Иван моментально полез на него, стал тянуть за галстуки за руку, что-то громко рассказывать из своих сегодняшних событий - он лежал неподвижно, как мертвый, и Ингеборга Ивана забрала. В тот вечер они дольше обычного читали "Трое в лодке", и Ингеборга против воли прислушивалась к звукам в глубине квартиры - тяжелым шагам, шуму воды в трубах, свисту чайника. Там, в глубине квартиры, Павел Степанов пытался как-то сосуществовать со своей головной болью.
Потом он заглянул к ним и неловко буркнул: "Спасибо".
Все-таки нормально общаться с ним было совершенно невозможно.
Ингеборга свернула льняную простыню. Раз и еще раз. И еще прошлась утюгом по гладкой, приятно пахнущей ткани.
Почему ее тянет нормально общаться с Павлом Степановым? Зачем ей с ним общаться? Он совершенно ее не интересует - неприятный, вздорный, вечно всем недовольный человек из другого мира.
Или интересует?
Да. Наверное, интересует.
Сильно струсив, Ингеборга дернула утюг за электрический хвост и выдернула его из розетки. Хвост болтался у нее в руке, толстый, белый, с солидной блестящей вилкой.
Чем этот интерес может ей грозить? Ничем - если она станет жестко и правильно себя вести.
Никаких контактов, кроме согласований расписания для Ивана. Никакого сочувствия. Ей не может быть дела до того, болит у него голова или нет и как он при этом выглядит. Никакого печенья. Правда, печенье любит Иван - не столько есть, сколько печь, но Иван вполне может обойтись и без печенья. Никакого интереса к его делам, пусть хоть всех его работников спихнут в котлован.
Это она сможет. У нее железный прибалтийский здравый смысл и отличное самообладание. Вполне можно и не крутить в воздухе толстым белым шнуром, рискуя попасть по чему-нибудь стеклянному.
Вот тебе и самообладание.
Звонок в дверь раздался так неожиданно, что Ингеборга вздрогнула и уронила шнур.
Господи, к ней никто не может прийти днем в субботу!
Лучшая подруга Катя Максимова знает, что две субботы из трех Ингеборга проводит в обществе своего подопечного, а третью пытается разгрести накопившиеся домашние дела. На сегодня выход в свет - то есть в ближайший дешевый ресторанчик - у них не запланирован, следовательно, это не Катя.
В этот момент Ингеборге почему-то пришло в голову, что это может быть только Павел Степанов. Не было никаких оснований так думать, и все же она была совершенно уверена, что это он.
Прибалтийский здравый смысл трусливо забился в самый угол и трясся там мелкой дрожью. Ингеборга мрачно глянула на себя в зеркало - джинсы, майка - слава Богу, чистая! - голову она еще утром помыла, - и решительно открыла дверь, даже не спросив, кто там.
За дверью не было никакого Павла Степанова.
Она с трудом перевела дух. За дверью мялся историк Валерий Владимирович со скромным букетом каких-то трудноопределимых цветочков.
- Здравствуйте, Ингеборга, - сказал историк сердечно, - я несколько раз звонил. Но вас никогда нет дома.
- Я все время на работе, - буркнула несколько ошарашенная Ингеборга, - проходите.
Почему-то теперь она решила, что в школе приключились какие-то неприятности, непосредственно с ней связанные, и историка послали, чтобы выяснить с ней отношения. И еще она очень рассердилась на Павла Степанова.
Историк деликатно протиснулся мимо нее в квартиру и огляделся с любопытством. Он был уверен, что может легко определить личность любого человека по окружающей его обстановке, поэтому женские квартиры изучал с особым, неназойливым, но настойчивым вниманием.
- Это вам, - спохватился он, когда за его спиной Ингеборга грохнула дверью, и протянул ей букетик, - первые весенние. В этом году все так рано!
"Первые весенние" были явно голландского происхождения и потому производили впечатление искусственных, но Ингеборга не стала сообщать об этом историку. Когда мужчина приносит цветы, следует выражать радость и восторг, а вовсе не дурацкий скептицизм.
Да и вообще, какое ей дело до этих цветов!
Просто она рассердилась от того, что за дверью оказался Валерий Владимирович, а не Павел Степанов...
- Вы по делу? - поинтересовалась Ингеборга, пристраивая цветы в пузатую стеклянную вазу, прошлогодний подарок родителей на день рождения. Эту вазу она обожала. Каждая отдельно взятая ее деталь была на удивление безобразна, но все вместе они производили такое гармоничное, легкое, радостно-летящее впечатление, что вазу хотелось трогать, двигать, носить за собой и никогда с ней не расставаться.
- По делу? - переспросил историк. Ингеборга оглянулась с изумлением. Историк с жадным любопытством соседки-сплетницы шарил вокруг глазами и поэтому даже не понял, о чем Ингеборга его спрашивает.
Ингеборга с хищным хрустом смяла целлофановую цветочную обертку и спросила громче, чем следовало бы
- Вы что-то ищете, Валерий Владимирович?
Он сильно вздрогнул, как романтический герой в сериале, застигнутый злодеем над письмом к любимой, и взглянул на нее с улыбкой.
- Нет, не ищу. Просто мне нравится ваше... - он хотел сказать "жилище", но решил, что это будет недостаточно романтично, и поэтому сказал: - убежище. Очень уютно. Чувствуется порядок и в то же время раскованность.
- Особенно учитывая, что это не убежище, а квартира, - сухо поправила Ингеборга, - вы все-таки по делу, Валерий Владимирович?
- А... нет-нет! Дело у меня небольшое. Я заехал просто потому, что стал скучать без вас, Ингеборга. И, прошу вас, не называйте меня Валерий Владимирович! Даже выговорить страшно! Называйте меня... Валера.
Боже, Боже, этого тоже следует называть как-то не так, как он называется на самом деле! Или это теперь новая форма заигрывания, что ли!..
Впрочем, Павел Степанов с ней никогда не заигрывал.
- Кстати, я хотел сделать вам замечание. Вы очень легкомысленно открыли дверь, даже не спросив, кто там! Так нельзя, Ингеборга. В нашем городе, где в день происходят десятки грабежей и убийств..
"Я открыла дверь, потому что была совершенно точно уверена, что приехал Павел Степанов. Приехал, чтобы забрать меня, потому что без меня они с Иваном никак не могут обойтись. Даже в субботу днем, - подумала Ингеборга, - а вместо него явился историк Валера!"
-...будьте хорошей девочкой, всегда спрашивайте, кто стоит за дверью. А то в один прекрасный день может оказаться, что там стоит большой серый волк!
- Кофе будете? - спросила Ингеборга поспешно, изо всех сил стараясь не захохотать.
Никогда в жизни никто из мужчин не называл ее "хорошей девочкой" и не пугал ее серым волком! В этом была такая дивная первобытная неподдельная пошлость, что это было даже забавно.
- С удовольствием! - пылко воскликнул Валерий Владимирович. - Хотя у меня были более серьезные планы. Я собирался пригласить вас на обед, а потом в "Кодак". Там какая-то премьера.
Конечно, куда же еще? Обязательно на премьеру в "Кодаке". К осени подойдет время "Геликон-оперы" и еще - непременно, непременно! - Тарковского в каком-нибудь окраинном кинотеатре повторного фильма.
- Валерий Владимирович, - весело обратилась Ингеборга, доставая кофейные чашки, - а вы Михалкова любите?
- Которого из них? - тут же откликнулся историк. Он любил поговорить на хорошую интеллектуальную тему и был рад, что Ингеборга как раз такую и предлагает.
- Никиту.
Историк сделал вид, что задумался, хотя свое отношение к Никите Михалкову он определил давно и время от времени просто работал над формулировками, оттачивая и доводя их до совершенства.
- Нет, Ингеборга. Я не люблю Никиту Михалкова. - Он подождал удивленного вопроса "почему?", не дождался и продолжил:
- В его фильмах нет ни капли творчества, одна сплошная конъюнктура. По крайней мере я это так чувствую. Его стиль заимствован у итальянцев ранних шестидесятых. - Про этих самых "ранних итальянцев" Ингеборга как раз недавно читала в каком-то продвинутом журнале. Когда же это было?..
Ну да. Иван носился на велосипеде, а она сидела на лавочке и читала.
- Его герои сплошь похожи друг на друга, а приемы... приемы устарели. Вы видели "Цирюльника"? Это же вообще национальная катастрофа!..
- А Тарковского вы, конечно, любите, - перебила Ингеборга, которую на самом деле совершенно не интересовало отношение Валерия Владимировича к Михалкову.
- Тарковского, - пробормотал несколько удивленный историк, - Тарковского да... люблю... Но ведь вы понимаете, что эти две величины несравнимы! Михалков муравей по сравнению с Тарковским! Просто московский барин!
Ингеборга тоже придерживалась мнения, что Михалков и Тарковский величины совершенно несравнимые, и никогда не стремилась их сравнивать, но точность собственных выводов относительно личности самого Валерия Владимировича ее позабавила.
Валерий Владимирович, которому не дали развить тему, некоторое время помолчал, а потом приступил к основному вопросу:
- Я хотел у вас спросить... - он появился на пороге кухни и остановился, привалившись плечом к косяку и сунув руки в карманы - поза была необыкновенной красоты, - вы и вправду даете частные уроки этому мальчику, Ивану Степанову?
Ингеборга засыпала кофе и теперь нюхала густой кофейный пар, осторожно встряхивая турку.
- Нет, я не даю уроков, - она поудобнее перехватила длинную ручку, - я занимаюсь его воспитанием. И буду заниматься до осени. Мне предложили такую работу, и я согласилась.
- Кто вам предложил?
- Его отец.
Валерий Владимирович вздохнул, деликатно, но довольно громко.
- Отец! Господи, Ингеборга, неужели вы не знаете, что с этими людьми нужно держаться очень осторожно! Они все, даже детей, используют в личных целях. Я же предупреждал вас!
- Валерий Владимирович, я не понимаю, о чем вы! У меня есть диплом педагога, частная практика у нас в школе уставом не запрещена, наоборот, директор это всячески поощряет, я не понимаю, в чем проблема?
- Проблема в том, что в школу на днях приходила мать мальчика. Она убеждена, что отец воспитывает ребенка из рук вон плохо, что ребенок все время предоставлен сам себе и постоянно меняющимся... гм... гувернанткам. Она даже просила директора подсказать ей какой-нибудь специальный интернат, где находятся эмоционально нестабильные дети.
Ингеборга чуть не упала прямо с туркой в руках.
- Какие дети?
- Эмоционально нестабильные. Но это их проблемы, не наши! Наша проблема в том, что вы оказались, как бы это сказать, вовлечены во все это, потому что вы - как раз последняя из его сменившихся воспитательниц. Его мать потребовала, чтобы дирекция предоставила ей полную информацию о вас, о вашем образовании, о вашей жизни, обо всем.
Ингеборга была в бешенстве.
- Дирекция предоставила?
- Вы совершенно напрасно сердитесь, Ингеборга, - Валерий Владимирович шагнул в кухню и успокоительным жестом коснулся ее руки, - у матери есть полное право потребовать...
- У матери Ивана Степанова есть только одно полное право - проваливать к чертовой бабушке, - отчеканила Ингеборга, - и мне нет никакого дела до того, что именно она требовала у дирекции!
- Милая Инга...
- Я не милая Инга! Я квалифицированный преподаватель, и я хорошо знаю мальчика. Интернат для эмоционально нестабильных детей! Да его отец умрет от смеха, когда узнает, что придумала его бывшая жена!
- Простите, - осторожно сказал Валерий Владимирович, никак не ожидавший столь сильной вспышки, - может быть, предоставим им решить все вопросы самим, без нашего с вами участия? Нам нужно подумать, как вам лучше всего вести себя во всей этой истории.
- Я знаю, как мне вести себя в этой истории.
Ингеборга сунула в руку Валерию Владимировичу турку с кофе, и он зачем-то ее взял. Подошла к телефону и решительно набрала номер.
- Что вы делаете? - спросил он из-за ее спины. - Кому вы хотите звонить?
- Я не хочу. Я звоню.
Долго не отвечали, и, трясясь от ярости, Ингеборга рассматривала пузатую вазу с трудноопределимыми цветами.
- Павел Андреевич, - сказала Ингеборга, когда ответили, и в ее речи явственно проступил акцент, - это Ингеборга. Прошу прощения за беспокойство. Скажите, пожалуйста, вы знаете что-нибудь о визите вашей жены к Ивану в школу?
Валерий Владимирович в ужасном волнении приткнул турку на полированный стол и схватил Ингеборгу за локоть. Она даже не заметила.
- Хорошо. - Она послушала и кивнула, как будто собеседник мог ее видеть. Потом еще раз кивнула. Положила трубку и гордо прошествовала в прихожую. Встревоженный историк бросился за ней.
Она сунула ноги в ботинки и натянула щегольскую синюю куртку. Потом сказала Валерию Владимировичу:
- Счастливо оставаться! - вышла и заперла за собой дверь, оставив ошеломленного мужчину в пустой квартире.
* * *
Заточение не было продолжительным.
Примерно минут через сорок в замочной скважине завозился ключ, и Валерий Владимирович, несколько смущенный своим более чем двусмысленным сидением в чужой квартире, бросился на этот спасительный звук, готовясь как следует всыпать строптивой девице за все сегодняшние выкрутасы.
Однако в квартиру вошла не строптивая девица, а Степанов Павел Андреевич, отец Степанова Ивана.
- Здрасьте, - хмуро сказал он историку. - Ингеборга просила передать, что она извиняется, что вас... того... заперла.
- Да ничего, - пробормотал тот, - я альбомы смотрел... и еще телевизор...
И он густо покраснел.
Ни альбомы, ни телевизор его не интересовали. Все сорок минут он старательно шарил по ящикам письменного стола и гардероба, надеясь разыскать что-нибудь... эдакое, интересненькое, пикантное.
Павел Андреевич посмотрел на него внимательно и сказал только:
- Ну да...
Не снимая ботинок, он прошел в гостиную, сел к столу, положил на его сверкающую поверхность тяжелые руки и попросил душевно:
- Вы мне не расскажете, зачем бывшая супруга приезжала в школу?
Валерий Владимирович уж давно был не рад, что затеял весь этот визит.
Никакая баба, даже такая сексуальная штучка, как Ингеборга, не стоила неприятностей, которые могли бы приключиться, узнай начальство о том, что он всем заинтересованным сторонам растрезвонил важную, а может, и конфиденциальную информацию. И сейчас, стоя перед столом, за которым, сложив руки, сидел Павел Андреевич, он чувствовал себя очень неловко, как двоечник на педсовете.
Ну кто мог предположить, что она кинется звонить и докладывать!
Дура безмозглая...
Однако Степанов ждал, и Валерий Владимирович, помявшись под его пристальным взглядом, все же осторожно присел на диван и тут же выложил все, что знал.
Бывшую жену Павла Андреевича он увидел только когда она садилась в машину, но несказанную красоту оценил в полной мере. Конечно, разве сможет такая женщина жить с таким... жирным ублюдком.
При упоминании интерната Степанов, как и предполагала Ингеборга, мрачно фыркнул, но ничего не сказал.
- Собственно, вот и все. Я не знаю, отчего Инга Арнольдовна так взволновалась.
- Я знаю отчего, - произнес Павел Андреевич с нажимом, после чего принялся историка благодарить, чуть не под руку вывел его из квартиры и аккуратно запер за собой дверь.
"А может, он с ней спит?! - осенило Валерия Владимировича, пока он смотрел, как уверенно Павел Степанов запирает дверь чужой квартиры. - Может, он платит ей вовсе не за воспитательные услуги, а за секс, и ребенок у них только прикрытие?!"
Он уже точно знал, кому и как расскажет в школе о том, что скромница и схимница Ингеборга Аускайте пользуется особым расположением некоторых папаш, когда Павел Андреевич, вновь придержав историка под локоток, проговорил значительно:
- Я надеюсь, что весь этот инцидент так и останется между нами, да? Мне не хотелось бы, чтобы поползли слухи. Тем более что слухам взяться вроде бы неоткуда. А?
- Вроде бы неоткуда, - согласился Валерий Владимирович Он сто раз рассказывал той же Ингеборге о том, как опасны "эти люди", и о том, что с ними нужно держать ухо востро, а сейчас опасность текла прямо из тяжелой руки Павла Степанова в его твидовый локоть, и отравляла кровь, и заставляла желать только одного - скорее вырваться.
Понесло же его хорошим субботним днем к этой дуре, которая втравила его в историю!.. Сидел бы дома, попивал кофе, а под вечер позвонил бы Танечке, сходили бы куда-нибудь, как культурные, хорошо образованные люди. Танечка, конечно, попроще, чем эта самая Ингеборга, оказавшаяся такой истеричкой, но зато с ней и хлопот намного меньше...
Степанов Валерия Владимировича все не отпускал, и они вышли из подъезда "под локоток", как парочка закадычных друзей пожилого возраста, прогуливающаяся в парке.
Посреди залитого солнцем, не слишком чистого двора, между нежно зеленеющих тополей на покривившейся карусели восседали с одной стороны - Ингеборга, смешно поджавшая длинные ноги, а с другой - Иван Степанов в клетчатой курточке и с волосами, торчащими в разные стороны, как у Незнайки.
- Валерий Владимирович! - закричал Иван на весь двор, так что историк затравленно вздрогнул. - Здравствуйте!
- Здравствуй, Иван, - отозвался историк, с каждой минутой чувствуя себя все более неловко. Чтоб она провалилась, проклятая баба, поставившая его в такое двусмысленное положение!.. - Как твои дела?
- Мои дела хорошо! - прокричал Иван в ответ, и историк болезненно поморщился от его вопля. Павел Степанов смотрел на него со странной, непонятной усмешечкой. - Меня теперь Инга Арнольдовна воспитывает! И будет воспитывать все лето!
Иван спрыгнул с карусели, отчего она покосилась еще больше, и Ингеборге пришлось наклониться в сторону, чтобы не упасть, и подбежал к отцу и преподавателю:
- А вы тоже в отпуске, да, Валерий Владимирович? Инга Арнольдовна сказала, что у нее что-то случилось с замком, и папа сказал, что мы должны поехать и ей помочь. А вы сами не могли его открыть? У нас тоже однажды дверь захлопнулась, и папа не мог к нам попасть. Только это давно было, еще когда... Клара была. И она не сама, это я ее захлопнул, но папа меня потом простил, я тогда еще маленький был.
- Иван.
Иван остановился на полуслове, подумал немного, затем сосредоточенно покивал сам себе и взял отца за руку. Ингеборга, кое-как выбравшаяся из карусели, подходила к ним.
- Простите, что я вас покинула так внезапно, - сказала она, подойдя. - Не обижайтесь.
- Да я и не... - пробормотал историк.
Ему нужно было хоть на пять минут остаться с ней наедине, чтобы в лицо высказать все, что он думает о ее поведении.
Он даже почти приготовил речь. Только Степановы должны уехать. Она сделала свое дело, доложила хозяину все, что знала, ну и пусть он теперь проваливает!
Нет, но какова оказалась сука!.. Аж из квартиры выскочила, в таком азарте была, так доложить хотела!..
Однако Степанов не уезжал, а как бы ждал чего-то, сонно глядя в сторону.
Ну и мордоворот. Господи прости!..
- До свидания! - попрощалась Ингеборга. Ей, дуре, отчего-то было весело.
- До свидания! - подхватил Иван Степанов, а его папаша повернул-таки голову и вперил тяжеловесный взгляд в Валерия Владимировича. Этот взгляд как будто отделил историка от них троих. Как Степанову это удалось, историк так и не понял, но именно в этот момент стало ясно, что они трое - с этой стороны, а историк - с какой-то другой.
- Я поеду, пожалуй, - пробормотал Валерий Владимирович, как бы оправдываясь, и шагнул в сторону. На это никто ничего не ответил, даже Иван.
Проводив глазами твидовую спину, Ингеборга сбоку взглянула на Павла Степанова и сказала Ивану:
- У тебя есть отличный шанс. Ты вполне можешь повисеть вон на той перекладине. Только на нее еще нужно влезть.
- Чего на нее лезть-то! - Иван презрительно пожал плечами и поскакал к перекладине, перебирая худыми ногами, как впервые выпущенный на улицу козленок. - Смотрите, как я полезу! Пап, смотри!
- Я смотрю.
- Это очень большая проблема? - спросила Ингеборга негромко. - Или не слишком?
- Думаю, что это совсем никакая не проблема, - ответил Павел Степанов задумчиво.
- Вы сможете как-то... защитить его от интерната для эмоционально нестабильных детей?
Степан сверху посмотрел на нее и усмехнулся.
- Дело тут совсем не в интернате. Моей бывшей супруге нет и не было до Ивана никакого дела. Никогда. Что-то здесь не так, Ингеборга. Материнские чувства в ней проснуться никак не могли, потому что просыпаться там нечему. Значит...
- Пап, я классно висю?!
- Не висю, а вишу.
- Ну, вишу!
- Ты висишь просто как супербизон!
- Мне нет дела до вашей бывшей жены, - холодно заметила Ингеборга, - мне есть дело до Ивана. Если она начнет приставать, вы сможете его защитить?
- Когда она развелась со мной и оставила мне сына, я оформил сто тысяч бумаг. Или двести. Мама на этом настаивала. Ее тоже этот вопрос... волновал. Моя бывшая жена не имеет на Ивана никаких прав. Все запротоколировано, задокументировано, скреплено печатями и штампами. Я ухлопал на это кучу денег. Леночка... Короче, это только мой ребенок, и больше ничей.
Он вдруг засмеялся, и Ингеборга взглянула на него с изумлением. У него были очень белые зубы, приятный смех и множество мелких морщин у глаз и рта.
- Но это просто замечательно, Инга Арнольдовна, что вам есть дело до Ивана и нет никакого дела до моей бывшей жены!
Ингеборга покраснела так, как будто в лицо ей брызнули настойкой жгучего перца. Даже слезы на глазах выступили.
- Я совсем не имела в виду...
Он перестал смеяться и тяжелой лапой обнял ее голову. И на секунду прижал лицом к своему плечу.
Лапа была теплой и жесткой, а плечо под клетчатой рубахой "Рибок" - широким и твердым. От него пахло тонким и горьким одеколоном, чистой кожей, свежевыглаженной шерстью рубахи и еще - совсем чуть-чуть - кухней. Должно быть, он делал что-то на этой самой кухне, когда она позвонила...
Ингеборга совершенно расслабилась, глубоко вдыхая его запах, совсем незнакомый и неожиданно близкий, и даже потянулась, чтобы обнять его, но тут он опустил свою лапу и отстранился.
Она моментально и сильно расстроилась, что ей нельзя его потрогать, и даже потянулась за его рукой, которая больше не держала ее, и пришла в себя, только наткнувшись на его странный, то ли удивленный, то ли испуганный взгляд.
Что это такое? Почему она собирается его обнимать и расстраивается от того, что не может этого сделать?
Ей следует немедленно взять себя в руки и выгнать на свет из темного угла прибалтийский здравый смысл, чтобы он наконец принял участие в ее жизни и взял на себя решение хоть каких-нибудь проблем!
- Инга Арнольдовна, а вы поедете с нами или останетесь? - Иван раскачивался на перекладине вниз головой, зацепившись ногами. Капюшон болтался у него за головой, как парашют.
Вот именно. Ей тоже очень хотелось бы знать, поедет она с ними или останется доглаживать свое белье.
Еще три часа сначала туда-сюда, а потом сюда-туда.
- Я думаю, что не поеду, Иван, - начала было Ингеборга, - сегодня суббота, и ты вполне...
- Не выдумывайте, - попросил Павел Степанов негромко, - ваш кавалер вряд ли сегодня еще раз нагрянет. Лучше съездите с нами в Архангельское. Мы как раз собирались.
Он врал. Ни в какое Архангельское они не собирались.
Больше того, он мечтал только об одном - полежать на диване в тишине и покое собственной квартиры, и чтобы на это время его драгоценный ребенок куда-нибудь испарился.
- Я не знаю, - растерялась Ингеборга, ненавидя себя за тон барышни, которая ломается, перед тем как согласиться. - Я не готова. У меня масса дел на сегодня...
- Да наплевать, - сказал он грубо, - поедемте.
- Инга Арнольдовна!.. - завопил Иван умоляюще. Пожалуйста!
- Да, - согласилась Ингеборга, - хорошо. Спасибо за приглашение.
Господи, почему она не может хорошим субботним днем съездить в Архангельское, даже если ее и приглашает Павел Степанов, на которого она пять минут назад чуть было не бросилась с объятиями! Хорошо, что он отступил, вовремя почуяв опасность.
Степан понимал ее колебания так же хорошо, как если бы они были написаны крупными буквами у нее на лбу, подобно киношным субтитрам.
Зачем он ее трогал?! Дернул его черт ее трогать!
Он знает теперь ее запах и знает, что у нее теплые атласные волосы, что ее затылок помещается у него в ладони, а щека похожа на виденный однажды в ювелирном салоне розовый жемчуг.
Да еще это дурацкое имя, от которого холодеет в спине!
Куда он ее приглашает?! Зачем он ее приглашает?! Что они будут делать до конца дня? Гулять в парке втроем, как образцовая семья в выходной день?
- Я только поднимусь надену другие туфли, - сообщила Ингеборга холодно, - вы не могли бы вернуть мне ключи, Павел Анд... Простите.
Степан полез в карман и вытащил ее ключи.
- Я хотел сказать вам спасибо, - проговорил он неловко, - это интересно, что Леночка... Мне нужно будет об этом подумать.
- Ну конечно, - согласилась Ингеборга язвительно. Как это часто бывает, теперь, когда она согласилась куда-то с ним ехать, настроение у нее в корне изменилось, и ее раздражал один его вид, - я постараюсь не задержать вас.
И она гордо прошествовала в подъезд.
Степан смотрел ей вслед со смешанным чувством удовольствия и раздражения.
Кажется, он опять прыгает в кольцо. Только на этот раз по собственной воле.
Он закурил, подошел к железной лесенке, на которой болтался Иван, обхватил его поперек живота и стащил вниз.
Иван хохотал и брыкался.
И не было и не могло быть на свете ничего лучше, чем худосочное - все ребра наперечет, - извивающееся, взбрыкивающее, дрожащее от хохота тельце его сына, которое он крепко прижимал к себе.
* * *
Ни в воскресенье, ни в понедельник Степан так и не смог разыскать Леночку. Ее загадочная вылазка в Иванову школу не столько беспокоила его, сколько приводила в недоумение.
Никаких разумных объяснений он самостоятельно, без Леночки, придумать не мог, и ему очень хотелось послушать, что она ему соврет.
В том, что она соврет, у него не было никаких сомнений.
И все-таки зачем-то ее понесло в школу, хотя она там отродясь не была, даже когда Иван в первый класс пошел! Не мог же этот придурок историк все придумать.
В понедельник, следуя неписаным законам московской весны, начались заморозки.
Ингеборга приехала, как всегда, вовремя, пряча в воротник куртки озябший и покрасневший, как у кролика, нос.
- Ужас какой-то, - пожаловалась она, - там мороз, наверное, градусов сорок.
- Или пятьдесят, - предположил Степан.
После проведенной вместе субботы он принял несколько похвальных и осторожных решений, одним из которых было разговаривать с ней как можно меньше.
Сто сорок седьмое китайское предупреждение самому себе.
Последнее.
Возможно, что понадобится еще сто сорок восьмое, самое последнее.
И сто сорок девятое, распоследнее.
Она налила себе чаю в толстую глиняную кружку и устроилась за столом напротив Степана.
- А Иван?
- Спит. Я боюсь, что мы его в субботу простудили.
- Ничего мы его не простудили, - сказала она уверенно, - в субботу было совсем тепло и простывать ему было негде. Просто изменилась погода, а вместе с ней и давление. Вот он и спит Во всем, что она говорила или делала, была какая-то удивительная, успокоительная уверенность. Должно быть, она и вправду была хорошей учительницей. Наверное, дети ей доверяли полностью, как Иван, для которого ее слово было истиной в последней инстанции.
Степан улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ, грея руки о свою глиняную кружку.
- Кстати, у нас есть собственное отопление, - сообщил Степан, - будете замерзать, включите. Показать?
Он показал ей, как включается калорифер, и ушел, так и не дождавшись Иванова пробуждения.
Невесть откуда взявшаяся лужица перед подъездом была затянута хрустким льдом, а трава серебрилась чем-то подозрительно похожим на снег или по крайней мере иней. На крыше машины толстым слоем лежал ночной заморозок, и на капоте были белые длинные языки.
Стуча зубами от холода, Степан втиснулся в выстуженный салон и первым делом включил печку.
Вот она, весна-красна.
Вот она, всегдашняя подлость окружающего мира и жизни вообще. Только поверишь во что-то - в тепло, в женщину, в весну, - тут и стрясется что-нибудь вроде этого заморозка Хорошо, если только снегом дело кончится. Не кончилось бы померзшими бурыми листьями и черными клочьями побитой морозом травы.
Удивляясь собственным философским настроениям, посетившим его с утра пораньше, - в морозе, что ли, дело? - Степан вырулил из своего переулка и поехал на Дмитровку.
Значит, так. Об Ингеборге думать он не будет, а будет думать о Муркине.
Саша, которой в ночь убийства Муркин назначил свидание с целью отъема денег, видела на стройке его, Степанову, машину. Вряд ли она ошибается. Пусть Чернов с Беловым утешаются историями о том, что в городе полно других джипов с неработающими тормозными фонарями. Другим джипам нет никакого дела до их стройки.
Сам он на стройку в ту ночь не ездил, это он знал совершенно точно. Значит, на его машине поехал кто-то другой Вывод, конечно, вполне логичный, но не дающий ответов ни на один вопрос.
У кого могли быть ключи от его машины?
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |