Мы свернули за угол, и я как будто впервые увидела наш дом, белоснежный и величавый. Таким он вошел в мое сердце и остался там навсегда. Они стояли перед входом, выстроившись в шеренгу по росту; но, когда мы подошли ближе — когда брат подошел ближе, — не выдержали; отец первым сломал строй, а за ним и мать, они бросились к нам, широко раскинув руки, словно играли в самолетики, налетели на нас, крича что-то и сияя, обхватили его и прижали к себе и стояли так, тихо шепча: «Мой мальчик».
— Я — твоя тетка Нэнси, — представилась запыхавшаяся Нэнси. — Хотя, надеюсь, меня-то ты помнишь.
— Конечно помню, — улыбнулся брат. — Как же, «Дождь в моем сердце»[37].
— Ах-ах, — потупилась Нэнси, притворяясь смущенной.
— Скорее уж буря в моем стакане, — проворчал! Артур, стараясь удержать ошалевшего от восторга Нельсона.
— Ты была очень хороша в этом фильме, Нэнси, — сказал брат.
— Спасибо, милый, — просияла она, словно ей вручали самую престижную премию.
А Джо повернулся к Артуру:
— Привет, Артур. Как поживаешь?
— Все, что тебе надо знать обо мне, найдешь вот здесь. — Артур вытащил из кармана и протянул ему свои мемуары.
Я слышала, как они смеются внизу, и понимала, что надо бы встать и присоединиться, но матрас был таким удобным, лежать на нем было так хорошо, а глаза слипались, и веки стали такими тяжелыми после многих часов бесплодного ожидания. Я все-таки села, нашла себе стакан воды, выпила половину, потом еще немного.
Я подошла к окну и увидела, как они не спеша спускаются к берегу и вокруг них сгущается темнота, потому что солнце проигрывает битву с густыми зимними тучами. Брат нагнулся и посмотрел на свое отражение в воде. Чарли опустился на корточки рядом. Это была сиена, которую я уже никогда не надеялась увидеть, потому что считала ее навсегда погребенной под пылью и обломками прошлого, жестоко и окончательно вырванной из жизни.
Мать подошла и встала у меня за спиной. Я слышала, как она поднималась по лестнице, слышала, как звала меня, но слишком устала, чтобы отозваться. Она стояла совсем близко, и ее дыхание щекотало мне шею.
— Спасибо, что привезла его домой.
Я хотела обернуться, сказать ей что-то, но у меня не было слов, я только видела его, ее сына и моего брата, опять среди нас, и свет словно цеплялся к нему в вязких сумерках — свет, который никогда не должен погаснуть.
С этого дня он начал вспоминать; сначала медленно, вроде бы случайно, в самые неподходящие моменты: как-то раз прямо в разгар шторма, рвущего на части пейзаж, сдирающего с него поздние наслоения. Он вспоминал свои даяние тропинки среди бают и утесов, секретные спуски на пляж, вафельные трубочки с мороженым, которые не ел много лет, вкус вашим и потом, кажется без всякой связи, колокол, плывущий по воде.
— Так могло быть? — спрашивал он.
— Да, так было, — кивала я.
И мы, его пестрая семья, ходили по этим тропинкам следом за ним, и тоже вспоминали, и что-то проживали заново. Он слушал наши рассказы и задавал вопросы, и нарушенная связь постепенно восстанавливалась.
А во всех нас вдруг обнаружилась забавная слабость: каждый хотел, чтобы про него он помнил больше, чем про других. Сначала это казалось просто глупым тщеславием, а позже я стала понимать, что потребность быть запомненным в человеке сильнее, чем потребность помнить. Сама я рано отказалась от претензий на первенство в этом соревновании. Слишком часто он оказывался не тем человеком, которого я помнила; на смену утонченному цинизму, мешавшему ему любить людей и открываться навстречу им, пришел немного детский энтузиазм и жажда жизни. Иногда мне не хватало его прежнего, его колких замечаний, его сумрачности, поэтичной и опасной, его звонков в три часа ночи, которые я любила и ждали и которых, наверное, больше не будет.
Порой его память бывала нескромной, и он, сам того не ведая, выбалтывал вещи, о которых клялся молчать всю жизнь; так случилось однажды на тропинке по дороге в Талланд, когда он вдруг повернулся ко мне и спросил: «Так сколько Эндрю Ландор заплатил тебе тогда за секс?» Пробормотав в ответ: «Недостаточно», я подхватила под руку Нэнси и поспешила вперед, чтобы не видеть ошеломленные лица родителей, пытавшихся представить себе адекватную сумму, но явно не догадывающихся, что она равнялась тридцати фунтам шестидесяти пенсам — стоимости проезда на такси от Слоу.
В другой раз за обедом он вдруг повернулся к родителям и спросил:
— Так вы простили его?
— Кого? — спросили они.
— Мистера Галана, — сказал он.
— За что? — спросили они.
И тогда он рассказал им.
Я ждала их на улице, наблюдая, как мечется на фоне темно-синего неба летучая мышь. Ночь была холодной, но я ничего не чувствовала. Я знала, что слишком долго не пускала их в свою жизнь. Я захлопнула перед ними двери, как будто не хотела, чтобы они увидели нанесенный мне вред — вред, который только они и могли бы исправить. Я знала, что мое отдаление и мое молчание были обидой для них и теперь они все поймут; но какой ценой?
У меня за спиной скрипнула дверь. Луч света двинулся с права налево и замер. Родители, растерянные и печальные, стояли передо мной. Мать села рядом и взяла меня за руку.
— Почему ты не рассказала нам?
Я пожала плечами. Ответа у меня не было даже тогда.
— Не знаю. Наверное, стеснялась. И потом, он же был моим другом. И я просто не знала, что говорить.
— Но позже? Когда ты подросла?
— Я сама как-то справилась. Дети это умеют. И все у меня было нормально.
— Но ты даже не дала нам шанса помочь, позаботиться, что-то исправить, — пожаловался отец.
— Вы всегда обо мне заботились и помогали. И все исправляли. Вы оба. В жизни всякое случается. С кем угодно. Никто не застрахован.
— Гебе ведь было тяжело, — сказала она.
— Я справилась. Давайте не будем к этому возвращаться.
— Пожалуйста, позволь нам, — попросила мать.
Она обняла меня и привлекла к себе, и годы как будто начали обратный отсчет. Я чувствовала вокруг себя тепло ее рук и на один короткий миг поддалась ему, и мы действительно вернулись в прошлое. И это было хорошо.
~
— Я умею плавать? — Спросил меня брат.
Я не знала, что его заботило — физическая возможность или безопасность, но на всякий случай остановилась и бросила якорь, воткнувшийся в песчаное дно на глубине футов двадцати, не больше.
До Рождества оставалось всего три недели, но день выдался неожиданно теплым и солнечным, и о том, что сейчас не лето, напоминало только отсутствие пчел да голые ветки деревьев. И мурашки на коже у брата, когда он снял с себя последнюю одежду.
— Присоединишься?
— Ну уж нет, — покачала я головой.
— А ты? — спросил он у Чарли, подстрекая его взглядом.
— Может быть.
Он нырнул с кормы, и мы видели, как он скользит под водой, похожий на одинокого тюленя; они часто играли здесь у берега. Скоро он вынырнул, смеясь и отплевываясь, и для него это был еще один первый раз. Он не чувствовал холода — только радость возвращения к жизни и новых ощущений, и эта радость заразила и нас. Я торопливо разделась и успела нырнуть раньше Чарли, и дыхание у меня на секунду перехватило от холода. Я плыла под водой, вглядываясь в зеленую и песчаную глубину внизу, и глаза постепенно привыкали и начинали видеть. Я вспомнила, как впервые увидела этот тихий подводный мир: мне было лет десять или одиннадцать, и я напихала в мокрый купальник камни, чтобы их тяжесть удерживала меня внизу. А сейчас я опустилась на волнистое песчаное дно, подняла глаза и увидела, как их ноги переплелись в толще воды надо мной. А может, это мне только показалось; вода любила шутить шутки: искажать и увеличивать все, даже надежду. Легкие уже требовали воздуха, и, оттолкнувшись ногами, я помыла наверх, к светящейся у меня над головой границе. Там я опять увидела их: они держались за якорный канат, и брат положил руку на руку Чарли, а потом приблизил к нему лицо и поцеловал в губы. И я наконец смогла разглядеть их будущее.
В тот день каждый из нас занимался своим делом, до которого только теперь дошли руки. Родители в доме придумывали новую рекламу для своего отеля, потому что теперь они опять были готовы принимать гостей. Нэнси поставила на газоне шезлонг рядом со мной и Нельсоном и дочитывала новый сценарий о двойном агенте-бисекеуале времен Второй мировой войны, который она сама называю «Игра на обе стороны» (фильм действительно начали снимать в следующем году, но, к счастью, под другим названием). Чарли и Джо у самой кромки воды играли в мяч, но только не с мячом. Они высоко подбрасывали его в воздух и очень старались не уронить и не разбить. Я вообще не понимала, зачем его купили: вроде бы этим вечером они собирались приготовить настоящее гайское карри, и он был необходим им для правильного аромата, поэтому они с трудом отыскали его в нашей деревне, купили, а теперь перебрасывали его, как мяч. Последним бросал Джо, и он зашвырнул ею слишком высоко, и Чарли уже понимал, что не поймает, но все-таки побежал за ним, и как раз в этот момент из своего коттеджа вышел Артур. Все обошлось бы, остановись он на секунду у дверей, чтобы заправить рубашку, как он делал обычно, или выйди он на мгновение позже, или пройди вперед чуть быстрее, но ничего этого он не сделал. Вместо этого он замер, почуяв, как что-то зависло у него над головой, по привычке поднял лицо к небу, улыбнулся и рухнул на землю, потому что кокос угодил ему прямо в голову.
Мы с Нэнси первыми подбежали к нему и крикнули остальным, что он не дышит. Я видела, как Чарли сунул руку в карман и, не найдя там телефона, бросился в дом. Мы пытались нащупать пульс. Бесполезно.
— Попробуйте еще! — кричал Джо, бегом поднимаясь к нам.
— Он мертвый, — шепнула мне Нэнси.
— Не может быть. Этого не может быть. Это должно было случиться давным-давно.
— О чем ты?
— Это неправильно!
— О чем ты говоришь?
— О йоге.
— Каком йоге?
Подбежавший Джо оттолкнул нас.
— Считайте, — сказал он. — Скажите мне, когда будет тридцать.
Мы считали нажатия и не отрываясь смотрели, как он пытается силой вернуть жизнь в сухое, бесчувственное тело. После тридцати нажатий он наклонился к лицу Артура и сделал два вдоха тому в рот. Потом еще массаж, опять тридцать. Два вдоха. Все безрезультатно.
— Давай же, Артур, давай! — крикнула я. — Не подводи нас так.
— Возвращайся, Артур, — взмолилась Нанси. — Наплюй на этого йога.
Чарли выскочил из дома вместе с родителями и сменил обессиленного Джо. Теперь я считала для Чарли. Тридцать нажатий, два вдоха, безрезультатно. Вой подъезжающей машины «скорой помощи». Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать.
— Давай, Артур, — просила мать. — Давай. Ты же можешь.
— Давай, дорогой, — подхватила Нэнси. — Дыши, черт тебя побери!
И вдруг на счете двадцать семь он закашлялся, а потом начал жадно хватать ртом воздух. Он потянулся ко мне, взял за руку и сжал ее; очень слабо, но все-таки сжал. Врачи «скорой помощи» уже бежали к нам по газону, когда, повернувшись к Джо, он сказал:
— Вытри слезы, мой мальчик. Я ведь еще не умер.
— А как ты узнал, что он плачет, Артур? — спросила я.
— Потому что я снова вижу, — ответил он.
~
Все уговаривали меня не ездить, а просто подождать. Говорили, что сразу после Нового года ее выпустят. Должны были выпустить до Рождества — и я, и отец это знали, — но власти предержащие все решили иначе. Я все-таки поехала к ней в тот ледяной вторник, хоть и знала, что она не выйдет ко мне: за все эти годы она не вышла ни разу. Но я должна была до конца соблюсти наш негласный договор, по которому мне полагалось каждый раз быть там и ждать ее, свидетельством чему были наши письма и моя колонка, уже заждавшаяся ее возвращения и своего конца.
В то утро я не могла согреться даже в такси, которое везло меня от вокзала: в нем не работала печка.
— Такая вот дерьмовая машина, мисс, — пожаловался водитель. — Хотите, подую вам на руки?
— Спасибо, обойдусь.
Я стояла в очереди и держала в руках небольшой пакет с подарками — разумеется, не завернутыми; я успела выучить все их правила. Позади меня молодой человек нервно возился с телефоном, который у него скоро заберут. Я видела, что он здесь впервые, и, хоть обычно старалась избегать контактов, предложила ему кусок шоколадки, который он с благодарностью принял, обрадовавшись не столько еде, сколько компании.
— Первый раз? — спросила я.
— Так заметно?
— Заметно.
— Холодно сегодня, да?
— Мороз, — согласилась я и взглянула на часы.
— А вы к кому? — спросил он.
— К подруге. Она скоро выходит.
— Здорово. А моя сестра здесь на три года, и они только начались.
— Невесело.
— Да, особенно перед Рождеством, — кивнул он и начал притоптывать от холода. — А как они там, не знаете? В смысле, в тюрьме.
— Здесь не так уж плохо. Говорят, есть места гораздо хуже.
— Да? Это хорошо. Не хотелось бы, чтоб она угодила в какое-то отстойное место.
— Все будет в порядке. Она постепенно привыкнет.
Ворота открылись, и все мы двинулись вперед.
— Удачи вам, — пожелала я ему.
Осмотр я прошла легко и без задержек, потому что назубок знала порядок, а они знали меня, иногда улыбались и справлялись о здоровье. Я была местной знаменитостью: посетителем, к которому никогда не выходят, и, наверное, давала им богатую пищу для разговоров. Меня принимали за отвергнутую любовницу. За ненавистную родственницу. За проповедницу, пытающуюся нести Слово Божье.
В зале для свиданий, к счастью, оказалось тепло. Рождественские украшения были те же, что и в прошлом году: полинявшие, старые. Вокруг портрета королевы они обвисли так уныло, что это граничило с государственной изменой. Я вспомнила елку, которую мы поставили в Корнуолле: зеленые душистые иголки от пола до потолка. Накануне моего отъезда мы наряжали ее, и Артур по стремянке забирался наверх, чтобы водрузить на макушку звезду; теперь он уверенно смотрел на мир одним здоровым глазом, и Нельсон из собаки-поводыря превратился просто в собаку, какой и был рожден.
Из дальней двери начали выходить женщины, и я увидела, как к молодому человеку из очереди подошла сестра и как она радовалась ему. Слева, как обычно, сидела Мэгги, а на ее дочери был новый спортивный костюм. Они обернулись и помахали мне. Я улыбнулась. Мэгги была немного похожа на Грейс Мэри Гудфилд с ее мудростью и удобной обувью, и я с удовольствием вспомнила, что она приедет к нам в гости в феврале. Еще я подумала, как подружилась бы она с Рыжиком, с нашим храбрым Рыжиком. Потом, достав ручку, я начала писать список подарков к Рождеству: для Артура — монокль, о котором он всегда мечтал, и в этот момент на листок упала тень, и я подумала, что солнце на минуту скрылось за тучкой, но тень не двигалась, и тогда я подняла глаза и увидела ее.
На смену былой детской пухлости, непокорным волосам, за которыми она прятала свой стыд, и одежде, которая почему-то всегда была велика, пришла спокойная и строгая красота. Только глаза остались прежними; глаза и улыбка.
— Привет, Элли, — сказала она.
Я встала и обняла ее. Она пахла жареной картошкой, как в детстве, и одного этого простого запаха хватило, чтобы прежний мир распахнулся перед нами, и в него можно было войти, и можно было все исправить. Я отстранилась, чтобы еще раз взглянуть на нее, а она протянула мне маленький пакетик в красивой обертке.
— Открой, — сказала она, и я открыла.
У меня на ладони лежал кусок сланца с отпечатком свернутого в спираль существа из другого мира. Ничто не остается забытым вечно.
— Я сохранила его для тебя.
Солнце стояло совсем низко и заливало оранжевым светом древний силуэт города, густо сдобренный современностью. Мы сидели, закутавшись в одеяла, а горящие на столе свечи сильно пахли туберозами. Я смотрела на нее, а она смотрела на крыши, на мясной рынок, на людей внизу. Я думала о дороге, приведшей нас сюда, о странном дне нашей новой встречи шесть лет назад, когда пришедшая от нее открытка позвала меня в этот путь. Она повернулась ко мне и улыбнулась. Показала на горизонт.
— Смотри, Элли, оно сейчас скроется.
— Ты готова прощаться? — спросила я.
— Готова.
Я пододвинула к ней компьютер, и она начала печатать.
От автора
Эта книга появилась на свет только благодаря любви и помощи очень многих людей.
Я хотела бы поблагодарить маму, Саймона и Кэти, которые всю жизнь поддерживают меня и тем самым делают многое возможным; поблагодарить моих дорогих друзей дома и за рубежом за их неоценимую помощь, и в первую очередь Шерон Хаймен и Дэвида Лумсдена, разделивших со мной лучшие и счастливейшие годы. Огромное спасибо Саре Томсон — самому лучшему, надежному и эрудированному читателю.
Я буду всегда благодарна Эймонну Бедфорду за то, что он дал мне шанс, хоть и рисковал при этом, и за то, что познакомил меня с Робертом Каски — литературным агентом и другом, непревзойденным в обеих ролях. Спасибо за помощь и советы, мистер Каски.
Большое спасибо моему редактору Лие Вудберн, потому что благодаря ей эта книга стала заметно лучше, и всему коллективу «Хедлайн ревью» за их энтузиазм и поддержку.
А тебе, Пэтси, спасибо за все.
Примечания
«What’s Going On» — первая песня с одноименного альбома (1971) соул-певца Марвина Гэя.
Ноэль Кауард (1899–1973) — английский драматург, актер, автор песен.
Композитор Джон Кандер (р. 1927) и поэт Фред Эбб (1928–2004) — творческий дуэт, авторству которого принадлежат знаменитые мюзиклы «Кабаре», «Чикаго» и др.
Первая и третья цитаты — из «Унесенных ветром», вторая — из «Касабланки».
Фильм «Завет» вышел в самом начале того, 1975 года и на какое-то время стал культовым, главным образом благодаря крайне откровенной сексуальной сцене в часовне. Поставил фильм режиссер Б. Б. Бэроул — молодой человек, созданный для славы, но предпочетший наркотики. — Прим. автора.
Выпущенный в 1972 г. фильм Николаса Роуга, экранизация одноименного рассказа Дафны Дюморье.
«Yesterday Once More» — песня дуэта The Carpenters с их альбома «Now & Then» (1973), большой хит.
Гарольд Вильсон (1916–1995) — лидер лейбористский партии с 1963 г., премьер-министр Великобритании в 1964–1970 и 1974–1976 гг.
В 1968–1978 гг. английская писательница Элизабет Бересфорд выпустила 24 повести-сказки о волшебных лесных существах — вумблах, а в 1972 г. мультипликатор Айвор Вуд поставил по первым книгам цикла популярный сериал (60 пятиминутных эпизодов).
Нина Симон (1933–2003) — выдающаяся джазовая и блюзовая певица.
Роберт Фрейзер (1937–1986) — влиятельный галерист, одна из ключевых фигур «свингующего Лондона» 1960-х; умер от СПИДа.
«MacArthur Park» — песня Джимми Уэбба, написанная в 1965 г. Впервые исполнена ирландским актером Ричардом Харрисом (1968). самое известное исполнение — Донны Саммер (1978). Также песню исполняли Глен Кэмпбелл, Уэйлон Дженнингс, Дайана Росс, Арета Франклин, Лайза Минелли, Фрэнк Синатра и многие другие.
«Love to Love You Baby» — песня Донны Саммер и Джорджо Мородера, большой диско-хит 1975 г.
1 декабря 1955 г. Роза Паркс (1913–2005) отказалась выполнить требование водителя и выйти из автобуса, чтобы освободить место для белых пассажиров.
The Three Degrees — женское вокальное трио из Филадельфии, существует с 1963 г.; пик их популярности пришелся на середину 1970-х гг.
Район Лондона, населенный преимущественно чернокожими.
13 марта 1996 г. 43-летний Скотт Гамильтон застрелил 16 учащихся и одного учителя начальной школы в шотландском городе Данблейн и докончил с собой.
Берт Рейнольдс (р. 1936) — популярный американский актер конца 1970-х — начала 1980-х гг.
Речь идет о популярном телесериале (1975–1992), созданном британским писателем и юристом Джоном Мортимером, и о его книжных версиях; главную роль — стареющего лондонского барристера Хорэса Рампоула, готового защищать любых клиентов, — исполнял Лео Маккерн.
Шер (Шерилин Саркисян, р. 1946) — популярная американская певица и актриса армянского происхождения.
Речь идет о ранее упоминавшейся песне Барри Манилоу «Копакабана», в которой поется о гаванской танцовщице Лоле.
«I Who Have Nothing» — любовная баллада, исполняли которую Ширли Бэйн, Джо Кокер, Том Джонс и др.; первое исполнение — Бен Э. Кит (1963). Представляет собой переработку итальянской пески Карло Дониды и Джулио Рапетти «Uno Dei Tanti» (1961).
Отель в Нью-Йорке.
Организация, защищающая права геев и лесбиянок.
Джозеф Хинтон (р. 1943) — американский художник, абстракционист и кубист.
Район Нью-Йорка к югу от Хьюстон-стрит, откуда и название (South of Houston Street); не путать с лондонским Сохо.
Liberty Belle — по созвучию с Liberty Bell, колоколом Свободы, символом независимости США (хранится в Филадельфии).
«Dancing Queen» — песня шведской поп-группы ABBA, один из самых популярных их синглов (выпущен в августе 1976 г.).
Имеется в виду песня Скотта Инглиша и Ричарда Керра «Mandy», ставшая большим хитом в исполнении Барри Манилоу в 1974 г.
Шампанского всем! (фр.)
Дары моря (фр.).
Нэн Голдин (р. 1953) — американский фотограф, прославилась в 1970-е гг. снимками геев и трансвеститов.
«New York, New York» — популярная песня из мюзикла Леонарда Бернстайна «On the Town» («В увольнении», 1944). Или же одноименная песня Джона Киндера и Фреда Эбба (см. прим. 3). написанная ими для киномюзикла Мартина Скорсезе «Нью-Йорк, Нью-Йорк» (1977), где исполнялась Лайзой Минелли.
«Илинг» — старейшая британская киностудия, действует в лондонском пригороде Илинг с 1931 г.; наиболее известна комедиями, снятыми в 1947–1956 гг.
Пищевая паста из концентрированных пивных дрожжей с пряностями.
«Beyond die Sea» (1946) — англоязычная, на стихи Джека Лоуренса, версия французской песни Шарля Трене «La Mer» («Море»). Самое известное исполнение — Бобби Дарин. 1959.
«Дождь в моем сердце» — австралийский фильм 1983 г., рассказывающий о том, как страдает от засухи маленькая, затерянная в глуши ферма. — Прим. автора.
See more books in http://www.e-reading.pw
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |