вроде религиозного откровения — не только герои романа, «мертвые души»,
должны были «ожить», но и сами читатели должны были, по мысли Гоголя,
облагородиться и даже морально возродиться.
Задача была великая, и Гоголь испытывал тягостные сомнения в своих
силах. В самом деле, имел ли он необходимые качества для того, чтобы учить
и просвещать людей? Пристально вглядываясь в глубь своей души, Гоголь
открыл в ней «темную сторону», «греховность» и «душевную черствость». Он
осознал, что для окончания «Мертвых душ» в том виде, в каком он их задумал,
он сам должен стать праведником. («Чтобы творить красоту, — говорил он, —
нужно самому быть прекрасным».) Темп работы над поэмой резко снизился.
Гоголь писал Плетневу: «Сочинения мои так связаны тесно с духовным образованием меня самого и так мне нужно до того времени вынести внутреннее
сильное воспитание душевное, глубокое воспитание, что нельзя и надеяться
на скорое появление моих сочинений». Он погрузился в чтение трудов отцов
церкви, проповедей и сочинений церковных писателей. Особенно волновала
его книга «О подражании Христу» Фомы Кемпийского, которую он рекомендовал читать всем своим друзьям. Глубоко веря в то, что мысль о его труде
внушена ему самим Богом, Гоголь каждый день начинал работу над поэмой с
особой молитвы: «Боже, соприсутствуй мне в труде моем, для него же призвал
меня в мир... Верю, яко не от моего произволения началось сие самое дело,
над ним же работаю во славу Твою. Ты же заронил и первую мысль. Ты же
один дал силы и окончить, все строя ко спасению моему...»
Но «Мертвые души» не писались. Приходилось вымучивать каждую строчку. Это была чудовищная пытка, кончавшаяся нервными припадками. Здоровье Гоголя стало быстро разрушаться. Стараясь поправить его, он ездил с
одного немецкого курорта на другой, однако лечение не помогало. (Болезнь
Гоголя, которой он страдал с юных лет, таинственна. Симптомы ее проявления можно определить словами: медленное оцепенение, остывание, замерзание — тело словно коченело, а душа ощущала себя «заживо погребенной».)
Гоголь чувствовал постоянный упадок сил, а всякая попытка умственной работы вызывала усиление болезненного состояния. Но Гоголь не поддавался — свой недуг он воспринимал как «бесовское наваждение» и борьбу с ним
считал борьбой с дьяволом. Он писал через силу, но постоянно был недоволен
написанным. В июле 1845 г., находясь в Гамбурге, Гоголь сжег первую редакцию второго тома. «Не легко было сжечь пятилетний труд, производимый с
такими болезненными напряжениями, где всякая строка доставалась потрясением, где было много такого, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу, — записал он в тот же день. — Благодарю Бога, что дал
мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги,
ее содержание вдруг воскресло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал
уже порядочным и стройным. Появление второго тома в том виде, в каком он
был, произвело бы скорее вред, чем пользу».
Оставив пока работу над поэмой. Гоголь решил изложить по крайней мере
свои задушевные мысли, использовав для этого письма к друзьям последних
лет. Он писал Языкову: «Я как рассмотрел все то, что писал разным лицам в
последнее время, особенно нуждавшимся и требовавшим от меня душевной
помощи, вижу, что из этого может составиться книга, полезная людям страждущим на разных поприщах». Так в начале 1847 г. появились «Избранные
места из переписки с друзьями». В свободной форме писем Гоголь изложил
здесь стройную и полную систему своего религиозного и нравственного мировоззрения. Давая оценку этой системе, надо помнить, что Гоголь подходил к
решению многих вопросов не с логических, а с нравственных позиций. Нравственная интуиция была его гениальным даром. Он буквально физически чувствовал зло в мире и в самом себе. Зло никогда не было для него абстрактным,
напротив, он ощущал его во всей реальности, он буквально «видел», что зло
овладевает миром. (В «Светлом воскресении» он восклицает: «Дьявол вступил
уже без маски в мир».) В этом мистическом реализме заключалась основа его
мироощущения. Реальным воплощением дьявола на земле, по представлению
Гоголя, являются скука, пошлость и тоска, которыми он околдовывает человечество. «И непонятною тоскою уже загорелась земля, — пишет Гоголь, —
черствее и черствее становится жизнь, все мельчает и мелеет, и возрастает
только ввиду всех один исполинский образ скуки, достигая с каждым днем
неизмеримейшего роста. Все глухо, могила повсюду. — Боже, пусто и страш
ЯИКОЛАЙ ГОГОЛЬ
но становится в твоем мире...» Как же противостоять приходу антихриста? Зло
входит в мир через человека, душа которого, изначально светлая и добрая,
извращается и омертвевает. Главная причина этой зловещей метаморфозы
заключалась, по мысли Гоголя, в болезни века — во всеобщем недовольстве,
стремлении к преобразованиям и забвении, потери связи с изначальным и
высшим. Каждый хочет быть не тем, что он есть, отсюда — разочарования и
пороки. Более же всего подвержено этому ослеплению русское общество. Все
несчастья от того, пишет Гоголь, что русский человек не знает ни себя самого,
ни жизни. («Велико незнание России посреди России!» — восклицает он.)
Показать русским Россию — в этом видел Гоголь свое назначение и суть
своего творчества. Он должен был принести обществу «прозрение» и положить тем самым начало его исправлению. Путь, по которому должно идти это
исправление, по мысли Гоголя, заключается не в преобразовании государственных институтов, не в создании новых учреждений, а в нравственном
перерождении человека. Все очень просто — каждый, находясь на своем месте, должен стараться дать другим как можно больше добра и не желать ничего иного. «Всякому теперь кажется, — писал Гоголь, ~ что он мог бы наделать много добра на месте и в должности другого, и только не может его
сделать на своей должности. Это причина всех зол... Поверьте, что Бог не
даром повелел каждому быть на том месте, на котором он теперь стоит». Преобразование общества по Гоголю начинается с приказа: всем оставаться на
своих местах, не рвать ни одной традиции, не изменять ни одного учреждения, ибо все институты, законы, должности и установления — совершенны.
Социальное зло не в законах и учреждениях, а в извращении их грешными
людьми. Отсюда странное, на первый взгляд, убеждение Гоголя, что преобразовывать Россию нужно не нововведениями, а генерал-губернаторами. «В
России может этому дать начало всякий генерал-губернатор в вверенной его
управлению области, — пишет Гоголь, — и как просто! Ничем иным, как
только собственной жизнью своей». Когда должности и сословия войдут в
исконные границы, Россия вернется к своему исконному патриархальному
строю. Основа этого строя — иерархия любви. Губернатор — отец истинный
всем своим подчиненным, все чиновники — его дети, союз любви связывает
самые высшие общественные ступени с самыми низшими. Точно так же помещик должен быть «отцом своих крестьян». А во главе всего этого утопического общества — государь, который имеет отчет за свой народ перед Богом.
Таков идеал, к которому должна стремиться Россия. Понятно, что на пути
создания этого общества будет много соблазнов, которые можно победить
только с помощью православной церкви. Поэтому государственную систему
должно увенчать полное оцерковление мира. «Церковь, — писал Гоголь, —
одна в силах разрешить все узлы недоумения и вопросы наши, может произвести неслыханное чудо в виду всей страны». Гоголь видел особое предназначение России как раз в том, чтобы явить миру государство, основанное на
любви. Он считал Россию страной особо избранной для этого промыслом
Божьим, так как в русском народе есть «начало братства Христова» и он сильнее других народов «слышит руку Божию на всем, что не сбывается в нем».
Следовательно, смысл национального бытия России — религиозный. Она стра
на.мессианская, призванная распространить по всему миру свет Христова
Просвещения.
Такова в общих чертах была суть гоголевского религиозно-нравственного
учения, изложенная им в «Избранных местах...» Ни к одному другому из своих произведений Гоголь не относился с такой ревнивой любовью. Появившись в России, книга наделала много шума и была воспринята русским обществом однозначно отрицательно. Особенно резкую отповедь получил Гоголь
от Белинского, который отправил ему из Зальцбрунна страстное обличительное письмо. Касаясь главной идеи «Переписки...», Белинский, в полном согласии с идеалами западничества, писал: «Россия видит свое спасение не в
мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения и гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их), а
пробуждение в народе чувства человеческого достоинства».
Гоголь был до глубины души расстроен суровыми словами Белинского, а
также тем, что его книга, которую он писал с самыми лучшими намерениями,
опять всколыхнула против него волну гнева и непонимания. Даже самые близкие к нему по духу люди — Аксаков и Свербеев — не поняли его и увидели в
его труде только желание поучать и проповедовать. Аксаков писал Гоголю;
«Книга Ваша вредна, она распространяет ложь ваших умствований и заблуждений». Сурово осудило Гоголя даже русское духовенство, на поддержку которого он, может быть, рассчитывал прежде всего. Это всеобщее безусловное
отрицание произвело на него страшное впечатление: удар был столь неожиданным и жестоким, что он растерялся. «Как это вышло, что на меня рассердились все до единого в России, — писал он, — этого я покуда еще не могу
сам понять...»
Измученный Гоголь пережил новый духовный кризис — он начал сомневаться в самом интимном и святом — в своей близости к Христу и своей
любви к Богу. Он вдруг задается страшным вопросом: а что, если правы те,
кто обвиняет его в дьявольской гордости, и что он действительно пребывает
в греховном ослеплении? Стараясь стряхнуть бремя сомнений, он в начале
1848 г. совершил паломничество в Палестину: посетил Бейрут, Сидон, Тир,
Назарет и Иерусалим. Но надежда на то, что душа его воскреснет у Гроба
Господня, не оправдалась. Святые места не произвели на него никакого впечатления. «Мое путешествие в Палестину, — писал он, — точно было совершено мною затем, чтобы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца». Он, впрочем, решил для себя не уезжать больше за
границу и жить в России, как бы тяжело это ему ни было,
И действительно, духовное возрождение его началось вскоре после того,
как он поселился в Москве и стал близко общаться с ржевским священником
Матвеем Константиновским. В беседах с ним Гоголь постепенно изживает
грех гордости, который очень беспокоил его друзей — православных священников. Пройдя через горнило страшных душевных сомнений, он обрел к концу жизни просветление и спокойствие. Переезд оказал благотворное влияние
и на его творчество — поэма, наконец, сдвинулась с мертвой точки, одна за
другой появлялись новые главы «Мертвых душ». Одновременно Гоголь работал над своими религиозными трактатами — «Размышления над Божествен
ЯИКОЛАЙ ГОГОЛЬ
ной литургией», «О любви к Богу и самовоспитании», «О душевных расположениях и недостатках». Вторая часть «Мертвых душ» была окончена к лету
1851 г., но Гоголь все переделывал и переписывал ее. По мнению всех, кому
он читал свое творение, вторая часть была великолепна и даже превосходила
первую. Так, например, Арнольди вспоминал, что она была гораздо ближе к
действительности, чем первая, что тут везде слышалась жизнь «как она есть»,
без всяких преувеличений. Аксаков, глубоко взволнованный чтением Гоголя, писал: «Теперь я только убедился вполне, что Гоголь может выполнить
свою задачу, о которой так самонадеянно и дерзко, по-видимому, говорит в
первом томе... Да, много должно сгореть жизни в горниле, из которого истекает золото».
К сожалению, русский читатель так и не увидел этого сочинения — незадолго до смерти Гоголь сжег второй том «Мертвых душ». Обстоятельства, подвигнувшие его на это, навсегда останутся тайной. 26 января 1852 г. умерла
жена Хомякова, сестра покойного друга Гоголя поэта Языкова. По свидетельству всех, кто был в это время близок к Гоголю, смерть Хомяковой произвела
на него потрясающее впечатление. На панихиде он сказал: «Все для меня
кончено». С этого дня он стал готовиться к смерти и большую часть ночей
проводил без сна в молитве. Позже Плетнев писал: «Пропуская лишь несколько капель воды с красным вином, он продолжал стоять коленопреклоненным перед множеством поставленных перед ним образов и молился. На
все увещания он отвечал тихо и кротко: «Оставьте меня, мне хорошо». В ночь
на 12 февраля, сжигая какие-то бумаги, он бросил в печь и тетрадки, заключавшие в себе рукопись второго тома поэмы. Сам Гоголь объяснял это какойто страшной, почти сверхъестественной ошибкой. Так, доктор Тарасенков,
лечивший Гоголя, рассказывал, что после того как тетради сгорели. Гоголь
заплакал, велел позвать графа Толстого, показал ему на догорающие угли бумаг и сказал: «Вот это я сделал! Хотел было сжечь некоторые вещи, давно на
то приготовленные, а сжег все! Как лукавый силен... вот он к чему меня подвинул! А я было там много дельного уяснил и изложил. Это был венец моей
работы... Я думал раздать друзьям по тетрадке: пусть бы делали, что хотели.
Теперь все пропало». С этой минуты он погрузился в мрачную прострацию и
стал быстро слабеть. Поскольку он ничего не ел, врачи попробовали кормить
его насильно. Но от этих мучений больному стало еще хуже, и утром 21 февраля он умер.
Окидывая даже беглым взглядом прожитую Гоголем жизнь, нельзя не признать, что она была полна какого-то таинственного смысла и трагического
величия. Значение его для русской литературы было огромно: он гигантски
расширил круг поднимаемых ею вопросов и круто повернул ее от эстетики к
религии. Все черты, характеризующие «великую русскую литературу», ставшую мировой, были намечены Гоголем. Но его значение далеко выходило за
рамки чисто литературные. Гоголь по-новому выразил то особое мистическое
мироощущение, которое свойственно было русскому обществу в допетровские времена — после полутораста лет просвещения и усиленного подражания
Западу он первым во весь голос заговорил о православии и особой мессианской роли России в мировой истории. В 40-е гг. большая часть русского обще
100 ВЕЛИКИХ POCCHU
ства еще не готова была воспринять его проповедь — она пошла за Белинс-1
ким и другими «западниками». Призыв Гоголя — обратиться к православны^
корням и истокам русской цивилизации — был гласом вопиющего в пустыне]
Только спустя десятилетия на голос Гоголя откликнулся Достоевский.
ФЕДОР ДОСТОЕВСКИЙ
Федор Михайлович Достоевский
родился в октябре 1821 г. в Москве.
Отец его, штаб-лекарь в отставке,
происходил из старинного, но захудалого дворянского рода и работал
врачом в московской Мариинской
больнице для бедных. Он был человеком угрюмым, раздражительным и до
^^^^^^^^«д^^^рр^^дд крайности деспотичным. Детство Достоевского прошло в маленькой казенной квартире в одном из мрачных флигелей больницы. Начальное образование он получил дома. В 1833 г. его определили в полупансион француза Сушара, а в следующем году перевели в
интернат Леопольда Чермака. Здесь
Ц^^^^_|Л||^^Л^^^^^1| Достоевский первый раз попробовал
ИИИИИНИИИНИИИЯиИиИ писать. В начале 1838 г. он по требованию отца поступил в Главное инженерное училище в Петербурге. Об этом учебном заведении с его суровой
воинской дисциплиной и жизнью под барабанный бой Достоевский в дальнейшем вспоминал очень холодно, но в общем признавал, что преподавание
здесь велось на высоком уровне. Все свободное время он отдавал чтению и
литературным опытам. Особенно увлекал его Гоголь, которого Достоевский
всю жизнь почитал за величайшего гения мировой литературы и ставил в один
ряд с Шекспиром и Бальзаком. Именно в петербургских повестях Гоголя, с их
небывалым сочетанием физиологического очерка и романтической новеллы,
житейской прозы и тревожной фантастики, фасадной красоты большого города и притаившимися будничными драмами мелких чиновников, нашел он
образец для своих ранних произведений.
В 1841 г. Достоевский был произведен в инженеры-прапорщики, но еще
два года оставался экстерном в своем училище и проходил здесь высшие ступени военно-строительного искусства. В августе 1843 г. он окончил полный
курс наук в верхнем офицерском классе и был зачислен на скромный пост при
петербургской команде «с употреблением при чертежной инженерного департамента». В эти годы он узнал на собственном опыте, что такое удручающая
бедность. Впрочем, виной этому был он сам — Достоевский жил горячо, порывисто и страстно, часто он не мог совладать со своей натурой, и едва у него
ФЕДОР ДОСТОЕВСКИЙ
заводились деньги, тут же до последней копейки проигрывал их в домино или
бильярд. К тому же он обожал зрелища, рестораны, кофейные, офицерские
пирушки с пуншем, банком и штосом. Но этим далеко не исчерпывались его
занятия. Летом 1844 г. в журнале «Репертуар и пантеон» была напечатана в его
переводе повесть Бальзака «Евгения Гранде».
Полный творческих планов, Достоевский вскоре начал тяготиться своей
службой. Осенью 1844 г., когда его хотели перевести в какой-то дальний гарнизон, Достоевский без колебания подал в отставку. В это время он уже глубоко был захвачен размышлениями над своим собственным романом. Позже
он вспоминал: «И замерещилась мне... история — в каких-то темных углах,
какое-то титулярное сердце, честное и чистое, а вместе с ним какая-то девочка, оскорбленная и грустная...» В этом видении заключался не только дух
«Бедных людей» — первой книги, которая принесла Достоевскому громкую
известность, но и всего его творчества. С одной стороны, «Бедные люди» —
это роман в духе натуральной «гоголевской» школы. Образ большого города,
с его черными, закоптелыми капитальными домами, пучками газа в тумане,
скользкой набережной Фонтанки, грязными зловонными лестницами, постоянно проглядывает в каждой сцене романа. Но все же главное здесь не быт, а
сердце человеческое, главное — это трагедия глубокого чувства двух маленьких, но благородных людей, безжалостно растоптанного существующим миропорядком. Острая психологическая драма мелкого чиновника, впервые мастерски описанная Достоевским, была новым словом в русской литературе —
здесь как бы слились воедино чувствительный сентиментализм Карамзина и
глубокий реализм Гоголя, образуя своего рода «сентиментальный натурализм»,
основоположником которого и стал в своем первом романе молодой Достоевский. Открыв «жизнь сердца» в мелком забитом чиновнике, в «ветошке», а не
человеке, Достоевский, по словам Бахтина, произвел в гоголевском мире «коперниковский переворот». Современники остро почувствовали всю важность
художественного открытия молодого, никому не известного литератора. Роман Достоевского стал широко известен в петербургских литературных кругах
еще до его публикации. Некрасов, которому Григорович показал «Бедных
людей», был потрясен и растроган до глубины души. Белинский прочел повесть не отрываясь и тоже пришел в восторг. «Написать такую вещь в двадцать
пять лет, — воскликнул он, — может только гений, который силою постижения в одну минуту схватывает то, для чего обыкновенному человеку потребен
опыт многих лет». Он захотел тотчас познакомиться с молодым писателем,
которому пророчески предрек большое будущее. Через три дня знакомство
состоялось. Выслушав из уст великого критика самые горячие похвалы в свой
адрес, Достоевский вышел от него в полном упоении. Позже он признавался:
«Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни».
Впрочем, уже очень скоро Белинский почувствовал, что талант Достоевского не укладывается в рамки «натуральной» школы. В декабре 1845 г. Достоевский читал в кружке Белинского первые главы своей новой повести «Двойник», главный герой которой мелкий чиновник Голядкин, сойдя с ума, переживает мучительное раздвоение личности. Белинский был несколько озадачен этим произведением, но все же одобрил его. Однако следующие произведения Достоевского — «Господина Прохарчина» (1846) и, особенно, «Хозяй
ку» (1847) он решительно не принял и едко высмеял их в своей статье. В
последние годы жизни Белинский был непримиримым борцом с романтизмом, фантастикой и идеализмом. Он требовал от писателей точной картины
современного общества. Всему мечтательному, гадательному и иллюзорному
его журнал объявил беспощадную войну. Достоевскому, который смело сочетал в своих произведениях реалистическое с иррациональным, рамки натуральной школы с самого начала казались слишком тесными. Между ним и
Белинским стали возникать разногласия. Позже он вспоминал: «Взгляд мой
был радикально противоположен взгляду Белинского. Я упрекал его в том,
что он силится дать литературе частное, недостойное ее назначение, низводя
ее единственно до описания, если можно так выразиться, одних газетных фактов
и скандальных происшествий. Я именно возражал ему, что желчью не привлечешь никого, а только надоешь смертельно всем и каждому... Белинский рассердился на меня, и, наконец, от охлаждения мы перешли к формальной
ссоре, так что и не видались друг с другом в продолжении всего последнего
года его жизни».
Порвав с Белинским, Достоевский вынужден был разойтись и со всем его
окружением. Отношение к нему в писательских кругах с восторженного сменилось на скептически-насмешливое. Этот ранний горестный опыт внезапной славы и быстрого развенчания всегда потом рождал у Достоевского болезненные воспоминания. Но избранному им идеалу он остался верен до конца.
Взамен прежних друзей у Достоевского вскоре явились новые. Еще в 1846 г.
он познакомился с убежденным фурьеристом и организатором первого социалистического кружка в России Михаилом Петрашевским. Каждую пятницу в
его доме у Покровской площади собиралась молодежь, интересовавшаяся новейшими социальными и экономическими вопросами. С весны 1847 г. эти
собрания стал посещать Достоевский. Общение с Белинским не прошло для
него бесследно. В то время когда Достоевский сблизился с великим критиком,
тот под влиянием Фейербаха уже отрекся от веры, увлекался естествознанием,
точными науками и стал воинствующим безбожником. Едва познакомившись
с Достоевским, он (по воспоминаниям самого Достоевского) тотчас «бросился
обращать его в свою веру». «И я, — признавался Достоевский, — страстно
принял тогда его учение». (Это увлечение атеизмом и социализмом не было
мимолетным, оно превратилось в долгую душевную трагедию. Возвращение
Достоевского к «сияющей личности Христа» было потом мучительным и долгим.) Таким образом, Достоевский был уже подготовлен к принятию новых
западных идей. Познакомившись с Петрашевским, он был захвачен учением
Фурье и его горячей проповедью о создании социалистического общества труда и всеобщей справедливости. «Фурьеризм, — говорил он позже, — система
мирная, она очаровывает душу своею изящностью, обольщает сердце тою
любовью к человечеству, которая воодушевляла Фурье, когда он составлял
свою систему». Достоевский мечтал об «оздоровлении» общества, о его перестройке на более справедливых основах. Он готов был горячо проповедовать
новые филантропические идеи, был убежденным сторонником отмены крепостного строя и проведения социальных реформ, но ни тогда, ни позже не
принимал насилия, террора и политических переворотов. Характерно, что
увлечение социализмом совершенно не сказалось на его творчестве. В 1848 г.
ФЕДОР ДОСТОЕВСКИЙ 369
он выпустил сентиментальный роман «Белые ночи», а с начала 1849 г. в «Отечественных записках» начали публиковать его роман «Неточка Незванова» —
пожалуй, самое зрелое и сильное произведение раннего Достоевского. К несчастью, закончить его он не успел.
В апреле 1849 г. на заседании петрашевцев Достоевский прочел знаменитое письмо Белинского к Гоголю, написанное в Германии и распространявшееся тогда в России в списках. Вскоре все петрашевцы были арестованы.
Достоевский был заключен в печально знаменитый Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Началось следствие. Как свидетельствуют открытые
позже протоколы допросов, Достоевский вел себя на нем с большим мужеством. Он имел полное право написать в 1854 г., что «вел себя перед судом
честно, не сваливая своей вины на других, и даже жертвовал своими интересами, если видел возможность своим признанием выгородить других».
22 декабря Достоевского и других петрашевцев привезли на плац Семеновского полка, где возвышался деревянный помост, обтянутый черным сукном. Здесь им зачитали высочайший приговор: из 123 человек, привлеченных
к следствию, 21 были приговорены к расстрелу. Достоевский оказался в их
числе. Осужденных облачили в саваны с остроконечными капюшонами. Первую тройку привязали к столбам у эшафота. Достоевский был во второй тройке. Позже он вспоминал: «Вся жизнь пронеслась в уме, как в калейдоскопе,
быстро, как молния, и картинно». Взвод солдат прицелился в обреченных. В
это время галопом подскакал флигель-адъютант с помилованием. (Вся эта
сцена с расстрелом, как потом стало известно, была разыграна по приказу
Николая I.) По новому приговору Достоевского присудили к четырем годам
каторги, а потом — к ссылке в рядовые. В тот же день он писал брату: «Я не
уныл и не упал духом. Жизнь везде жизнь, жизнь в нас самих, а не во внешнем. Подле меня будут люди, а быть человеком между людьми и остаться им
навсегда в каких бы то ни было несчастьях, не уныть и не пасть — вот в чем
жизнь, в чем задача ее. Я осознал это. Эта идея вошла в плоть и кровь мою...
Никогда еще таких обильных и здоровых запасов духовной жизни не кипело
во мне, как теперь...»
25 декабря Достоевского заковали в кандалы, посадили в сани и отправили
в Сибирь, В конце января 1850 г. его доставили в Омскую крепость, где предстояло отбывать каторжные работы. Общий барак, в котором он прожил четыре года, представлял собой ветхое деревянное здание с протекающей крышей.
«Блох, вшей^ и тараканов четвертаками». Голые нары. Общий ушат, духота
нестерпимая. А вокруг несмолкаемый крик, шум, ругань, бряцание цепей.
«Это был ад, тьма кромешная», — вспоминал впоследствии Достоевский. Ему
пришлось прожить четыре года бок о бок с мрачнейшими знаменитостями
уголовного мира. Он вынес отсюда множество типов и характеров, которые
потом обрели вторую жизнь в его великих романах.
Не владея никакими специальностями, Достоевский был зачислен в разряд чернорабочих: он вертел в мастерской точильное колесо, обжигал на заводе кирпичи, разбирал на Иртыше старые казенные барки. За этими трудами у
него было много времени подумать о своей прошлой жизни. Именно на каторге начали постепенно меняться его убеждения. Позже он писал: «Одино
кий душевно, я пересматривал всю прошлую жизнь мою, перебирал все до
последних мелочей, вдумывался в мое прошедшее, судил себя один неумолимо и строго и даже в иной час благословлял судьбу за то, что послала мне это
уединение, без которого не состоялись бы ни этот суд над собой, ни этот
строгий пересмотр прежней жизни». Особенно тяжело подействовала на него
ненависть арестантской среды к приговоренным дворянам. Ненависть народа
Достоевский объяснял религиозно. Даже самые страшные разбойники веровали в Христа, и этой верой они были «умнее» неверующих. Размышляя над
тем, как преодолеть отчуждение народа, Достоевский постепенно отрекся от
своих социалистических воззрений, которые стали казаться ему космополитическими и не русскими, и возвратился к своим старым, уже полузабытым,
«московским» убеждениям — патриархальному православию и почвенническому консерватизму. Обратный путь к вере он описал позже Фонвизиной: «Я
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 18 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |