24. Гордон В.М., Комарова Н.Н.. Пуга Н.Б. Изучение некоторых субъектив-
ных и объективных детерминант процесса решения проблемных за-
дач//Тр. ВНИИТЭ. Эргономика.- 1979.- Вып. 18
25. Юдин Э.Г. Системный подход и принцип деятельности.- М.. 1978
26. Леонтьев А.Н. Системный анализ в психологии//Психологический жуо-
нал.-1991.-N4
27. Мамардашвили М.К. Сознание как философская проблема//Вопросы
философии.-1990.- N 10.
28. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию.- М., 1990
29. Мандельштам О.Э. Разговор о Данте.- Лейпциг, 1984
30. Налимов В.В. Спонтанность сознания.- М., 1990
31. Зинченко В.П., Мамардашвили М.К. Изучение высших психических
функций и категория бессознательного//Вопросы философии.-
1991.-N 10
32. Зинченко В.П. проблемы психологии развития (читая О. Мандельшта-
ма)//Вопр.психол.- 1991.- NN 4. 5, 6: 1992.- NN 3-4, 5-6
Глава 4. МИРЫ, СТРУКТУРА И ДИНАМИКА
СОЗНАНИЯ
Настоящую главу мы начнем несколько необычно. Проблематикой
сознания нас заразил Мераб Константинович Мамардашвили (1930-
1990). Эта глава посвящена его памяти. Конечно, если бы он ее прочи-
тал, она стала бы лучше. Предварим ее словами благодарности другу
и учителю.
Утрата пробуждает сознание. Философия, - говорил Ме-
раб Константинович, - это сознание вслух. Он всегда создавал
вокруг себя напряженную зону сознания, считая сознание ос-
новным орудием и началом анализа. Сознание открывало ему,
как философу, возможность личностной реализации не просто
в виде достигнутой суммы знаний, а в виде именно мысли и
бытия. Те, кому посчастливилось его знать, видеть, слышать,
навсегда сохранят в памяти со-бытие его мысли и образ его
личности. Но мы никогда не услышим его сознания, которое не
только постоянно преодолевало пределы классической рацио-
нальности, но взрывало выморочный круг "правильного миро-
воззрения". Утешением является то, что его сознание выра-
жено в текстах. Оно существует в культуре, и потому необра-
тимо. Тем обиднее, что в беседах с ним мы - психологи жало-
вались на оскудение психологической культуры, на утраты на-
ших достижений в области культурно-исторического анализа
психики и сознания, на неразвитость науки о человеке, отсут-
ствие целостных представлений о нем. Мы не отдавали себе
отчета в том, чтоМераб Константинович олицетворял в себе
новое сознание и новое мышление о человеке, проникнутое стра-
стной заботой о его настоящем и будущем. Его волновали не
культура и история сами по себе, а человек в культуре и в исто-
рии, человек, который должен постоянно превосходить себя,
чтобы быть самим собой. В этом он видел скрытые предпосыл-
ки развития и существования культуры, т.е. ее скрытую пру-
жину. Поэтому-то он и говорил, что "современного" человека
не существует. "В качестве "современной" может лишь восп-
риниматься та или иная мысль о человеке. А сам он есть всегда
лишь попытка стать человеком. Возможный человек. А это-
самое трудное, так же, как жить в настоящем. И он всегда нов,
так же, как всегда ново мышление - если мы вообще мыслим.
Речь может идти лишь об историческом человеке, т. е. сущест-
ве, орган жизни которого- история, путь. А его можно отсчи-
тывать от греко-романского мира и Евангелия, и уже необра-
тимо - от эпохи Возрождения. Мы - люди XX века, и нам не
уйти от глобальности его проблем. А это есть прежде всего
проблема современного варварства, одичания. Это угроза" веч-
ного покоя", т.е. возможность вечного пребывания в состоя-
нии ни добра, ни зла, ни бытия. Просто ничего. Сокровища
культуры здесь не гарантия. Ибо культура - не совокупность
готовых ценностей и продуктов, лишь ждущих потребления
или осознания. Это способность и усилие человека быть..." [1,
с. 189; 38]. Из всех глобальных проблем нашего катастрофиче-
ского мира Мераба Константиновича больше всего страшила
катастрофа антропологическая, "т.е. перерождение каким-
то последовательным рядом превращений человеческого созна-
ния в сторону антимира теней или образов, которые, в свою
очередь, тени не отбрасывают, перерождение в некоторое за-
зеркалье, составленное из имитаций жизни. И в этом самоими-
тирующем человеке исторический человек может, конечно, се-
бя не узнать" [1, с. 147]. Он отчетливо понимал, какие люди
нужны нам сегодня. Это люди, "способные на полностью от-
крытое, а не подпольно-культурное существование, открыто
практикующие свой образ жизни и мысли, благодаря которым
могут родиться какие-то новые возможности для развития
человека и общества в будущем' [1, с. 186-187]. Именно такого
человека мы потеряли - единственного в своей естественно-
сти.
Надеемся, что приведенные выше нарочито длинные выписки побу-
дят читателей обратиться к научному и духовному наследию М.К. Ма-
мардашвили.
4.1. Онтологический аспект проблемы сознания
Актуальность и значимость проблемы сознания не требует аргумен-
тации. Эту проблему уже начали включать в число глобальных про-
блем современности. Актуальны проблемы формирования экологиче-
ского, гуманитарного сознания, с помощью которого возможно преодо-
ление технократических ориентаций. Эволюцию и изменение созна-
ния связывают с выживаемостью человечества, с предотвращением
нарастающей антропологической катастрофы. Многие ученые, заду-
мываясь о судьбах человека и человечества в меняющемся мире, также
концентрируют свои усилия на проблематике сознания. Словом, чело-
вечеству пора проснуться. Ему нужно бодрствующее сознание, а не
только бодрствующий мозг.
Однако если нет сомнений в актуальности проблемы сознания, в его,
без преувеличения, огромной роли в жизни человека и общества, то
снова и снова высказываются сомнения в доступности его познанию с
помощью научных средств и методов. Справедливо утверждается
принципиальная нередуцируемость сознания к чему-то иному. Пара-
докс между актуальностью проблемы и невозможностью ее решения
разрешается весьма своеобразно: помыслить нельзя, но необходимо,
следовательно, нужно попытаться занять конструктивную позицию.
Все конструкции неадекватны, но без них нельзя строить никакую
психотехническую (в широком смысле слова) практику. Поэтому
нужно либо принимать прежние конструкции, либо строить новые. От
новой волны антиредукционизма веет пессимизмом У. Джемса, но
нельзя забывать, что на этом пессимизме основаны принцип дополни-
тельности Н. Бора, принцип неопределенности В. Гейзенберга. Вдох-
новленные этим, физики строят свои квантово-волновые конструкции
сознания, предполагая, что они станут основой новых эвристик в фи-
зике.
Психологи тем более должны занять конструктивную и оптимисти-
ческую позицию, так как любая психотехническая практика имеет
свою концептуальную основу. Другое дело, насколько она адекватна
природе человека, культуре, цивилизации. Об этом приходится гово-
рить, поскольку со времени выхода книг А.Н. Леонтьева и С.Л. Рубин-
штейна, посвященных сознанию, наблюдается существенное умень-
шение усилий академической и университетской психологии, направ-
ленных на его изучение. А ведь именно в психологии многое сделано
для лучшего понимания форм, функций, свойств, возможных механиз-
мов, природы и особенностей строения сознания. Создается впечатле-
ние, что проблема сознания восстанавливается в своих правах не столь-
ко в общей психологии, сколько в ее прикладных областях, занятых
психоанализом, психотерапией, ищущих способы коррекции изменен-
ных состояний сознания и связанных с ними девиантных форм поведе-
ния и деятельности. Несмотря на всю практическую полезность как
традиционных, так и новых психотехник, их концептуальная основа
оставляет желать лучшего. Не только психотехники, но и вся обще-
ственная практика (образование, труд, управление, политика и т.д.)
нуждается в психологическом обеспечении. Состояние общественного
и индивидуального сознания представляет собой зону риска не только
для любых экономических инноваций, но и для открывающейся перед
нашей страной исторической перспективы.
В течение десятилетий сознание рассматривалось как нечто вторич-
ное, второстепенное, оно вытеснялось и заполнялось так называемым
правильным мировоззрением, легковесными идеалами (усвоение кото-
рых повлекло за собой весьма тяжеловесные последствия), ложными
символами, лозунгами, утопиями, иллюзиями, эмоциями (например,
парализующий страх, бездумный энтузиазм, глубокое удовлетворение
и т.п.). Одним из наиболее отрицательных следствий этого является
своего рода девальвация проблемы сознания. Появилась иллюзия, что
сознание - это очень просто: его легко изучать, моделировать, фор-
мировать, перестраивать. Забывается, что на деформацию сознания в
нашей стране ушло не одно десятилетие, да и средства, которые исполь-
зовались для этой цели, трудно отнести к числу гуманных. На самом
деле сознание инерционно и не поддается мгновенной переделке, пере-
ковке, перестройке. Необходима целенаправленная работа по его очи-
щению, расширению. Без такой работы оно расширяется и приходит в
норму крайне медленно. Даже формирование разумного, например,
экологического или национального сознания (и самосознания) вне рас-
ширения всей его сферы не только бесперспективно, но способно по-
влечь за собой (и влечет) разрушительные последствия (национальные
конфликты, так называемая принципиальная борьба с атомной энер-
гетикой, доведение до абсурда идеи суверенитета и т.п.). Для преодо-
ления и предотвращения таких последствий необходимо учитывать
культурно-исторические традиции в подходах к сознанию.
Проблема сознания, возникнув в лоне философии, в том числе и
философии практики, становится объектом размышлений и исследова-
ний все большего числа наук. Имеются попытки представить сознание
как объект междисциплинарного исследования [2, с. 3-30].
Основные трудности, возникающие на пути такого исследования,
связаны с необходимостью преодоления или, по крайней мере, смягче-
ния оппозиции сознания и бытия. Нужно вспомнить, что эта оппози-
ция не тождественна оппозиции материи и сознания. Категория созна-
ния, равно как и категории деятельности, субъекта, личности, принад-
лежит к числу фундаментальных и вместе с тем предельных абстрак-
ций. Задача любой науки, претендующей на изучение сознания, со-
стоит в том, чтобы наполнить его конкретным онтологическим содер-
жанием и смыслом. Ведь сознание не только рождается в бытии, не
только отражает и, следовательно, содержит его в себе, разумеется, в
отраженном или искаженном свете, но и творит его. (К сожалению,
далеко не всегда ведая, что творит). Лишь после такого наполнения
сознание выступает в качестве объекта экспериментального изучения,
а затем, при определении и согласовании онтологии сознания, и в
качестве объекта междисциплинарного исследования. В настоящей
главе делается попытка конструирования концептуальной схемы со-
знания, которая могла бы послужить основой развертывания дальней-
ших исследований сознания в психологии, а возможно, и его междис-
циплинарных исследований.
Задача онтологизации сознания не является новой для психологии.
Оно до сего времени редуцируется и, соответственно, идентифициру-
ется с такими феноменами, как отчетливо осознаваемый образ, поле
ясного внимания, содержание кратковременной памяти, очевидный
результат мыслительного акта, осознание собственного Я и т.п. Во всех
этих случаях процесс, который есть сознание, подменяется его резуль-
татом, т.е. тем или иным известным эмпирическим и доступным само-
наблюдению феноменом. Может вызвать сомнение отнесение подо-
бных феноменов к онтологии сознания в силу их очевидной субъектив-
ности. Однако, есть большая правда в давнем утверждении А.А. Ух-
томского, что субъективное не менее объективно, чем так называемое
объективное. Во все новых формах воспроизводятся стереотипы (кли-
ше), связанные со стремлением локализовать сознание или причинно-
следственно установить его сущность в структурных образованиях ма-
териальной природы. Например, локализация сознания в мозгу, в его
нейрофизиологических механизмах привлекает многих исследовате-
лей возможностью использования экспериментальных техник, тради-
ционно складывавшихся для изучения объектов естественной (не соци-
альной) природы. На ученых не действуют предупреждения замеча-
тельных физиологов и нейропсихологов (от Ч. Шеррингтона до
А.Р. Лурии) о бесперспективности поисков сознания в мозгу. Продол-
жаются поиски материи сознания в языке. Несмотря на спорность как
традиционных, так и новейших попыток идентификации сознания с
теми или иными психическими актами или физиологическими отправ-
лениями, само их наличие свидетельствует о сохраняющемся в психо-
логии стремлении к онтологизации феноменов сознания, к определе-
нию его функций и к конструированию сознания как предмета психо-
логического исследования. Вместе с тем ни одна из перечисленных
форм редукции сознания, несмотря на всю их полезность с точки зре-
ния описания его феноменологии и возможных материальных основ,
не может быть признана удовлетворительной. Это связано с тем, что
объекты, к которым оно редуцируется, не могут даже частично выпол-
нить реальные функции сознания. К их числу относятся отражатель-
ная, порождающая (творческая или креативная), регулятивно-оце-
ночная, рефлексивная и духовная функции.
Последние функции являются, конечно, основными: они, по-види-
мому, характеризуют сущность сознания. Благодаря рефлексии оно
мечется в поисках смысла бытия, жизни, деятельности: находит, теря-
ет, заблуждается, снова ищет, создает новый смысл и т.д. Оно напря-
женно работает над причинами собственных ошибок, заблуждений,
крахов. Мудрое сознание знает, что главной причиной крахов является
его свобода по отношению к бытию, но отказаться от свободы значит то
же, что отказаться от самого себя. Поэтому сознание, выбирая свободу,
всегда рискует, в том числе и самим собой. Это нормально. Трагедия
начинается, когда сознание мнит себя абсолютно свободным от нату-
ральной и культурной истории, когда оно перестает ощущать себя
частью природы и общества, освобождается от ответственности и сове-
сти и претендует на роль Демиурга. Последнее возможно при резком
снижении способностей индивида к рефлексии и деформированной
самооценке, вплоть до утраты осознавания себя человеком или до при-
знания себя сверхчеловеком, что в сущности одно и то же.
В качестве объекта рефлексии выступают и отражение мира, и мыш-
ление о нем, основания и способы регуляции человеком собственного
поведения, действий, поступков, сами процессы рефлексии и, наконец,
собственное, или личное, сознание. Исходной предпосылкой констру-
ирования сознания как предмета исследования должно быть представ-
ление о нем не только как о предельной абстракции, но и как о вполне
определенном культурно-историческом образовании. Тот или иной
тип культуры вызывает к жизни представление о сознании как об
эпифеномене или представление о сознании, почти полностью редуци-
рованном к подсознанию. Такие представления являются не только
фактом культуры, но фактором ее развития. В настоящее время куль-
тура как никогда нуждается в развитии представлений о сознании как
таковом, во всем богатстве его рефлексивных свойств и качеств, о
сознании творящем, действенном и действующем. Сегодня культура
взывает к сознанию общества, вопиет о себе [3 ].
И снова возникает вопрос: а доступна ли такая всесильная и всемо-
гущая рефлексия научному познанию? Хорошо известно, что для того,
чтобы разобраться в предметной ситуации, полезно подняться над ней,
даже отстроиться от нее, превратить "видимый мир" в "видимое поле"
(термины Д. Гибсона). Последнее более податливо для оперирования
и манипулирования элементами (вещами), входящими в него. Но
рефлексия - это не видимый и тем более не предметный мир. И здесь
возможны два способа обращения с ней. Можно либо отстроиться от
нее, либо попытаться ее опредметить. В первом случае есть опасность
утраты ее как объекта наблюдения и изучения, во втором - опасность
неадекватного опредмечивания. В.А. Лефевр без ложной скромности
говорит о том, что он был первым в мире, кто поставил проблему
рефлексии в конкретном, не философском, а технологическом плане:
"Я стал рисовать душу мелом на доске. Иными словами, вместо того,
чтобы пользоваться какими бы то ни было интроспективными или
феноменологическими методами, я стал оперировать с душой на доске
и тем самым обманул ее, заявив, что она на самом деле - структурка,
изображенная мелом на доске, что она - подлинная - находится там,
на доске, а не здесь, внутри меня. И тогда душа стала объектом, о
котором можно что-то сказать" [4, с. 51-58 ]. Можно согласиться с
В.А. Лефевром, что это был принципиальный шаг, сделанный им в
начале 60-х гг. К тому же времени относится появление первых моде-
лей когнитивных и исполнительных процессов, зарождение когнитив-
ной психологии, которая затем в поисках души заселяла блоковые
модели изучаемых ею процессов демонами и гомункулюсами, осуще-
ствляющими выбор и принимающими решение. Скептицизм по поводу
включения демонов и гомункулюсов в блоковые модели когнитивных
процессов вполне оправдан. Но не нужно забывать о том, что включе-
нию каждого из блоков в систему переработки информации в кратко-
временной памяти или более широких когнитивных структур предше-
ствовало детальное экспериментальное изучение той или иной скрыва-
ющейся за ним реальности субъективного, своего рода физики приема,
хранения, преобразования, выбора той или иной информации. Демо-
ны выполняли координирующую, смысловую, в широком значении
слова рефлексивную функцию. На этом фоне представления и данные
В.А. Лефевра о существовании в человеческом сознании "рефлексив-
ного компьютера" выглядят действительно впечатляюще (см. описа-
ние и оценку его вклада в изучение рефлексии [5, с. 42-50; 6, с. 32-
41]).
Пожалуй, наиболее важным, с психологической точки зрения, ре-
зультатом является предположение В.А. Лефевра о наличии у живых
существ фундаментального свойства, которое он назвал установкой к
выбору. Это расширяет представления Д.Н. Узнадзе об установке как
готовности к действию, к восприятию и т.д. Но, при всей важности
анализа процедур рефлексивного выбора, к ним едва ли можно свести
всю жизнь сознания. Рефлексия - это, конечно, ядро сознания (как
эмоции - ядро личности), но рефлексия живет не в пустоте,а в ваку-
уме, который, по словам В.А. Лефевра, имеет сложную структуру.
А. Белый использовал другой образ. Он писал о кусках воспоминаний,
которые еще в растворе сознания и не осели осадком. Только последние
видятся беспристрастно, объективно, как отделившиеся от меня, гово-
рил он [7 ]. Речь, таким образом, должна идти о том, чтобы найти место
этому "рефлексивному компьютеру" в жизни индивида, его деятельно-
сти и сознании. При этом не следует пренебрегать опытом изучения
перцептивных, мнемических, интеллектуальных, исполнительных
процессов, т.е. той реальной, пусть недостаточно одушевленной, фи-
зикой, которая существует в психологии. Психология без души, види-
мо, эквивалентна душе без психологии. Трудно сказать, когда и на
каком пути они встретятся, а тем более полюбят друг друга. Возможная
причина успеха В.А. Лефевра, помимо таланта, состоит в том, что он
не был перегружен знанием психологии. Для психологов его идея
выступила как беспредпосылочная, чем, видимо, объясняется то, что
они, за редким исключением, не спешат не только ее развивать, но
даже ассимилировать. Нужно сказать, что и сам В.А. Лефевр экспли-
цировал философскую традицию изучения рефлексии много позднее,
так сказать, задним числом. Как бы то ни было, но сейчас попытки
опредметить, объективировать сознание, действовать с ним как с мо-
делью не должны вызывать удивления.
4.2. Из истории исследований сознания в СССР
Для решения этой проблемы полезно напомнить достижения отече-
ственной науки сравнительно недавнего прошлого. История проблемы
сознания в отечественной психологии еще ждет своего исследователя.
Схематически она выглядит следующим образом. После плодотворно-
го предреволюционного периода, связанного с именами С.Н. Булгако-
ва, Н.А. Бердяева, B.C. Соловьева, П.А. Флоренского, Г.И. Челпано-
ва, Г.Г. Шпета, внесших существенный вклад не только в философию,
но и в психологию сознания, уже в ранние 20-е гг. проблема сознания
начала вытесняться. На передний план выступила реактология со сво-
им небрежением не только к проблематике сознания, но и к самому
сознанию и психоанализ со своим акцентом на изучении подсознания
и бессознательного. Оба направления тем не менее претендовали на
монопольное право развития подлинно марксистской психологии. На-
чалом 20-х гг. можно датировать зарождение деятельностного подхода
в психологии. С.Л. Рубинштейн также связывал этот подход с марк-
сизмом, что, кстати говоря, было более органично по сравнению с
психоанализом и реактологией. Проблемами сознания частично про-
должали заниматься П.А. Флоренский и Г.Г. Шлет, работы которых в
то время, к сожалению, не оказали сколько-нибудь заметного влияния
на развитие психологии. В середине 20-х гг. появились еще две фигуры.
Это М.М. Бахтин и Л.С. Выготский, целью которых было понимание
сознания, его природы, функций, связи с языком, словом и т.д. Для
обоих марксизм был тем, чем он являются на самом деле, т.е. одним из
методов, средств понимания и объяснения.
В <30-е гг. страна практически потеряла сознание и даже бессозна-
тельное как в прямом, так и в переносном смысле (Напомним, что
Л.С. Выготский скончаются, М.М. Бахтин был сослан, затем стал зани-
маться литературоведением, П.А. флоренский и Г.Г. Шлет погибли в
лагерях; 3. Фрейд был запрещен, психоаналитические службы закры-
ты). Менялся, конечно, и облик народа: деформировались общечело-
веческие ценности. Точнее, происходила их поляризация. С одной
стороны, "нам нет преград...", с другой - парализующий страх, ужи-
вавшийся с требованием жертвенности: "И как один умрем...". Утра-
чивалась богатейшая палитра высших человеческих эмоций, культи-
вировались низменные: беспредел человеческой жестокости, преда-
тельство, шпиономания и т.д. Культура, интеллигентность тщательно
скрывались или маскировались цитатной шелухой, уходили в под-
текст. В этих условиях заниматься сознанием стало опасно, и его
изучение ограничимтесь такими относительно нейтральными нишами,
как исторические корни возникновения сознания и его онтогенез в
детском возрасте. Последователи Л.С. Выготского (А.Н. Леонтьев,
А.Р. Лурия, А.В. Запорожец, П.И. Зинченко и другие) переориентиро-
вались на проблематику психологического анализа деятельности и
психологии действия. Так же, как и С.Л. Рубинштейн, они достаточно
органично, интересно и продуктивно связывали эту проблематику с
марксизмом. Затем им пришлось связывать эту же проблематику с
учением об условных рефлексах И.П. Павлова, даже с агробиологией
Лысенко.
Возврат к проблематике сознания в ее достаточно полном объеме
произошел во второй половине 50-х гг. прежде всего благодаря трудам
С.Л. Рубинштейна, а затем и А.Н. Леонтьева. Нужно сказать, что для
выделения сознания в качестве предмета психологического исследова-
ния в равной степени необходимо развитие как культурно-историче-
ского, так и деятельностного подхода к сознанию и психике.
Ложность натуралистических трактовок сознания и инкапсуляции
его в индивиде понимали М.М. Бахтин и Л.С. Выготский. Первый на-
стаивал на полифонии сознания и на его диалогической природе. Вто-
рой говорил о том, что все психические функции, включая сознание,
появляются в совместном, совокупном действии индивидов. Трудно
переоценить роль различных видов общения в возникновении и фор-
мировании сознания. Оно находится не столько в индивиде, сколько
между индивидами. Конечно же, сознание - это свойство индивида,
но в не меньшей, если не в большей мере оно есть свойство и характе-
ристика меж- и надиндивидных или трансперсональных отношений.
Интериоризации сознания, прорастанию его в индивиде всегда сопут-
ствует возникновение и развитие оппозиции: Я - второе Я. Это озна-
чает, что сознание отдельного индивида сохраняет свою диалогиче-
скую природу и, соответственно, социальную детерминацию.
Не менее важно преодоление так называемой мозговой метафоры
при анализе механизмов сознания. Сознание, конечно, является про-
дуктом и результатом деятельности органических систем, к числу ко-
торых относятся и индивид, и общество, а не только мозг. Важнейшим
свойством таких систем, согласно К. Марксу, является возможность
создания недостающих им функциональных органов, своего рода ново-
образований, которые в принципе невозможно редуцировать к тем или
иным компонентам исходной системы.
В нашей отечественной традиции А.А. Ухтомский, Н.А. Бернштейн,
А.Н. Леонтьев, А.В. Запорожец к числу функциональных, а не анато-
мо-морфологических органов отнесли живое движение, предметное
действие, интегральный образ мира, установку, эмоцию и т.д. В своей
совокупности они составляют духовный организм. В этом же ряду или,
скорее, в качестве суперпозиции функциональных органов должно
выступать сознание. Оно, как и любой функциональный орган, обла-
дает свойствами, подобными анатомо-морфологическим органам: оно
эволюционирует, инволюционирует, оно реактивно, чувствительно.
Естественно, оно приобретает и свои собственные свойства и функции,
о которых частично шла речь выше. Это диалогизм, полифоничность,
спонтанность развития, рефлексивность.
В соответствии с идеей Л.С. Выготского сознание имеет смысловое
строение. Смыслы укоренены в бытии, существенным аспектом кото-
рого являются человеческая деятельность, общение и действие. Смыс-
лы не только укоренены в бытии, но и опредмечиваются в действиях, в
языке, в отраженных и порожденных образах, в метафорах, в симво-
лах, в мифах.
4.3. Проблема развития сознания
Фундаментальной проблемой психологии развития человека явля-
ется проблема происхождения, становления и развития сознания в
истории и онтогенезе. Чтобы подчеркнуть ее сложность, приведем два
поэтических образа О. Мандельштама:
"Мальчишка океан встает из речки пресной
и чашками воды швыряет в облака..."
"...большая вселенная в люльке
у маленькой вечности спит."
В первом образе подчеркивается дерзость человеческой личности,
неустрашимость его сознания, отчаянность поведения. Во втором об-
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 30 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |