счастья? — Век Просвещения! Я не узнаю тебя — в крови и пламени не
НИКОЛАЙ КАРАМЗИН
узнаю тебя!» Это письмо — свидетельство крушения целой эпохи. Хотя Карамзин и в дальнейшем не утратил просветительского оптимизма и вера в
прогресс у него осталась непоколебима, однако его мироощущение приобрело трагический оттенок — да, человечество движется к какому-то далекому
светлому, но неведомому для него идеалу, однако путь к нему страшно труден и извилист, а каждый шаг отмечается кровью и страданием. Острое чувство драматизма жизни — одна из основополагающих черт великой русской
литературы, и Карамзин был первым русским писателем, творчество которого отмечено его печатью.
Девяностые годы были для автора «Писем русского путешественника» временем духовного надлома. В 1792 г. он прекратил издание журнала и уехал из
Москвы в деревню. Столетие он завершил выпуском двух литературных альманахов — в 1794—1795 гг. в двух томиках вышла «Аглая», а в 1796—1799 гг.
читатели получили три части «Аониды». В эти альманахи Карамзин включил
все достойные внимания новинки современной литературы, преимущественно поэзии. Подобные сборники в то время были новостью в России и стали
для нее заметным культурным событием.
В апреле 1801 г. Карамзин женился на Елизавете Ивановне Протасовой.
Но счастье с ней не было продолжительным — уже на другой год, после рождения дочери, она умерла. (В 1804 г. Карамзин женился второй раз на Екатерине Андреевне Колывановой, внебрачной дочери князя Вяземского, с которой и прожил до самой смерти.)
В 1802 г. Карамзин вернулся к журналистике и стал выпускать «Вестник
Европы», продолжавший и развивавший традиции «Московского журнала». С
первых же номеров он стал популярнейшим в России периодическим изданием. Число его подписчиков за несколько месяцев перевалило за 1000 человек — по тем временам цифра очень внушительная. Круг затрагиваемых в
журнале проблем был очень широк. Помимо литературоведческих и исторических статей Карамзин помещал в своем «Вестнике» политические обозрения, разнообразную информацию, сообщения из области науки, искусства и
просвещения, а также занимательные произведения изящной словесности. В
1803 г. он опубликовал в нем свою лучшую историческую повесть «Марфа
Посадница, или Покорение Новагорода», рассказывавшую о великой драме
смиряемого русским самодержавием города, о вольности и непокорстве, о
сильной и властной женщине, величие которой проявилось в самые тяжкие
дни ее жизни. В этой вещи творческая манера Карамзина достигла классической зрелости. Слог «Марфы» ясный, сдержанный, строгий. Здесь нет даже
следа слезливости и умиления «Бедной Лизы». Речи героев полны достоинства и простоты, каждое слово их весомо и значимо. Важно подчеркнуть также, что русская история была здесь уже не просто фоном, как в «Наталье», —
она сама явилась объектом осмысления и изображения. Было видно, что автор много лет вдумчиво занимался изучением истории и глубоко чувствовал ее
трагический, противоречивый ход.
В самом деле, из многих писем и упоминаний о Карамзине известно, что
на рубеже столетий стихия истории все более привлекала его. Он с увлечением читал летописи и старинные акты, доставал и изучал редкие манускрипты.
12—0100950
Осенью 1803 г. он окончательно пришел к решению возложить на себя великую ношу — взяться за написание труда по отечественной истории. Задача эта
давно уже назрела. К началу XIX века Россия была едва ли не единственной
европейской страной, которая до сих пор не имела полного печатного и общедоступного изложения своей истории. Конечно, существовали летописи, но
читать их могли только специалисты. К тому же большая часть летописных
списков оставалось неизданной. Точно так же, множество исторических доку-'і
ментов, рассеянных по архивам и частным коллекциям, оставались за преде-»
лами научного оборота и были совершенно недоступными не только читаю-,
щей публике, но и историкам. Карамзину предстояло собрать воедино весь
этот сложный и разнородный материал, критически осмыслить его и изложить легким современным языком. Хорошо понимая, что труд его потребует
многолетних изысканий и полной сосредоточенности, он попросил финансовой поддержки у императора. В октябре 1803 г. Александр I назначил Карамзина на специально созданную для него должность историографа, дававшую
права свободного доступа во все российские архивы и библиотеки. Тем же
указом ему был положен ежегодный пенсион в две тысячи рублей. Хотя «Вестник Европы» давал Карамзину втрое больше, он без колебания простился с
ним и всецело посвятил себя работе над своей «Историей государства Российского». По словам князя Вяземского, он с этого времени «постригся в историки». Со светским общением было покончено: Карамзин перестал появляться
в гостиных и избавился от многих не лишенных приятности, но докучливых
знакомств. Жизнь его теперь протекала в библиотеках, среди полок и стеллажей. К своему труду Карамзин отнесся с величайшей добросовестностью. Он
составлял горы выписок, читал каталоги, просматривал книги и рассылал повсюду письма-запросы» Объем материала, поднятый и просмотренный им,
был огромен. Можно с уверенностью утверждать, что никто и никогда до
Карамзина не погружался так глубоко в дух и стихию русской истории.
Цель, поставленная перед собой историком, была сложной и во многом
противоречивой. Ему предстояло не просто написать обширное научное сочинение, кропотливо исследуя каждую рассматриваемую эпоху; целью его было
создать национальное, общественно значимое сочинение, которое не требовало бы для своего понимания специальной подготовки. Другими словами,
это должна была быть не сухая монография, а высокохудожественное литературное произведение, предназначенное для широкой публики. Карамзин много
работал над стилем и слогом «Истории», над художественной обработкой образов. Не добавляя ничего в перелагаемые им документы, он скрасил их сухость своими горячими эмоциональными комментариями. В результате изпод его пера вышло яркое и сочное произведение, которое не могло оставить
равнодушным ни одного читателя. Сам Карамзин однажды назвал свой труд
«исторической поэмой». И в самом деле, по силе слога, занимательности рассказа, по звучности языка это, несомненно, лучшее творение русской прозы
первой четверти XIX века.
Но при всем этом «История» оставалась в полном смысле «историческим»
сочинением, хотя и достигнуто это было в ущерб общей его стройности. Желание сочетать легкость изложения с его основательностью заставило Карамзина почти каждую свою фразу снабжать особым примечанием. В эти приме
ЯИКОЛАЙ ГОГОЛЬ
чания он «упрятал» огромное количество обширных выписок, цитат из источников, пересказов документов, свою полемику с сочинениями предшественников. В результате «Примечания» по своему объему фактически сравнялись
с основным текстом. Ненормальность этого хорошо сознавал сам автор. В
предисловии он признавался: «Множество сделанных мною примечаний и
выписок устрашает меня самого...» Но придумать какой-либо другой способ
познакомить читателя с массой ценного исторического материала он не смог.
Таким образом, «История» Карамзина как бы делится на две части — «художественную», предназначенную для легкого чтения, и «ученую» — для вдумчивого и глубокого изучения истории.
Работа над «Историей государства Российского» заняла без остатка последние 23 года жизни Карамзина. Она прервалась только на несколько месяцев
в 1812 г. в связи с занятием французами Москвы. Это трудное время Карамзин провел в Нижнем Новгороде. В 1816 г. он отвез в Петербург первые восемь томов своего труда. Весной 1817 г. «Историю» начали печатать сразу в
трех типографиях — военной, сенатской и медицинской. Однако правка корректур отнимала массу времени. Первые восемь томов появились в продаже
только в начале 1818 г. и породили неслыханный ажиотаж. Ни одно сочинение Карамзина до этого не имело такого потрясающего успеха. В конце февраля первое издание уже было распродано. «Все, — вспоминал Пушкин, —
даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле
им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Колумбом. Несколько времени
ни о чем ином не говорили...»
С этого времени каждый новый том «Истории» становился общественным
и культурным событием. 9-й том, посвященный описанию эпохи Грозного,
вышел в 1821 г, и произвел на современников ошеломляющее впечатление.
Тирания жестокого царя и ужасы опричнины были описаны здесь с такой
эпической мощью, что читатели просто не находили слов для выражения своих чувств. Известный поэт и будущий декабрист Кондратий Рылеев писал в
одном из писем: «Ну, Грозный! Ну, Карамзин! Не знаю, чему больше удивляться, тиранству ли Иоанна или дарованию нашего Тацита». 10-й и 11-й тома
появились в 1824 г. Описанная в них эпоха Смуты, в связи с недавно пережитым французским нашествием и пожаром Москвы, чрезвычайно интересовала как самого Карамзина, так и его современников. Многие не без основания
находили эту часть «Истории» особенно удачной и сильной. Последний, 12-й
том Карамзин писал уже тяжело больным. Закончить его он не успел. Великий писатель и историк умер в мае 1826 г.
НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ
Николай Васильевич Гоголь родился в марте 1809 г. в селе Большие Сорочинцы Полтавской губернии. Отец его был мелкопоместным дворянином,
владевшим небольшой деревней Васильевка, в которой и прошли детские годы
будущего писателя. Грамоте, закону Божию и арифметике Гоголь обучился
12*
дома под руководством специально нанятого семинариста, а для продолжения
образования родители отослали его в
1818 г. в Полтаву, где он два года учился
в местном поветовом училище. В 1821 г.
его перевели в недавно открытую Нежинскую гимназию. Этому учебному заведению были присвоены права высшего
учебного заведения, курс наук был очень
обширный. Гоголь провел в гимназии без
малого восемь лет. Здесь началось его
горячее увлечение литературой и театром,
здесь же впервые ярко проявились его
острый юмор и сатирическое дарование.
Впрочем, он долгое время не придавал
значения этой стороне своей натуры и
мечтал стать поэтом. Кроме множества
чувствительных стихов Гоголь в старших
классах сочинил большую романтическую поэму «Ганц Кюхельгартен». В
1828 г. он закончил гимназию, получил аттестат на чин 14-го класса и полный самых радужных надежд отправился искать счастья в Петербург.
Столица встретила его неприветливо. Страшная дороговизна заставляла
экономить буквально на всем. Денег катастрофически не хватало. Гоголь снял
комнату в доме на Большой Мещанской, где жили ремесленники и мелкие
чиновники. (Обстановку их жизни, так хорошо ему известную, Гоголь описал
потом в своих произведениях.) Найти хорошее доходное место не удалось.
Надежды на литературный заработок также оказались тщетными. Истратив
последние деньги, он издал своего «Ганса Кюхельгартена» — в мае 1829 г.
поэма вышла в свет под псевдонимом В. Алов. Гоголь с нетерпением ждал
отзывов на свое творение. Увы, его постигло горькое разочарование. Прошло
два месяца — книга не распродавалась. Потом появилась небольшая, но ядовитая заметка в «Московском телеграфе», в которой автор советовал сочинителю поэмы не публиковать больше своих стихов, но сберегать их для себя
«под спудом». Это был полный провал, катастрофа, развеявшая все мечты и
надежды Гоголя. Горя от стыда, он обошел книжные лавки, в которых продавалась его книга, скупил все ее экземпляры, нанял номер в гостинице и сжег
их все до одного.
Затем, после бурного отчаяния и тоски, начались томительные будни, полные мелочных забот и огорчений. Гоголь перебивался случайными заработками
и должен был экономить даже на сахаре и свечах. Наконец, в апреле 1830 г. ему
удалось устроиться писцом в департамент уделов с жалованием 50 рублей в
месяц. С утра до вечера ему приходилось корпеть над бумагами. Однообразная,
докучливая канцелярская работа, тусклый безрадостный каждодневный быт
вскоре совсем истомили Гоголя. Спасаясь от тоски и отчаяния, он вновь взялся за перо. Его новая книга была навеяна воспоминаниями о далекой и дорогой ему Украине, с ее яркой разгульной жизнью, страшными и смешными
преданиями. Так родился сборник прославивших его новелл «Вечера на хуто
ЯИКОЛАЙ ГОГОЛЬ
ре близ Диканьки». Уже в феврале—марте 1830 г. одна из них — «Вечер накануне Ивана Купала» — была опубликована в «Отечественных записках». Первая часть сборника из четырех повестей вышла из печати в сентябре 1831 г. и
сразу обратила на себя общее внимание. В 1832 г. появилась вторая часть,
также из четырех повестей (в их числе «Ночь перед Рождеством» и «Страшная
месть»). Читатели «Вечеров» были очарованы их юмором и весельем. Пушкин
напечатал восторженную рецензию: «Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки».
Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная,
без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился!» «Все
обрадовались этому описанию племени поющего и пляшущего, — писал он
дальше. — Этой веселости, простодушной и вместе лукавой». Гоголь был
признан замечательным юмористом. Мало кто обратил тогда внимание на
лежавшую в основе некоторых повестей мрачную и совсем нешуточную демонологию.
В начале 1831 г. Гоголю удалось устроиться учителем истории в Патриотический институт благородных девиц. Материальное положение его несколько
поправилось — он переехал в новую квартиру на Малой Морской и вообще
воспрял духом. В это время он словно находился на перепутье — им владело
множество замыслов. Переходя от одного грандиозного проекта к другому, он
то думал писать многотомную всемирную историю, то всеобщую географию
(«Земля и люди»), то полную историю Украины. Все эти работы, впрочем,
дальше планов не пошли. Та же судьба постигла и начатые им в это время
многочисленные художественные произведения, которые также остались неоконченными. В начале 1834 г., благодаря хлопотам друзей, Гоголь был определен адъюнкт-профессором на кафедру всеобщей истории Петербургского
университета. Однако на этом поприще успеха он не имел, хотя поначалу его
лекции вызвали некоторый интерес. Занятия в университете очень тяготили
Гоголя, и в конце 1835 г. он подал в отставку. С этого времени до самой
смерти он жил только литературным трудом.
К 25 годам литературный талант Гоголя достиг своей зрелости. 1834 и
1835 гг. вообще стали самыми плодотворными в его творчестве. В этот период были созданы или задуманы все его главные произведения. В последующие 17 лет жизни он не обращался к новым сюжетам, а лишь обрабатывал
старые. В 1834 г. Гоголь закончил два сборника повестей — «Арабески» и
«Миргород». (В «Миргород» вошли «Тарас Бульба», «Вий», «Старосветские
помещики» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном
Никифоровичем».) В 1835 г. были написаны «Женитьба» и «Нос». Тогда же
Гоголь начал «Ревизора», «Шинель» и «Мертвые души». Каждая из этих книг
вошла в золотой фонд русской литературы. Повести «Арабесок» — «Невский
проспект», «Портрет» и «Записки сумасшедшего» (вместе с написанной позже
«Шинелью») — образовавшие так называемый «петербургский цикл», имели
особенно глубокое влияние на всю дальнейшую русскую литературу. Ими было
положено начало «натуральному» (или реалистическому) направлению в прозе, которое противопоставляло себя «романтическому». Гоголя справедливо
считали родоначальником «натуральной» школы (Белинский даже называл ее
«гоголевской»), но, вообще говоря, талант его был гораздо шире и не уклады
I
вался в какое-то одно направление. Художественный мир Гоголя очень сложен, и реальное постоянно соседствует в нем с фантастическим. Хотя после
«Вия» он порвал с народной фантастикой и перенес действие своих произведений в плоскость современной, вполне реальной действительности, сверхъестественное продолжало играть в них важную роль. Только теперь Гоголь изображал не веселую суматоху, поднимаемую «бесовским племенем», а невидимые глазом порождения злого духа, возмущающие мир. С каждым годом он
все острее ощущал его воздействие на человеческую жизнь. От повести к повести мы как бы чувствуем нарастание в них консистенции зла. Если в первой
части «Вечеров...» зло нелепо и смешно, то в «Страшной мести» и «Вие» оно
уже по-настоящему страшно. Однако сам автор еще не ощущает это изображаемое им зло как зло реально существующее, оно остается объектом его
фантазии. Лишь временами, вглядываясь в рисуемые им образы, он словно
замирает в изумлении перед его могуществом.
Первый еще неясно осознаваемый ужас перед всесилием мирового зла
можно видеть в «Портрете» — удивительной повести, в которой так странно
оказалась предугадана собственная судьба Гоголя. Внешний сюжет ее чисто
романтический: талантливый художник пишет портрет таинственного ростовщика, имевшего сверхъестественное влияние на всех своих клиентов (душой
каждого из тех, кто занимал у него деньги, овладевало зло, и он погибал
какой-нибудь позорной смертью). Своей гениальной кистью художник сообщает портрету страшную силу, и тот превращается в дьявольское орудие, совращающее людей с истинного пути, пробуждающее в их душах зависть, корысть и другие разрушительные пороки. Поняв, что он сделался невольным
пособником зла, художник отрекается от мира,- уходит в монастырь и замаливает свой грех в суровом монашестве. Символичны слова, которые он говорит
перед смертью своему сыну: «Дивись, сын мой, ужасному могуществу беса. Он
во все силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника. Бесчисленны будут жертвы этого адского духа, живущего
невидимо, без образа на земле. Это тот черный дух, который врывается к нам
даже в минуту самых чистых и святых помышлений». В этих словах поставлена проблема искусства. Если так могущественно зло и если в мире оно проникает в святые помышления и даже во вдохновение, то как тяжка и страшна
ответственность художника, гений которого может незаметно для него самого
стать орудием антихриста! В этой повести видны уже начала будущего религиозного мировоззрения Гоголя, согласно которому психика человека — единственный путь проникновения в мир злого начала. Овладевая душами, антихрист воплощается в людях.
Позже, оценивая в «Авторской исповеди» свой творческий путь, Гоголь
делил его на две части, между которыми лежало знакомство с Пушкиным.
Первую его часть он относил к «веселой молодости». В эти годы он «сочинял,
вовсе не заботясь о том, зачем это, для чего и кому какая от этого выйдет
польза». «Может быть, — писал Гоголь, — с летами и с потребностью развлекать себя, веселость эта исчезнула бы, а с нею вместе и мое писательство. Но
Пушкин заставил меня взглянуть на дело серьезно». Он похвалил способность
Гоголя «угадывать человека» и посоветовал ему приняться за большое сочине
НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ
ние. Гоголь «задумался серьезно» и решил, что нужно смеяться не даром, а
над тем, что «действительно достойно осмеяния всеобщего».
В 1835 г., оставив все другие замыслы, Гоголь засел за «Ревизора». «В
«Ревизоре», — писал он, — я решился собрать в одну кучу все дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и
тех случаях, где более всего требуется от человека справедливости, и за одним
разом посмеяться над всем». «Это было первое мое произведение, — признавался он Жуковскому, — замысленное с целью произвести доброе влияние на
общество». Гоголь создавал свою знаменитую комедию с невиданной быстротой — она была готова за два месяца. Стремительность сочеталась с большой
и упорной работой над текстом. Гоголь удалял длинноты, излишние водевильные ситуации, отшлифовывал язык.
Замысел комедии был очень серьезен, намного серьезнее, чем может показаться с первого взгляда. Позже, в 1842 г., в статье «Театральный разъезд»
Гоголь впервые выразил в понятиях те смутные ощущения, которые лежали в
основе его зрелого творчества. Открылось же ему в эти годы страшно поразившее его явление, определяемое им как «мертвенность жизни» или (что то же
самое) «омертвение души». Сам Гоголь воспринимал это «омертвение» не в
переносном (аллегорическом), а в самом буквальном, прямом смысле. «Ныла
душа моя, — пишет он, — когда я видел, как много тут же, среди самой
жизни, безответных мертвых обитателей, страшных недвижным холодом души
своей и бесплодной пустыней сердца». Постановкой «Ревизора» он надеялся
разбудить этих «мертвых» обитателей, хотел вдохнуть жизнь в их пустынные
сердца, чтобы залились они живительными слезами. Он верил, что такое «потрясение» может произвести «светлый смех», который поможет «взорваться и
обнаружиться» внутренней болезни, разъедающей русское общество. Он ждал,
что, воспрянув от греховного сна, оно «покается и спасется». Увы, его ожидания не оправдались.
Премьера комедии состоялась 19 апреля 1836 г. на сцене Александрийского театра. На ней присутствовал сам император, многие представители знати и
известные литераторы (в том числе Пушкин, Вяземский, Жуковский). К не- '
счастью, постановка оказалась очень неудачной и в смысле актерской игры, и
в смысле оформления. Гоголь потом чрезвычайно зло отзывался о непристойных париках, шутовских костюмах и грубом переигрывании, которым театр
испортил его пьесу. Хотя императору Николаю спектакль понравился (он громко смеялся, а выходя из ложи заметил: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне
более всех!»), в целом отношение к «Ревизору» в обществе оказалось отрицательным. Ни одна из высоких, задушевных идей Гоголя не открылась зрителям, критики судили лишь о том, что лежало на поверхности, а чиновничество увидело в пьесе только нападки на российскую государственность и громко
возмущалось. На Гоголя этот поток негодующих откликов произвел гнетущее
впечатление. Он переживал прием, оказанный его пьесе, как восстание лично
против него всех сословий, как возмущение всей России. Для него неудача
«Ревизора» была крушением всех надежд, почти личной катастрофой. Он писал в мае 1836 г.: «Я устал душой и телом. Клянусь, никто не знает и не
слышит моих страданий. Бог с ними со всеми. Мне опротивела моя пьеса. Я
хотел бы убежать теперь Бог знает куда, и предстоящее мне путешествие,
пароход, море и другие далекие небеса могут одни только освежить меня».
Гоголь уехал за границу, чтобы продолжить там работу над недавно начатым
произведением — поэмой в прозе «Мертвые души». Он чувствовал, что раздраженное состояние, владевшее им в Петербурге, не даст ему сосредоточиться на его труде.
Путешествие и в самом деле пошло ему на пользу. Доплыв на пароходе до
Гамбурга, Гоголь через Германию и Швейцарию добрался до Франции. В
Вене и Париже он много работал над своей поэмой. В марте 1837 г. он приехал в Рим, который отныне на много лет сделался основным местом его
пребывания. Гоголь как-то сразу очень остро почувствовал и полюбил этот
город. «Вся Европа для того, чтобы смотреть, — говорил он, — а Италия для
того, чтобы жить». За 30 франков в месяц он снял маленькую квартирку в
доме на улице Страда Феличе и зажил здесь скромной, почти подвижнической жизнью. Обычно он вставал очень рано и тотчас принимался за работу,
которую сочетал с лечением, опустошая до завтрака графин тернийской воды.
Затем он спускался в кофейню, выпивал большую чашку кофе со сливками и
отправлялся гулять по городу. Днем, когда наступала жара, он возвращался в
свою комнату и читал, а вечером опять отправлялся гулять или шел в гости.
В эти годы идея «Мертвых душ»' совершенно овладела им. Гоголь начал
поэму еще в Петербурге, но писал без плана, для забавы. Теперь за границей
он вдруг взглянул на нее другими глазами, взглянул как на свое главное произведение, которому суждено стать событием грандиозного значения. Он сообщал Жуковскому: «Все начатое переделал я вновь, обдумал более весь план...
Какой огромный, какой оригинальный сюжет! Вся Русь явится в нем!..» Замысел поэмы кристаллизовался вокруг темы «мертвенности жизни». Явление
это глубоко волновало Гоголя, и он поражался тому, как равнодушно относились к нему другие. Для него самого ничего ужаснее в окружавшей его действительности просто не существовало. В бумагах Гоголя находим следы раздумий по поводу философского, космического смысла этой трагедии. В небольшой заметке «Размышление о некоторых героях первого тома «Мертвых
душ» Гоголь описывает процесс превращения живой души в «мертвую»: «Постепенно человека охватывают «пошлые привычки света, условия, приличия»,
опутывают его, образуют твердую скорлупу вокруг его души. А как попробуешь добраться до души — ея уже и нет; остался окременевший кусок...» В
другом, написанном для себя наброске, читаем: «Как пустота и... праздность
жизни сменяется мутною, ничего не говорящею смертию. Как это страшное
событие совершается бессмысленно. Не трогаются. Смерть поражает не трогающийся мир. Еще сильнее между тем должна представляться читателю мертвая бесчувственность жизни. Проходит страшная мгла жизни и еще глубокая
сокрыта в том тайна. Не ужасное ли это явление? При бальном, при факелах,
при сплетениях... никто не признает смерти...» Для того, чтобы показать, как
страшно это «омертвение жизни и души», постигающее человека среди вихря
жизни, были задуманы и написаны «Мертвые души». Гоголь хотел разбудить
этой книгой Россию от мертвого сна.
Летом 1841 г. первый том поэмы был окончен. В октябре 1841 г. Гоголь
привез рукопись в Москву. После трудных цензурных мытарств книга в мае
1842 г. вышла из печати. Едва дождавшись ее появления. Гоголь тотчас уехал
из России. В письме Балабиной он признавался: «С того времени, как только
вступила моя нога на родную землю, мне кажется, как будто я очутился на
чужбине». «Меня томит и душит все, — и самый воздух», — писал он в другом месте. За приемом, оказанным его задушевному творению, Гоголь наблюдал издалека. «Вскоре после отъезда Гоголя, — вспоминал Аксаков, — «Мертвые души» быстро разлетелись по Москве и потом по всей России. Книга
была раскуплена нарасхват. Впечатления были различны, но равно сильны...»
Сам автор, впрочем, опять остался недоволен сделанным. Следя за впечатлением от «Мертвых душ» в России, он вновь испытал чувство глубокого неудовлетворения. Ожидаемого облагораживающего эффекта на русскую жизнь поэма не
произвела. С некоторым раздражением Гоголь обратился к работе над вторым
томом. Отсылая экземпляр «Мертвых душ» Жуковскому, он писал: «Это первая часть... Я переделывал ее много с того времени, как читал вам первые
главы, но все, однако же, не могу не видеть ее малозначительности в сравнении с другими, имеющими последовать ей частями. Она в отношении к ним
все мне кажется похожею на приделанное губернским архитектором наскоро
крыльцо к дворцу, который задуман строиться в колоссальных размерах...»
По этому полупризнанию можно судить о грандиозности всего замысла.
Поэма, по мысли Гоголя, должна была не только вскрыть недостатки и пороки людей, их заблуждения и всю недостойность их поведения, но и стать
образцом, показать путь к их исправлению и нравственному возрождению. Во
второй части, в отличие от первой (где главным была сатира), важное место
должна была иметь проповедь очищения. Гоголь сам как-то говорил Жуковскому, что имеет для себя в качестве образца «Божественную комедию» Данте
с ее трехчастным делением. «Мертвые души» соответствовали «Аду». Теперь
он должен был создать героев «Чистилища», переходных, положительных, которые будут способствовать пробуждению русской жизни и просветлению
людей. Задуманная книга должна была стать для русских читателей чем-то
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 21 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |