Я притащила свое измученное тело на работу и даже заставила себя разобрать почту. Потом сдалась и побрела в реструм за кофе. Три порции экспрессо я бодренько слила в одну большую кружку, вооружилась сигаретой и вышла в курилку. Спать хотелось нечеловечески, тело болело и ныло, хотелось лечь и выспаться во всех позах и в гордом одиночестве.
Утро у меня было туманное. Каминский подскочил, как ошпаренный и, матюкаясь, принялся бегать по квартире и одеваться. На мой невнятный вопрос насчет что случилось, он объяснил, что у него через пол-часа важная встреча по фармоборудованию, а он проспал, и все, пипец, и вот мне ключи, и пусть бы я спала дальше. От слов про ключи шкура на мне поднялась от ужаса. Я вскочила, как ошпаренная, плеснула в лицо водой и выбежала из квартиры чуть не раньше, чем Влад. Каминский поймал меня в подъезде, и за руку вывел наружу. Я прощебетала:
— Ну, пока, — и дернулась к своей машине, но Каминский не повелся, он привлек меня к себе и железным тоном высказал мне:
— Ты сейчас поедешь на работу сама, только потому, что мы проспали, поняла? Еще ты сейчас возьмешь ключи, и нечего закатывать глаза. Тебя забрать после работы?
— Нет, я хочу домой. Влад, я хочу побыть одна, я устала! И прекрати совать мне ключи!
— Хорошо, я не настаиваю. Увидимся завтра на репе. И после репы ничего не планируй — Solid едет в тур по пяти городам, в пятницу стартуем, меня не будет дней десять. Ты же понимаешь, что мне нужно набраться вдохновения перед туром, да? И возьми уже, черт побери, ключи, Вероника!
— Не возьму.
Очевидно, я так это сказала, что Каа сдал назад. Он пожал плечами, поцеловал меня, и мы бегом разбежались к своим машинам.
Я отхлебнула кофе, глаза мои двигались бессистемно, перепрыгивая с соседнего здания на желтый клен, с клена на телевышку вдалеке, с телевышки – на парковку. О, а вот и тот, кто поможет мне перебить бесконечную сладость Влада. Вернее, та. Девушка со вкусом горького шоколада. На парковку вкатилась маленькая Chery QQ противного зеленовато-желтого цвета, и из нее выпрыгнула Лерочка Захарченко в своем рабочем виде – каблуках, мини и кудрях. Я вынула телефон и набрала ее:
— Привет. Это я.
— Привет, — ровным голосом отозвалась она.
— Я хочу к тебе в гости. В пятницу вечером.
— Я поняла. Тебя забрать после спектакля?
— У меня нет спектакля в эту пятницу.
— Хорошо, я заберу тебе после работы.
Ни единого вопроса, ни единого возражения, ни единого слова, только согласие и слишком явная радость в голосе. Не слишком ли опасную я выбрала игрушку на вечер пятницы, а? да пофиг! Все сгодится, лишь бы только не думать о Каминском.
Я дожила до вечера, и даже не уснула, и даже выправила несколько багов, и даже шутила с мужиками. Мойдодыр уехал пораньше с намерением посетить Таира в больнице. Я передала ему привет.
Наконец, рабочий день кончился. Я поставила свой личный рекорд по протискиванию в плотном трафике и оказалась дома. Дома все было каким-то пыльным, странным и чужим. Я выбросила ведро увядших цветов, распахнула окна в сырую сентябрьскую ночь и уснула.
***
Четверг был прекрасен. Выспавшись и плотно позавтракав, я была готова на все запланированные мной подвиги. Особенно на главный — отказать Каминскому после репы. Я обдумывала этот момент все утро – может, просто не ходить на репетицию? С какой стати? С какой стати какой-то Каминский отберет у меня репетицию? Нет, я пойду. Мы порепетируем, а потом я уеду домой. Или к Лильке, чтобы вернее не получить срывающего с петель мои двери Влада. В общем, оставался крохотный вопрос: как я скажу ему, что сегодня ничего не будет? Перед тем, как он уедет в свой гребаный тур на десять гребаных дней? Как я скажу, и как мне удастся помешать ему запихнуть меня в пыльный прокуренный туссон и отвезти на Посольскую, и делать со мной все те вещи, от одной мысли о которых у меня подгибаются ноги? Как? А хрен знает.
Я оттрубила смену, стараясь погружаться в работу поглубже и не думать о репе, вечере и Владе. Мне это почти удалось. Наконец, время подползло к шести и я закоммитилась. Машина моя сиротливо стояла между двух пустых мест – таирового и коробочкиного. Я села за руль, и какое-то время собиралась с мыслями. Я все еще могу позвонить Виталику, сказаться больной и укатить к Лильке. Но я не сделала этого, я поехала на Пушкинскую.
И как в романах: мы встретились. Я надела каменное лицо, вежливо поздоровалась и движением бровей обозначила свое нежелание ничего демонстрировать труппе. Каа, а точнее Славик, опустил плечи, но принял правила игры. В последнее время он такой покладистый, просто ужас.
Мы прогнали несколько сцен, Виталик покривился, но, к всеобщему удивлению, наши со Славиком сцены остались почти не тронуты вечным Дроботовским «Стоп! Прекратили рвать кулисы!»
А потом Виталик возвестил:
— Репетиция окончена, всем спасибо, все свободны до следующей недели!
И я вплотную подошла к тому самому объяснению, которое мне предстояло. Я быстренько переоделась в цивильное и собралась было малодушно сбежать без всяких разговоров, но надеялась я зря — Влад схватил меня за локоть на выходе из ДК.
— А почему ты на машине?
— А почему нет? Ты же не спрашивал вчера моего мнения. Так что я ведь не обязана, верно? Я никому ничего не обещала.
— Вера, хорошая моя, ты этого не сделаешь! У меня тур, у меня полная голова проблем, у меня Пашка пьет по-черному, у меня заказ на оборудование нарисовался, и вот только обидки на то, что я не спросил твоего мнения мне сейчас жизненно необходимы! Прошу тебя, садись в машину. Я не видел тебя сутки, у меня ломка, ты понимаешь?
У меня тоже ломка. Именно поэтому я сдвинула брови и аккуратно вынула свой локоть из его пальцев:
— У меня планы, Влад. Всего тебе хорошего, пусть твой тур будет мегауспешен. Пока!
Каминский состроил такое лицо, будто у него болят зубы:
— Я не знаю, почему ты это делаешь, но это жестоко. Тебе еще будет стыдно за это. Я сейчас поеду в «Роджер», нажрусь, и в субботу в Райске вместо концерта будет вялое музицирование бодунных уродов из Энска. И все это будет на твоей совести, Вера!
— Это будут только твои проблемы, Влад. Я все сказала. До встречи.
И я решительно двинулась в сторону своей машины. Подошла, поглядела в темное стекло: Каминский стоял, заложив большие пальцы за петельки джинс, и смотрел мне в спину. Я села за руль. Он стоял. Я завела мотор. Он стоял. Я раздраженно ударила кулаком по рулю и выскочила из машины. В два прыжка я оказалась около него и всадила кулаки в его широкую грудь:
— Не смей меня принуждать! Никогда и ни к чему! Слышишь? Я не поеду с тобой, не поеду!
Влад легко коснулся моего лица кончиками пальцев. Глаза-льдинки смотрели, казалось, прямо сквозь кожу, прямо туда, где я двумя руками держала себя за горло, заставляя отказаться, уехать уже и не устраивать мелодрам. Я развернулась и снова села в машину. Не поднимая глаз на все еще неподвижно стоящего Каминского, я вырулила на проезжую часть и влилась в поток. В последнюю секунду я малодушно кинула взгляд в зеркало заднего вида. Каминский стоял и смотрел мне вслед. Я… нет.
***
Когда я ввалилась к Лильке вся в соплях, сестра сразу поняла, что со мной:
— Эй, что это за узник ПМСа? Давай ка, умой морду, попей чаю и спать-спать. Не хочу ничего слышать, все, что ты сейчас хочешь навесить мне на уши — это чистый ничем не замутненный «играй гормон». Спать, спать!
И я безропотно попила чаю, сожрала в одно лицо целую плитку шоколада и свернулась клубочком на лилькином надувном матрасе. Проверила календарик в телефоне – действительно, ПМС, не иначе – день «Х» запланирован на воскресенье. Ну, во всяком случае, на мои пятничные планы это не повлияет. С этой мыслью я и уснула.
***
Пятничный дух витал в нашей area с самого утра. Все шлялись по комнатам, бесконечно курили, размазывали свои несчастные дела и задания, и я в том числе. Ближе к обеду прискакала Лерочка. Я называю эту девушку тем именем, какой образ в данную секунду она представляет наблюдателю. Так вот, явилась Лерочка. Весело щебеча глупости, она утащила меня в курилку. Мы покурили, потрепались ни о чем, а когда вышли из курилки в коридор, Лерочка схватила меня за локоть:
— Ты не хочешь помыть руки, Ника?
— Нет, с чего бы?
— Мне кажется, нам НУЖНО помыть руки, — и она распахнула передо мной дверь туалета. Я пожала плечами, вошла и открыла воду. Лерочка тоже вымыла руки. Старательно, с мылом. Долго. Так долго, пока не убедилась, что кроме нас в туалете никого не осталось. И тогда она перекинулась в Ли.
Ли схватила меня и буквально затолкала в кабинку. И там, в тесной кабинке офисного туалета, посреди рабочего дня, Ли в каблуках и макияже, Ли в шкуре Лерочки, очень быстро и очень профессионально показала мне небо в алмазах. Она закрыла мой рот своим, поймала мой финальный стон, дождалась, пока судорога удовольствия отпустит мое тело и только тогда отпустила меня. Я снова увидела эту ее улыбку, улыбку победителя. Вот кто настоящий альфа-самец. Вот кто не признает поражений. Вот кто запросто прижал меня к стене офисного сортира, и я даже не пикнула, завороженная исходящей от нее силой. Я подумала, смогла бы я отказать ей, если бы это она уезжала сегодня в тур? И смотрела бы она на меня так, как смотрел Каминский? Или просто заставила бы меня?
Ли приложила палец к губам, послушала немного, а потом выскользнула из кабинки. Я нажала на кнопку смыва и тоже вышла. Судя по всему, наше уединение никто не нарушал. Мы снова вымыли руки, я умылась, Ли накрасила губы. Потом прошептала мне:
— Я приеду в шесть, — и упорхнула.
А я пошла в курилку, выкурила еще одну сигарету и медленно и вальяжно побрела на рабместо. До шести оставалось не так уж много времени.
Я вышла на крыльцо, поискала взглядом машинку Лерочки, но не нашла. И полезла за сигаретой. Когда я подняла глаза, то увидела, как по подъездной дороге вкатилось на территорию нашего бизнес-центра черное чудовище фирмы Kawasaki. В черном и кожаном прикиде, за темным поляризованным стеклом шлема ни один человек в мире, ну, во всяком случае, в офисе, не узнал бы Лерочку Захарченко. Я выбросила окурок, надела протянутый Ли шлем и неуклюже влезла на байк за ее спиной.
Мы покатались около часа, от чего я получила не менее острое удовольствие, чем давеча в туалете. Город летел мимо нас, мы летели мимо города, мотоцикл рычал и вибрировал у меня между ног… В общем, все было кайфово и романтично, как и в прошлый раз. Но только теперь меня не одолевали мысли о личности Ли. Теперь я точно знала, что ждет меня под черной кожей ее куртки.
В конце концов, Ли свернула в район Холодного Яра, застроенный частным сектором. Оказалось, что живет она не в квартире, а в доме. Вернее, ей принадлежит половина дома. И куцый дворик, львиную долю которого отъел огромный гараж на две с половиной машины. Ли загнала мотоцикл в этот гараж, заперла ворота и повела меня в дом. Странный это был дом. Через крошечную прихожую, обильно наполненную дверями, мы попали сразу в огромное помещение, метров сорок квадратных. Потолка не было, дубовые балки сходились аркой высоко над нами – это крыша? Стены были покрыты серой штукатуркой, но определить это было не просто, потому что каждый миллиметр стен был покрыт рисунками. В рамках, налепленные на скотч или кнопкой пришпиленные, перекрывающие друг друга, нарисованные прямо на стенах – рисунки заполняли все, заслоняли собой весь мир. Кроме них в комнате как будто ничего не было, хотя там была и стильная мебель, и мольберт, и даже камин. Рисунков было много. И особенно много было рисунков меня. Как будто в комнате с зеркалами – со всех сторон на меня смотрела Ника Романова: в карандаше и акварелью, темперой, гуашью, тушью… Ника за компом и Ника в столовой, Ника курит, Ника смеется, Ника ест, Ника пьяная танцует на корпоративе… и Ника кончает. Огромная, наверное А1 формата, картина – мое лицо, искаженное страстью. Красками, в темных тонах. Завораживающая. Гипнотизирующая. На ней была не совсем я, а совсем ведьма.
— Нравится? — спросила Ли, безошибочно определив, какая из ее работ привлекла меня.
— Ты потрясающе талантливая, Ли! Это… Великолепно!
— Возьми себе, если хочешь, — и я почувствовала, как ее ладони заскользили вдоль моих боков, а дыхание стало шумным и прерывистым.
— У тебя есть другая комната, Ли? Я не могу здесь, слишком много зрителей, — прошептала я, прижимаясь к ней, как будто неосознанно пытаясь спрятаться.
— У меня в спальне тоже много рисунков. Но если ты хочешь, я сниму все до единого.
Спальня не была такой потрясающей, как гостиная, но моих портретов там действительно было много. И не только моих. Я сразу поняла, что это — Криса. Темноволосая, худая, с легким безумием в глазах. Ли нахмурилась и вырубила лампу. Стало темно, стало не различить, кто смотрит на нас со стен. Стало не до этого…
Я много внимания уделяю пальцам. Наверное, моя бисексуальность так проявляет себя. Я тащусь от пальцев, если они знают, что делают. Пальцы Каминского не вспомнились мне ни разу за эту безумную, изматывающую ночь. Зато пальцы Ли завладели моим умом так же прочно и сладко, как завладели моим телом. Она целовала меня — мою шею, мою грудь, мой живот – и губы ее оставляли на коже ожоги. Она трогала меня — мою спину, мои бедра, мою задницу— и ее прикосновения были слаще, чем поцелуи. Ее рот спускался все ниже, пока не добрался туда, где его уже ждали. Очень ждали. Я видела небо в алмазах, кажется, все время, пока ее невероятный язык и ловкие пальцы хозяйничали у меня между бедер. Она лизала, покусывала, теребила и делала со мной еще тысячу вещей, не имеющих названия, но имеющих вполне закономерный итог: я выла от удовольствия, меня трясло от удовольствия, я кончала, как заведенная! Мои жалкие попытки ответных ласк почему-то тоже действовали, и Ли, великая и ужасная Ли, хрипло вскрикивала и подавалась вперед, насаживаясь на мои пальцы, сильно и болезненно сжимала меня бедрами, выгибалась дугой, ведомая моим языком на вершину мира. И, черт возьми, я снова попросила пощады! Если бы я не попросила, она бы, нисколько не устав, продолжала это до утра, не меньше. А я маленькая и хрупкая, у меня ограничен запас сил и прочности, мне снова казалось, что секс в ближайшие десять лет не будет меня интересовать. Я уже знала, что это неправда, но…
В общем, Ли покормила меня каким-то вкуснющим салатом с морепродуктами, разложила на оттоманке в гостиной и сообщила, что я могу спать, а она хочет нарисовать меня с натуры, раз уж у нее есть такая возможность.
Ли в длинной, заляпанной красками футболке, стоящая у мольберта – сама так и просилась на картину. Я лежала, курила, и спать мне не очень хотелось. А хотелось кое-что понять, и я спросила:
— Почему ты подставила Таира?
— Потому что он мог обидеть тебя и мешал мне. Мне проще было его убрать, чем потом исправлять все, что он мог наделать.
— Тогда почему ты отдала ему деньги?
— Он спас мне жизнь.
— И как ты будешь действовать дальше?
— Никак. Он больше не играет никакой роли. Он больше не интересует меня.
— Почему?
— Потому, что появился Каа.
— Откуда ты знаешь про Каа?
— Ты же знаешь, кто я? Я все всегда узнаю.
— И что ты сделаешь с ним?
— Ничего. Я ничего не сделаю Каа. После Крисы я не могу ничего ему сделать. Я отступлюсь. Если ты выберешь его – достаточно будет одного твоего слова – и я исчезну.
— Ты же не признаешь поражений, Ли…
— Я не дура, Ника. Я все понимаю. Ты другая. То, что восхищало и привлекало Крису, тебя пугает и отталкивает. И ты никогда не выберешь женщину. Нет, не ты. Я знаю, что у меня нет шансов. Я радуюсь каждой секунде, я ловлю каждую каплю счастья быть с тобой, но я не дура.
— Если так, почему же ты подставила Агаларова? Вдруг я выберу его?
— Не выберешь. У Агаларова нет шансов. Агаларов — пустой. Смазливый, обаятельный, но пустой. А Каа полон содержания. Если бы не мое прошлое, если бы не моя натура, я взяла бы Каа себе. Но у него между ног имеется один предмет, одна мысль о котором выворачивает меня на изнанку. Но это к слову. Ты хочешь еще что-нибудь спросить?
— Каа толкнул тебя в спину?
— Это возможно. Он так тебе ответил? Я не стану спорить. Это возможно. А теперь помолчи, я рисую губы.
И я замолчала.
Реверс:
Влад Каминский прикрыл глаза, делая вид, что спит. Автобус мерно покачивался, Пашка похрапывал на соседнем сидении. Райск приближался. Вероника удалялась.
Что это было? За что она так с ним поступила? Десять дней ломки и мыслей про Нику. Десять дней дурацкого тура, в который его никто не провожал, кроме самодовольной Жюли и Земляковых. Десять дней мучительных попыток заснуть, десять дней без нее.
Каминский вынул телефон и начал набирать смс: «я все равно сделаю с тобой все, что запланировал, только это будет после тура. ты пожалеешь, что» Удалить. Еще раз: «я вернусь и сделаю все, чтобы ты» Удалить. «я заставлю тебя лезть на стену и умолять меня не останавливаться» Удалить. «Я люблю тебя и скучаю. Каа». Отправить.ъ
Глава 18.
Аверс:
Меня выписали в субботу. Прошло одиннадцать дней, голова немного зажила, руки покрылись следами от уколов, мозги свернулись в трубочку и снова развернулись. Я придумал и отверг пять десятков идей по завоеванию Вероники Романовой. Меня выписали. Приехал отец. Не слушая моего лепета, вынес мои вещи и сунул в машину. Я постоял минуту на крыльце четверки, вдыхая сырой воздух. И пошел в машину.
— Сын, мама хотела бы, чтобы ты пожил дома какое-то время. Ну, мы оба хотели бы. А бабушка хотела бы, чтобы ты пожил у них.
— Па, я хотел бы к себе. Но маму я уважу — поехали домой.
И мы поехали. Мама накрыла королевский стол. Бабушка сварила ведро хинкали. Дед улыбался, что редкое явление для деда. И все хотели знать, что со мной случилось. Думаю, отец бы даже начал пыхтеть про «найти и посадить». Но я не был в настроении для этого всего, так что сказал им, что попал под раздачу чисто случайно. Тем более менты уже приходили ко мне в больницу, и им я выдал ту же версию – шел к девушке, вошел в арку, напали… Никто меня больше не беспокоил. Интересно, кто из родичей заставил молчать маму? Ба, больше некому. Мама порывалась устроить трагедию из всего, что случилось с ее бедным мальчиком, но не при деде и особенно не при Ба. Так что мы мило посидели. И мама уложила меня на мою кровать, ту, что еще помнила, как я в детстве читал с фонариком под одеялом, а потом застирывал простыни по утрам, а потом прятал под матрас сигареты. Я вытянулся на узкой старой кровати и уснул. Мне не снилось ничего – чернота.
***
Воскресенье я начал бодрым и деятельным. Отбился от мамы, вызвал такси и поехал домой. Васька и Камиль встретили меня на Гагарина, мы немного потрещали, я позавидовал, что они хлещут пиво, а сам не пил — во-первых мне не советовали бухать врачи, а во вторых мне нужно было еще за руль. Камиль забрал мою тачку из сервиса и теперь она печальная и грязная, стояла под окнами, ожидая своего ветреного хозяина. Наконец, мужики ушли. Я спустился во двор, в парикмахерскую.
Самое печальное во всем этом – не проломленная башка, она заживет. Самое печальное – как меня изуродовал хирург, накладывавший швы. Волосы, мои волосы, черные, как вороново крыло, блестящие, длинные волосы были безжалостно срезаны. На голове моей творилось то, что в детстве мы называли «писькин праздник». И я пошел в парикмахерскую, надеясь, что профессионалы смогут что-то с этим сделать.
Две молоденькие грудастые парикмахерши чуть не подрались, выясняя, кто же будет меня стричь. Пока они это выясняли, я сел в кресло к третьей. Пожилая, с суровым лицом учительницы, парикмахерша осуждающе покачала головой, разглядывая мою прическу и свежий шов:
— Длинные были, да? Ну, ничего, мы сейчас поправим. А потом отрастет, у меня рука легкая.
И стала стричь. Я закрыл глаза, оплакивая остатки своей красоты. А когда открыл, то выдохнул с облегчением. Все было неплохо. Даже лучше, чем неплохо. Из зеркала на меня снова смотрел Таир Агаларов, гроза девиц. Я расплатился, щедро добавив мастерице на чай, и пошел домой.
Конечно, у меня был план. Поэтому я долго брился, мылся и наряжался. А потом сел в машину и поехал за покупками.
В итоге, часов в шесть я прибыл на Шильмана, вооруженный букетом, бутылкой французского шампанского и коробкой самых дорогих и вычурных пирожных, какие только нашлись в кондитерской на центральной площади. Пикнула сигналка, и я задрал голову, в надежде увидеть светящиеся окна. Вон оно – кухонное окно, сияющее ярким витражом. Ника дома. Одна беда – она может быть не одна. Ну и черт с ним. Будем решать проблемы по мере их поступления.
Она открыла довольно быстро. Стояла в дверях, в коротенькой рубашке, с гнездом на голове, с бутербродом в руке — я просто растаял от этого вида судорожно жующей удивленной Никеши. Она будет встречать меня так после работы. Только из-под рубашки будет выпирать пузико, а за ногу ее будет держаться неуклюжий полуторагодовалый старший. Вот как я размечтался, придурок!
— Привет, Никеша, — и я улыбнулся, вкладывая в улыбку все свои мачо-навыки.
Она кивнула, прикрывая рот рукой и махнула мне, мол, проходи. Я вошел и замер на пороге прихожей. Ника, наконец, проглотила то, что жевала, и сказала:
— Это мне?
— Да, извини, я туплю, — и я сунул ей букет и пакет.
— Спасибо. С чего такие траты? — поинтересовалась она, заглядывая в пакет, и потопала в кухню. Я пошел следом.
— Ну, я же в гости пришел. Не с пустыми же руками, — вяло и неумно оправдывался я.
— Помнится, в прошлый раз ты обошелся пачкой презервативов, а?— и она глянула так хитро, что я сразу решил, что у меня непременно все получится.
— Давай, я открою шампунь.
— А тебе можно бухать-то?
— Уже можно.
— Как вообще здоровье твое? — Ника поставила на стол пару красивенных старинных бокалов и открыла коробку с пирожными.
— Да нормально все, нормально, — я разлил вино по бокалам.
— Ну, тогда давай выпьем за него, за твое здоровье, Птичка!
Мы выпили. Ника с видимым наслаждением вгрызлась в пирожное.
Я посидел минуту, собираясь с мыслями и силами и начал:
— Ника, ты знаешь, честность — лучшая политика. Я не буду врать, что пришел просто так. Я хочу поговорить с тобой.
Она нахмурилась, положила недоеденное пирожное обратно в коробку.
— О чем?
— Обо всем. Прежде всего, о тебе и обо мне.
— Господи, а так все хорошо начиналось! Я даже придумала, что сделаю с тобой сегодня!
— Не выйдет. Ты меня не собьёшь. Я готовился, так что не выйдет.
— Ну хорошо. Говори.
— Я знаю, что ты не хочешь и боишься отношений, Ника. Я тоже. Но мы уже выяснили экспериментальным путем, что ни я, ни ты не сможем бегать от себя вечно. Ты любишь ее, эту психопатку?
Ника поперхнулась шампанским:
— О, да ты времени не терял! Ты даже выяснил про психопатку!
— Да, я выяснил. Подумать только, Захарченко! Я просто охренел, когда узнал.
Ника выпучила глаза еще больше:
— Ты даже это выяснил? Как?
— Она приходила ко мне подписывать кадровые документы и передала привет от Ли. И кое-что дала. Но это не главное. Просто я выяснял по своим каналам, кто такой Ли. И оказалось, что Ли – не такой, а такая. Вот тогда-то я и прихренел, если честно.
— Приходила к тебе и кое-что дала? Что дала?
— Подсказку. Угадаешь, какую?
— Без понятия.
— Афишу.
— Ты и так знал, что я играю в «Мельнице».
— Но не знал, что ты настолько популярна, Вера-моя-крепка.
Ника вскинула бровь:
— А Валерия Михална не дура, не дура! Ну, и что же ты теперь хочешь со мной обсудить?
— Всё. Я хочу понять, как и к кому ты относишься, включая меня, потому что я хочу остаться в твоей жизни. На той роли, которую мы определили — лучшего постельного друга. Это возможно?
— Возможно. Я имела глупость начать рассказывать тебе о себе честно. Теперь придется продолжать. Итак, кто тебя интересует? Ли?
— Она в первую очередь. У меня есть некоторый осадок от общения с нею.
— Она очень сильная. И самоуверенная. И знает, как увлечь собой. И в постели с ней улетно. Она альфа-самец, если ты понимаешь, о чем я. И она утверждает, что любит меня. Уже одного этого достаточно, чтобы ей ничего не светило. Я иногда сплю с ней. Я не люблю ее. У нас нет отношений. Исчерпывающе?
— Вполне. А музыкант?
— Он яркий. Слепяще яркий. У меня болят от него глаза. С ним я тоже спала пару раз. И у него тоже есть на меня определенные виды. У нас нет отношений, но может быть, что он думает обратное. Достаточно?
— Ника, ты же кодерша из соседнего кубикла. Как ты это делаешь? Что ты делаешь с людьми? Эта твоя роль — она именно твоя. Ты ведьма. Без шуток.
— Я просто развратная. Еще вопросы есть?
— Ты не сказала обо мне.
— Что ты ждешь услышать? Ты классный. Ты простой и понятный. И ты не имеешь на меня видов, да? Так что я буду рада дружить с тобой, включая койку. Боже, какой дурацкий разговор!
— Зато честный. Ника, ты хочешь замуж? Семью, детей?
Она встала, вышла в прихожую и вернулась с сигаретами.
— Хороший вопрос. Лучший из заданных тобой сегодня, — она глубоко затянулась.
— Ты не ответишь? — я давил, понимал это, но давил.
— Отвечу. Я хочу детей. Семью. Только не уверена, что смогу заставить себя снова доверять мужчине. А без доверия семья не бывает, так ведь? И я пока не хочу форсировать. Я плыву по течению. Развратничаю, подвергаю опасности чужие головы, играю с Ли, довожу до кондратия фанаток Каминского… И все хорошо. Все интересно… Ты прав, я просто кодерша из соседнего кубикла, которой вдруг повезло заделаться ведьмой. И кто бы отказался? Кто бы променял это на скучный семейный секс в перерывах между выяснением, куда поехать в отпуск и какую коляску покупать? Я такая. Ты должен понимать меня очень хорошо — ты такой же.
Я такой же? Я такой же?!! Вот как она меня видит? И как она может увидеть меня другим, если… Черт, я переспал с Марго. И переспал бы с докторшей. И с парикмахершей, у нее были достойные сиськи. У меня на тумбочке в прихожей стоит коробочка «с этими — понравилось». Я такой же! Ну, и как теперь доказать ей, что мы… что у нас… что скучный семейный секс в перерывах между обсуждением покупок — это именно то, к чему я сейчас стремлюсь? И стремлюсь ли? Нужно ли мне все это? То, о чем она говорит? Я закрыл глаза, и из темноты под веками ко мне шагнула беременная Ника, держащая за руку старшего. Я представил, как буду врать ей, что у меня дедлайн, как буду вытирать чужую помаду, брызгать освежителем в машине, чтобы перебить запах чужих духов, как буду проверять бардачок на предмет чужих трусов и кроить зарплату, чтобы хватило на дешевенькую гостиницу. Я такой же? Я буду всю жизнь проверять ее телефон и принюхиваться к ее вещам, боясь обнаружить на них чужой запах или светлый волос. И дети… Мои? Или не мои? Я хочу так???
Мне видимо не удалось сдержать себя, потому что Ника переполошилась:
— Тебе больно? У тебя голова болит? Тебе таблетку дать? Или скорую?
— Что, так видно, да? У меня не голова болит, нет. То, что у меня болит, не имеет названия.
— Ты не мог бы изъясняться понятнее? А то я начинаю думать, что ошибаюсь насчет тебя.
— Ты права, Никеша. Я — такой же.
Не стоило пытаться, не стоило думать, что это для меня.
— Ты не ошибаешься, у меня нет никаких планов на тебя. Если ты сочтешь возможным дружить со мной, это будет честь для меня. Не обращай внимания, просто устал. Я поеду, ладно?
— Ладно, конечно. Может, отвезти тебя?
— Я за рулем.
Но я все-таки спросил ее:
— Ника, если ты полюбишь снова, если ты научишься доверять мужчине, когда это случится… Ты перечеркнёшь всех остальных?
— Конечно. Если я полюблю, то снова стану обычной. Любящей. Мягкой. Заботливой. Верной. Хорошей, но обычной. Кодершей из соседнего кубикла. Женщиной при мужчине. Ты разочарован?
— Нет, меня это радует. Во всяком случае, кое-чего я могу не опасаться.
— Опасаться?
— Я потом расскажу тебе. Не сегодня, хорошо?
— Хорошо.
— И ты меня все равно поцелуй, ладно? Мне нравится с тобой целоваться, это же не преступление?
Ника рассмеялась, несколько натужно, но все-таки поцеловала меня.
Я распрощался и ушел. Уходить не хотелось, но и оставаться было невозможно. Прыгнуть в койку и забыть все то, что навалилось на меня после этого разговора? Невозможно. Я ушел.
Тягостный, неприятный разговор. И итог у него неприятный. Мне не удалось с наскоку все решить. Более того, я сам запутался в себе. Слава богу, хоть последний вопрос оказался с таким ответом, который меня успокоил. Она не будет изменять мне, она будет именно такой, как надо. Именно такой, как я хочу. Вот только буду ли я таким, как хочет она? Смогу ли я измениться, смогу ли стать для нее незаменимым, тем, без кого ее жизнь будет пустой? Тем, с кем она захочет быть? Я идиот, если думал, что с ней будет просто. Идиот, если верил, что смогу легко выиграть в эту игру.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 23 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |