— Они опять спят, — пожаловался он.
— Ну, тогда поехали.
Я помогла ему забраться в лодку.
Он радовался тому, что мы все собрались дома. Ему было почти восемьдесят, но в нашем присутствии он, будто хамелеон, насыщался нашей молодостью. Я столкнулась от берега и не стала сразу заводить мотор; несколько минут лодка сама дрейфовала к середине реки.
— Все хорошо, Рыжик? — громко спросил Артур, как он делал всегда.
И как всегда, мы оба почувствовали легкий толчок в борт — короткий ответ, пришедший из ниоткуда и не объяснимый ни ветром, ни мелью, ни течением.
У берега я замедлила ход, чтобы собрать немного ежевики и раннего тернослива. Мы спрятались под нависающими над водой ветками в надежде увидеть крупную выдру, которую отец заметил несколько дней назад; скорее всего, она была плодом его воображения или хитрой уловкой, для того чтобы заставить нас попристальнее вглядеться в окружающее.
— У меня последнее время кружится голова, — сказал Артур, опустив руку в прохладную воду.
— Как кружится?
— Просто кружится.
— Ты что, падал?
— Нет, конечно. Я же говорю «кружится голова», а не «ноги не держат».
— А ты стал наконец соблюдать диету? — спросила я, прекрасно зная ответ.
Артур только поморщился, давая понять, что жизнь без бекона, сливок и яиц не стоит усилий.
Его давление и уровень холестерина были выше некуда, и он даже гордился этим как своей личной заслугой. Он наотрез отказался принимать прописанные таблетки, по секрету сказав мне, что умрет совсем не от этого, и вместо лекарства тянулся за очередной булочкой с джемом и взбитыми сливками.
— Тебя это беспокоит? — спросила я.
— Нет.
— Тогда зачем ты мне рассказал?
— Чтобы ты знала.
— Хочешь, чтобы я приняла меры?
— Нет, — покачал головой он и вытер мокрые пальцы о рукав.
Какое-то время назад он начат рассказывать мне обо всем, что с ним происходит: о важном и совсем незначительном. Я думаю, он делал это потому, что я и так все про него знала, все прочитала: плохое и хорошее, прекрасное и мерзкое. Пять лет я редактировала его книгу, а теперь, похоже, он хотел, чтобы я редактировала его жизнь.
— Вернусь через десять минут, — сказала я и, захватив пустой рюкзак, начала подниматься по ржавым почти вертикальным ступеням пристани.
На самом верху я остановилась и посмотрела, как, неуверенно маневрируя, он провел лодку между двумя красными буями и зигзагами двинулся в открытое морс. Не исключено, что я уже никогда его не увижу или ему вновь придется пережить унижение, как в тот раз, когда его доставили к берегу два сердитых офицера береговой охраны. В своем воображении Артур Генри видел себя уверенным и храбрым морским волком, но в реальности эти качества проявлялись только на берегу. Я знала, что, едва выйдя из гавани, он остановит мотор и будет кружить на месте до тех пор, пока не истекут обещанные десять минут. А к тому времени, когда я спущусь по лестнице, нагруженная упакованными во льду крабами и лангустинами, он будет насквозь мокрым от пота и поспешит занять пассажирское место на носу, говоря всем своим видом: больше никогда в жизни!
Лодка легко скользила по совершенно гладкой воде, а размеренное пыхтенье двигателя сливалось с оживленным гулом, доносящимся из переполненной отдыхающими деревни.
— Вот, возьми, Артур. — Я протянула ему апельсиновый лед на палочке.
— Я уж думал, ты забыла.
— Никогда, — заверила его я, а он вытащил из кармана платок, потому что ему на колени уже начали падать оранжевые капли.
— Хочешь дам попробовать?
— Нет, это все тебе, — сказала я и развернула нос лодки в сторону дома.
Когда мы вернулись, они валялись на газоне, и Артур, заметив, что Чарли погружен в сигнальный экземпляр его книги «Бандиты и бармены, бухло и богема», поспешно опустился на свободный стул рядом с ним.
— Где ты сейчас читаешь, Чарли?
— Берлин.
— Ох ты боже мой! А ты не слушай, Нэнси!
— Ну разумеется. Артур, — вздохнула Нэнси, не отрываясь от американского «Вога». — Я ведь ничего такого в жизни не видела.
— Но в темной комнатушке на Ноллендорштрассе ты все-таки не жила, — парировал Артур и с наслаждением откинулся на спинку стула.
Брата я обнаружила в отцовской мастерской. Он не сразу меня заметил, и некоторое время я наблюдала, как, орудуя резцом и зубилом, он осваивает простое соединение «в шип». Два экземпляра были уже готовы и лежали на полке у него над головой. В этом слабом свете он был очень похож на отца, такого, каким я знала его в детстве: тот же слегка сутулый силуэт, та же склоненная спина, совершенно неподвижная, потому что при работе с деревом нельзя даже дышать.
Он ходил в вечернюю школу и там учился реставрировать изделия из дерева. Он отказался от всего, отказался от той жизни, ради которой и уехал за океан. Отказался от работы на Уолл-стрит и от квартиры в СоХо, которая обходилась ему в несколько тысяч в месяц. Он купил тот дом в Гринвич-Виллидж с его птичьим гнездом, и айлантом у порога, и коричневой стеной в коридоре, которую мы разломали сразу же после Рождества. Он ремонтировал дом сам, комнату за комнатой, месяц за месяцем возвращая ему первозданный вид. Этот неспешный, размеренный труд шел брату на пользу, и он даже располнел немного. Ему это шло, но я предпочитала молчать на эту тему. Теперь только Чарли связывал его со старой жизнью, и с биржей, и с непрерывно меняющимися цифрами, и с ранними завтраками в «Окнах мира» на верхнем этаже Северной башни. Потому что сам Чарли работал теперь в Южной башне, на восемьдесят седьмом этаже, с которого был виден весь Манхэттен, и, когда мой самолет заходил на посадку над Нью-Йорком, я всегда старалась смотреть в ту сторону, и он представлялся мне Королем Вселенной.
Брат выпрямился и потер глаза. Я включила свет, и он обернулся.
— Ты давно здесь?
— Нет, только пришла.
— Заходи, садись.
Я стряхнула со старого кресла кудрявые дубовые стружки и села.
— Выпьешь?
— А сколько времени?
— Самое время для скотча. Давай, я тут нашел отцовскую заначку.
— Где?
— В резиновом сапоге.
— Как очевидно! — засмеялась я.
Он плеснул виски в потемневшие кружки, и мы залпом выпили.
— Еще?
— Мне хватит.
Я чувствовала, как сжался желудок, когда в него попала пахнущая дымом жидкость. С утра у меня во рту не было ни кусочка. Я встала, чтобы выпить воды.
— Стой, — сказал брат и предостерегающе поднял руку. — Обернись.
Я медленно оглянулась и в рамке дверного проема увидела большого кролика. Он постоял, глядя на нас темными глазами, а потом медленно двинулся вперед, по пути собирая на свою каштановую шерстку опилки, стружки и пыль. Мы смотрели на него, и прожитые годы отлетали как шелуха; мы опять были маленькие, и перед нами всплывало то, о чем мы никогда не говорили, то, что случилось, когда мне было шесть, а ему одиннадцать. Я знала, что мы думаем об одном и том же, потому что мы оба вдруг замолчали.
Я опустилась на корточки и протянула к кролику руку. Подождала. К пальцам прикоснулся холодный нос и что-то теплое, дыхание.
— Смотри-ка что здесь, — сказал Джо.
Кролик, испугавшись моего резкого движения, ускакал прочь. Я встала и подошла к брату.
— Где ты это нашел?
— Там, за полками. Наверное, папа туда засунул.
— Зачем он его хранил?
— Может, на память о знаменательном дне?
Я взяла в руки большой наконечник стрелы, повертела его. Давно, в то первое Рождество, его под руководством отца сделала Дженни Пенни. Он помогал ей выпилить из дуба нужные детали, а потом они сколотили их гвоздями. Одну сторону наконечника она украсила пустыми раковинами улиток и серыми камешками, собранными на берегу, а сверху посыпала все блестками. Теперь они сверкали и на моей ладони.
— Она тогда хотела, чтобы ее нашли, — сказал брат.
— Все этот хотят.
— Да, но я об этом почему-то всегда забываю. Мы ведь даже не догадывались, куда она пошла, не знали, где ее искать. Она сама указам нам путь.
— Помнишь, где мы нашли его той ночью?
— На причале. А этот наконечник острием указывал на реку…
— На море.
— Я всегда думал, она исчезла, чтобы как-то навредить себе, может, даже убить. Такой эффектный жест, после того как она отказалась возвращаться домой. А сейчас я понимаю, что она сознательно привета нас к тому месту и в тот самый момент, когда могла продемонстрировать, что она особенная. Не такая, как все.
— Избранная.
На душе было сумрачно. По камням я добралась до самой дальней точки — туда, где скалистая гряда выдавалась в море. Отлив начался уже давно, вода ушла, и сейчас было возможно дойти по этой гряде до самого острова: я уже делала это раньше. Я посмотрела на восток, туда, где прямо из глухой темноты вырастала Черная скала. В это время года там особенно хорошо ловились креветки: в детстве я обожала это занятие. Привозила на пляж ведра, полные пульсирующей серой массой, и мы варили их прямо там. Сейчас это уже, конечно, невозможно.
Солнце грело изо всех сил. В воздухе, как всегда во время прилива, стояла сильная вонь, а ветерок приносил с моря залах соли. Я кинула палку пробегающей мимо собачонке. Повернула назад, опять полезла по камням. Я сознавала, что воспоминания брата о том Рождестве были такими же неточными, как мои. Это сама Дженни Пенни спровоцировала свои поиски, и она же подсказала нам, где ее искать, и это она завела тот разговор в первый вечер после своего приезда.
— Вы верите в Бога? — громко спросила она, и негромкая болтовня в комнате тут же стихла.
— Что мы? — переспросил отец.
— Вы верите в Бога?
— Это старый вопрос, и чересчур серьезный для такого вечера, — сказала Нэнси. — Хотя, надо признать, довольно уместный в это время года.
— А ты веришь в Бога, Дженни? — спросила мать.
— Конечно.
— Ты говоришь очень уверенно, — заметил отец.
— А я и уверена.
— Почему, милая? — поинтересовалась Нэнси.
— Потому что Он избрал меня.
Молчание.
— Как это? — не выдержал брат.
— Я родилась мертвой.
Мы все молчали, пока она рассказывала о подробностях своего рождения, о молитвах и последовавшем возвращении к жизни. Никто в доме не спал в ту ночь. Все были настороже. Не из страха, а потому что опасались: она может показать нам что-то, к чему мы не готовы.
Я сидела на стене, смотрела на обнажившиеся, поросшие водорослями приплюснутые верхушки подводной гряды и понимала, как она смогла ходить по воде той ночью. Сама я знала это уже давно, но как же тщательно она должна была все рассчитать и как внимательно изучить эту подводную скалистую тропу.
Я хорошо помнила, как, задыхаясь, в панике сбежала по берегу вниз. «Она здесь!» — крикнула я брату и увидела, что она оглядывается на нас и не пытается убежать, но ждет, чтобы вся аудитория оказалась в сборе. А потом она развернулась и медленно пота по воде навстречу набегающей волне.
«Я ни за что не вернусь домой, Элли», — сказала она мне за день до этого, но я не приняла ее слова всерьез, списав их на обычную послепраздничную хандру.
Она оставила знаки по всему дому, а в саду привязала их к веткам голых деревьев. Сначала мы думали, что это игра — а это и была игра, — но мы думали, что это веселая игра и в конце мы все похвалим ее и скажем, что тоже так хотим. Но потом все изменилось. Стемнело, и мы всерьез испугались. Родители и Нэнси отправились на поиски в лес и дальше по болотистому, изрытому ямами полю до самых соседских домов. Алан поехал по дороге, ведущей в Талланд, Полперро, Пелин, а потом, проехав через деревню, собирался отравиться в Сэндплейс. Мы заметили его на мосту и замахали руками. Мы трое. Джо, я и она. Притихшая, дрожащая, спокойная.
Она ничего не отвечала на взволнованные расспросы родителей. Просто сидела у огня и, натянув одеяло на голову, отказывалась разговаривать. Той же ночью пришлось позвонить ее матери — у родителей не было другого выхода, — и судьба Дженни была решена.
— Нет, поездом она теперь домой не поедет, это исключено. Нет, у меня сейчас Дес. Помните Деса? Мой бывший, несколько лет назад. Он вернулся и сейчас живет у меня. Разве она вам ничего не говорила? Ну так вот, он говорит, что завтра приедет за ней и заберет.
Дес, Дес. Дядя Дес.
Тот самый, который избрал ее.
~
Кухонный стол вытащили на улицу и застелили газетами; газеты прижали тремя потускневшими серебряными канделябрами и зажгли свечи, которые тут же начали ронять горячие восковые капли на вчерашние и позавчерашние новости. К тому времени, когда из дома вынесли бокалы, вино и подносы с крабами и лангустинами, небо зловеще потемнею, и мы сгрудились вокруг горящих свечей, как компания бездомных бродяг. Уже собирались начать, но тут заметили, что одного человека не хватает. Мы долго выкрикивали ее имя, и наконец она показалась из темноты, как прекрасное видение в белом платье-рубашке, расстегнутом так низко, что казалось — она еще не успела его надеть или собралась снимать. Она приближалась к нам по мокрому от росы газону и была очень похожа на свою героиню из американского сериала, детектива Молли Крэншоу (для друзей просто Молл); даже походка у нее теперь была как у копа, прячущего в неком потайном месте на теле пистолет (и лишь немногие счастливцы знают, в каком именно).
Подойдя к столу, она выпав ила на него две бутылки шампанскою с таким торжествующим видом, словно сама собирала виноград, следила за его брожением, а потом разливала по бутылкам. Мы не могли удержаться от аплодисментов. У нее слегка порозовели щеки, и стаю ясно: новость о том, что она навсегда распрощалась с театром, — очередная ложь.
— Давайте начнем, — предложила она, и как по команде чуткую корнуолльскую тишину нарушил треск разбиваемых панцирей и восторженные возгласы, издаваемые в тот момент, когда первый кусочек сладкого белого мяса из клешни попадал в рот.
— Ты что-то примолкла, — шепнул отец, подливая мне вина. — Все в порядке?
— Конечно, — кивнула я.
Нэнси потянулась через стол за крупным лангустином. Через секунду он был обезглавлен, еще через несколько она содрала с него панцирь, окунула нежное мясо в мисочку с острым чесночным соусом и отправила в рот, после чего с удовольствием облизала пальцы. Еще не дожевав, она невнятно пробормотала что-то вроде: «Я выхожу замуж», и, хоть мы и не совсем расслышали, над столом повисла тишина.
— Что? — переспросила мать, стараясь скрыть звучащий в ее голосе ужас.
— Я собираюсь выйти замуж.
— Ты с кем-то встречаешься? — спросила я.
— Угу, — кивнула она и откусила кусок хлеба с темным крабовым мясом.
— И давно?
— Ну, в общем, да.
— Кто? — спросила мать.
Небольшая пауза.
— Мужчина.
— Мужчина? — Мать уже не старалась скрывать ужас. — Но почему?
— Послушай, мы в целом не так уж плохи, — вмешался отец.
— Скажи-ка, а это не детектив Батлер? — спросил Джо.
— Он самый, — хихикнула Нэнси.
— Быть не может! — ахнул Джо.
— Кто такой детектив Батлер? — все больше волновалась мать.
— Это такой молодой красавец из сериала, — объяснил Чарли.
— Но он же насквозь голубой, — сказал Джо.
— Он не голубой, — возразила Нэнси. — Уж я бы знала, я ведь с ним сплю.
— Так ты сама розовая, — вступил в разговор Артур.
— Это не совсем так. Артур, — сказала Нэнси, раздирая крупную клешню. — У меня гибкая сексуальность.
— Это теперь так называется? — удивился Артур и попытался расколоть крабью голову.
— Но почему? — повторила мать, налила себе полный бокал вина и осушила его одним глотком. — После стольких лет…
— Я изменилась, и мне это нравится. Нам неплохо вместе.
— Неплохо? — переспросила мать и налила себе еще вина; в неровном мерцании свечей ее лицо казалось совсем бледным. — Неплохо? С каких это пор «неплохо» стало поводом для замужества?
Она сердито откинулась на спинку стула и сложила на груди руки, давая понять, что отказывается от дальнейшего участия в обсуждении.
После этого мы почти не разговаривали, только обменялись несколькими банальными замечаниями о достоинствах устриц и величине крабов и немного поспорили о сравнительных достоинствах моллюсков-трубачей. Так, возможно, и продолжалось бы весь вечер, но мать смягчилась, наклонилась к Нэнси и ласково спросила:
— Это у тебя ведь временное, да. Нэнси?
— Похоже на кризис среднего возраста, — заметил Артур. — Может, тебе лучше купить «феррари»?
— Уже купила.
— О!
— Сама не знаю, — вздохнула Нэнси и взята мать за руку. — Все равно все лучшие женщины уже разобраны.
(Мать вдруг повеселела и, кажется, даже покраснела.)
— А кроме того, — продолжала Нэнси, — он не разговаривает со мной о чувствах, не устраивает скандалов по поводу моих бывших, не увязывается за мной в магазины, не носит мою одежду и не копирует мои прически. Все это очень приятно для разнообразия.
— Нэнси, если ты счастлива, то и мы счастливы за тебя. Так ведь? — обратился ко всем нам отец.
Ответом ему стало неразборчивое бормотание, в котором преобладали «нет» и «может быть».
— Поздравляем тебя, — продолжал отец. — Мне не терпится с ним познакомиться.
— И нам тоже! — с чрезмерным энтузиазмом подхватили Джо и Чарли.
Мы подняли бокалы и уже собирались выпить за этот странный союз, когда со стороны реки донесся необычный тяжелый всплеск. Забыв про вино, мы бросились на берег.
Первым на причал выскочил отец, мы столпились у него за спиной; в руке он держал канделябр, и желтый отсвет свечей дрожал на черной воде. Нависшие над рекой ветки бешено раскачивались, казалось, к нам тянутся корявые руки и пальцы. Раздался еще один громкий всплеск. Отец перехватил канделябр и теперь освещал воду слева от причала. Вот тогда-то мы и увидели испуганные черные глаза; это была не выдра, как все мы сначала подумали, а маленький оленено к с изящным детским личиком, изо всех сил старающийся держать голову над водой. На секунду он исчез из виду, потом опять вынырнул. Его полные ужаса глаза смотрели прямо в мои.
— Назад, Элли! — крикнул отец, но поздно, потому что я уже прыгнула в холодную воду.
— Элли, это опасно! Ради бога, вылезай немедленно!
С трудом переступая по неровному дну, я пыталась добраться до тонущего животного. Сзади послышался еще один всплеск. Я оглянулась: брат прыгнул в воду следом за мной. Олененок запаниковал, когда я подобралась к нему близко, и попытался плыть к другому берегу. Скоро его копыта нащупали подводную гряду, спотыкаясь, он побрел по ней к земле и уже скоро скрылся среди деревьев на противоположном берегу. Почти одновременно с этим свечи отбросили на воду последний жидкий отблеск и потухли. Мы вдвоем остались в полной темноте.
— Идиотка, — сказал брат, привлекая меня к себе, — зачем ты это сделала?
— Чтобы спасти его. А ты зачем это сделал?
— Чтобы спасти тебя.
— Элл, — завопила Нэнси с берега, — если ты так уж не хочешь, чтобы я выходила замуж, могла бы сказать мне об этом, а не топиться!
— Пошли, — позвал брат, и мы побрели к берегу.
Я грелась у гудящего в камине огня и смотрела, как мужчины шумно и неумело играют в покер. Мать наклонилась ко мне и подлила вина в мой бокал. Возможно, дело было в игре света или в чем-то другом, но она казалась такой невозможно молодой тем вечером. Наверное. Нэнси тоже это заметила. Она внесла в комнату поднос с чайными чашками, и я уловила взгляд, который она бросила на мать, — он сразу же сделал бессмысленными все разговоры о ее странном замужестве (оно, кстати, так никогда и не состоялось, поскольку «Нэшнл инквайрер» вовремя разоблачил подлинную сексуальную ориентацию детектива Батлера).
Позже, когда мать зашла ко мне, чтобы пожелать спокойной ночи, я села в кровати.
— Нэнси ведь влюблена в тебя.
— А я влюблена в нее.
— А как же папа?
— В него я тоже влюблена, — улыбнулась она.
— А разве так можно?
Она засмеялась:
— Элли, ты же дитя шестидесятых!
— Но все равно облом какой-то.
— Нет, — твердо сказала она. — Ничего подобного. Я просто люблю их по-разному. Я ведь не сплю с Нэнси.
— Господи, мне совсем не обязательно это знать.
— Обязательно. Мы живем по собственным правилам. Элли, и всегда жили. Мы иначе не умеем. И пока у нас неплохо получается.
Она наклонилась и поцеловала меня.
~
Следующим утром, незадолго до десяти, началось солнечное затмение. День, к сожалению, выдался пасмурным, на драматический контраст между светоч и тьмой, так пугавший наших древних предков, рассчитывать не приходилось. Мы наблюдали затмение с лодки, в окружении множества других суденышек; утесы на берегу также были усеяны сотнями любопытных, глядящих на скрытое тучами солнце через защитные стеклышки. На островках пели птицы, а над морем кричали чайки, но в их голосах не было обычной мелодичности. Они тревожились, чувствуя что-то необычное, а я замерзала. Сгущающаяся над нами чернота казалась предвестницей шторма, чем-то враждебным и необъяснимым. В четверть двенадцатого солнце скрылось полностью, и все погрузилось в темноту, молчание и спустившийся сверху холод. Растерявшиеся птицы замолчали и, видимо, уснули.
Я думала, что, наверное, так все и произойдет, когда погаснет наше солнце. Не будет никакого смертоносного взрыва в конце, только медленное погружение в темноту и сон, от которого нет пробуждения, потому что будить нас будет некому.
Через пару минут солнце начало появляться вновь, постепенно, медленно, и в конце концов свет опять пролился на воду и на наши лица. Воздух наполнился птичьим пением, на этот раз радостным и легким. С утесов до нас доносились восторженные крики и аплодисменты. А мы все еще долго молчали, тронутые величием и значительностью произошедшего. Удивительной связью всего живущего. Потому что, когда потухнет свет, не станет и нас.
~
Спустя месяц после затмения Артур, как обычно, проснулся в шесть утра; однако на этот раз его глаза не проснулись вместе с ним. Я выглянула в окно и увидела, как он, спотыкаясь, будто пьяный, идет по газону. Я бегом спустилась вниз и подбежала к нему в тот самый момент, когда он обессиленно опустился на колени.
— Что. Артур? Что случилось?
— Я ничего не вижу, — сказал он. — Я ослеп.
Передняя неартериитная ишемическая невропатия зрительного нерва — так назвали это врачи; поражение зрительного нерва, в результате которого падает кровоснабжение глаз и образуется выпадение полей зрения. Случается у пожилых людей, страдающих сердечными заболеваниями; не у всех, а только у тех, которым не повезло.
— Сердечное заболевание, — сердито фыркнул Артур. — Нет, тут должно быть что-то другое.
Мать осторожно взяла его за руку, сжала пальцы.
— Я же совершенно здоров, — настаивал он. — И всегда был здоров. У меня не было никаких болезней, уж тем более сердечных.
— Ваши анализы говорят обратное, — возразил врач.
— Тогда засуньте эти анализы в свою узкую задницу, — посоветовал Артур и поднялся, чтобы уйти.
— Подожди. Артур. — Мать потянула его за руку и заставила сесть.
Врач вернулся за стол, еще раз просмотрел свои записи, потом выглянул в окно, припомнил сходные случаи из своей практики и нехарактерные, не до конца выявленные побочные эффекты, а потом спросил:
— Скажите, вы, случайно, не принимаете средства для лечения эректильной дисфункции?
Тут мать, видимо уже поняв, каким будет ответ, встала со стула и вышла, оставив отца разбираться в сексуальных причудах восьмидесятилетнего старца.
Ответ, разумеется, оказался утвердительным: да, вот уже целый год. Он читал про это средство, ждал его появления, как ребенок ждет Рождества, и стал принимать его одним из первых. Врач считал, что это напрямую связано с его слепотой. Артур тоже слышал что-то о возможных побочных действиях, но не принял это всерьез. Теперь ему предстояло отказаться от таблеток и с надеждой ждать возвращения зрения.
Они вернулись на следующий день, усталые, но все-таки немного успокоенные. Я ждала их на кухне и разливала по чашкам не чай, а виски: день клонился к вечеру, и было самое время для скотча.
— Мне очень жаль. Артур, — сказала я.
— Ты не волнуйся.
— Он еще поправится, — сказала мать. — Врач говорит, что зрение может вернуться в любой момент. Это вообще еще очень мало изучено.
— Но я должен готовиться к тому, что оно не вернется, — вздохнул Артур и потянулся за своим виски, но вместо него наткнулся на солонку. — Мне просто нравится, когда у меня эрекция. Я ничего особенного с ней не делаю, но она меня как-то успокаивает. Это даже лучше, чем хорошая книга. Как будто приятное предчувствие чего-то. Мне даже не требовалось доходить до конца.
— Я хорошо понимаю тебя, Артур, — сказал отец. И тут же заработал грозный взгляд матери. — Ты ведь не мужчина, — храбро продолжал он. — Тебе этого не понять.
Он перегнулся через стол и в знак мужской солидарности пожал Артуру руку.
Я отвела Артура в его коттедж; там было тепло и пахло вчерашним кофе. Он сел в свое любимое кресло, которое ввиду приближающейся осени мы передвинули к маленькому камину.
— Новая глава, Элли, — сказал он и глубоко вздохнул.
Это и правда была новая глава, потому что теперь я стала его глазами.
У меня была хорошая практика в детстве, когда он вел меня в лес или на берег и заставлял подробно описывать все изменения, все новые цвета и запахи. Сейчас я рассказывала ему о все возрастающем беспокойстве цапель, описывала, как они, белые и важные, расхаживают среди дубов. Еще мы собирали в лесу грибы, и он с наслаждением вдыхал их густой аромат, ощупывал их пальцами, гладил губчатую изнанку. Еще мы рыбачили и сначала сидели очень тихо, а потом он научился чувствовать момент, когда рыба касается крючка; его пальцы трогали леску бережно, как пальцы гитариста трогают струну.
Я была его глазами и в тот день, когда мы, сильно нервничая, отправились на вечеринку, посвященную выходу его книги. Это случилось холодным декабрьским вечером, когда гуляющий по Смитфилду злой ветер загонял всех прохожих в теплые бары. Я была его глазами, когда по длинному белому коридору здания, бывшего когда-то коптильней, мы шли в ресторанный зал, где все ждали его. Я почувствовала, как испуганно сжались его пальцы на моей руке, когда вокруг нас зазвучало множество голосов и началось движение, наверное казавшееся ему хаосом. Я слышала его беспокойный пульс, до тех пор пока к нам не подошла мать и не прошептала:
— Все говорят такие чудесные вещи. Артур. Ты сегодня звезда.
Только тогда его пальцы и голос расслабились.
— Champagne pour tout![30] — громко объявил он.
Было уже поздно. Большинство гостей разошлись. Отца загнал в угол некий молодой художник, и я слышала, как они там обсуждают роль зависти и тоски в психологии британцев. Мать слегка опьянела и вовсю флиртовала с пожилым джентльменом из издательства «Орион», демонстрируя ему, как стожить из салфетки цыпленка. Джентльмен, казалось, был очень заинтересован. Вернувшись из туалета, я поискала глазами Артура и обнаружила, что он не окружен людьми, как я ожидала, а одиноко сидит на стуле у выхода. Лицо его было хмурым и сосредоточенным. Я решила, что он просто устал после длинного вечера и всех волнений да еще чувствует что-то вроде опустошения, как бывает при удачном завершении долгой работы. Но, подойдя ближе, я поняла, что дето не в этом и что его что-то глубоко и серьезно тревожит.
— Это я. Ты как? Все в порядке?
Он улыбнулся и кивнул.
— Хороший получился вечер, — сказала я и опустилась на соседний стул.
— Хороший, — согласился он, глядя вниз на свои руки: потом он медленно провел пальцем вдоль надувшейся выпуклой вены, похожей на зеленого червяка, спрятавшегося под кожей. — У меня закончились деньги, — сообщил он.
— Что?
— У меня закончились деньги.
Молчание.
— Ты поэтому расстроился?.Артур, у нас ведь денег полно, ты сам знаешь. Берн сколько хочешь. Скажи родителям.
— Нет, Элли. У меня. Закончились. Деньги, — раздельно и очень четко произнес он, словно питался придать своим словам какой-то особый смысл.
До меня наконец дошло.
— Господи!
— Вот именно.
— А кто-нибудь еще знает?
— Только ты.
— А когда они закончились?
— Месяц назад. Вернее, шесть недель.
— Блин.
— Вот именно.
Пауза.
— Так значит, ты не умрешь?
— Ну, наверное, умру когда-нибудь, — величественно произнес он.
— Это-то понятно.
Я засмеялась, но тут же замолчала. Он был очень печален.
— Я опять стал смертным. Самым обычным смертным. Теперь я ничего про себя не знаю, и мне страшно.
По его щеке покатилась одинокая слеза. Мы матча сидели рядом до тех пор, пока не разошлись последние гости и шум голосов не сменился на звук передвигаемых стульев и звон посуды.
— Артур?
— Что?
— Ну теперь-то ты можешь мне рассказать, как это должно было случиться? Как ты собирался умереть?
— Мне на голову должен был упасть кокос, — сказал он.
Дата добавления: 2015-09-30; просмотров: 27 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |