, для того чтобы объяснить величину заработной платы, процента и прибыли, которую фактически получают конкретные рабочие и капиталисты, следует принимать во внимание законы о наследовании, налоговую структуру, финансовые институты и т. д. Поэтому процесс перехода от функциональ­ного к персональному распределению доходов принимает форму прогрессирующего уменьшения значимости исходных данных, принятых в начале анализа.

Марксисты в самом начале спора вводят различие между имущими и неимущими, прямо оперируя с персональным доходом, агрегированным в рамках социального класса. Неправомочно, говорят они, рассматривать распределение собственности как нечто данное, ибо оно не дано нам вне зависимости от определения уровня заработной платы и прибыли. Только подвергнув тщательному анализу отношения собственно­сти, которые отличают капиталистическую экономику от обычной рыночной эконо­мики, и приняв это отличие за краеугольный камень анализа, мы можем объяснить историческое функционирование капиталистической системы, полную зависимость прибыли от непрерывного технического прогресса, неослабное давление к увеличе­нию капитального оборудования в расчете на одного рабочего, очевидную тенденцию к концентрации производства, экономическую функцию безработицы и общую роль экономических циклов в определении форм, которые принимает долгосрочное эконо­мическое развитие. Но марксистской политической экономии приходится расплачи­ваться за столь твердолобый реализм. Оскар Ланге подчеркнул этот момент с доста­точной убедительностью:

Вообразим себе двух людей: один из них изучал экономику только по Австрийской школе, Парето и Маршаллу, не прочитав и не прослушав от других ни одной фразы из Маркса или его учеников; другой, напротив, получил свое экономическое образование исключительно через Маркса и марксистов и даже не подозревает того, что могли быть другие экономисты, не принадлежащие марксистской школе. Спрашивается, кто из этих двух людей сумеет правильнее истолковать фундаментальные тенденции в развитии капитализма? Поставить вопрос таким образом - значит ответить на него.

Но это превосходство марксистской экономической теории односторонне. Существуют проблемы, перед которыми марксистская экономика оказывается совершенно бессильной, тогда как "буржуазная" политэкономия легко их решает. Что может сказать марксистская политэкономия относительно моно­польных цен? Что она может сказать о фундаментальных проблемах денежной и кредитной теории? Какой инструментарий она может предложить для анализа принципов налогообложения или влияния определенной технической инновации на заработную плату? И что (ирония судьбы!) может внести марксистская экономическая теория в решение проблемы оптимального распределения производст­венных ресурсов в социалистической экономике?

Ясно, что относительные заслуги марксистской политэкономии и новейшей "буржуазной" эконо­мической теории относятся к различным "порядкам". Марксистская политэкономия умеет экономиче­скую эволюцию капиталистического общества возвести в последовательную теорию, из которой выво­дится предопределенность этой эволюции, в то время как "буржуазные" экономисты не идут дальше

простого описания исторических реалий. При этом "буржуазная" экономическая теория способна воспринимать конкретные явления повседневной жизни капиталистической экономики так, что это далеко превосходит асе, что в состоянии делать марксисты. Кроме того, предсказания, которые могут быть выведены из обоих типов экономической теории, соотносятся с разными периодами времени. Если бы мы задались целью прогнозировать развитие капитализма на длительный исторический период, тогда познания в марксистской теории послужат нам в качестве более полезного отправного момента, чем знакомство с Визером, Бём-Баверком, Парето или даже Маршаллом (хотя в этом отношении последний из названных намного выше). Но марксистская политическая экономия представляла бы ненадежную основу для того, чтобы вести дела центрального банка или предвидеть последствия изменений в величине учетной ставки [Марксистская политэкономия и современная экономическая теория, REStud. Июнь 1935. С. 191-192.].

Формальные принципы теории экономического равновесия одинаковы для любой рыночной экономики, а экономические проблемы капиталистической системы имеют характерные черты, свойственные также и социалистической экономике. Не желая хоть как-то отвлечься от институциональных рамок, в которых протекает экономиче­ский процесс в капиталистическом обществе, марксисты сами отсекли себя от задачи выяснения логики чисто экономических отношений. Их сильная сторона всегда за­ключалась в том, чтобы дать систематическую картину эволюционного развития капитализма. За последние годы их монополия стала подвергаться сомнению. Орто­доксальная экономическая наука стала больше уделять внимания толкованию факта успешного функционирования капиталистической системы, с тем чтобы выяснить, какой свет могут пролить тенденции прошлого на перспективы будущего. Впервые появилась реальная возможность завершения холодной войны между двумя теорети­ческими направлениями.

ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО "КАПИТАЛУ"

Читать "Капитал" — дело непростое. Это плохо упорядоченное сочинение, с излиш­ними повторениями, перенасыщенное специальной терминологией. Каждая его стра­ница свидетельствует об одержимости автора аналитическими головоломками и геге­левскими "противоречиями". Если читатель не придет в отчаяние от утомительных подробностей, с которыми обсуждается последовательность аргументов, он будет раз­дражен снисходительным тоном автора по отношению к своим оппонентам или оза­дачен рвением, с которым излагаются даже самые абстрактные заявления. И все же "Капитал" не должен вызывать страх у тех, кто в свое время преодолел "Принципы" Рикардо. Здесь тот же метод рассуждений и все исследование проникнуто допущени­ями в рикардианском духе. Кроме того, стиль Маркса, по крайней мере в I томе, который он сам подготовил к печати, значительно более эмоционален, чем у Рикардо. Есть трудности с гегелианским жаргоном Маркса, но они преувеличены. Читатель быстро привыкает к стилю, и это напоминает скорее украшение витрин — сам Маркс говорит о "кокетничанья" со "способами выражения", свойственными Гегелю. К тому же в общий ход рассуждений вносится разнообразие благодаря частому использова­нию исторического материала, что вовсе не встречается у Рикардо. Читатель практи­чески может последовать собственному совету Маркса, который он дал одному своему другу, и начать чтение не с трудной 1-й главы I тома, а с исторических глав 10,13-15 и 25-33.

23. Ценность

Глава 1 тома I начинается различением между потребительной и меновой ценностью и сразу же формулируется безоговорочный тезис: товары обмениваются в отношении, пропорциональном количеству труда, которое требуется для их производства. Маркс подходит к этой проблеме на манер Аристотеля и задает вопрос: что общего имеют между собой товары, на основании чего их можно было бы приравнивать один к другому для целей обмена? Этот общий элемент должен поддаваться количественному исчис­лению, в то же время он сам не может иметь меновой ценности, ибо в противном случае он не может ничего объяснить; это должно быть, как говорит Маркс, нечто, что "содер­жится в... и в то же время отличается от" меновой ценности товаров и представляет "большее или меньшее количество". Современный читатель может поддаться искуше-

нию и заключить отсюда, что это общее свойство есть предельная полезность благ. Но это влечет за собой идею измеримой полезности. По Марксу, "обмен товаров очевидно представляет акт, который характеризуется полным отвлечением от потребительной ценности", и при его толковании понятия "потребительная ценность", а именно как совокупная полезность, несомненно так оно и есть. Подобно Рикардо он допускает как само собой разумеещееся, что "значимость", или "полезность", продукта для человека не находится ни в какой связи с ценой, которую этот человек готов заплатить за него, и что, кроме того, эта "полезность" не поддается количественному исчислению.

24. Общественно необходимый труд

Нигде в 1-й главе Маркс не формулирует тех необходимых условий, при которых отно­шения конкурентного обмена проявляли бы тенденцию отражать количество труда, овеществленного при производстве товаров, а именно: одинаковая капиталовоору­женность во всех отраслях экономики и неизменные издержки производства. Отсутст­вие каких-либо определений в самом начале изложения трудовой теории ценности как раз и озадачивает читателя. Однако допущение о неизменности затрат в неявной форме уже содержится в концепции "общественно необходимого труда", которую Маркс вводит срезу же после своего "доказательства" трудовой теории ценности. Величина ценности определяется трудозатратами в человеко-часах, требуемых для производства товаров; но интенсивность труда неодинакова на всех отрезках времени как для одного человека, так и у множества людей. Следует ли нам предпочесть в качестве общепринятой единицы рабочего времени трудовые усилия лучшего или худ­шего работника, первый или последний час рабочего дня? Маркс выбирает "обще­ственно необходимое рабочее время", т. е. "при среднем в данное время уровне умелости и интенсивности труда". Он считает само собой разумеющимся, что каждый работодатель стремится использовать труд с максимальной интенсивностью. В пре­дельном выражении это сводится к тому, что в качестве общепринятой единицы рабо­чего времени берутся человеко-часы с наименьшей интенсивностью. Единственным условием, при котором эта минимальная интенсивность эквивалентна средней интен­сивности труда, является условие постоянства затрат - каждое предприятие работает с оптимальной производительностью, когда средние и предельные издержки совпада­ют, а средние издержки всех предприятий в рамках отрасли одни и те же. Отсюда следует, что долгосрочная кривая предложения в отрасли горизонтальна, а спрос и, следовательно, полезность на цену не влияют.

Не говоря уже о различиях в интенсивности труда, существует и проблема различий в квалификации труда. В разделе 2 главы 1 Маркс высказывается в пользу того, чтобы рассматривать простой неквалифицированный труд в качестве фундаментальной, со­здающей ценности единицы, трактуя при этом квалифицированный труд всего лишь как умноженный простой труд. Позднее, в главе 7, он выступает в защиту такого подхода, подкрепляя его тем доводом, что "производство" квалифицированной рабочей силы включает затраты рабочего времени в форме обучения; квалифицированный труд представляет большую ценность по сравнению с неквалифицированным, так как эти "товары" также обмениваются один на другой соответственно числу человеко-часов, требуемых для их производства. Но при этом игнорируется тот факт, что обучение требует времени, а расходы на обучение должны приносить процентный доход в тече­ние всего периода учебы. Различия в заработной плате квалифицированных и неква­лифицированных рабочих есть функция величины трудовых затрат, необходимых для производства этих двух видов рабочей силы, а также времени, в течение которого они производятся. Выражаясь иначе, проблема того, что определяет норму прибыли, уг­рожающе вырастает перед нами как раз в связи с заработной платой. К тому же имеются другие причины различий в заработной плате, кроме различий в затратах на обучение. К примеру, некоторые умения полностью или в значительной мере обуслов­лены врожденными способностями. Во всем "Капитале" есть только одна ссылка на смитово выравнивание "чистых преимуществ" на рынке труда [см. гл. 2, раздел 8]. В томе III, гл. 8, Маркс показывает, что "прибавочный труд ювелира создает соответст­венно больше прибавочной ценности, чем прибавочный труд поденного рабочего".

Изучением подобного рода "осложняющих моментов", рассуждает далее Маркс, "мож­но пренебречь как случайными и несущественными в общем анализе капиталистиче­ского производства". Легко понять, почему Маркс игнорирует довод Смита, ибо это подразумевает, что для рабочих не безразличен характер их работы и что профессио­нальная подготовка при выборе занятий имеет отношение к определению средней ставки заработной платы. Более того, это означало бы, что стандартной единицей труда является единица тягости, а не объективные "затраты человеческого мозга, нервов и мускулов".

Несмотря на сказанное, предположения об однородности труда и данной структуре заработной платы, - а именно к этому сводится вся марксова аргументация, - в полной мере оправданы в качестве первого приближения при объяснении относительных цен. Собственно критика в адрес Маркса заключается не в том, что он сделал вышеназван­ные допущения, а в том, что он никогда и нигде не отступает от них ради того, чтобы спросить себя, как определяются сами относительные уровни зарплаты. Маркс просто вводит нас в ситуацию, где условия равновесия уже достигнуты, не объясняя, каким образом их удалось достичь или как установить величину "общественно необходимого" труда.

25. Товарный фетишизм

Читатель мало потеряет, пропустив педантичный третий раздел главы 1, в котором чувствуется излишне тяжелый стиль Гегеля. В то же время глава 1, раздела 4, где говорится о "товарном фетишизме", является решающей для понимания отношения Маркса к "буржуазной" политической экономии. Товарный фетишизм трактуется при этом как тенденция к материализации товаров, а именно призыв рассматривать обще­ственные отношения между людьми как отношения между вещами. В одном подстроч­ном примечании Маркс набрасывается на "вульгарную политэкономию", отличая ее от "классической политической экономии". Вместо того чтобы распознать под поверхно­стью "реальные" или "конечные определяющие факторы", как этот делали Адам Смит и Рикардо, "вульгарный экономист" имеет дело с поверхностными понятиями спроса и предложения, субъективным отношением экономических агентов к денежным издер­жкам. В представлении индивидуумов мысленные отношения между товарами приоб­ретают свойства самостоятельно действующих сил, которые регулируют функциони­рование рынка. На самом же деле эти силы суть не более, чем произведение незави­симых действий всех индивидуумов, которое сохраняет свою власть, несмотря на цели, преследуемые каждым из экономических агентов в отдельности.

Если, выдвигая свою доктрину товарного фетишизма, Маркс подразумевал имен­но это, то подобное обвинение с еще большим основанием можно отнести к современ­ной политической экономии, чем к теориям таких "буржуазных экономистов", как Мальтус, Сениор и Милль. И все же названное обвинение, будучи по видимости обоснованным, покоится на элементарном неразличении между поведением, которое определяется состоянием цен с точки зрения индивидуумов, и ценами, которые опре­деляются поведением агентов на рынке. Теория цен начинается с предпринимателей и домашних хозяйств, которые сталкиваются с данными ценами и приспосабливают величину спроса и предложения к собственным "максимизируемым показателям". Суммирование итоговых шкал индивидуального предложения и спроса образует ры­ночную шкалу, определяющую цены. Индивиды поступают фактически в соответст­вии со своими убеждениями и фетишистскими представлениями, однако цены, не­смотря на это, устанавливаются объективно в результате взаимодействия индивиду­альных поступков. Если бы агенты в этом процессе осознавали последствия своих действий, экономическая теория стала бы частью психоанализа. Вся проблема теории совершенной конкуренции заключается в том, чтобы дать анализ совершенно объек­тивного результата чисто субъективных действий и реакций. Нет ничего "поверхно­стного" в том, чтобы приподнять покров объективной детерминированности с целью распознать "исходную" субъективную мотивацию и убеждения, от которых берет начало весь процесс. В сравнении с ортодоксальной экономической теорией именно

марксистская политэкономия кажется наиболее склонной грешить "вульгарностью". Маркс мог бы, конечно возразить, что классовые отношения не находят проявления в ортодоксальной политической экономии и что они-то и составляют "подлинные" эле­менты определенной экономической ситуации. Но здесь мы имеем дело с обвинением другого рода — группируем ли мы экономический агентов как предпринимателей и домашних хозяев или как рабочих, капиталистов и землевладельцев, все это не имеет ничего общего с феноменом "товарного фетишизма".

Теперь читателю следует обратиться к Предисловию к второму немецкому изда­нию тома I. В нем Маркс объясняет причины, по которым "научная" буржуазная политическая экономия подошла к своему концу в 1830 г.: "Политическая экономия может оставаться наукой только до тех пор, пока классовая борьба находится в скрытом состоянии или проявляется только изолированно и спорадически". Однако по сути дела десятилетие 1830-х годов представляет кульминационный пункт в развитии классической экономической теории, если иметь в виду остроту дебатов и зарождение новых идей; среди выдающихся работ этого десятилетия можно назвать "Лекции о природе ценности" (1833) Ллойда и "Лекции" (1834) Лонгфилда, на которые Маркс нигде не ссылается, а также "Принципы" Скропа (1833), "Очерк о распределении богатства" Джонса (1831) и "Принципы" Сениора (1836).

26. Теория денег

Главы 2 и 3 тома I, содержат Марксову теорию денег, которую он более подробно рассматривает в своей "Критике политической экономии" (1859). В этих главах не содержится ничего такого, чего нельзя было бы найти уже у Рикардо или Милля. Урав­нение обмена четко сформулировано на словах, но количественная теория денег от­вергается на том основании, что V и T являются переменными величинами (глава 3, раздел 2Ь). Функция денег как средства накопления ценностей рассматривается под заголовком "Накопление сокровищ" (глава 3, раздел За). Тождество Сэя отвергается (глава 3, раздел 2а) и затем дается живое описание паники из-за ликвидности, которая знаменует начало депрессии (глава 3, раздел ЗЬ). В подстрочном примеча­нии в главе 3, раздел 2с, содержится один из многочисленных уничижительных ком­ментариев в адрес Дж. С. Милля.

27. Прибавочная ценность

В главе 4 и 5 части II перед нами возникает сценическое пространово для разрешения загадки прибавочной ценности. Товарообмен начинается с продажи товара (T) за деньги (Д), заканчивается куплей товара (T) за деньги (Д) и обозначается как (T- Д - Т), тогда как процесс производства начинается с купли и заканчивается про­дажей (Д- Т- Д), Как происходит, что прибавочная ценность создается в процессе превращения денежного капитала в товары и товаров обратно в деньги? Этого нельзя объяснить тем, что товары покупаются ниже, а продаются выше своей ценности, по­скольку в этом случае сумма всех отдельных выгод равнялась бы нулю. Прибавочную ценность следует объяснить на основе "обмена эквивалентов", когда все продается и покупается по своей ценности. Поставив эту проблему, Маркс дает на нее ответ в разделах 2 и 3 главы 4, которые представляют собой подлинное искусство презента­ции. Труд сам по себе не может покупаться и продаваться в нерабовладельческой экономике. То, что фактически покупается, это услуги труда, или рабочая сила ¹⁴, "товар, потребительная ценность которого имеет особые свойства быть источником ценности". Арендуемая ценность этих услуг, "как и в случае любого другого товара", определяется количеством труда, необходимого для их производства, т.е. труда, не­обходимого для производства средств существования, которые обеспечили бы нор­мальное предложение трудовых услуг¹⁵. В силу того, что труд продуктивен физически, ценность продукции, получаемой в результате приложения труда, говорит Маркс, бу­дет превосходить ценность использованной рабочей силы. Отсюда существование прибавочной ценности вполне совместимо с "обменом эквивалентов". Иными слова-

ми, капиталисты нанимают рабочую силу, но взамен получают нечто большее, а имен­но продукт труда этой рабочей силы.

Маркс очень гордился тем, что установил различие между трудом и рабочей силой, что, по его мнению, позволило распутать смитово смешение овеществленного и рас­полагаемого труда [см. гл. 2, раздел 3]. Но то, что он действительно открыл, это вальрасово различие между потоком используемого труда и запасом трудовых ресур­сов, и совершенно правильно, что это различие свойственно нерабовладельческой экономике. Но доказывает ли это что-либо в отношении природы прибыли как приба­вочной ценности - вопрос, естественно, другой.

Более того, если рабочие в самом деле продают свою рабочую силу, а не свой труд, то излюбленное выражение "неоплаченный труд" неким хитроумным образом вводит нас в заблуждение, побуждая принять за окончательную истину то, что еще следует доказать: может быть неоплаченный труд, но не существует неоплаченной рабочей силы. Маркс замечает, что в определение ценности рабочей силы входит некий "исто­рический и нравственный элемент", т. е. нечто, не имеющее никакого отношения к другим товарам (глава 6). Но он оставляет без внимания то обстоятельство, что кон­куренция не имеет механизма, который позволил бы свести "рыночную цену" рабочей силы к ее "естественной цене". Трудовая теория ценности как таковая не дает гарантии того, что рабочая сила продается по своей (трудовой) стоимости.

В главе в, дается определение постоянного и переменного капитала; в главе 7 дается определение нормы прибавочной ценности. Стоит обратить внимание на сноску в конце главы 7, раздела 1, где указывается, что цены принимаются равными соот­ветствующим ценностям: "В томе III мы увидим, что это равенство устанавливается не таким простым путем даже для средних цен". Это замечание, не говоря уже о прочих подобных свидетельствах, с достаточной убедительностью показывает, что Маркс с самого начала отдавал себе полный отчет в существовании так называемого "большого противоречия" (см. ниже).

Глава 7 раздела 3, содержит известные нападки Маркса на выдвинутую Сениором теорию последнего часа - великолепный образец полемического дара Маркса. Но и без критики со стороны Маркса книжка Сениора давно была бы предана забвению. Она натолкнулась на единодушное осуждение ее всеми экономистами, современниками Сениора - они возражали против нереалистических числовых выкладок, на которых были основаны его выводы. Своим числовым примером Сениор на деле не сумел доказать, будто вся чистая прибыль производится в течение "последнего часа". По собственному признанию, он всего лишь показал, что сокращение рабочего дня на один час при неизменной часовой продуктивности одного человеко-часа приведет к снижению нормы прибыли с 10 до 8%. Маркс рассматривает числовые примеры Сени­ора, но указанного момента не замечает.

28. Фабричное законодательство

Обширная глава 8 - целиком исторического характера - содержит обличения условий труда на тогдашних предприятиях и рассказывает историю политической борьбы за регламентирование рабочего времени и запрещение детской занятости. Эта глава имеет целью доказать, что капиталисты потому противятся фабричному законодатель­ству, что они стремятся максимизировать норму и массу прибавочной ценности. И лишь много позднее Маркс соглашается с мнением о том, что отдельных капиталистов вовсе не интересует прибавочная ценность сама по себе; если бы их целью была максимизация нормы прибавочной ценности, то было бы трудно объяснить, почему они постоянно прибегают к замещению труда капиталом. Дело в том, что они стремятся довести до максимума величину г, а удлинение рабочего дня не обязательно приводит к увеличению этого г. Если даже, при прочих равных условиях, по возможности интен­сивное использование машинного оборудования в любом случае окупается, все же дополнительное рабочее время предполагает добавочные накладные расходы и может повлечь за собой даже снижение производительности человеко-часа. Сопротивление капиталистов введению законов, регулирующих рабочее время, нельзя объяснить

Дата добавления: 2015-10-21