- Можно подумать, что Степан не знает твой мобильный, - сказала Леля с легким презрением в голосе. Она знала всех, с кем работал Белов, - и начальника, и сослуживцев, и подчиненных.
- Да сам-то он по вечерам дома сидит, как сторожевая собака в будке! Так что ему никакого резона нет мне на мобильный звонить. Он считает, раз он дома, значит, и все должны быть дома!
- Ну, я тебе всегда говорила, что он идиот, - несколько непоследовательно заключила Леля, решив, что обижаться сейчас глупо и непродуктивно. - Хочешь кофе? Я сварю. Или пива?
- Лучше кофе, - попросил Белов, поморщившись. Пива он в рот не брал, но Леля все время об этом забывала, хотя ей полагалось помнить.
Пока он в блаженной, почти обморочной истоме стоял под душем, она приготовила кофе - очень плохой - и выложила какие-то маленькие тарталетки из расписной немецкой пачки. Готовить она не умела и не любила и варку супа считала чем-то безобразно мещанским. Белов был уверен - это от того, что выросла Леля в городе Гомеле, где были свои понятия о светскости и мещанстве.
- А что местное население? - спросила она деловито, когда Белов уже кинул в свою кружку белые таблеточки сахарозаменителя и приготовился сделать первый глоток. - Все по-прежнему против? Как баба-яга?
Вопрос означал, что она уже совершенно примирилась с тем, что Белов вот-вот уедет, и даже готова обсуждать с ним производственную тему. И еще это означало, что она вполне может забыть о том, что он не выносит пива, но про его дела она не забывала никогда.
Умна, ох, умна была Леля!..
И это его пугало чем дальше, тем больше, но обойтись без ее советов он уже не мог.
- А местное население, Лелечка, - ответил он задумчиво, - на то и есть местное население. Заняться им нечем, жизнь у них скучная, а мы их так шикарно развлекаем - то телевидение приедет, то депутаты из сельсовета набегут, то менты пожалуют...
- Это я все и так знаю, - перебила Леля нетерпеливо, - ты мне толком расскажи!
Пока он "рассказывал толком", она задумчиво болтала ложкой в кружке с кофе. Никакой привычки к этому аристократическому напитку у нее не было, и она старательно ее вырабатывала. Больше всего на свете Леля любила газированную воду "Буратино" и белый хлеб, густо намазанный маслом и посыпанный сверху сахаром, а вовсе не какую-то горячую коричневую гадкую жидкость! Однако приходилось привыкать.
Образ "тонкой штучки" требовал еще и не таких жертв, и Леля готова была принести все, сколько бы их ни было.
Белов замолчал и хлебнул из своей кружки, а Леля сказала задумчиво:
- Ну, то, что они не уходят, тебе только на руку. Нужно правильно их использовать, и все будет хорошо. Верно я говорю?
Белов смотрел на нее и молчал, а она продолжала как ни в чем не бывало:
- Самое главное для вас сейчас - это чтобы ваши заказчики вас не кинули. Мало ли что!.. Перестрахуется какой-нибудь козлик, решит, что если у вас труп в котловане, так с вами и дел никаких иметь нельзя...
- Я звонил Рудневу, - признался Белов неохотно. Об этом никому не полагалось знать, тем более любовнице. Тем более такой, как Леля, - рассказал ему, что у нас за дела...
- А если Степан узнает? - быстро спросила Леля. - Уволит? Он у вас с приветом, а ты через его голову...
- Не узнает, - ответил Белов уверенно, - я принял меры.
Леля искоса на него взглянула, но решила глубже в вопрос не вникать. Иногда лучше не знать, чем знать.
- Я должен ехать, - сказал Белов угрюмо. Сильное раздражение, как кофейная гуща, поднявшаяся со дна кружки, подступило к горлу, грозя залить все положительные эмоции, которыми он зарядился в Лелиной постели.
Боже мой, он и впрямь зачем-то пытается уверить себя в том, что встречается с Лелей ради постельных удовольствий!.. "Не корысти ради, токмо пользы для" - так это называет тугодум Степа.
Токмо пользы для...
- Я тебе позвеню, - пообещал Белов, поспешно зашнуровывая ботинки.
- Я надеюсь, - ответствовала Леля спокойно и чуть иронично. Еще бы он не позвонил!
Пеньюар на ней распахнулся, открывая беловскому взору часть высокой снежно-белой груди с выпуклым ярким соском.
Против воли он уперся тяжелым взглядом в пенный развал дорогих кружев, чувствуя себя собакой Павлова, которая демонстрирует стопроцентно предсказуемую реакцию.
- Значит, завтра в шесть, - резюмировала Леля, когда Белов вдоволь нагляделся и даже покраснел немного от напряжения, - в случае изменений - мобильный всегда со мной.
- Да, мой генерал. - Белов клюнул ее в щеку дежурным поцелуем любовника, который вот-вот закроет за собой дверь, и уже через тридцать секунд был на свободе.
Нет, черт побери, не на свободе!.. Просто он вышел из камеры на прогулку. Вернее, его вывели. Или даже не вывели, а выпустили погулять, потому что деваться ему все равно некуда, это ясно как дважды два.
Все это придется хорошенько обдумать. Не сейчас, потом, попозже, когда будет сделано главное. Он, Эдуард Белов, не сможет и не будет жить со стальным капканом, стиснувшим садистские щучьи зубы на задней лапе и уже порвавшим все сухожилия. Он придумает, как от него избавиться, даже если придется для этого перегрызть лапу.
Он сильный, ловкий и все сможет.
Он сел в машину, чувствуя успокоительный и знакомый запах дорогой кожи салона и яблочного дезодоранта, который ему позавчера всучили на заправке. Дезодорант был ему совершенно не нужен, но он пожалел парня, который его продавал.
Да. Одни ездят на "лендкрузерах", а другие продают на заправках дезодоранты.
Настроение немного улучшилось.
Черт с ним со всем. Он справится. Конечно, справится, иначе и быть не может. Иначе не стоило ничего затевать, а он затеял. Сам!.. По своей собственной доброй воле.
Или все-таки не совсем по своей?..
Он задумчиво тронул машину - спешить ему было некуда, и хотелось ехать подольше. Жены скорее всего нет дома, а если и дома, то, значит, строчит на компьютере свои пошлые детективы, которые почему-то идут нарасхват, и на мужнино отсутствие или, наоборот, присутствие ей совершенно наплевать.
Итак, он поедет дальней дорогой - через Крымский мост и Садовое кольцо. Может, повезет и там, несмотря на позднее время, все же будет пробка, в которой он проторчит лишних полчаса и получит возможность еще о чем-нибудь подумать.
Ободранная зеленая машина, которая мешала ему припарковаться на привычном месте, когда он только приехал к Леле, теперь двинулась следом за "лендкрузером". Водитель зеленой машины не знал, куда именно свернет Белов, поэтому следовал в некотором отдалении. Белов свернул на Садовое кольцо, и водитель усмехнулся презрительно.
Вот, значит, как!.. Значит, домой мы по-прежнему не едем.
Куда же? Или у нас еще парочка любовниц? Или мы теперь по делам?
Зеленая машина, трясясь по выбоинам древним телом, ныряла между грузовиками и троллейбусами в крайнем правом ряду, но от "лендкрузера" не отставала.
Ты за все ответишь, голубчик!.. За все свои проделки и шалости, за предательство, за разбитую жизнь - за все! Осталось совсем немного. Ты все еще уверен, что в полной безопасности, что тебе ничто не угрожает - ну что ж, и на таких, как ты, хитрых, опытных, матерых, бывает проруха.
Это даже забавно, что ты ни о чем не догадываешься. Тем сильнее будет потрясение, когда ты наконец узнаешь обо всем.
Только тогда будет уже поздно.
* * *
Леночка позвонила, когда Степан был в мэрии, и никак не отставала до тех пор, пока он не пообещал ей, что вечером заедет. Выключить телефон он не мог - ему должны были звонить из Сафонова, где, словно подтверждая худшие ожидания, начали сыпаться как из решета нерешаемые производственные проблемы вроде некондиционных плит, которые Петрович почему-то принял, хотя должен был в ту же секунду завернуть всю партию, а возвращать ее теперь было в миллион раз труднее. Кроме плит, еще повело сваи.
Точнее, пока не повело, но у Чернова возникли сомнения, которыми он очень неохотно поделился со Степаном, только когда тот и без него заподозрил неладное. Из этих подозрений следовало, что сваи нужно загонять по новой, если не все, то по крайней мере четыре основные. Степан долго орал на Чернова, сознавая свою полную беспомощность и сатанея от этого сознания все больше и больше.
Чернов, как нерадивый приказчик, попавшийся барину под горячую руку, только повторял, что он "все исправит в лучшем виде", и Степан с полдня уехал в мэрию, отчасти потому, что ему действительно нужно было посетить это могучее учреждение, отчасти потому, что в мэрии спрятаться от Саши Волошиной было гораздо проще, чем в офисе.
А потом пристала Леночка, будь оно все проклято!..
И он поехал к ней, как будто некто невидимый и всесильный волок его на аркане, а он покорно и тупо переставлял ноги в заданном направлении и улыбался при этом слюнявой улыбкой душевнобольного.
Ну и что такого, сказал он себе, пытаясь заглушить неотвязное, как изжога, чувство недовольства собой. Подумаешь, свидание с бывшей женой! В конце концов, у него тоже должна быть какая-то личная жизнь, тем более никто не посмеет упрекнуть его в том, что он на целый вечер оставляет ребенка одного. У ребенка теперь была прибалтийская крыса, и ребенок был счастлив.
Едва заступив на работу, крыса придумала новое правило, которое неукоснительно выполнялось каждый день. Теперь Иван после обеда звонил отцу и докладывал о событиях, произошедших за полдня, и о своих планах на вечер. Степан должен был выслушивать отчет и в ответ сообщать, во сколько будет дома. До сегодняшнего дня Степан старательно соблюдал эти новые правила, хотя никто его об этом не просил и никаких нововведений с ним не согласовывал. Инга Арнольдовна, очевидно, сочла их чем-то само собой разумеющимся.
Алле-оп! Барьер, Пурш!.. Надо, надо постараться, мальчик! Барьер! Еще барьер!
Существование Саши Волошиной каким-то образом примиряло его с жизнью. До тех пор, пока, стоя под ее дверью и обливаясь липким потом, он не понял, что она, черт ее побери, такая же, как они все. Ее тоже нужно бояться и ненавидеть.
Леночка была в превосходном настроении. Она никогда не сомневалась в своей власти над Степаном, но ей доставляло истинное удовольствие получать и получать подтверждения своей магической силы.
"Бедный, милый, неустроенный Степа!.. Стоит даже не пошевелить пальцем, а просто посмотреть в его сторону - и он уже ползет на брюхе, готовый на все ради одного только ласкового слова. Иногда он, правда, ворчит немножко, как состарившийся на службе одряхлевший пес, и наивно думает, что его ворчание можно принять за истинное неудовольствие, но пусть его ворчит. Мы оба знаем, что никуда и никогда он не денется. Собственную натуру победить невозможно, а я отлично - лучше всех! - знаю, что делать, чтобы ему даже в голову не приходили мысли о восстании и освобождении. Так что пусть ворчит. Тешит свое мужское самолюбие".
Как всегда в постели с Леночкой, Степан чувствовал себя не человеком, а чем-то средним между диким кабаном и быком-производителем. Леночка виртуозно умела с ним обращаться, чтобы он именно так себя и чувствовал. Он сопел. хрюкал, трудно дышал, потел и после бурного финала не испытывал ничего, кроме неловкости и стыда. И еще некоторого недоумения - зачем он опять поддался на ее уговоры?
Зачем приехал? Зачем покорно впадал в состояние быка-производителя, как бы получив соответствующий укол?! Что за непреодолимая сила, которой он не мог сопротивляться, тащила его в Леночкину постель?! Ладно бы у него был бешеный темперамент, который он не мог контролировать, но у него не было не то что бешеного, но и вообще ничего такого что могло бы называться темпераментом. В молодости его это огорчало, а сейчас что ж... Не дано - значит, не дано. Все равно что расстраиваться из-за цвета глаз или формы носа - очень умно и вполне достойно пятнадцатилетней красотки из какого-нибудь "Ж" класса. В его, Степановом, возрасте уже можно смело признать, что он вовсе не голливудский секссимвол, а задавленный работой и однообразными проблемами отец-одиночка.
И хрен с ним, с темпераментом!..
Только почему-то этот отсутствующий темперамент начинал проявляться именно когда звонила Леночка.
Степан отлично знал все, что будет дальше, - и все-таки приезжал, и изображал быка-производителя, и не контролировал себя, и чувствовал себя неуклюжим, толстым, неумелым, и собственные руки на Леночкиной нежной коже казались ему оскорблением, и понимал, как, должно быть, противно ей трогать его, волосатого и потного от страсти.
И еще он отлично понимал, что во всем этом не было ничего, совсем ничего человеческого.
После секса он становился молчалив и мрачен, но Леночке, которая к тому времени уже получала все, что хотела получить, было на это наплевать, поэтому она спокойно отпустила его в ванную, откуда он потопал прямиком в холл, старательно отводя глаза от разгромленной постели, которую, как назло, было видно практически из всех точек Леночкиной квартиры.
- Я поехал, - мрачно доложил он из коридора, но Леночка даже и не подумала встать, поэтому ему пришлось заглянуть в спальню.
Леночка лежала поперек кровати и рассматривала свои кольца. Колец было много, и все они блестели умеренно благородным бриллиантовым блеском. По совершенной Леночкиной шее скользили тонкие бриллиантовые всполохи.
"Задушить бы ее", - неожиданно подумал Степан.
- Уже поехал? - переспросила Леночка довольно равнодушно. - Что так рано? У тебя опять проблемы с ребенком?
Или ты все-таки догадался его в лагерь отправить?
- Ребенок со мной. Ни в какой лагерь он не поедет. Для заграницы он мал еще, а в наших лагерях ему делать нечего, там одни только вши и комары, - сказал Степан, морщась. - Ты бы, мать, хоть на праздник лета к нему пришла. Я же тебе оставлял сообщение на автоответчике. Как-никак он твой сын...
- Он твой сын, Степа, - отозвалась Леночка безмятежно, вытянула ногу и занялась ее созерцанием. На следующей неделе придется делать эпиляцию. Лишние волосы на теле доставляли Леночке массу хлопот. - Ты и ходи в нему на праздник лета. А лучше всего отдай ты его, в конце концов, в интернат. Ну, это смешно просто - молодой мужик с утра до ночи с ребенком нянчится! Тебе что, больше делать нечего?
Или ты надеешься, что я вечно буду тебя в кровати обслуживать, как образцовая бывшая жена, а?
Ничего ужасного она не сказала. Он сто раз слышал от нее настоящие оскорбления, а не какие-то там беззубые намеки, но на этот раз почему-то взбесился.
Почему?..
Он покраснел так, как будто внутри головы неожиданно зажглась красная лампочка, глаза стали белыми, а губы потемнели чуть не до черноты. Леночка за всеми этими превращениями следила с неподдельным интересом.
- Ты что? Заболел?
- Я вовсе не нуждаюсь в твоих обслуживаниях, - пробормотал Степан с ненавистью, - это тебе только кажется, что мной так просто управлять!..
Ей ничего не казалось, управлять им действительно было очень просто, но он должен - должен был! - сказать что-то такое, что убедило бы ее в том, что он вполне самостоятельная и сильная личность, а не кабан в период гона.
Убедить следовало не столько ее, сколько себя.
- Степочка, ну что ты расстроился! - весело проговорила Леночка, явно ожидая продолжения душераздирающей сцены. - Я просто говорю, что не смогу всю оставшуюся жизнь с тобой спать. Мы ведь в разводе, солнышко, ты не забыл? Тебе нужно найти кого-нибудь, какую-нибудь де-е-евочку, молоденькую и свеженькую, без больших запросов и, главное, неопытную, а ребенок тебе только мешает. Правда же мешает?
Ты уже всем показал, какой ты превосходный отец, а я наглое чудовище, ну и хватит! Мамашка твоя умерла, бояться тебе некого, так что брось дурака валять, отдай ты его в интернат, освободись немножко...
Выворачивая подкладку кармана, он вытащил связку ключей и трясущимися липкими руками отцепил ключ от Леночкиной квартиры. И швырнул его в сторону кухни. Потом он взял двумя руками телефон, посмотрел на него с недоумением, грохнул на пол - телефон взвизгнул почти человеческим голосом, - поддал ногой и выскочил на лестницу.
Все. Хватит.
"Это был последний раз. Ясно тебе? Это был самый последний раз. Я больше не могу. В следующий раз я ее просто убью. До смерти. Меня посадят, и Ивана отдадут в детдом. Этого не должно случиться. Я нормальный, вменяемый, я контролирую себя. Я больше к ней не поеду. Я поеду домой. К Ивану".
Степан забрался в машину и захлопнул за собой дверь.
Вечерний шум по-весеннему активного тесного московского двора, где выгуливали собак, гоняли в футбол, хохотали на кособоких лавочках, сразу отдалился и словно перестал иметь отношение к Степану.
"Все эти люди сами по себе, а я сам по себе. Мне никто не нужен. У меня есть Иван, и я сейчас к нему поеду".
Когда он открыл дверь в свою квартиру, у него как-то неожиданно и сразу кончились все силы. При мысли о том, что он должен нагнуться и снять ботинки, его чуть не вырвало. И еще, думая об Иване, он совершенно забыл о присутствии в его доме прибалтийской крысы. Тем не менее она присутствовала - Степан слышал ее голос и чувствовал ее запах.
Степан нагнулся и, кряхтя, стал стаскивать ботинки.
Значит, ему придется здороваться с ней, смотреть на нее, отвечать на ее вопросы и задавать свои - не может же он не поинтересоваться у гувернантки, как его ребенок провел день!
- Папка!! - закричал Иван у него над ухом. - Папка приехал!
Не давая Степану разогнуться, Иван обнял его ручками-палочками за шею, прижался крепко-крепко, выражая охвативший его восторг и не обращая никакого внимания на то, что стоять в таком положении отцу очень неудобно.
- Пап, хочешь, я тебе покажу, какую мы книжку сегодня купили?! Называется "Танки". Пап, ты знаешь, какой был самый мощный танк во время войны? Пап, а что такое план "Барбадоса"?
- Не "Барбадоса", а "Барбаросса".
- Да. Пап, а ты знаешь, что по этому плану "Барбоса" к Москве шла целая армия танков, а у нас к тому времени только-только стали делать Т-34...
- Не "Барбоса", а "Барбаросса".
- Ну да. Пап, вот твои тапки. Сегодня приходила убираться Валентина Ивановна, она их тряпкой протерла, а мне дала яблоко. Инга Арнольдовна сказала, что яблоко можно съесть, не дожидаясь обеда, потому что в яблоке очень мало калорий и оно не перебивает аппетит, а Клара мне никогда не разрешала до обеда яблоко съесть. Или грушу. Пап, ты купи нам завтра груш. Или арбуз. Лучше арбуз.
- Арбузы будут осенью. Сейчас плохие арбузы.
- Тогда груш. Еще даже лучше. Пап, я никак не мог желтую пижаму найти, а синюю Валентина Ивановна постирала, и она еще не высохла. Ты мне ее потом найдешь? А еще у немцев был танк "Малыш Вилли", он знаешь сколько весил?
Двести тонн. А скорость у него была десять километров в час.
Выходит, он не ехал, а еле плелся...
- Добрый вечер, Павел Андреевич.
Несколько ошарашенный обилием новостей, а также хорошим Ивановым настроением, к которому он был непривычен, особенно по вечерам, Степан слегка подвинул Ивана - Иван продолжал качаться на нем, как обезьяна на лиане, - и увидел Ингу Арнольдовну.
Так ее зовут или не так?
- Добрый вечер.
У него было замученное желтое лицо с синяками вокруг глаз и висков, с неопрятно вылезшей светлой щетиной и как будто блестящей пленкой на лбу и скулах. Может, заболел?
Степану было странно и неприятно, что она так пристально его рассматривает. Или в поспешном бегстве от Леночки он надел рубаху наизнанку? Или не застегнул штаны?
- Что вы меня рассматриваете? - спросил он недовольно. - Вы меня не узнаете?
Иван засмеялся, отцепился от отцовской шеи и повис на руке. Рука была толста" и очень надежная, как медвежья лапа.
- Вы здоровы? - помолчав, осведомилась Инга Арнольдовна. - У вас нет температуры?
Он сопнул носом, тоже совершенно по-медвежьи.
- Какая-то должна быть. Я же еще не покойник.
- Выглядите вы неважно, - сообщила Инга Арнольдовна. - Может быть, согреть вам чаю?
Это было совершенно неожиданное и странное предложение.
Почему она предлагает ему чай? В чем тут дело? Что ей может быть нужно? Что-то ведь нужно, раз она готова дать ему взятку, вот только что? Или он недостаточно искусно прыгал в кольцо и она хочет продолжить упражнения по приручению?
Он прошагал мимо нее к кухне, волоча на согнутой руке Ивана, который болтал ногами.
- Вам, наверное, домой пора, - громко сказал он оттуда, - не смею вас задерживать.
"Вот свинья какая, - подумала Ингеборта, и ей неожиданно стало весело. - Интересно, кто его так запугал, что он на меня даже смотреть не может? Жена, что ли?"
Где-то припадочным звоном зашелся мобильный телефон, и Иван моментально отцепился от медвежьей отцовской лапы И навострил уши. И весь напрягся. И стиснул костлявые острые кулачки.
Он боялся телефонов и ненавидел их.
- Ты что? - спросила у него изумленная Ингеборга. - Что случилось, Иван?
Но он ее даже не слышал.
- Да! - сказал Степан отрывисто.
- Павел Андреевич, это Хорошилов Сергей, я из вашего офиса...
Голос был совсем незнакомый. Степан не знал никакого Хорошилова Сергея из офиса.
- Я охранник, Павел Андреевич, - пояснил голос неуверенно, - с Большой Дмитровки... Вы меня слышите, Павел Андреевич?
- Слышу. - Степан уже знал, что там, в офисе на Большой Дмитровке, что-то случилось, и что он сейчас об этом узнает, и что изменить уже ничего нельзя потому, что это уже случилось, случилось, и деваться ему, Павлу Степанову, некуда.
- У нас ЧП, Павел Андреевич. Вы можете приехать?
- Да, - сказал Степан. - Могу. Минут через пятнадцать приеду. Жертвы и разрушения есть?
Инга Арнольдовна посмотрела на него как на полоумного, а замерший соляным столбиком Иван напрягся еще больше. Степан отвернулся от них.
- Жертв нет, - доложил Сергей Хорошилов, - но вам, наверное, лучше приехать, Павел Андреевич.
- Сейчас буду. - Степан осторожно положил смолкшую трубку в пепельницу и за воротник притянул к себе Ивана.
- Ну что ты так пугаешься, дурачина? Просто у меня дела. У меня всегда... дела.
- У тебя неприятности, да, пап? - В глазах у него прыгал страх, и Степан ненавидел себя за то, что его сыну было так страшно.
- У меня все время какие-нибудь неприятности. - Он старался быть как можно более убедительным. - Ничего такого. Я справлюсь. Только ты, пожалуйста, не пугайся так сильно.
Он положил ладонь на золотистую макушку и посмотрел на Ингу Арнольдовну.
- Я должен уехать, - сказал он, хотя это и так было совершенно ясно, - вы сможете с ним побыть еще часок? Если нужно, я заплачу дополнительно, и домой вас отправлю на такси, и за такси тоже заплачу...
Она выслушала всю тираду совершенно хладнокровно.
- Да, - сказала она и повернулась к Степану спиной, чтобы достать с полки чашки, - конечно, мы вполне сможем еще немного побыть вместе с Иваном. Только я считаю, что, прежде чем уехать, вам непременно следует выпить чаю.
Акцент - или не акцент, а какая-то странность речи - неожиданно проступил особенно отчетливо, и Степан подумал, что она, наверное, начинает так говорить, когда злится или чего-нибудь не понимает.
- Я не могу сейчас ничего пить, - пробормотал он. - У меня ЧП на работе.
- Оно ведь все равно уже произошло, - отрезала Инга Арнольдовна и показала глазами на Ивана. - Десять минут вряд ли будут иметь значение. Садитесь, Павел Андреевич.
Она что, совсем ничего не понимает? Сказано же - неприятности на работе! Чаи распивать ему некогда, ведь ему даже неизвестно, что именно там стряслось! Хорошо, если на самом деле трупов нет!
- Пап, садись! - словно очнувшись, заверещал Иван и поволок в сторону тяжелый стул, чтобы отцу было удобнее сесть и не осталось никаких сомнений, стоит или не стоит пить чай. - Садись, пап! Это же очень быстро, пять минут всего. И молока можно налить, чтобы было похолоднее!..
- Вот ваша чашка. Вы в самом деле будете с молоком?
Нет? Так я и думала. Это печенье. Пока Валентина Ивановна убиралась, мы испекли. Иван, давай сыр и ветчину, я думаю, что мы должны предложить твоему отцу бутерброды. Иван, какой джем ты будешь, малиновый или клубничный?
Мягко чмокнул закрывшийся "Электролюкс". Щелкнула крышка на щегольской немецкой банке с джемом. Звякнула ложечка. Вода полилась в кружку с тем особенным глухим звуком, который может издавать только крутой кипяток.
Запахло свежезаваренным чаем, малиной и булками.
Степан схватился за карман, в котором должны были быть сигареты.
Эти звуки и запахи были из другой жизни. Не из жизни Павла Степанова. Они не могли и не должны были иметь к нему отношения. Они расслабляли. Уничтожали оборону. Их следовало срочно заглушить. Вот... хоть сигаретами.
"Успокойся, - приказал он себе, - она затеяла это вовсе не для того, чтобы поймать тебя на чем-нибудь. Она затеяла это ради твоего сына, которого до дрожи напугал телефон. С ним нужно попить чаю, и он удостоверится, что все не так страшно".
- Ты не жди меня, ложись спать, - сказал Степан, прихлебывая чай, - Инга Арнольдовна меня дождется, а ты не жди.
- А она до тебя не уедет? Инга Арнольдовна, вы не уедете?
- Я же не оставлю тебя одного в пустой квартире, - ответила она рассудительно, - зачем ты еще кладешь сахар? Вполне достаточно джема.
- Я люблю, когда сладко, - сказал Иван упрямо, и Степан покосился на него из-за своей кружки. Очевидно, эти разговоры велись уже не в первый раз, и в Ивановом тоне звучали знакомые капризные нотки, что означало, что он уже вполне пришел в себя, для того чтобы спорить и отстаивать свои права на сладкий чай.
Да. Прибалтийская крыса вполне знала свое дело. И совершенно очевидно, она знала его лучше, чем идиотка Клара, дай Бог ей здоровья и счастья в личной жизни.
- Большое спасибо, - неловко сказал Степан Инге Арнольдовне и даже как будто поклонился слегка. Они некоторое время рассматривали друг друга, а потом он добавил:
- Все было очень вкусно. Печенье особенно.
Она молча кивнула.
Иван, совершенно успокоенный, выскочил его проводить и только попросил напоследок:
- Ты все-таки постарайся не очень поздно, пап.
- Я постараюсь, - пообещал Степан.
Ингеборга услышала, как хлопнула входная дверь, как щелкнули замки, и мимо нее, топая, промчался Иван, чтобы посмотреть с балкона, как отец сядет в машину.
"Все было очень вкусно. Печенье особенно".
Она усмехнулась и поставила в раковину его пустую кружку.
Он так и не попробовал печенье - она знала это совершенно точно, - поэтому не мог знать, вкусное оно или нет.
Он благодарил ее вовсе не за чай и не за печенье.
Странный человек Павел Степанов.
* * *
На лестничной клетке курил прораб, и Степан до того изумился, что даже не сразу ринулся из лифта в коридор, где громко разговаривали какие-то люди и пылал свет. Прорабу было совершенно нечего делать в офисе, да еще в одиннадцатом часу вечера.
- Здорово, Петрович. Ты как тут оказался?
Петрович суетливо, как обычно, переложил сигарету из правой руки в левую и сунул правую Степану с таким видом, как будто сомневался, захочет Степан ее пожать или нет. Почему-то на Степана это подействовало успокаивающе.
- Да никак, Павел Андреич. За бланками я заехал, у нас ни одного бланка чистого не осталось и бумага почти кончилась...
Это была такая явная, неуклюжая, лживая ерунда, что Степан даже покраснел немного.
- Ты о чем, Петрович? - спросил он, с тоской прислушиваясь к голосам в коридоре. Голоса были настырные и не по-вечернему громкие. - Какая бумага? Ты хоть, пока курил, придумал бы чего поумнее соврать.
Прораб тоже покраснел, засуетился, сунул в рот сигарету и так затянулся, что сигарета моментально уменьшилась вдвое.
- Я поговорить с тобой хотел, Андреич. Думал, что ты еще в офисе сидишь. Ну и приехал... Мобильный у тебя не отвечал, да и неловко мне по телефону-то... Я так хотел поговорить... Лично.
- Ну, хотел лично, значит, поговорим лично, - сказал Степан с досадой. Громкие голоса как будто становились все громче и громче. - Что у нас стряслось на ночь глядя? Ты чего-то темнишь, а я даже спрашивать боюсь...
- Да хрен его знает, чего стряслось, - сказал прораб и улыбнулся. - Ты особенно не пугайся, Андреич. Ничего такого. Из сейфа у тебя чего-то сперли. Не деньги, не бойся!
- Из сейфа сперли? - переспросил Степан. - Из моего сейфа что-то сперли?
В офисном сейфе он хранил только легальные "белые" договоры и кое-какие бухгалтерские бумажки, которые однажды могли пригодиться, если не ему самому, так каким-нибудь оголтелым налоговым инспекторам. Еще там были деньги, которые он и два его зама исправно собирали друг с друга, если в офисе предстояли массовые празднества, шествия, народные гулянья и что-нибудь в этом духе. Коллективные банкеты, конечно же, устраивались на деньги компании, но подарки и спиртное они всегда благородно покупали на собственные средства.
Господи, нужно быть полным идиотом, чтобы влезть в офисный сейф и спереть оттуда какие-то старинные бухгалтерские бумажонки или триста баксов мелочью! А может, там и трехсот не было, дай бог вспомнить...
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |