Общага как общага. Кирпичный дом-казарма в два этажа на окраине Красноярска. Длинный коридор и обшарпанные двери по обе стороны. В конце коридора — туалет и душевые. Здесь же — комната-бытовка, в которой можно погладить одежду или зашить-заштопать что-нибудь в случае необходимости. Да еще на первом этаже ленинская комната с красным уголком. По мысли администрации, здесь рабочая молодежь должна самозабвенно изучать нетленные труды классиков марксизма-ленинизма.
— Куда прешься, Клепиков? — зарычал пузатый старик-вахтер, увидев Клепу и Лютого на проходной. — Ты где сей момент должен быть? На заводе? Вот и топай туда прямым ходом, пока коменданту на тебя не настучал.
— Ну чего ты разоряешься, Степаныч? — добродушно посмеиваясь, спросил Клепиков. — Я же кореша своего из детдома встретил! Ты посмотри, какой герой, в орденах весь, в медалях упакованный! И вообще, я сегодня в ночную смену отпахал…
— Отпахал он! — пренебрежительно махнул рукой вахтер. — Тоже мне, пахарь нашелся, не пахарь ты, а пустопляс. А ну, стоять! — Степаныч решительно перекрыл им дорогу. — Сержанта не пущу — не положено.
— Заколебал, — обиделся Клепиков. — Что же ты за человек такой? У тебя сердце есть?
— Было, но рассосалось, — вахтер многозначительно подмигнул и добавил: — Под действием винных паров.
— А если пузырь?
— Литровый, — озвучил комендант таксу. — Литр «Столичной» с винтом.
Клепа и Степаныч ударили по рукам.
— Добро пожаловать! — пропуская парней в общежитие, вахтер расплылся в улыбке…
Устрялов стоял перед начальником отделения мрачнее тучи.
— Ты у меня, капитан, как прыщ на заднице! — полковник Гапонюк нервно расхаживал по своему кабинету из угла в угол, от стены к стене. — Все люди, как люди — делом занимаются, план по раскрываемости преступлений выдают на гора, палки им в зачет идут. А ты говно в ступе толчешь. И толку — ни в голове, ни в жопе. Когда с Быкаловым разберешься, капитан?
— Разбираемся, Трофим Захарович, разбираемся, — виновато потупился Устрялов.
— Да как ты разбираешься? Не морочь мне голову, — отмахнулся полковник. — Ему твои кавалерийские наскоки с обысками и задержаниями что слону дробина.
Устрялов счел необходимым возразить, уж больно несправедливыми были обвинения начальника:
— Дробина не дробина, а по городу он уже с опаской ездит.
— Ты мне это прекрати! — одернул его Гапонюк. — Кончай тут демагогию разводить! Ты хоть знаешь, что последовало за твоим последним свиданием с Быкаловым?
— А что последовало, товарищ полковник? — насторожился Устрялов.
— Заявление от него прокурору города последовало, вот что! А в заявлении — жалоба на противозаконные действия сотрудников уголовного розыска. Как тебе это нравится?
— Я же у людей Быкалова стволы паленые изъял, Трофим Захарович, — возразил Устрялов. — Они со стрелки ехали.
— Так, погоди. Ты, как говорят наши клиенты, совсем фишку не сечешь. Во-первых, стволы у них все зарегистрированные, потому как числятся эти уроды сотрудниками охранного предприятия. Кроме того, оружие, обозначенное тобою как пистолеты Макарова, на самом деле имеют маркировку ИЖ, так что к использованию частной охраной разрешены. А те, которые ты обозначил как ТТ — вообще газовые! Ты мне тут зачем фальсификацией занимаешься? Совсем охренел, капитан? Да я тебя завтра же в участковые переведу! И, наконец, второе: люди Быкалова — не простые люди, заруби себе на носу.
— Для меня, товарищ полковник, как для Уголовного Кодекса, все люди одинаковые, — упрямо мотнул головой Устрялов.
— Ошибаешься! Не все! У него в бригаде одни афганцы. А это совсем другой контингент.
— Афганцы, засранцы… Какая разница? — пожал плечами капитан. — Мы же — власть! Рано или поздно все равно их к ногтю прижмем.
— Ты уже доприжимался, — невесело заметил полковник.
Он сообщил Устрялову, что сверху приказано возбудить в отношении него служебное расследование по факту незаконного задержания Быкалова и сотрудников его личной охраны. И превышения должностных полномочий.
— Вот ты скажи мне, капитан, как тебе в голову пришло стрельбу в городе открывать, да еще из автоматов.
— А как еще тормознуть бандитов, Трофим Захарович, когда они на джипаре, а мы на уазике! Они же на шею нам салятся, а мы с ними поделать ничего не можем! Где справедливость?
— Где справедливость, в этом отдел собственной безопасности разберется, — буркнул Гапонюк не глядя на Устрялова. — А для того, чтобы с бандитами бороться, нужно не по городу за ними с калашами гоняться, а заниматься оперативной деятельностью: расширять агентурную сеть в криминальной среде, грамотно собирать компрометирующий материал, совершенствовать вербовочную работу. Тебя всему этому в высшей школе милиции разве не учили?
— Учили, товарищ полковник.
— А если учили, то почему фигней занимаешься? — уже не сдерживая себя, взревел Гапонюк. — Марш работать, мать твою в дышло!
Капитана Устрялова как ветром сдуло из кабинета полковника…
Гапонюк, успокоившись, перешел из кабинета в примыкающую к нему комнату отдыха. Здесь, от души развлекаясь, ожидал окончания разговора неприметный мужчина лет пятидесяти в темно-сером костюме и невзрачном галстуке.
— Ну ты, Трофим Захарович, даешь копоти! А не слишком ли круто ты с капитаном своим обошелся?
— Да нет, Андрей Станиславович, — Гапонюк присел в кресло рядом, плеснул в рюмки по чуть-чуть французского коньячку. — Этих анархистов надо в ежовых рукавицах держать. Не сомневайтесь, теперь он мне на этого Быкалова чемодан компромата нароет.
— Да я и не сомневаюсь. Столько лет мы с тобой знакомы, Трофим Захарович, и ни разу ты меня еще не подвел. Но сам знаешь, капитан твой прав на все сто: Быкалов — хороший организатор, и мы не можем допустить, чтобы он и его люди подмяли под себя весь город. Конечно, моя контора ими должна заниматься, но команда сверху не поступала. Я думаю, это из-за того, что в горкоме партии у Быкалова мохнатая лапа. Не нравится мне все это. Он доит цеховиков и делится с кем-то в партаппарате. Сам понимаешь, кто у нас в стране всем рулит. И рыба, сам знаешь, с какого места гниет. В этой ситуации мое начальство предпочитает помалкивать в тряпочку. Мы с тобой как честные коммунисты, конечно, молчать не имеем права, а не молчать тоже не можем, потому что дадут нам ногой под зад в лучшем случае. Поэтому давай так сделаем: я попробую узнать, с кем он в горкоме в связке работает, а ты со своими людьми займешься этой бандой.
Гапонюк задумчиво покивал, словно бы соглашаясь с мнением полковника КГБ, но то, что он произнес в ответ, сильно смахивало на возражение.
— Бандой, говорите? — Гапонюк мрачно посмотрел на собеседника. — Это не просто бандиты, это афганцы… Они на войне выжили. А домой вернулись, и никому не нужны. Почти у каждого второго постфронтовой синдром, а в башке обида на родное государство, которое их оттрахало во все дырки, а потом выбросило на помойку. Ни работы, ни профессии, ни уважения. Какое уважение оказывает им наше с вами социалистическое общество?
— Ну, это ты брось, полковник! — возмутился собеседник. — У них и социальных льгот выше крыши, и в институт, пожалуйста, вне конкурса, и пенсии, и квартиры без очереди предоставляются…
Гапонюк удивленно вскинул брови.
— Вам, Андрей Станиславович, лучше других известно, что, например, контузию на медицинской комиссии хрен докажешь, а значит и инвалидность не получить. Квартиры — на бумаге, в домах, которые только лет через пять начнут строить, если вообще начнут. Что касается институтов, то сельскохозяйственный — да, согласен. Только кому это надо? А что касается юридического, медицинского или, скажем, экономического, то там сразу говорят: гуляй, Вася, жуй опилки, не волнует нас твой Афганистан, мы тебя туда не посылали.
— И правильно говорят! У нас что, все афганцы должны в престижные вузы поступать? С какой стати? И потом, сельскохозяйственный институт чем плох? Село тоже должен кто-то поднимать. Вот я, например, тоже из деревни. И ничего, в люди выбился!
— Вы, Андрей Станиславович, срочную службу проходили сержантом Кремлевского полка, в Москве, — довольно ядовито уточнил милиционер. — И оттуда по комсомольской путевке поступили в Высшую Школу КГБ…
— Ну, знаешь что? — Иванов раздраженно отставил свою рюмку в сторону. — Ты мне еще мою биографию расскажи! Значит, так. Слушай задачу. Быкалова этого надо как-то прищучить, а лучше задавить. Вопрос, как это сделать, чтобы нас самих не задавили? Афганцев его — разогнать по углам, как драных котов. И чтоб о них в городе — ни слуху, ни духу. Это же бандформирование натуральное, ты сам-то это понимаешь? Мало того, они решили еще и ассоциацию воинов-интернационалистов зарегистрировать! Да еще и фонд какой-то благотворительный! Бардак устроили… Знаю я эти фонды. Наплодят бандитских притонов, и все дела. Не можем мы этого допустить, Трофим Захарович. Я как коммунист и как чекист прошу тебя: займись всерьез этим вопросом. Я тебя прикрою, но сам понимаешь, возможности мои не безграничны. Моя фирма может вступить в игру только в крайнем случае. Ты меня понимаешь, полковник?
— Понимаю.
— Сделаешь, как я прошу?
— А куда я денусь с подводной лодки? — беспомощно развел руками Гапонюк.
— Вот это правильно, — едва заметно улыбнулся Иванов. — И еще запомни, уберешь с горизонта группировку Быкалова — поспособствую твоему переводу в Москву, в центральный аппарат МВД. В Москву хочется? Ты же оттуда родом!
Фамильярно похлопав Трофима Алексеевича по плечу, полковник КГБ вышел из кабинета.
Гитара в рабочей общаге была так себе, полудохлая. Дешевая фанерка с треснутой декой, прогнувшимся грифом и лысыми медными струнами. К тому же она не строила, упрямо сползая каждые несколько минут на полтона ниже, но это никому не мешало.
Старое доброе блатное кольцо позволяло Олегу исполнять большинство песен его афганского репертуара. Лютаев брал аккорды не глядя, здесь главное не мелодия, а резкий, отрывистый бой и пронзительные, насыщенные чувством и смыслом слова.
Короче, отрывался Олег на полную катушку, рвал струны и голосовые связки, орал до хрипоты, вспотел так, что камуфлированную куртку пришлось снять. Теперь он был в одной тельняшке, демонстрируя накачанные мышцы и сизую татуировку на левом плече — парашют с крылышками, а под куполом парашюта — череп с костями и надпись ВДВ.
С покоренных однажды небесных вершин
По ступеням обугленным на землю сходим.
Под прицельные залпы наветов и лжи
Мы уходим, уходим, уходим, уходим!
В биографии наши полдюжины строк
Социологи впишут — теперь они в моде.
Только разве подвластен науке Восток?
Мы уходим с Востока, уходим, уходим!
Прощайте, горы, вам видней,
Какую цену здесь платили,
Врага, какого не добили,
Каких оставили друзей!
Прощайте, горы, вам видней,
Кем были мы в краю далеком.
Пускай не судит однобоко
Нас кабинетный грамотей!
— Выпить-то дайте, черти! — Лютый, прекратив петь, потянулся за стаканом.
— Олега, еще давай! — пьяно орал Васька Клепиков с противоположного конца стола, он сидел у самой двери, а Олег ближе к окну.
— Дай передохну, а то голос сорву на фиг!
Рядом с Клепой примостилась Наташка — светловолосая девчонка с Красноярского алюминиевого, она работала там в столовой. Пышная, словно калорийная булочка с изюмом. С изюмом, потому как было в Наташке что-то неуловимое, из-за чего невозможно было оторвать от нее взгляда. То ли сами глаза ее васильковые с черными густыми ресницами, то ли ласковое выражение лица так действовали, сказать трудно. В чем изюм, Лютаев так и не разобрался, потому что в тот момент, когда потянулся за стаканом, вдруг почувствовал, как тонкая рука сидевшей рядом Иришки под столом расстегнула его ширинку и скользнула внутрь, словно в знакомую норку…
Иришка тоже работала на заводе — нормировщицей — и жила в этом же общежитии. В отличие от Наташи была она высокой и стройной. Черные прямые волосы ниспадали на плечи, прикрывая длинную тонкую шею. Плечи у нее были изящные и хрупкие, а маленькая упругая грудь соблазнительно выглядывала из расстегнутого до пояса голубого трикотажного платьица на бретельках, больше похожего на длинную майку или комбинацию.
— Ты пей, Олежек, пей! — сладко шепнула Иришка на ухо Олегу. — А я тебе закусить приготовлю.
Как только Лютаев опрокинул в себя полстакана самогона, Иришка тут же остервенело впилась в его губы своим красным влажным ртом.
— Горько! Горько! Горько! — заорал Клепа заплетающимся языком.
— Стой, не гони коней, — прикрикнул на него Лютаев, отрывая от себя жадную до поцелуев девчонку. — Какое на хер горько? Погоди, родная, — повернулся он к Иришке и вытащил ее руку из своих штанов. — Еще не вечер. Давайте, я лучше еще спою.
Еще не время песни петь об этом.
Еще не время правду рассказать.
Афганистан — взбесившееся лето.
Нам перед совестью себя не оправдать.
На смертный бой вперед идут мальчишки,
Их командиры-мальчики ведут.
Писатели про них напишут книжки
И, как положено писателям, приврут.
Кто был в Афгане, тот душою ранен,
Тот тяжкий крест пожизненно несет.
И в этом виноват уже не Сталин,
А что-то страшное, что нас давно гнетет.
А солнца глаз, как медный таз над миром!
Как медный таз на голубой стене!
За Родину! За дырочки в мундирах!
За черный крест над холмиком могилы…
По чьей-то милости мы — на чужой войне.
Мы — на чужой войне…
— Ой! — капризно воскликнула Наташа, закуривая. — Ну, я не могу так! Повеселее что-нибудь можешь спеть, Олежек!
Лютаев двумя пальцами вынул у нее изо рта сигарету и в несколько затяжек выкурил ее до самого фильтра, а потом снова взялся за гитару.
— Повеселее, говоришь? Конечно, могу.
Снова сон, и солнце над Кабулом
Накаляет металл брони.
Снова сон, и чую сзади дуло,
И молю: Бог меня храни!
Снова сон, и перевалом горным
Мы идем в наш последний бой.
Снова сон, и вот Тюльпаном Черным
Едет к маме Андрей домой!
Что мне орден, коль нету ног?
И ушел навсегда Андрей!
Сделал все я, что только мог,
И не жалей меня, не жалей!
Что мне льготы — без ног — к врачу,
Если там из свинца дожди?
Если каждую ночь кричу:
Подожди, Андрей, подожди!
— Эй, народ! — Васька Клепиков, шатаясь, встал со стула и мутным пьяным взглядом осмотрел стол. — А бухла-то больше нет! Вот засада! Чего делать будем?
Закуска на столе была просто-таки царская: домашнее соленое сало, присланное Наташке из деревни матерью; две банки говяжьей тушенки, которые Наташка же умудрилась спереть из заводской столовой; Иришкины — собственного приготовления — соленые огурцы и даже жареные «ножки Буша». После того, как Клепа пообещал познакомить ее сегодня вечером с героем-афганцем, Ирка опрометью понеслась в магазин к знакомой продавщице и умолила ее продать пару-тройку окорочков из-под полы.
— А если к Ритке за самогоном еще раз зайти? — предложила Наташа.
— Нет, — покачал головой Васька Клепиков. — Маргарита больше не даст.
— Почему это не даст? — удивилась Иришка.
— А потому, — пояснил Клепа, — что я ее сукой назвал за жадность. Она же мне вчера литр за пять рублей продала! А сегодня, когда узнала, что у меня гости, в два раза подняла цену. Ну не сука разве?
— Сука, — согласилась Наташка.
— Нет, не сука, — погрозила ей пальцем пьяная Иришка. — И вообще, как тебе не стыдно, подруга? Что ты такое про Ритку говоришь? Никакая она не сука, а блядина она распоследняя!
— Да хрен с ней, — подал голос Лютаев. — Магазин поблизости есть?
— Ну есть, — кивнул Клепа, — а цены там знаешь, какие?
— Да по фигу цены, найдутся деньги. Я из Афгана или нет? Погнали, Клепа, покажешь магазин.
Вдвоем они вышли из общаги. Уже начало темнеть. Ваську Клепикова здорово развезло, он с трудом удерживал равновесие. Лютый шел, как ни в чем не бывало. В планах на ближайшую ночь у него была Иришка. Или Наташка — все равно. Или обе сразу. В конце концов, надо же когда-нибудь позволить себе расслабиться. Разве он не заслужил эту ночь любви с двумя приличными дамами?
— Вот он, магазин. — Показал Клепа рукой на светящуюся витрину. — Тут тебе и водка, и коньяк, и даже шампанское.
— Шампанское — компот, — вынес свой вердикт Лютый. — А водочки мы, пожалуй, выпьем. Айда за мной!
Но стоило им подойти к входу в магазин, как сюда же подкатили две машины — черный джип «чероки» и синий с серебристыми боковыми накладками «мицубиши паджеро».
— Обана! А ну, поканали отсюдова! — испуганно сказал Клепа, в один момент протрезвев. — Давай, давай, не задерживайся! — Он потянул Лютого в противоположную от торговой точки сторону.
— Стой! — Не понял Лютаев. — Куда поканали? С какого перепугу?
— Пойдем, тебе говорят! Это же бандиты приехали! Короче, уносим ноги, пока не поздно.
— Ты больной, да? — Лютаев покрутил указательным пальцем у виска. — Мы что, сюда тащились, чтобы обратно вернуться с пустыми руками?
— Олег, послушай меня хоть раз в жизни. Они и хозяина магазина за горло держат, и весь наш район. Говорят, даже к заводу подбираются. Это опасные люди… — громким шепотом предостерег Олега Клепа.
— Да насрать! Я сам — особо опасный. Двигай за мной. — Лютый шагнул к магазину.
Клепа остался на месте, переминаясь с ноги на ногу.
Олег уже начал подниматься к входной двери по ступенькам, когда его опередили двое широкоплечих и бритоголовых парней из «паджеро».
— Тормози, братан. В магазине переучет.
— Какой, на хрен, переучет? Я же вижу — открыто! — Лютаев сделал шаг вперед.
— Ты че, не врубился, в натуре, с кем говоришь? — Один из парней грубо оттолкнул Олега в грудь. — Вали отсюда по-хорошему!
— Ты сам, падла, вали отсюда! — тихо сказал Лютый, сжимая кулаки до боли в ладонях. — А я куплю водки и уйду. Дай пройти! — попытался он сдвинуть с места преградившего ему путь второго братка.
— Да он нюх потерял, в натуре! — удивился парень и, без размаха, но очень сильно, ударил Лютаева под дых.
Олег от неожиданности тут же согнулся в три погибели. А парень, почти без паузы, нанес ему удар кулаком сбоку в голову. Лютый кубарем покатился по земле.
— Лютый, беги! — закричал ему Васька Клепиков и, отбежав в сторону, спрятался за толстое дерево. — Беги! Убьют они тебя!
Но Лютаев его не слышал, потому что был занят. Он снова впал в знакомое по Афгану состояние холодной ярости: все чувства его обострились и то, что происходило вокруг, он одновременно видел как бы со стороны. После выброса в кровь адреналина боль от ударов мгновенно исчезла, будто ее и не было. Вскочив на ноги, он стремительно бросился на обидчиков.
Тому, кто ударил его, досталась мощная подача ногой в голову. И тут же, с разворота, еще одна — пяткой по правой почке. Браток медленно, словно дело происходило под водой, завалился на бок и больше не поднялся. Зато второй выхватил из внутреннего кармана кожаной куртки пистолет. Он направил ствол на Олега, большим пальцем снял оружие с предохранителя и резко передернул затворную раму, вгоняя патрон в патронник.
— Замочу, сучонок!
— Н-на! Н-на! Н-на! — Лютый провел три молниеносных удара: ногой сбоку — по стволу, выбив его из руки стрелка. Потом — мыском армейского ботинка — чуть ниже колена и, когда тот от боли согнулся, достал его по носу раскрытой ладонью — прямым точным ударом.
Клиент вырубился. Олег окинул взглядом поле боя: мы победили, и враг бежит, бежит, бежит. Вернее, лежит. Нет, это еще не конец фильма.
Из джипа «чероки» выскочил лысый, как тещино колено, водитель. Но Лютаев предугадал и этот вариант развития событий. В драку решил дальше не ввязываться. Просто присел, подхватил с земли камень — небольшой круглый булыжник — и, как гранату, с разворота метнул его в шофера. Промахнуться с такого расстояния не удалось. Громко охнув, тот отлетел назад и гулко ударился спиной о кузов внедорожника. Затем медленно осел на землю. Изо рта у него пошла кровь.
— Вот так, я же говорил — открыто, значит, открыто, — сказал Лютый с удовлетворением. — Клепа, — позвал он своего проводника, — Клепа, ты где, вылазь?
Васька Клепиков испуганно выглянул из-за дерева.
— Здесь я… А ты чего, живой, что ли?
— Пошли за водярой!
Проходя мимо валявшегося без присмотра на земле ствола, Лютаев, не останавливаясь, нагнулся, подхватил его и сунул к себе в карман.
— Пригодится.
Вдвоем с Клепиковым они вошли в магазин и не могли видеть, что происходит на улице…
А из джипа вышел еще один человек. Солидный мужчина в дорогом черном костюме, при галстуке и в туфлях из крокодиловой кожи. Это был Быкалов.
— Ну, что? — окинул он насмешливым взглядом своих облажавшихся бойцов. — Обделались, раздолбай?
— Да мы его на куски счас порвем! — криминальная пехота оживленно зашевелилась. — Он у нас, тварь, до пенсии сосать будет!
— Тихо! — прикрикнул на них Быкалов. — Пока что вы у него хором отсосали. Все — по машинам. Завтра разберемся, что к чему.
Оба джипа медленно развернулись и покатили прочь от магазина. Быкалов сидел на заднем сиденье с задумчивым видом, поэтому никто не решался нарушить тишину. Братки притихли, будто дерьма наелись. Наконец Быкалов обратился к водителю.
— Откуда взялся этот Рэмбо? Кто-нибудь его раньше видел?
— Да нет вроде, — пожал тот плечами и, морщась, потер ушибленную камнем грудь. — Заезжий какой-то молодец. Тот, второй, который с ним был и за деревом прятался, Лютым его назвал.
— Лютый? — Быкалов задумался. — Нет, не слышал про такого.
— Вот, блин, отморозок!
— Нет, — снисходительно улыбнулся Быкалов. — Он не отморозок. Он — классный боец.
— Сто пудов — десантник, — произнес водитель.
— С чего ты взял?
— Я наколку у него на плече видел, какие в Афгане делают. Точно — десантура, и по почерку видно — афганец.
— Ну и ты тоже афганец, а фиг ли толку?
— Да просто не ожидал никто, что борзый такой!
— Да, хороший боец, — повторил Быкалов. — Вы с ребятами за ним присмотрите. Он наверняка где-то в этом районе живет. Все про него узнайте: кто такой, чем дышит, откуда взялся такой…
— Зачем, шеф? Может, грохнуть его, да и всех делов?
— Таких накладно грохать, себе дороже. Надо его к движению нашему подтянуть. Нет, ну, красавец! — Быкалов звонко хлопнул себя по коленке. — Троих пацанов за полминуты уложил и за водкой двинул! Умница! Да, про ствол не забудьте, который он прихватил. За него башкой, блин, у меня ответите!
Ночь действительно была — как сказка. Пьяный в драбадан Клепа мирно посапывал на полу, точнее, на коврике перед дверью. А на расшатанном, скрипучем, но достаточно широком диване нашли пристанище Олег, Наташка и Иришка. Девчонки оказались сговорчивыми. Наверное, просто не захотели ссориться и спорить, кому достанется сегодня бравый десантник. А Лютый, обняв нежно обеих, пообещал им сказочную ночь любви. Дескать, его на всех хватит. А они взяли да поверили ему на слово. И правильно сделали!
Тонкая, гибкая, как змея, и жутко энергичная Иришка выделывала в постели такое… В общем, такое Лютому могло привидеться только в самых смелых эротических фантазиях. Это она в их трио играла первую скрипку, непрестанно требуя от него все новых и новых ласк. Исцеловала его всего — сначала его в губы, потом шею, затем широкую накачанную грудь, живот и ниже, ниже, ниже… Затем своей маленькой грудью прижалась к его коленям и медленно прошлась отвердевшими от желания сосками по его телу, поднималась вверх и одновременно слизывая с него пот острым и влажным язычком.
Лютаев едва не сошел с ума от обилия ощущений, когда она перевернула его на себя, обхватила бедра своими длинными ногами, прижала к себе изо всех сил, до крови расцарапав ногтями кожу на спине и ягодицах. Плоть его яростно вздыбилась, и он вошел в нее, как таран. Да какой там таран — отбойный молоток!
— Еще! — кричала, задыхалась Иришка от страсти. — Еще! Умру! Ой, мамочки родные! Умру же я! Да-а-а! Зверь! Зверь! Ты — мой зверь! Кусай меня! Грызи меня! Хочу-у-у! — И начала выть, как умалишенная, содрогаясь в сладких конвульсиях, подбрасывая Лютого чуть ли не до потолка.
А когда она дико заорала, поймав оргазм, Олег содрогнулся в пароксизме наслаждения и, уже не сдерживаясь, вылил в нее все, что накопилось в нем за долгие месяцы воздержания.
Наташа была другой. Мягкая и теплая, неторопливая и податливая, она казалась Олегу нежным, молочно-шелковым облаком. Упиваясь ее телом, Лютаев сам тихо стонал, прикасаясь к девичьей коже, пахнувшей клубникой, своими искусанными Иришкой губами.
— Наташа, — шептал Олег, пока Иришка, откинувшись на край дивана, отдыхала. — Иди ко мне, милая! Хочу тебя.
— Иду, — так же шепотом отвечала она и медленно гладила Олега между ног маленькой, почти детской рукой до тех пор, пока у него опять не начиналась эрекция.
Потом слегка прикасалась к его члену губами — ах, какие у Наташки чудные губы: большие, ласковые, нежные — и только доведя его до бешенства, позволяла войти в себя и утонуть в ней целиком. И снова яростная его атака завершалась сумасшедшим оргазмом.
Олег не переставал себе удивляться — видно, сегодня его день. Вернее, ночь! Жаль только, что Васька Клепиков, наевшись водки до потери пульса, лежит как бревно и не видит его сексуальных подвигов, не видит, на что способен оголодавший на безбабье демобилизованный воин-десантник. Посмотреть на это, бесспорно, стоило.
А с другой стороны, оно и к лучшему: ни одной из этих девчонок Лютый бы ему не уступил…
Через несколько дней Васька Клепиков привел Лютаева на КрАЗ. Проводил приятеля в отдел кадров, а сам помчался в цех — заступать на смену.
— Просто хочу устроиться на работу, — без обиняков заявил Лютаев похожему на женщину очкастому кадровику, когда тот задал ему вопрос, зачем он пришел на завод.
— Э-э! Нет, молодой человек. Слово просто здесь неуместно, — завелся кадровик с пол-оборота и взахлеб начал расписывать Красноярский алюминиевый завод.
В том смысле, что это предприятие легендарное, колоссальное по своей мощи и общегосударственному значению. Особо это важно сегодня, когда наша великая страна переживает потрясающий исторический момент, а именно — Перестройку. Мол, Олег даже не представляет себе, в какой замечательный коллектив он может влиться!
КрАЗ — второй по величине алюминиевый завод в мире. На его долю приходится двадцать семь процентов всего производимого в Советском Союзе алюминия, что составляет три процента мирового производства! Проектная мощность завода — восемьсот шестьдесят пять тысяч тонн. Завод, кстати, расположен рядом с Красноярской ГЭС и потребляет около семидесяти процентов от общего объема производимой станцией электроэнергии. И работает на предприятии около шести тысяч человек!
— Представляете, молодой человек?
— Представляю, — кивнул заскучавший Лютаев, хотя совершенно не представлял себе, зачем ему все эти цифры и проценты.
Он что, сюда генеральным директором устраивается? Эти пустопорожние речи напомнили ему армейские политзанятия, а кадровик — замполита, про которого ребята говорили: его дело пиздеть, а наше слушать. А кадровик все не унимался:
— На предприятии преимущественно используется технология Содерберга. Очень скоро мы начнем плавный переход от технологии полусухого анода к более эффективной и экологически чистой технологии сухого анода. На сегодняшний день около пятидесяти процентов корпусов работают по технологии сухого анода. В некоторых электролизных корпусах уже применяют технологию обожженного анода.
«Может, на хер его послать? — раздраженно подумал Лютаев. — Или лучше в рожу ему заехать, чтобы заткнулся, гнида бумажная?»
Но инспектор был в ударе, он заливался соловьем и не замечал, как помрачневший Лютаев играет желваками на скулах.
— Еще одно направление модернизации анодного производства — внедрение автоматической системы управления технологическим процессом. В настоящее время эта система внедрена на печи номер один, на ближайшее будущее запланировано тиражирование на вторую, третью и четвертую печи, что позволит улучшить качество прокаливания нефтяных коксов…
— Хорош туг анод обжигать! — Лютый, не сдержавшись, громко хлопнул ладонью по столу. — Я просто работать хочу, это понятно?
— Что, простите? — кадровик от неожиданности даже привстал. Снял с носа очки, достал из кармана брюк платок, протер запотевшие стекла. — Что вы сказали, молодой человек?
— Я спросил: кем меня на работу берут? Директором?
— Хи-хи-хи! — тоненько засмеялся кадровик, надевая очки. — Пожалуй, нет. Нет, пожалуй. Директором вас ставить рановато. Вы же до армии у нас на литейщика учились? Ученик литейщика для вас — самое то. Надеюсь, вы не возражаете?
— Не возражаю! Заявление как писать?
— Вы что? — вылупился на него кадровик, и очки у него съехали по вспотевшему от возмущения носу на самый его кончик. — Какое заявление? Не все сразу, есть установленный законом и КЗОТом порядок. Сначала сдайте на учет в военкомате военный билет, получите общегражданский паспорт и только затем приходите оформляться.
— А жить где?
— Не знаю, не знаю, — кадровик нервно дернул плечом. — Вот оформитесь, тогда обеспечим вас общежитием. Делайте паспорт и — приходите к нам, милости просим!
Лютый вышел из отдела кадров в коридор, довольно громко хлопнув дверью. Постоял немного, чтобы успокоиться, и сказал сам себе, но довольно громко.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 28 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |