Он оглянулся вокруг, сел на низкий диванчик и потер лицо.
- Ты будешь кофе? - дрогнувшим голосом спросила Саша, Он посидел еще секунду, собираясь с силами, потом убрал руки и взглянул вверх, на нее.
- Буду, Саш. Спасибо. Но я вообще-то приехал поговорить. Мне очень нужно с тобой поговорить.
- Хорошо, - согласилась она покорно, - только кофе все-таки сварю.
Это было глупо - так явно затягивать время объяснения а в том, что он приехал объясняться, у Саши не было никаких сомнений.
Приведение приговора в исполнение было отложено, оказывается, совсем ненадолго. До сегодняшнего дня.
Он все знает, этот чужой - свой - человек, который ей всегда так нравился. Нет, ничего такого, он просто нравился ей, и все. Ничего большего она никогда бы себе не позволила хотя бы потому, что он женат и все об этом знали, а она слишком хорошо помнила то время, когда...
- Саш, ты сыплешь кофе в чайник, - сказал Чернов за ее спиной, - посмотри!
Господи, она и вправду зачем-то высыпала полбанки кофе в заварочный чайник! С ума сошла!
Она засуетилась, пытаясь вытряхнуть кофе из чайника, но у нее получалось плохо. Чернов по-прежнему сидел на диване, ничем ей не помогая и только нервируя.
Как много он знает? Что именно из того, что она натворила в своей жизни, ему известно? Почему он сидит так удрученно? Сочувствует? Или презирает, укоряя себя за то, что так в ней ошибся?
Они все в ней ошиблись - и Вадим, и Степан, и Эдик Белов...
Почему, почему все так сложилось, почему у нее совсем не было времени, чтобы подготовить пути к отступлению? Зачем она позволила себе так расслабиться, потерять бдительность, утратить спасительное чувство опасности?!
Чернов смотрел в ее длинную нервную спину, изо всех сил расправленные под цветастой шалью плечи, платиновые волосы и хрупкие лопатки - и ужасался.
Как он станет с ней говорить? Как разрушит это нервное напряженное самообладание, заставит ее объясняться, может быть, оправдываться? Или плакать?
Да кто он такой?! Что он о себе возомнил?!
- Все готово, - сказала Саша, - конечно, сварить было бы лучше, но мне уж очень не хочется на кухню вылезать. И так, видишь, пришлось электрический чайник купить, хотя у меня есть чудный чайничек, который мне Степан в прошлом году из Лондона привез.
Чернов моментально почувствовал, как встрепенулось желание защищать сирых и несчастных.
- Они что, пристают к тебе, эти соседи?
- Ну конечно, пристают, - сказала она успокаивающе, - как же иначе? Но ничего такого, с чем я не могла бы справиться - Конечно, - пробормотал Чернов, - раз уж ты с нашим офисом справилась, то с этими справишься в два счета.
- Я мало с ними общаюсь, Вадик. Я и дома-то почти не бываю. Прихожу, и сразу сюда. Я живу в основном здесь, а не на кухне.
Комнатка у нее была небольшая, и в ней было очень мало вещей - гардероб настоящего дерева из какого-то дорогого гарнитура, письменный стол того же происхождения, офисный лэптоп, плоский и громадный, как черное озеро, телевизор, маленький столик и диван, на котором в настоящее время сидел Чернов. Больше ничего.
Ни книг, ни посуды, ни фотографий, ни вазочек, ни трельяжа с неизменным набором косметики - ничего.
Это было странно. Очень странно.
- Ты хотел о чем-то со мной поговорить, - сказала она и села, скрестив ноги, прямо на пол, на коричнево-белый толстый ковер, - о чем?
Чернов был рад, что она не села рядом с ним.
- Саш, - начал он и остановился. Он знал, что ему будет трудно говорить с ней об этом, но он не знал, что это будет почти невозможно. - Саша...
- Что?
Если он собирается сказать ей, что она убила несчастного Муркина, пусть произнесет это сам. Она не станет ему помогать.
- Саш, мы знаем, что этот тип тебя шантажировал, - выпалил Чернов единым духом. Спине стало жарко, и пересохло во рту. - Степан слышал, как ты говорила по телефону. Ты надеялась, что все кончилось, а оказалось, что все продолжается...
- Значит, все-таки Степан подходил, - проговорила она так, как будто говорила не она, а кто-то другой. - Мне тогда послышались в коридоре какие-то шаги, но я думала, что это просто кто-то мимо прошел...
- Сашка, - попросил Чернов шепотом и, взявшись двумя руками, отодвинул в сторону маленький столик с кофе, который разделял их. - Сашка, что произошло? Почему он тебя шантажировал? Ты расскажи мне, Сашка!..
- Хорошо, - согласилась она. Теперь щеки у него были того же цвета, что и белые волосы, - только я хочу, чтобы ты сейчас же позвонил Степану. И Белову. Пусть они приедут. Я расскажу. Но только всем троим.
* * *
- Вы все правильно поняли, ребята. Хотя я не знаю, как вы догадались. Ах да... - Она улыбнулась тусклой улыбкой. - Ты же слышал, Степа, как я говорила по телефону.
- Ну да, - согласился Степан. Он был мрачен и не хотел слушать никаких историй.
Зачем Черный все это затеял, мать его!.. Да еще Петровича только схоронили...
- Саш, ты... не нервничай так, - из угла сказал Белов тихо, - хочешь сигарету?
- Да. Спасибо, Эдик. Ну вот...
Степан, кое-как пристроившийся на подоконнике - больше сидеть было негде, - с тоской посмотрел вниз, на волю.
Чистое стекло дробило и умножало апрельское солнце. В доме напротив мыли окна, и, открываясь, они взблескивали нестерпимо. На хоккейной коробке - неизменной принадлежности всех московских дворов, появившихся в семидесятые, - мальчишки гоняли мяч, и ржавая сетка сотрясалась от ударов с дребезжащим и очень весенним звуком.
У Ивана на сегодня был намечен бассейн.
Может, поехать прямо сейчас в этот оздоровительный центр? Опыт неожиданных - как снег на голову - приездов у него теперь есть. Приперся же он тогда в Парк Горького!.. Как она выглядит на роликах и в плотных черных штанах, обтянувших совершенные ноги, он знает. Теперь хорошо бы посмотреть, как она выглядит в купальнике.
Мокрая эластичная ткань повторяет все, что только можно повторить. Энергичную грудь под гладкой тканью он помнил с самой первой встречи, когда протискивался в дверь в сантиметре от этой самой груди - и это его развлекало, идиота! Мокрые волосы она скорее всего заправляет за уши, или там, в этом бассейне, всех заставляют напяливать на голову шапки?.. Впрочем, даже резинка на голове вряд ли может ее испортить. От физических усилий она ровно и сильно дышит, так что ходят стройные полированные бока, как у молодого дельфина. Вода блестит на белой и очень гладкой коже, и ноги попирают узорчатый кафель уверенно и изящно. Иван носится вокруг нее, фыркает, подныривает и судорожно молотит руками, как собачонка, и весело им, и славно, и нет никакого дела до него, Павла Степанова, который сидит сейчас на подоконнике в тесной и чистой комнатке и не знает, что ждет его дальше!..
На этом месте он страшно рассердился. На себя за идиотские слюнявые мечтания, а на Ингеборгу с Иваном, что было уж совсем нелогично, за то, что им хорошо и без него.
- Саш, - начал он резко, - ну что ты жилы из нас тянешь? Давай говори что хотела, и вместе подумаем, как нам с этим быть.
- Да, - согласилась она испуганно, - да, конечно. Просто мне трудно, Степа...
Чернов сделал зверское лицо и исподтишка показал Степану кулак, но в данный момент высокие черновские чувства Степана не волновали. У него было полно своих, не менее высоких.
- У меня был муж, - неожиданно сказала Саша, и мужики уставились на нее в недоумении. - Это было... в прошлой жизни, поэтому я никогда и никому об этом не рассказывала.
Я вышла замуж, когда мне было двадцать лет. Мы с институтом ездили на практику в Одессу, а там снимали какое-то кино, и мы с ним познакомились...
- Он был... актер? - спросил Степан осторожно.
- Он был каскадер. - Она улыбнулась. - На самом деле это еще хуже, Степа.
- Что значит - хуже? - Степан встретился взглядом с Беловым, и ему стало ясно, что Белов тоже ничего не понимает. При чем здесь муж-каскадер из Одессы?
- Да то и значит. Про актеров я не знаю, я никогда не выходила замуж за актера, но каскадер - это... ужасно. Его никогда не было дома, а приезжая, он на второй же день начинал томиться. Со мной ему было тяжко, мои родители его раздражали, особенно папа, который всю свою жизнь был скучный государственный чиновник. У него вечно были какие-то необыкновенные компании и сногсшибательные девицы, они все тусовались то на "Мосфильме", то в ресторанах, то в Сандунах, то еще где-то, а я все сидела и ждала как дура.
Господи, какой ненужной, жалкой, неуклюжей и бледной дылдой она чувствовала себя тогда! Как вылезала из кожи вон, чтобы казаться кем-то другим, чтобы Сережа наконец заметил ее! Он замечал - только когда она опять делала что-то не то.
Саша по очереди посмотрела на всех троих мужчин, которые значили в ее жизни так много и которые так разительно отличались от ее мужа.
- Мы прожили вместе три года, когда на каких-то съемках он сломал спину. Я помню весь тот ужас. Так помню, что иногда мне не верится, что все закончилось, понимаете? Больницы, больницы, врачи, операции, три подряд, ежедневные дежурства, полдня я, полдня мама, институт травматологии, институт ортопедии... И везде одно и то же - полная неподвижность. - Она встала, подошла к двери и зачем-то подергала за ручку. - Понимаете, он ни в чем не был виноват. Не за что было наказывать его так... жестоко. Он был трудный человек и, наверное, совсем не любил меня, но все равно никого нельзя так наказывать. Он не смог с этим справиться. Он даже не старался с этим справиться, потому что понял - его жизнь, такая, как была, кончилась навсегда. Он стал никому не нужен - ни девицам, ни "Мосфильму", ни Сандунам, ни коллегам, никому... Только мы с мамой и остались. И он нас возненавидел. - Голос подвел. Голос уперся куда-то вверх и никак не желал оттуда возвращаться.
- Саш, - позвал Чернов осторожно.
- Нет, Вадим. Подожди. Он пролежал два года и с каждым днем ненавидел нас все сильнее. Папа нанял сиделку, ее он ненавидел не так сильно, как нас. Вы знаете, - она посмотрела куда-то мимо Степана мрачно горящими глазами средневековой ведьмы, - мне стало казаться, что под конец он просто сошел с ума. Он говорил чудовищные гадости, причем не только мне, но и маме, он постоянно нас в чем-то подозревал, он отказывался принимать таблетки, он не давал мне спать по ночам.
Он стал поминутно говорить о самоубийстве. Он в деталях описывал, как именно он покончит с собой, он рассказывал сиделке, что я только и мечтаю, чтобы он умер, и мы стали очень осторожны с лекарствами. Особенно, конечно, со снотворным. Но он все не унимался. Он ухитрялся как-то прятать таблетки, которые мы ему давали, он копил их и однажды все-таки принял все сразу. Для самоубийства этой дозы было мало, но "скорую" пришлось вызывать, ему долго промывали желудок, а он все твердил, что в один прекрасный день мы его отравим...
Скрюченными пальцами - тогда от постоянных стирок и возни в воде у нее действительно что-то произошло с руками, иногда они совсем не слушались и становились как чужие, холодные, негнущиеся пальцы бабы-яги, - она взяла чашку с остывшим кофе, расплескала его на цветастую шаль и осторожно вернула на стол.
Белов зажег ей сигарету.
- Господи, как я мечтала, чтобы он умер! Я молилась, чтобы он умер. Я знала, что он вовсе не собирается самоубиваться, и больше всего на свете мне хотелось, чтобы он это сделал! Я знала, что он никогда не примет реально опасную дозу чего бы то ни было, но я как будто тоже сошла с ума. Мне казалось, что он никогда от нас не отвяжется. Что тот человек, который был моим мужем, все-таки погиб на съемках, а это вовсе не он, это сатана, который пришел, чтобы всех нас угробить.
Пепел с сигареты падал ей на колени, но она ничего ни замечала.
- Потом заболела мама. Она заболела от горя, а вовсе не от той болезни, которую у нее нашли. Я осталась одна. Папа помогать мне не мог. Он очень любил маму и ненавидел моего мужа. Я все прятала таблетки, а он все шушукался о чем-то с сиделкой, и я поняла, что у меня есть только один выход - должна его убить.
Она бросила сигарету в чашку с кофе и обвела всех глазами.
Степан перестал дышать.
- И я его убила.
Внизу, на воле, мальчишки лупили мячом в сетку, и надсадно кашлял мопед. Выл стартер, силясь разогнать застоявшийся старенький двигатель, но кашель замолкал на самой высокой ноте, и снова начинал выть стартер.
- Мы давали ему снотворное маленькими дозами, нам так велели врачи после той попытки самоубийства. Фенозепам. Таблетка пять сотых грамма. Я купила такой же фенозепам, только таблетки были по одной десятой грамма. Они почти не отличались друг от друга - крохотные белые таблеточки.
То есть, наверное, квалифицированный аптекарь заметил бы подмену, но мой муж не был квалифицированным аптекарем, и он ничего не заметил. Я оставила фенозепам в кармане халата, а халат повесила на стул, который стоял рядом с его постелью. Как будто я просто его там забыла. Но я не забыла. Я знала, что он найдет его и непременно выпьет. Только он даже не подозревал, что там была действительно смертельная доза.
Мопед за окнами кашлял, казалось, из последних сил.
- Я легла спать. Я знала, что произойдет, но я легла и уснула. Наверное, первый раз я уснула по-настоящему за те два года. Я проспала всю ночь и половину следующего дня. Я не видела никаких снов, меня ничто не мучило, и когда я проснулась, конечно же, было уже поздно. Его было не спасти. Я ничего не чувствовала, кроме облегчения. Я все время думала о том, что сейчас поеду к родителям, и мы станем, как когда-то, еще когда мы жили втроем, пить кофе с берлинским печеньем. Его мама очень любила. И нам больше не будет угрожать весь этот кошмар. Но я знала, что сначала мне нужно замести следы. И я снова поменяла упаковки. Пустая упаковка от таблеток по пять сотых грамма у меня была приготовлена. Как будто именно ее он нашел у меня в кармане, а остальное припрятал заранее, как в тот раз.
Степану очень хотелось, чтобы куда-нибудь исчез кашель старого мопеда. Он не мог его слышать. Ему казалось, что во всем виноват именно этот надсадный, старческий, неотвязный звук.
- Приехала "скорая", констатировала смерть. Они сразу же поверили, что это самоубийство, ни у кого даже вопросов не возникло. Тем более он уже один раз пытался... В халате, который я как бы забыла на стуле, смертельной дозы не было. Мне даже сочувствовали - от такой жизни не только халат на стуле, от такой жизни собственное имя забудешь! Тем более все районные врачи знали нас как родных. Ну вот и все. Я похоронила мужа, рассчитала сиделку и стала ухаживать за мамой. Она прожила еще десять месяцев и умерла. А потом папа. И я осталась одна. Совсем. Навсегда. Дай мне еще сигарету, Эдик.
В кармане у Степана зазвонил мобильный телефон. Саша сильно вздрогнула и уронила зажженную сигарету.
- Ничего, - сказал Степан и откашлялся, - ничего, не пугайся.
И выключил телефон.
- Я продала квартиру, в которой мы жили с мужем. В родительской я жить до сих пор не могу. И я стала жить здесь.
Это коммуналка, которую моя тетка лет двадцать назад мне завещала. Я все к тому, что найти меня было трудно.
- А... кто тебя искал? - подал голос Чернов. Он поднял с ковра ее сигарету и теперь курил, сильно затягиваясь. Она сбоку посмотрела на него и ничего не ответила.
- Когда... не стало родителей... в общем, я знала, что они умерли из-за меня или, может быть, вместо меня. В конце концов, все случилось потому, что в этой чертовой Одессе я влюбилась в своего мужа, и приволокла его к себе, и вышла за него замуж, и вынудила родителей заниматься своими проблемами. И они дозанимались до того, что оба умерли...
Я плохо без них жила. Меня никогда не мучило чувство вины перед мужем, но из-за родителей я мучилась ужасно! Потом я поняла, что должна что-то делать со своей жизнью, и пошла на курсы, и отослала резюме в кадровое агентство, где Степан меня нашел. И я стала работать у вас, и мне даже показалось, что я такой же нормальный человек, как и все остальные... А потом появился Муркин.
- Кто? - переспросил Степан оторопело. Он как-то совсем выпустил из виду, что Сашина история имеет отношение к его сегодняшней жизни. К Муркину, например...
- Муркин. Он все знал. Он рассказал мне по минутам, как именно я убила своего мужа. Он обещал рассказать все тебе, Степ. И милиции. И всем. Он требовал денег, и я согласилась ему заплатить.
- Подожди, - перебил Чернов. Было видно, что ему тоже трудно выплыть из омута Сашиного рассказа к бережку дня сегодняшнего. - Муркин знал, что ты убила своего мужа?! Откуда?!
- У него был такой бизнес, Вадик, - сказала Саша устало. - Он собирал информацию и использовал ее в своих целях. В данном случае это было нетрудно, потому что он работал на пару со своей женой, а она оказалась подругой моей сиделки. А сиделка обо всем догадывалась. И потом она нашла в мусорном ведре две упаковки от тех таблеток, что я подменила. Я, идиотка, конечно же, просто выбросила их в ведро. А она нашла. Я вообще всегда думала, что ей очень хочется, чтобы мой муж потребовал развода и женился на ней. Тогда она получила бы квартиру и его деньги, хотя квартира была моя - папа купил, а все его деньги ушли на врачей и лекарства.
- Почему ты думаешь, что Муркин работал вместе со своей женой?
- Потому что именно она звонила мне после того, как Муркина... Муркин умер, и я с ней разговаривала, когда Степан подслушал.
- Ты ей заплатила? - спросил Степан резко.
- Да. Только я с ней не встречалась. Я просто перевела деньги, вот и все.
- Она еще объявится, Паша, - вмешался Чернов, - где это видано, чтобы шантажист успокаивался, получив только первую порцию?..
- Так, что дальше? Что происходило в ту ночь, когда убили Муркина? Ты должна была с ним встречаться Мопед все завывал, и Степану казалось, что его пытают.
- Да. - Саша посмотрела на него. Глаза у нее по-прежнему горели мрачным ведьминым огнем. - Я приехала в Сафонове, но решила в ворота не заезжать. Я была уверена, что меня там обязательно кто-нибудь увидит. Я решила пролезть в дырку. Там у нас, за крытым складом, очень удобная дырка... Я дошла до котлована и услышала удар, а потом, как он упал. Нет, ребята, ни шагов, ни разговоров, больше ничего... Я даже к котловану не подходила, так мне было страшно.
- Совсем ничего? - уточнил Степан. - Ты услышала удар, а потом звук падения и больше совсем ничего?
- Я видела машину, - сказала Саша, и Степан от неожиданности чуть не свалился с подоконника. Чернов весь напрягся, а Белов вдруг поднялся и взял ее за руку. - Я видела машину, которая уезжала в сторону шоссе.
- Ты ее разглядела? Ну хоть что-нибудь! Светлая, темная? Марка? Номера... хотя какие ночью номера! Наша или иномарка?
Саша пристально, не отрываясь, смотрела на Степана.
- Это была твоя машина, Степа. Я отлично ее разглядела.
- Как - моя? - спросил Степан растерянно. - Почему - моя? Ночью семнадцатого апреля в котловане в Сафонове ты видела мою машину?!
- Да, Степ, - твердо сказала Саша, - именно твою.
- Ну что за ерунда! - Сердясь, Чернов становился похожим на агента Малдера из сериала "Секретные материалы". - Как ты ночью могла определить, что это его машина?! У нас вечно один фонарь на всю стройку, да и тот с другой стороны забора!
- Дело не в заборе! Я точно видела, что это именно джип.
Джип ни с чем не перепутаешь, ни днем, ни ночью, а это был джип! И еще. У него не горел задний правый тормозной фонарь, а я только накануне выясняла, где поблизости можно поменять тойотовский фонарь, потому что ты сказал, что в "Тойота-центр" ни за что не поедешь! Вадим еще предлагал водителя послать, а ты говорил, что полдня без машины прожить никак не можешь!
В тесной комнатке воцарилась тишина, и еще отчетливей стало слышно, как из последних сил старается старенький мотор.
- Моя машина? - пробормотал Степан растерянно. - Задний правый фонарь у меня действительно не горел. И что это означает?
Он по очереди посмотрел на каждого.
- Да мало ли что, - Белов раздраженно пожал плечами, - ты думаешь, в Москве мало машин, у которых не горит задний правый тормозной фонарь?
- Это была не просто машина, - упрямо сказал Саша, - это была именно Степина машина. Я знаю.
Только в этот момент до Степана наконец дошло, что теперь "вся эта петрушка", как он презрительно выражался еще утром, касается его напрямую. Теперь он должен вылезти из кожи вон, но разобраться, что именно произошло в Сафонове в ночь с шестнадцатого на семнадцатое апреля. Если Саша уверена, что это была именно его машина, это означает...
А что, собственно, это означает?
Он никак не мог придумать, но так старался, что от усилий у него заболела голова.
Ну, началось! Теперь молоток пойдет стучать до самой ночи, пока раздолбанный в кровь висок не коснется прохладной подушки и боль не перетечет медленно из головы прямо в подушечью мякоть.
А во всем виноват этот звук за окнами!
И еще Саша с ее признаниями, апрель, сын, которому нет до отца никакого дела, усталость, вчерашнее похмелье и - капкан, стиснувший стальные зубы на истекающей живой кровью волчьей лапе...
Он даже застонал тихонько, так стало больно.
- Я не знаю, что это может значить, - сказал он хрипло и прикрыл глаза, - я только одно знаю точно - той ночью я на стройку не приезжал. Над всем остальным нужно как следует думать. Просто так у меня ничего не получается.
- Да что тут думать! - Белов по-прежнему был раздражен до крайности. Сегодняшние новости были непонятны, а потому пугающи. Он никак не мог решить, как именно следует к ним относиться. - Нечего думать! Если ты на стройку не ездил, значит, это была не твоя машина, только и всего.
- Я в такие дела не верю, Эдик. Совпадений не бывает - Да сколько угодно, Паша! Ничего себе неопровержимая улика - тормозной фонарь у машины!
- Пойди к капитану Никоненко, - предложил Чернов мрачно, - расскажи, что у тебя среди ночи начался лунатический припадок и ты в припадке замочил разнорабочего Муркина! Он тебя в психушку отволочет, и будет прав, между прочим!
- А я? - вдруг спросила Саша, о которой все забыли. - А меня куда? Тоже в психушку? Или к капитану Никоненко?
Они разом замолчали, а потом замы посмотрели друг на друга и как по команде перевели взгляд на Степана.
Все как всегда.
Именно он должен принять решение. Принять и объявить о нем, каким бы оно ни было. Потом это решение можно обсуждать, соглашаться с ним или не соглашаться, поносить Степана за тупоумие или еще за что-нибудь, но самое, самое главное - решение все равно уже будет принято, и принято кем-то другим.
Очень удобно.
Страдая от злой боли в виске и от всеобщего человеческого свинства, Степан слез с подоконника и хлопнул по кнопке электрического чайника.
- Что ты хочешь, чтобы я сказал? Что я тебя прощаю и отпускаю тебе все грехи? Я не Господь Бог, и мое прощение тебе на фиг не нужно. Я рад, что это не ты пристукнула Муркина, - он холодно улыбнулся, - спасибо тебе за это. А все остальное... Мне трудно судить, Сашка. Я понятия не имею, каково это - жить с полоумным паралитиком и знать, что эта жизнь - навсегда, до конца. Я не знаю, как тебе помочь. Справляйся сама, как до сих пор справлялась.
- Ты... не сдашь меня в милицию? - уточнила она осторожно, и Степан разозлился.
- Саш, брось ты комедию ломать! Это не смешно, ей-богу! Я не могу сказать, что был несказанно рад все это услышать, но это не имеет никакого отношения к нашей жизни Нам бы сегодняшнее дерьмо разгрести.
- И с шантажом мы разберемся, - поддержал Чернов, - поставим определитель, выясним, откуда будут звонить, и отследим последовательно. Так что ты не переживай особенно, Сашка!..
Однако все изменилось, и она ясно это видела, в отличие от мужчин, которые с тупым мужским упрямством пытались убедить себя, что все как всегда.
Прежних отношений - легких, чистых, почти студенческих - больше не будет. Возможно, новые, которым еще только предстоит оформиться, окажутся не хуже, но тех, старых, в которых были запах вереска, натертого паркета и морского тумана, и старомодная рыцарская учтивость, и осторожное прикосновение грубой перчатки к тонкой коже, - не будет никогда.
Они сами еще до конца не осознали, как им следует относиться к женщине, которая только что призналась в том, что хладнокровно отравила своего беспомощного мужа, да еще жила с этим столько лет, да еще так ловко скрывала!.. Ей очень повезло - по крайней мере ни один из них не затрясся от отвращения и гнева, а такое вполне могло быть, и ей пришлось бы принять это. Они имели полное право сию же минуту позвонить своему капитану Никоненко и рассказать, что преступная жена вновь вернулась на проторенную дорожку, а они даже на минуту не усомнились в правдивости ее рассказа. Они сразу поверили, что Муркина она не убивала - и точка! Ей ли в ее положении горевать о каких-то там утраченных высоких чувствах!
Да еще эта машина... Фактически она обвинила Степана в том, что он имел непосредственное отношение к убийству Муркина. Или по крайний мере его машина.
До смерти перепугавшись, Саша вскочила с ковра и схватила Степана за толстое запястье.
- Степа, я совершенно не хочу сказать, что это ты... Я даже толком ничего не видела, только этот дурацкий фонарь.
Да я далеко была, я даже не знаю... Степ, ты только не думай, что я все это выдумала, чтобы отвести подозрения от себя!
- Я не думаю, - сказал Степан с досадой и посмотрел на длинные пальцы, стиснувшие его запястье. Он ничего к ней не испытывал, кроме почти что отцовской жалости и сочувствия.
Надо же так вляпаться!.. Да еще муж этот гребаный! И шантаж тут, и осведомленная сиделка, и упаковка от снотворного в мусорном ведре!..
Куда бедной старухе Агате Кристи до офис-менеджера компании "Строительные технологии"! Не доросла.
Почему-то эта самая старуха его развеселила.
- Ладно, мужики. Будем думать, больше нам ничего не остается. На работу все-таки советую всем время от времени ходить. Никто не знает, что там у нас творится?
Никто не знал, но все выразили готовность немедленно поехать и выяснить лично. В Сашином обществе оставаться никому не хотелось, даже Чернову.
Все же на лестницу Степан с Беловым вышли раньше Чернова, который все порывался что-то такое сказать совсем понурившейся Саше.
- А дело-то темное, Степа, - сказал Белов, внимательно изучая побитый пластик лифтовых дверей. Степан искоса на него глянул. - Может, Муркина она в котлован и не толкала, но с мужем обошлась вполне в духе... Марии Медичи.
Степан молчал, и Белов продолжил осторожно:
- Нужно все это как-то проверить, Степа. Ведь Петрович тоже от чего-то помер, а мы так толком и не знаем, от чего...
Они посмотрели друг другу в глаза и больше не обменялись ни единым словом.
* * *
К субботе у Ингеборги обычно накапливалась куча дел. Справиться с ними на неделе не было никакой возможности - все время отнимало воспитание Ивана Степанова.
Иногда она так уставала от этого самого воспитания, что с большим трудом боролась с искушением попросить расчет и больше никогда не браться за выращивание чужих детей.
"Славный, одинокий и очень ранимый мальчик" время от времени начинал выкидывать какие-то фортели и становился совершенно невыносимым, как, например, вчера, когда в припадке капризного буйства сдернул со стола телефон. Блестящая пластмасса жалобно ахнула, и посредине корпуса образовалась безобразная трещина. И преступник, и нянька некоторое время молча созерцали картину разрушений, а потом Иван глянул на Ингеборгу горестно и тихонько заскулил, постепенно осознавая всю глубину приключившегося несчастья.
Кое-как они помирились и отнесли, телефон в ближайшую ремонтную мастерскую.
Вечером приехал папаша, как всегда недовольный всем на свете, всыпал Ивану за разбитый телефон, рявкнул на Ингеборгу, которая попыталась его защитить, и достал с антресолей какой-то древний телефонный аппарат, призванный, очевидно, служить заменой, если что-то случалось с этим, новым и элегантным.
Ингеборге до смерти хотелось узнать, что у них происходит на почве убийств и чрезвычайных происшествий, но расспрашивать его после того, как он наорал на Ивана и как следует рявкнул на нее, было невозможно. Она быстро собралась и уехала домой.
А теперь вот стоит над кучей выстиранного белья и третий час возит утюгом.
Туда-сюда. Сюда-туда.
От этой работы запросто можно спятить.
Интересно, как люди работают в прачечных? Или там вручную никто ничего не гладит? Или их оттуда пачками отвозят в сумасшедший дом?
Все утро она ждала, что позвонит Павел Степанов и скажет, что, как обычно, должен уехать и ей придется посидеть с Иваном. Она сначала выскажет ему все, что думает, и даже еще немного сверх того, а потом соберется и поедет на станцию метро "Китай-город", в тихий центр, где весенним днем совсем мало народу, и пойдут они с Иваном гулять на Чистые пруды, а может, поедут куда-нибудь...
Павел Степанов не позвонил, и она третий час гладит белье.
Туда-сюда. Сюда-туда.
Как бы узнать, разобрался он со всеми своими убийствами, подозрениями и той девицей, о которой сказал: "Она близкий человек"? Или все еще продолжает мучиться?
Иногда у него сильно болит голова.
Однажды Ингеборга своими глазами увидела, как боль грызет его голову изнутри, хотя он не жаловался. Он поздоровался с ней, швырнул портфель, прошел мимо и лег па диван, как был, в пиджаке и ботинках. Лицо у него было желтое и кое-где серое, а глаза совсем больные.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 22 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |