***
Шаг, другой. Дин оступился, под ногой предательски хрустнул осколок бутылки. В тишине переулка звук был достаточно громким, чтобы он обернулся. Секунду они стояли молча, потом глазки на круглом лице вспыхнули злобой. «За пидарами своими захотел!» - прошипел он, скаля гнилые зубы, и полез под куртку. Но не успел. Дин сделал шаг, последний разделяющий их шаг, и что-то металлическое, звякнув, упало в снег из обмякшей руки. Отпихнув ногой обрез в сторону Дин подняв голову вверх, вдохнул полной грудью и выпустил пар изо рта в черное небо. Теплые струйки текли по его ладони и каплями срывались вниз. Когда-то это уже было. Очень давно. Теперь он не слышал, как они бьются о бетонный пол Дома Культуры, но слышал, как они, шипя, погружаются в снег. Еще слышал, как падает каждая снежинка. Хрип человека, которого он все еще держал за воротник, этому не мешал.
Уходя, он только раз обернулся. Темный силуэт стоял на четвереньках, силясь подняться, карябал пальцами розовый снег. Потом качнулся, медленно опрокинувшись на бок, затих. Снег больше не таял на нем.
Размахнувшись, Дин выбросил нож, который так и продолжал сжимать в окровавленной руке, он тускло блеснул на прощание, утонув в сугробе. Холодная сталь, наконец, нашла свой дом.
***
Я знаю, тебе больно и ты смертельно устал. Я тоже смертельно устала от ожидания! Но, прошу, не делай ничего, что уже не исправить! Ведь осталось чуть-чуть!
Она сняла шапочку, и снег, кружась, серебром опустился на ее золотые волосы, заискрился на одежде.
Ты знаешь, я счастлива! Я так давно не видела в этом городе солнца, а завтра, я уверена, оно его посетит! Завтра Воскресенье… Воскресенье, наверное, от слова воскрешение. Может быть. Воскрешение после дней, часов, минут, сваленных в гору, в кучу. Скомканных, промокших, впитавших слезы и капли дождя. Прибитых ржавыми гвоздями никчемных событий и непрошенных встреч на планку утекающей жизни. Но только это не все. Нам дано выбирать, и я выбрала за нас обоих. Я обещаю, эта зима будет теплой!
Я всматривалась в лица теней, бредущих мимо меня по унылым мостовым, я не видела нас среди них. Я не видела твоих глаз на их облупившихся выцветших лицах, не видела твоих рук среди скрюченных, почерневших пальцев. Я не видела, слышишь, твоей фигуры меж спин, что, скрипя подземными колесами, увозит тротуар к низкому тяжелому горизонту. Конвейер! Но нас на нем уже нет! Мы с тобой ненужные, дефектные детали! В этом наше счастье, нам повезло!
Сквозь решетки календарей, дождей, пустых безлюдных километров чужих трасс и не наших домов, я уже чувствую тепло твоей ладони! Я никогда ее не отпущу! Знаешь, я хочу держать ее вечно! Я все тебе расскажу! Завтра! Мне некому было сказать это всю свою жизнь, а ты мягко улыбнешься моему сбивчивому лепетанию. Завтра. Я слышу, как скрипят часы, отчитывая секунды, как вращаются шестеренки времени. Завтра! Ты только дождись!
Боже, какой теплый, чудесный снег… А небо здесь все-таки изумрудное! Я знаю, ты со мной согласишься! Ты только дождись, умоляю!
***
Завтра уже не его территория. Больше он никому не нужен в этом заснеженном городе.
Глухой стеной шел снег. Снег второй раз хоронил его близких, первый раз хоронил его. Хотелось закричать, но он знал, что только эхо, отразившееся от темных стен, в снежной пустоте, будет ему ответом.
Дин спрыгнул с забора. Перчатки прилипали к холодному железу, но пальцам от этого было горячо. Постояв у забора, Дин все же сделал несколько шагов и уставился в темные окна.
«Да, Пицца был прав, это стена, отрешенно подумал он. - И ее не разрушить. История надежно скрывает число стен, которые выщерблены, покрыты пятнами крови, но не рухнули даже под пулями. Эти стены до сих пор стоят, а те, кто стоял возле них, вряд ли когда-нибудь поднимутся».
Да и в самом деле, зачем я тебе? Что я могу тебе дать? У тебя впереди долгая и счастливая жизнь, красивая, как твой танец, красивая, как ты сама. А моя жизнь позади, за спиной, где осень сыплет листьями, где единственный танец - это танец дождя на унылых тротуарах. Где остались мои друзья. Где бродить теперь мне черным призраком в переулках своей тоски. А во снах станет поджидать меня то, что я пытаюсь забыть, и липкий пот по утрам будет мешать еще раз уснуть. На прощание я коснусь рукой твоей щеки, но на пальцах моих чужая кровь. Ее уже не смыть ни водкой, ни водой, ни слезами. След ее тянется за мной по заснеженным улицам, и пятна проступают на свежем снегу. Я не хочу пускать тебя в свою жизнь, поверь, в ней нет ничего хорошего. Кроме, пожалуй, чудовищной, звенящей в ушах правды.
Но ведь тебе незачем ее знать! Знать ты должна лишь то, что я был здесь, что не нашел в себе сил попрощаться с тобой нормально, хотя я больше всего на свете хочу последний раз заглянуть в твои родные глаза. Эта ночь забрала у меня зрение. Пальцы дрожат, и я не в силах разжать кулак, чтобы дать тебе руку. Я должен уйти, но мое отражение дождется тебя в этих стеклах. Однажды ты задернешь шторы, выйдешь на улицу, зажмуришься от огромного яркого солнца. Ты дашь кому-то свою руку. Однажды. И стекло зазвенит, и уйдет вслед за мной моя тень по осенним листьям.
***
Купив водки, Дин еще долго бродил по улицам, пока в итоге не оказался у заброшенной стройки. Вавилонская башня долгостроя черным силуэтом подпирала небо, теряясь вершиной в крутящемся снегу. Продравшись сквозь колючую проволоку бетонного забора, Дин стал подниматься вверх по темной лестнице. Ветер выл в комнатах, метался меж обнаженных стен и летел навылет сквозь оконные проемы. Проникающий сквозь пустые окна снег заметал ступени. Дин слышал голоса вверху и спешил подняться к ним. Туда, где горел маленький костерок, и его веселые язычки окрашивали стены в красный. Где звучала гитара, и Пицца тихо пел про столетние сугробы. Но, поднявшись, он обнаружил лишь заметенное снегом пепелище. А Пиццыны матрасы гнили сейчас у мусорных баков, объявившиеся родственнички вычистили квартирку после его смерти. «Как же Сталин?» - вспомнил зачем то Дин.
Прожектор, висевший неподалеку, на башенном кране, скальпелем взрезая темноту, бил в крышу. Здесь, наверху, гонимый одуревшим ветром, снег бросался на человека со всех сторон. Снег вспыхивал в лучах прожектора. Белая мгла кипела вокруг клочка света, в котором продолжал стоять он. Внизу лежал мирно засыпающий город, а здесь, вокруг жила, шевелилась бесконечная ледяная бездна, и тяжелая глыба здания стонала под ударами ветра и белой крупы.
Дин сделал большой глоток из бутылки, потом еще один. Водка жгла горло, и он запивал ее скопившейся во рту жидкой слюной.
Где-то, далеко-далеко внизу, шумели машины, и прохожие, сутулясь от ветра, спешили домой к теплым кухням, семьям, телевизорам и домашним животным. Завтра воскресенье, а значит, можно вдоволь понежиться в мягкой постели.
Дин глотнул еще водки, поморщился и зашвырнул недопитую бутылку в темноту. Глухая стена проглотила ее, и стая снежинок метнулась вдогонку, вниз, к земле, торчащим из нее обломкам обледеневших бетонных плит. Звук падения донесся лишь через некоторое время, из снежной дали, и потерялся в зубастых развалинах заброшенной стройки.
Он видел глаза, с укором взирающие на него. Он видел лица, спокойные ледяные маски, что только весной теперь смогут растечься грязью под крышками гробов. Руки, родные руки, но холодные, подернутые инеем, тянулись к нему сквозь прутья стегающего его снега. Он слышал голоса и даже смех сквозь вой вокруг, когда снег уже выцарапал, вырвал ему глаза. Тогда он улыбнулся и тоже засмеялся в ответ, откинул назад взъерошенную голову. Уже слепой, чувствуя лицом горячие слезы и теплую кашу собственных глаз, он сделал шаг вперед, шагнул еще и последний решительный раз в беснующуюся обитаемую темноту. Ветер больше не выл, он только насвистывал что-то, что-то родное и доброе, из когда-то существовавшего, невыносимо далекого счастья. Упавшего в темноту, закатившегося и навсегда похороненного под кедрами в бесконечных снегах его родины.
ЭПИЛОГ
«И если тебе вдруг наскучит
твой ласковый свет,
тебе найдется место у нас
дождя хватит на всех,
Посмотри на часы,
Посмотри на портрет на стене,
Прислушайся, там за окном
Ты услышишь наш смех!..»
В. Цой
Она прижалась щекой к его теплой ладони, но тепло неумолимо покидало ее, и вскоре он неловко спрятал руку в карман. На ее немой вопрос: «Куда ты?» - он лишь неопределенно пожал плечами и опустил глаза. Ночь сгущалась за его спиной, и редкие льдинки, вылетавшие оттуда, целились ей в глаза, мешая смотреть. От слез его силуэт стало размывать. И стая снежинок кружилась вокруг, провожая его.
Но деревья больше не трещали под ударами ветра, не метались по двору длинные тени. И фонарь не фонарь, а всего лишь окно, за которым кухня и кружка дымящегося чая на столе. И где-то уже вставал рассвет, очерчивая блеском крышу ее дома. А где минуту назад стоял он, теперь тихо и мягко, вовсе не страшный, падал снег.
***
Проснувшись в залитой светом комнате, она первым делом бросилась к окну.
Сырой и неприветливый двор теперь сверкал в лучах утреннего солнца. Чистый и белый, как жизнь первый раз открывшего глаза ребенка, мир звал ее поделиться увиденным.
- Еще несколько часов, и я смогу тебя обнять, - тихо прошептала она, - теперь все будет хорошо! Разве может быть по-другому?!..
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 19 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |