Да у кого угодно. Сто раз он давал ключи ребятам из охраны, чтобы они отогнали или переставили его машину. Сто раз на этой машине его подвозили домой с вечеринок более трезвые сотрудники. Чернов как-то ездил на ней в "Дюпон", потому что его собственная машина была в ремонте. Саша прошлой зимой таскалась на ней в "Тойота-центр" и полдня простояла там в очереди на замену резины. Белов, кажется, тоже на ней куда-то ездил, а Степан почему-то ездил на его спортивном, длинном и совершенно непригодном для жизни на московских дорогах "БМВ".
Он даже представить себе не мог, где могут быть запасные ключи от его машины и существуют ли они до сих пор в природе.
И еще собака...
Собака прораба, которая всегда за три километра чуяла неизвестных и начинала заходиться от безумного лая, спокойно проспала всю ночь у себя в загоне и ни разу не гавкнула В его машине приезжал кто-то из тех, кого Веста отлично знала и считала за своего. Был ли этот "кто-то" убийцей? Или он приезжал посмотреть? Или просто проезжал мимо в Степановой машине, которую взял просто для того, чтобы покататься? Или этого загадочного незнакомца Муркин тоже шантажировал?
Кому могла быть выгодна смерть Муркина?
Саше Волошиной, это ясно как день, и эту версию рассматривать он не станет.
Саша не убивала. Она собиралась ему заплатить, она не собиралась его убивать. Столкнуть в котлован, да так, чтобы человек ударился виском и умер, не так-то просто, и Саша этого не делала.
Она могла отравить... Нет, она могла не предотвратить самоубийства своего мужа, о котором знала, но толкнуть человека в котлован она не могла.
Степан аккуратно притормозил на светофоре и потянулся, заложив за голову руки. В машине стало тепло, и очень захотелось спать. Очевидно, не только на Ивана действует перемена давления.
Залечь бы сейчас на диван, под тяжелый и теплый плед, накрыться по самые уши и спать, спать... И пусть бы рядом посапывал Иван или возился на полу со своим конструктором и книжкой "Трое в лодке". Да, пусть бы Иван возился на полу, а под теплым пледом вдвоем со Степаном была Ингеборга. Он обнимал бы ее, стройную и длинную, гладил затянутое в джинсы бедро и энергичную грудь под тонким свитером - просто так, без всяких видов на продолжение, потому что ему очень нравится ее гладить и думать о том, как все у них будет ночью.
Все будет так, как было у них уже сто раз, и в предсказуемости самая главная прелесть. Прелесть и чувство защищенности, безопасности, собственной состоятельности и... человечности, о которой он всегда так мечтал, а находил только бешеную кабанью звериную похоть.
И в уютном и близком тепле будет еще обещание рая, из которого его никогда не выгонят за грехи.
Светофор переключился и, наверное, довольно давно, потому что зеленый уже не горел ровным светом, а вовсю мигал, и очередь ревела могучим разноголосым оскорбленным ревом.
Степан встряхнулся, как внезапно вышедшая из оцепенения собака, и нажал на газ.
О чем он думал, прежде чем размечтался, как хорошо ему будет под пледом рядом с Ингеборгой? Ах да. Об убийцах и их, жертвах.
Белов прав - в свете последних признаний нужно еще раз попытаться проанализировать смерть прораба. Неужели Петрович тоже мешал кому-то незримому, но стоящему так близко, что Степану страшно было об этом даже подумать?
Что Петрович мог знать об убийстве Муркина, о чем он хотел рассказать Степану? Или он ничего не знал и хотел рассказать вовсе не об этом, а о том, что поставщик опять прислал некачественные плиты? Как это теперь проверить, у кого спросить?
Степан был очень обижен на Петровича. Обижен и зол.
Он никак не ожидал от него такой подлости. Он даже предположить не мог, что Петрович способен бросить его одного в такое трудное время. Как он мог так поступить? Зачем?! Раньше они никогда и ни в чем не подводили друг друга.
Он был страшно зол на мать, когда она умерла. Он целый год не мог привыкнуть к тому, что она умерла. И сейчас он не мог простить Петровича за то, что тот тоже умер.
Сговорились все, что ли!..
Нет, не зря он боится, и ощущает себя цирковым тигром, и везде чует подвох, и не верит ни в какие высокие чувства.
Нет никаких высоких чувств. Ты заставляешь других прыгать в кольцо, если тебе это выгодно. С кем-то это получается лучше, с кем-то хуже, но это просто такая игра. Кто кого перехитрит. Доверие и любовь выдумали для того, чтобы, прикрываясь ими, уцепить как можно больнее. До крови, до костей.
Все, кого он любил или кому пытался доверять, бросили его, ушли в самый неподходящий момент.
Нет и не будет теплого пледа в середине дня, и полудремы, сквозь которую слышно, как возится на полу Иван, рассыпая по ковру конструкторские детали, и радостного покоя, в котором все хорошо не только сию минуту, но будет хорошо всегда, и легкого дыхания лежащей рядом женщины, и уверенности, что все это никуда и никогда не денется.
Черт побери, почему его опять сносит в какие-то высокие материи?! Он хотел подумать о Муркине и о прорабе, а о чем думает на самом деле?!
Она налила себе чаю в чашку так, как будто всю жизнь прожила в его квартире, и сунула замерзшие ноги в его собственные меховые тапки, привезенные в прошлом году из Австрии, так, как будто имела полное право на все это - на тапки и чашку... Как будто ее вовсе не мучает вопрос, что будет дальше. Как будто она ничуть не замечает его тягостного к себе внимания - или на самом деле не замечает?
Как будто она просто живет, а не пытается заставить его прыгать в кольцо.
Или на самом деле не пытается?
Да еще это кошачье имя - Ингеборга!
Степан передернул плечами, как будто от холода, хотя в машине стало почти жарко, огляделся по сторонам и пристроился поперек двойной разделительной полосы. Конечно, по-хорошему следовало бы доехать до светофора и развернуться, но иногда он позволял себе мелкое хулиганство, особенно если поблизости не просматривались гаишники. Заприметив разрыв в плотном машинном потоке, он нажал на газ, двигатель рыкнул, как разгневанный тигр, и через секунду Степан уже въезжал на тротуар перед собственным офисом.
Белов запирал свою машину и помахал Степану. Ему досталось место получше, хоть и ближе к проезжей части.
Нужно было приезжать раньше, а не распивать на кухне чаи с этой самой, которая с кошачьим именем и в его собственных тапках!..
- Ты чего такой злой? - спросил Белов, подойдя. - С Иваном что-нибудь?
- Ничего я не злой, - сказал Степан очень сердито, - с Иваном все в порядке. По крайней мере было, когда я уезжал - А почему тогда злой?
- Да не злой я! Нормальный я! Как всегда!
- А-а... - протянул Белов, - ну-ну...
- И нечего нукать! Я тебя вчера как человека просил - позвони мне вечером, или ты в Сафонове вчера не ездил?
- Ездил, хотя вчера, между прочим, воскресенье было.
- Да наплевать мне на воскресенье! Я тебе сказал, чтобы ты позвонил, а ты даже не почесался!
- Я не позвонил потому, что у меня в телефоне батаренки сдохли, - сказал Белов громче, чем следовало бы уравновешенному и хорошо воспитанному человеку. - И докладывать мне было абсолютно нечего. Все работали как обычно. Все было как обычно. А потом, уж ты меня прости, Степа, за прозу жизни, я к любовнице поехал, а не домой! А от любовницы мне звонить было неудобно!
- Ну да. Неудобно. - Степан и сам прекрасно понимал, что напал на Белова совершенно не по делу, а просто так, от недовольства собой, но как остановиться, не знал. - К любовнице тебе ехать удобно, а мне позвонить неудобно!
- Паш, не все такие смиренные монахи, как ты! Не все по выходным с детьми английский учат. У некоторых есть еще личная жизнь.
- Да пошел ты!..
Почему-то слова Белова сильно его задели.
- Да. Я отойду, пожалуй. А то еще подеремся. Кроме того, мне нужно сигарет купить.
Белов круто повернулся и пошел назад, к табачному киоску, хотя до магазина было ближе и выбор там был лучше. Почему-то этот киоск они всем офисом дружно не любили и почти никогда в нем ничего не покупали. Степан, вместо того чтобы пойти наконец на работу, остался стоять на тротуаре. Ему казалось, что он высказал заму еще не все претензии.
Белов был в двух шагах от киоска, когда невесть откуда на тротуар выскочила грязная зеленая машина и понеслась прямо на него. Немногочисленные прохожие шарахнулись в разные стороны, как перепуганные гуси на сельской дороге.
У Степана отчетливо и тоненько зазвенело в ушах.
Он нелепо взмахнул руками и, кажется, даже побежал, чтобы остановить эту взбесившуюся машину, но оказалось, что так и не двинулся с места. Он очень ясно понимал, что машина летит прямо в беззащитную беловскую спину и что через секунду она его убьет.
- Эдик!! - заорал он, и Белов оглянулся Степан еще успел заметить, какое изумленное у него стало лицо. Он прыгнул в сторону, но тонна обезумевшего железа настигла его.
Степан услышал короткий удар, глухой стук, как будто на тротуар упал мешок с мукой, - и все.
Больше он ничего не слышал;
- Что? - растерянно переспросила Ингеборга. - Что вы говорите?
- Я говорю, что моего зама сегодня у меня на глазах сбила машина, - повторил Степан, морщась, - поэтому я и опоздал. Как Иван?
Ингеборга помолчала, как будто не сразу поняла, о чем он спрашивает.
- А... У нас все в порядке. Он сегодня поздно встал и весь день вел себя не слишком хорошо. Простите, пожалуйста, я не совсем поняла, что такое с вашим замом.
- Все вы поняли, - проговорил Степан устало.
Ему казалось, что к лицу у него прилипла тонкая целлофановая пленка, сквозь которую невозможно дышать и почти невозможно видеть. И все время хотелось ее содрать. Он то и дело тер лоб и щеки, но содрать проклятую пленку никак не удавалось.
- Но... он хотя бы... жив? - осторожно спросила Ингеборга, во все глаза глядя, как Степан снимает ботинки. Зачем-то он сел на пол, прямо под дверь, и вяло поддавал одной ногой другую в надежде, что ботинок снимется сам.
- Он в больнице.
Ингеборга перевела взгляд на его лицо, и он добавил, сердито пытаясь содрать проклятую пленку:
- Жив, жив. Если бы был... не жив, был бы в морге, а не в больнице!
- А что за машина его сбила?
- Откуда я знаю! - сказал он с досадой. - Обыкновенная машина. Зеленая.
- Она его случайно сбила?
- Она его сбила уж точно не случайно! Его тоже должны были убить, но почему-то не убили. Хотел бы я знать, кого должны убить следующим...
Ингеборга смотрела на него с ужасом.
Он все пытался содрать с ноги ботинок, а потом, очевидно, поняв бесплодность своих попыток, тяжело поднялся и зашаркал по коридору.
Он зашел в комнату к Ивану и немного постоял рядом с ним. Иван сопел ровно и успокоительно - от души. Было время, когда даже во сне он дышал длинно и тяжело, с протяжными нервными всхлипами.
Все прошло. В Ивановой жизни все теперь хорошо. Насколько это возможно.
Степан осторожно потрогал золотистый затылок и повыше натянул толстое клетчатое одеяло - в комнате в связи с наступившими майскими морозами было прохладно.
Странное дело. Под одеялом оказался медведь, тот самый, которого он купил после того, как идиотка Клара выбросила Леночкиного. Иван нового медведя не признавал, и медведь коротал свой век на книжной полке. Степан оглянулся и посмотрел. На книжной полке медведя не было.
Худая рука с острым шишковатым локтем прижимала медведя к ровно дышащему боку, к синей байковой пижаме, надетой по случаю холодов.
Степан еще раз оглянулся на книжную полку. Это был действительно тот самый медведь.
Наверное, все дело было в том, что он так сильно устал. А может, в том, что сегодня на людной улице он своими глазами видел, как тонна металла пыталась погубить близкого человека и почти погубила его, а он, Павел Степанов, даже не мог двинуться с места, чтобы помочь, предупредить, спасти...
А может, дело было в чем-то еще, чего Павел Степанов пока не понимал. Отказывался понимать.
Он выскочил из комнаты Ивана, как будто обнаружил, что ошибся дверью и попал в чью-то чужую комнату.
- Что с вами? - спросила Ингеборга, мимо которой он промчался на всех парах, отчаянно топая уличными ботинками.
- Уезжайте! - приказал он сквозь зубы, но даже не притормозил. - Уезжайте сейчас же!
После чего заперся в ванной.
Вода успокоительно и мощно запела в новеньких трубах.
Из блестящего крана она широким веером летела в белоснежную ванну с такой силой, что казалось, кипит.
Сгорбившись, Степан сидел на краю и тер, тер лицо. Он был уверен, что если перестанет тереть, то обязательно заплачет, и это будет означать конец всей его жизни. Последний раз Павлик Степанов плакал в детском саду, когда воспитательница прогнала его с деревянной, ярко раскрашенной лошадки.
Это была не лошадка, а мечта. Ничего ему так не хотелось, как посидеть на этой лошадке. Но детсадовскими правилами это было почему-то запрещено.
- Лошадка, - проговорил он с усилием и перестал скрести лицо.
Воды в ванне было уже много. Он подставил руку - горячая. Ему хотелось, чтобы вокруг него было очень много горячей воды.
Белов в больнице, и его жизни, как сказали врачи, а потом еще менты, ничто не угрожает. Зеленая машина - ясное дело! - не найдена.
"У кого из ваших сотрудников есть зеленые "Жигули" пятой модели?"
"Понятия не имею. Я знаю, какие машины у моих замов. Знаю, какая машина была у Петровича и какая у Саши Волошиной. Ни одна из них не похожа на "Жигули" пятой модели".
"Кажется, это не первое чрезвычайное Происшествие в вашей конторе?"
"Не первое. В середине апреля у нас погиб рабочий, а несколько дней назад мы похоронили нашего прораба".
"Надо же, сколько интересных совпадений! А говорят еще, что вы ведете в Сафонове какую-то почти нелегальную стройку, что вы там храм снесли, а на его месте то ли магазин сооружаете, то ли автобусную остановку, то ли сортир.
Степан подставил лицо под жесткие струи воды, которые больно хлестали и сверкали, как алюминиевая проволока, зато, кажется, сдирали проклятую пленку.
Кому мог мешать его зам? За что его пытались убить? Не было ли у него связей в криминальном мире? Не проигрывал ли он много в казино? А наркотики? А проститутки? Какие именно - девочки или мальчики? Сколько у него детей и есть ли внебрачные? Почему вы встретились на тротуаре около конторы? Вы всегда так встречаетесь или только сегодня?
Степан долго и тяжеловесно соображал, в чем именно его подозревают и почему он должен отвечать на какие-то совершенно идиотские, беспардонные вопросы, да еще отвечать так, как будто он оправдывается и никак не может оправдаться.
Нет, он не знает, где именно его второй зам. У них не принято весь рабочий день сидеть в офисе. У них несколько объектов по всей Москве, и они должны контролировать все Чернов может быть где угодно - в Сафонове, на Профсоюзной, на складе в Балашихе. Это очень просто проверить, нужно только позвонить.
"Не нужно никуда звонить, если нам понадобится, мы все уточним сами. Сколько всего сотрудников у вас работает?"
"Я никогда не считал. Я точно знаю, сколько сотрудников у меня в офисе, а сколько еще на объектах вместе с рабочими... Это лучше уточнить у прораба".
"Ваш прораб, кажется, недавно скончался?"
И так без конца. И все снова. И потом сначала. И еще раз И два. И три.
Очень решительно Степан завернул горячую воду и до упора отвернул холодную. Сразу стало нечем дышать, и по-, казалось, что через минуту разорвется сердце.
Нужно терпеть. Нужно дышать. Ничего другого не остается.
Он вылез из ванны, радуясь, что зеркало запотело так, что рассмотреть в него ничего невозможно. В данную секунду он отчаянно не желал себя рассматривать.
Офисная одежда кучей лежала на полу, поверх ботинок.
Степан посмотрел на кучу с отвращением. Он не станет к ней даже прикасаться. Ничего такого. Она полежит до завтра на полу, а завтра явится Клара Ильинична... нет, не Клара, а кто там теперь у него работает, и соберет всю кучу.
Сопя, он кое-как обернул себя полотенцем и открыл дверь.
В коридор сразу повалил пар, и, пошарив рукой, Степан включил вытяжку, которая бодро и негромко загудела.
Нужно одеться. В одном полотенце холодно. Степан вышел из ванной и нос к носу столкнулся с учительницей своего сына, Ингой Арнольдовной.
- Я хотела звонить в МЧС и вызывать спасателей, - сказала учительница хладнокровно, - что вы там делали столько времени, в этой вашей ванной?
Он отлично знал, как выглядит со стороны - мокрые прилизанные волосы, красная рожа, медвежья туша, кое-где прикрытая веселым розовым полотенчиком.
Она давно должна была уехать, мать ее!..
Он прохрюкал нечто неопределенное, то ли извинение, то ли проклятие, прошагал мимо - на стенах задрожали картины - и с силой захлопнул за собой дверь в свою комнату.
Нет, это просто невозможно! Что она себе позволяет, эта чужая женщина, поселившаяся в его доме?! Он сразу, с порога, отпустил ее домой, почему, черт ее возьми, она не уезжает?! Что она делала под дверью ванной? Подслушивала? Вынюхивала? Что ей может быть от него нужно?
Он вытащил из гардероба любимые старые-престарые слаксы, в незапамятные времена купленные в Лондоне в магазине "Маркс энд Спенсер", и тоненький свитерок того же происхождения, вытянувшийся от многочисленных стирок настолько, что приходилось засучивать рукава.
И свитерок, и слаксы были проверенными средствами утешения, и Степану немного полегчало, как только он почувствовал кожей знакомую мягкость старой ношеной ткани.
Теперь он был вполне готов. Мужчина, облаченный в свитер и слаксы, сильно отличается от мужчины, обмотанного поперек живота розовым полотенчиком.
Сейчас он выставит нахальную прибалтийскую крысу из своего дома. В два счета.
Он будет строг, холоден и сдержан. Он не позволит себе ни одного лишнего слова. Он даже глаз на нее не поднимет, не то что не повысит голос.
Картина собственного величия, нарисованная воображением, была так заманчива, что он вступил в гостиную-кухню, где шумел чайник и шипела сковородка, величественно и тихо, как и подобает истинному хозяину дома.
- Садитесь, - сказала Ингеборга не оборачиваясь. - Все давно готово.
Степан медленно и утомленно поднял глаза, только что постно опущенные в соответствии с выбранным образом.
Сзади, над ремнем джинсов, у нее порхал пышный бант, на который были завязаны ленточки фартука. В правой руке она держала серебряную лопаточку, а в левой - толстую прихватку, вышитую мещанскими розочками. Однажды в припадке хозяйственной деятельности Степан зачем-то купил эти прихватки в каком-то немецком магазине.
И пахло так вкусно, что в желудке моментально ожил небольшой огнедышащий дракон. Ожил, дыхнул жгучим паром и потребовал немедленной кормежки.
А может, не будет ничего плохого, если он просто поест?
Он только поест и даже не будет на нее смотреть. Он сейчас сядет, потянет к себе тарелку с ломтем горячего мяса и съест его весь до крошечки, и тарелку вычистит хлебом, и хлеб тоже съест, а потом съест помидоры, разложенные красиво, как в ресторане. Кажется, однажды он уже стоял в таком же голодном истерическом припадке над накрытым ею столом, и от запаха ее стряпни у него мутилось в голове.
Если он разрешит себе поесть, будет это малодушием или нет? Или все-таки нужно выгнать ее прямо сейчас?
Он не может выгнать ее прямо сейчас, и это, конечно же, малодушие и слюнтяйство.
- Садитесь! - повторила Ингеборга настойчиво, повернулась и быстрым критическим взглядом осмотрела стол. - Моя бабушка всегда говорила, что нет ничего на свете хуже, чем голод, особенно давний. Она считала, что стоит поесть, и жизнь сразу станет легче.
Павел Степанов неловко приткнул себя за стол.
Все чувства, включая осторожность, недавний страх, раздражение, недовольство собой, необходимость куда-то бежать и что-то предпринимать там, куда удастся добежать, сдались практически без боя. Тарелка с куском дымящегося мяса оказалась намного сильнее всех остальных высоких материй.
Он быстро и жадно съел все, что было, и посмотрел на Ингеборгу вопросительно. Она тут же положила ему еще кусок. И сразу же налила чаю в огромную глиняную кружку и сдернула салфетку с большого блюда. На большом блюде оказалось чуть-чуть подгоревшее снизу песочное печенье. Как в детстве.
И ему было решительно все равно, прыгает он в кольцо или нет.
Ингеборга пила чай, сидя напротив него. Пила сдержанно и красиво, как обычно, и Степан, проглотив вторую порцию корма, неожиданно обозлился на то, что она все делает так сдержанно и красиво.
- Вы вполне могли бы и не утруждаться. Я же сразу сказал, что вы можете уехать.
Она посмотрела на него с другой стороны стола и, кажется, даже усмехнулась.
- Если вы хотите поразить меня своей вежливостью, можете не стараться. Я все и так знаю. Лучше расскажите мне, что такое опять произошло у вас на работе.
- У нас на работе уже довольно давно происходит одно и то же явление. Называется задница, - пробормотал Степан и откусил печенье. Оно было сухим и легким, очень вкусным.
Крошки посыпались на свитер, и он решительно стряхнул их пятерней.
- Задница - это когда вы приехали на работу и поняли, что забыли дома ключи от кабинета, - неожиданно сказала Ингеборга. - А то, что происходит у вас, называется как-то по-другому.
- Это точно. - Степана удивила ее проницательность. - Только я пока не знаю, как это называется.
- Вы всерьез думаете, что будут еще какие-то... жертвы?
- Я не знаю, что именно я должен думать. Один из моих рабочих умер явно не своей смертью. Я так до конца и не уверен, своей ли смертью умер Петрович. А сегодня моего зама у меня на глазах чуть не переехала машина. Второй зам от большой любви забрался в сейф и вытащил оттуда вещественное доказательство, потому что был уверен, что оно повредит его возлюбленной. Сама возлюбленная неожиданно сообщила нам, что много лет назад отравила своего мужа, и тот самый рабочий, который умер первым, ее шантажировал. Она приготовилась заплатить ему, поехала ночью в Сафонове, но с ним не разговаривала и не виделась, потому что кто-то столкнул его в котлован. Зато она видела мою машину, которая из Сафонова в ту же ночь уезжала. Перепутать она никак не могла и клянется, что это была именно моя машина. Что вы так смотрите? - вдруг спросил он грубо. - Закройте рот!
Ингеборга послушно закрыла рот.
- Да, и еще! - продолжил Степан с непонятным злорадством. - Прораб все порывался что-то мне рассказать, а я так и не стал слушать, потому что именно в тот момент понял, что тетрадь из сейфа упер Чернов. И я теперь думаю, имеет это значение или не имеет.
Ингеборга отпила из кружки и сказала решительно:
- Вам нужно обратиться в милицию.
- Я обращался! Мои проблемы так же нужны милиции, как мне проблемы освоения космоса. Кроме того, я не желаю втягивать в свои личные дела еще и милицию!
- Это никак не ваши личные дела! Сколько людей вокруг вас подвергается опасности, а вы даже не хотите выяснить, из-за чего! С чего вы взяли, что сможете разобраться в этом сами? А если завтра в вас начнут стрелять, что вы будете делать?
- Отползать в кусты, - буркнул Степан, - больше мне ничего не остается. Спасибо за ужин, очень вкусно.
Но Ингеборгу трудно было сбить с толку.
- Павел Андреевич! Все-таки вы должны обратиться в милицию и рассказать там все, что знаете! У вас же ребенок Что за ерунда, честное слово, что за игры в сыщиков и воров А Иван? Что, если это... как это говорят сейчас... наезды ваших конкурентов?!
- В том смысле, что я паду смертью храбрых?
Она выпрямила спину, посмотрела ему в глаза - негодование расходилось волнами и грозило вот-вот затопить его стул.
- Я знаю, что вы странный и тяжелый человек, Павел Андреевич! Но у вас есть мозги и вы любите своего сына Ну сделайте что-нибудь, пока ситуация окончательно не вышла из-под вашего контроля!
- Вся беда в том, что она никогда и не была под моим контролем. - Ему польстило то, что она сказала про мозги и про сына. Он пересел на диван и закинул голову на мягкую плюшевую спинку. Сразу же захотелось спать. - Я знаю, что должен во всем разобраться, но сам. Сам, без посторонних, понимаете?
- Но вы же не разбираетесь!
- Откуда вы знаете? - спросил он миролюбиво Ему было тепло и очень хотелось спать. - Может, я только и делаю, что разбираюсь?
- Господи, - вдруг сказала она с тоской, - что же я-то делаю? Зачем я лезу в ваши дела? Какого черта я полночи проторчала на вашей кухне?! Как я теперь попаду домой?!
- Останетесь здесь, - предложил Степан, - ляжете в гостевой спальне. Приставать к вам я не собираюсь.
- Еще не хватало, чтобы вы ко мне приставали! - не слишком искренне возмутилась Ингеборга. - Кстати, мы забрали из ремонта ваш телефон. Его починили и даже вернули кассету, которая застряла в автоответчике. Вы мне должны четыреста восемьдесят три рубля. Счет на стойке, под пепельницей.
- Кассету? - переспросил Степан и поднял голову с успокоительной плюшевой спинки. - Какую кассету?
- Я же вам говорю - которая в нем застряла, когда его уронил Иван. Вы что? Не слышите?
Кассета в автоответчике?!
Господи, почему он сразу не догадался?!
- Где она?!
- Кто "она"?
- Ну, кассета эта вместе с телефоном?
- На столе в вашем кабинете. Я не знала, как его включить, и просто поставила на стол. А что случилось?
Ничего еще не случилось. Почему он сразу не подумал про автоответчик?!
Он стремительно вошел в кабинет и сразу же полез под стол, где были телефонная и электрическая розетки.
- Дайте мне провод, - приказал он в сторону двери, уверенный, что Ингеборга притащилась за ним. Тонкая белая рука с зажатым телефонным шнуром, протянувшаяся откуда-то сверху, чуть не ткнула его в лицо, и он улыбнулся.
Она действительно притащилась за ним!
Он вылез из-под стола и размотал провода с обновленного телефонного тела.
- А кассета где? Внутри?
Ингеборга пожала плечами:
- Наверное. Мы с Иваном ее не доставали.
Кассета оказалась на месте, и Степан нажал перемотку.
Только бы в мастерской от излишнего усердия ее не затерли!
Степан нажал пуск, кассета закрутилась с тихим приятным шуршанием.
- Что вы хотите услышать? - из-за его спины спросила Ингеборга с любопытством. Он шикнул на нее, и она притихла.
Запищал сигнал, и автоответчик сказал отдаленным голосом Белова:
"Степ, я только освободился. Я не знаю, как тебе, а мне все понравилось из того, что сделали в "Линии график". Они молодцы, хоть и дорогие, черти! Я не знаю, то ли мне домой ехать, то ли в офисе тебя ждать. Ты сам-то где?"
- Это кто? - спросила рядом Ингеборга. Глаза у нее блестели от возбуждения и любопытства.
- Это мой зам, - ответил Степан с нетерпеливой досадой, - тот, которого сегодня машина сбила. Все правильно, это как раз тот день, когда Петрович мне что-то сказать хотел А через день он умер...
"Степ, это Дима Яковлев. Перезвони мне, когда сможешь. У тебя что-то с мобильным, я целый день не могу дозвониться".
"Павел Андреевич, это Егорова Люба, из мэрии. Евгений Алексеевич сегодня все бумаги подписал. Приезжайте или присылайте кого-нибудь. Кстати, я хотела спросить, вы ребенка на лето за границу не отправляете? А то нам посоветовали одну фирму, вроде при правительстве, а я сомневаюсь, стоит с ними связываться или не стоит".
"Иван, это Илья. То есть Соколов Илья. Ты сказал, что позвонишь, когда узнаешь, разрешат тебе на день рождения ехать или не разрешат. Тебе разрешили?"
Снова писк, молчание, глубокое, как мельничный омут.
Трубку положили.
"Андреич, это я... Фирсов Валентин Петрович тебя беспокоит, прости, что так поздно, ты небось спишь давно..."
Степан весь подобрался и сунул ухо чуть не в самый телефон.
Все-таки прав он был, когда решил, что Петрович мог звонить ему в тот вечер!
Петрович звонил. Он хотел с ним поговорить, а Степан не стал его слушать, и он позвонил.
Господи, что может быть проще!..
"Андреич, я тебе хотел сказать, что Муркин наш не просто так помер. Он думал, что хитрее всех, а кто-то и похитрей нашелся Не знаю, чего там у тебя украли сегодня, только странные дела у нас в конторе творятся. Ты поговорил бы с Александрой, Андреич! Я так думаю, что Муркин с ней тоже общие дела имел. Боюсь, как бы чего серьезного не стряслось. Да еще активист этот, который у нас на объекте базары разводит. Я раньше думал, что он совсем с другой стороны, а он, оказывается, тоже с этой... В общем, ты поговори с Александрой, Павел Андреич, и я тебе расскажу, что знаю... Ну, до завтра тогда. Прости, что так поздно..."
- О чем он говорит? - спросила Ингеборга громким шепотом. Общая таинственность ситуации сильно на нее подействовала. Все было как в детективном романе, особенно позабытая, а потом внезапно обнаруженная, и, конечно же, в самый подходящий момент, кассета из автоответчика! - Вы догадались, о чем именно он говорит, Павел Андреевич?
Нет, не знал Павел Андреевич, о чем говорит бедолага Петрович. Даже предположить не мог.
Что знал Петрович о прошлом Саши Волошиной? Откуда? От кого? И насколько много он знал? И что именно? То же самое, что Саша сама рассказала им, или что-то совсем другое, о чем она и не подумала рассказывать? Почему он так настойчиво советовал Степану с ней поговорить? Почему он решил, что разговор может что-то прояснить или изменить?
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |