Я тут прочел в какой-то сортирной газетке, сортирной потому, что я их только в сортире читаю, сам понимаешь, в какие моменты, так вот была там такая сенсация, что Ремарк был злостным алкоголиком и импотентом. Мне лично глубоко насрать, был ли Ремарк импотентом, впрочем, я в этом сомневаюсь, мужик с яйцами, по книгам видно, мне гораздо важнее его произведения. А вот журналист - этот наверняка импотент и вдобавок ничего, подобного Ремарку, не напишет. Видимо, завидует и боится, что над ним какая-нибудь дамочка посмеется, а он тогда: «Ну, а че? Ремарк вон тоже...»
- Пиц, ты же форменный мизантроп! - хохотнул Дин.
- Да мне вообще иногда стыдно, что я человеком родился! А может, и не человеком, в аду разберутся, кто мы такие! Так вот. Богов тоже нет, а это значит, что человечек лучший, он идеал. Он бог! Я буду жить как опарыш, потому что я бог! И вон тот сосед-опарыш - тоже бог! Все они в этой куче дерьма с названием мир - боги! И мир прекрасен, нас больше, и мы так считаем! А если им это объяснять начнешь, то согласятся, не понимая, что опарыши - это они, что про них говоришь!
Последние фразы Пицца бурчал уже скорее себе, карабкаясь на решетку ДК.
- Куда полез, - окликнул его Дин, - ты за своими умозаключениями все наше пиво выпил. Придется опять брать!
Пока покупали пиво, друзья дурачились, пытаясь изобразить из себя эстонцев.
- Нам нушэн вашо пи-фо! - с расстановкой и, как ему казалось, с правильным акцентом выговаривал Дин.
- Та, мы ис Истоони-йи! - вторил ему Пицца.
- Вы идиоты! - беззлобно улыбнулась им молодая продавщица.
- Мы ни иттио-ты. Мы инностраныйе граштани, мы путем шалофатца!
- Наши Ми-ги сятут в Ри-ге! - закончил диалог Пицца НБшной кричалкой, получив наконец пиво.
Пришли они рано, и было решено, здесь же дожидаться урока за заветными высокими окнами. Погода для этого времени года выдалась совсем неплохая, даже небо было удивительно синим.
Взгромоздившись на трубы, Дин устроился поудобней, а Пицца и вовсе растянулся на них, бросив рюкзак под голову. Он только изредка помахивал руками, удерживая равновесие. Обоих слегка разморило, трубы согревали, да и последние лучи лета, затерявшиеся в уже поздней осени, приятно припекали. Друзья изредка лениво курили, молча размышляя каждый о своем.
Дин обдумывал Пиццын монолог. Из памяти выплыл еще один случай на трассе.
***
Называлось то местечко «Болотное» и, соответствуя своему названию, было гиблым. Там постоянно моросил дождь, в какое время года ты бы там ни проезжал, и вокруг трассы, докуда хватало взора, тянулись унылые болота. К тому же существовало поверье, что каждый стопщик непременно застрянет здесь минимум на полдня.
Дин сидел на бордюрине у придорожного кафе, разглядывая мрачные громады КАМАЗов. Время от времени они сменялись новыми, но либо не было места, либо ехали они не туда. Он закурил, прикидывая, когда жажда никотина заставит его разменять последний полтинник. Дин встал, вяло прошелся до обочины дороги, поглазел в разные стороны, машин не было видно. Он порылся в карманах, выудив несколько монет, бросил их на холодный асфальт. Не то что бы он верил в эти хипповские приметы, но всегда чувствовал в дорогах какую-то непонятную силу. С духами магистралей ссориться не хотелось, но монеты не помогли.
В желудке стало возникать неприятное чувство голода. Дин дернул ручку кафе. План был прост и обычно срабатывал. Нужно было подойти к стойке и попросить кипятка. В этом не отказывали. Далее стоило сесть за столик поближе к продавцу и с несчастным видом этот кипяток выпить. Когда сердобольные тетки замечали, что молодой человек не собирается заваривать в кипятке лапшу, и даже чая у него нет, их сердце не выдерживало. Так можно было на холяву получить неплохой обед и даже десерт, если добавить, что являешься бедным студентом, который с сессии едит домой.
Но на этот раз ничего не выходило. Подав Дину кипятку, продавщица куда-то скрылась, и ему пришлось пить его впустую. Он обвел недовольным взглядом сумрачное помещение. У окна сидела одинокая проститутка, пялясь в мутное стекло, да несколько хмурых дальнобойщиков резались за столиком в карты. Еще немного посидев и чуть-чуть согревшись, Дин поплелся на улицу, вернувшись на прежнее место.
- Стопщик? - послышалось сзади.
Дин обернулся. Спрашивала его девица из кафе.
- Угу, - мрачно буркнул он. Че ей надо, знает же, что у нашего брата никогда денег нет. Если есть, то рублей пятьсот на крайняк, да и те где-нибудь в пыльном ботинке. Воняют так, что их потом в магазине не берут.
- Че, с обедом не вышло? - не унималась она
- Не вышло, - теряя интерес, отвернулся Дин.
- Пойдем внутрь, ты здесь промокнешь.
- Ты же видишь, у меня на еду нет. Выгонят.
- Пойдем, у меня есть.
Дин хотел было отмахнуться, но, поразмыслив, решил, что надо соглашаться. Если развод, с него все равно брать нечего.
Они вошли, пройдя через зал, сели за ее столик. Она тут же встала и вновь вернулась. На столе появилась дымящаяся тарелка борща, хлеб, пирожки и две чашки кофе. Особо не задумываясь, Дин принялся за еду, спросил только, почему сама не ест. Она ответила, что не голодна.
- Тут вчера тоже один ваш проезжал, - помолчав, сказала она, вертя на блюдце горячую чашку кофе.
- Как выглядел? - Дин оторвался от поедания пирожков.
- Ну такой... с красными волосами, в куртке кожаной.
Это, вне сомнений, был Пицца, с которым они ехали навестить знакомых. Но в начале пути друзья решили разделиться и встретиться только на месте. Двух парней водилы брали плохо, когда из-за нехватки пространства в салоне, когда просто из опасений.
- И как, у него с обедом получилось?
- Получилось, он с утра приехал, поел, через полчаса машину поймал.
Дин глотнул кофе. «Везет же дураку!» - подумал он, выглядывая в окно. В грязном стекле вырисовывался его бордюр, кусок дороги, а дальше до горизонта - все то же унылое болото.
- Мне нравится в это окно смотреть, - вдруг тихо заговорила она. - Машины едут, и, кажется, я тоже отсюда уеду... А вы все на этом месте сидите... Все автостопщики на этой бордюрине сидят, а потом уезжают... Сейчас, погоди, - она вышла из помещения, вернулась через несколько минут. - Там фура крайняя, она без остановок едет, давай быстрей, а то без тебя тронутся!
Тогда Дин на день обогнал Пиццу, добравшись до города первым.
«Значит, это мое окно...» - подумал он, толкая задремавшего друга. В классе начинался урок.
***
Войдя в класс, она сразу увидела его. Почему-то совсем не удивилась этому. Кивнула ему решительно и резко, отчего сама смутилась. Он отвел взгляд. Ей показалось, что он игнорирует ее. Но он тут же вновь поднял глаза, внимательно посмотрев на нее.
Взгляд был серьезный, испытывающий, теперь ей захотелось отвернуться. И она не смогла, глаза слишком манили ее, звали к себе, на волю. Между свободой и волей есть разница, вдруг поняла она. Его взгляд, сейчас колючий, вдруг мелькал грустью, то отсутствовал, то снова возвращался откуда-то, принося с собой частички того, что там увидел. Она не знала, что можно смотреть так по-разному. За ее спиной Танька помахала им ручкой, парень, стоящий с ним рядом, улыбаясь, выбросил руку в немецком приветствии.
Ей нестерпимо захотелось на улицу, в шорох листвы, туда, где гудят машины, под качающиеся деревья. Воздух в зале показался спертым, и только от окна с двумя силуэтами тянуло свежестью. Там блики солнца играли на его лице, касались его губ, гладили скулы, отражались в глазах, когда он улыбался ей. Стараясь сохранить увиденное, она частенько сбивалась с ритма танца.
***
- Пицца, че делаешь! - одернул Дин друга. - В «Солнечном», что ли?! Хорош тут хайлять!
- А че? Насупился Пицца. – Я же поздороваться!
Дин не слушал его, он продолжал внимательно наблюдать за ее плавными движениями, за ее взглядами. Он старался ловить ее глаза, иногда получалось.
Со временем это стало напоминать странную игру, и ее взгляд лучась заскользил по нему так же плавно, на доли секунды задерживаясь его на лице, руках. Когда она поворачивалась, то улыбалась ему уголками губ. Дину это нравилось, ему хотелось, чтобы она улыбалась, он с удивлением отметил, что и сам улыбается в ответ. Тем не менее он нехотя себя одергивал, всматривался в ее кружащуюся фигурку, словно пытался увидеть, поймать подвох.
Копоть недоверия к лучшему покрыла стенки черепа изнутри. И сколько не скреби его ложкой, нет там здорового блеска метала, под копотью череп проржавел и конденсат бурыми каплями скопился внутри.
И снаружи было так же. Было то же самое. Мысли, о чем бы они ни были, принимали ржавый оттенок. Неприятный осадок оставался во рту после сказанной шутки, вместе с никотином он пачкал зубы.
Складывалось впечатление, что он платит кровавыми мозолями за беззаботные улыбки других людей. В его окружении так улыбаться не умели.
Блики солнца на окнах становились красными, и он забывал, о чем думал, продолжал смотреть, и снова мысли догоняли его.
Да, пустынные дороги лежали за спиной. Там ветер, обгоняя грохочущие пыльные громады КАМАЗов, подталкивал его в спину. Дин проходил через мертвые городки, где бродили по улицам люди-тени. Где дни не различались вообще, где не было времен года. Кто-то просто взял и стер ластиком все. День, ночь, зиму и лето, стер лица людей и их голоса. И немые, тихо и жалобно старались они мычать, глядя в тусклое небо своей страны, но плач их некому было услышать. Только ветер вместе с клубами пыли нес стон вслед уходящим фурам.
Подчиняясь неведомым, нечеловеческим законам, в таких местах
продолжал работать транспорт. Стоило немножко постоять на
разломанной остановке, и ниоткуда появлялся шамкающий
шинами, как увечный старик, единственный местный автобус. Он
был бесплатным, но совершенно пустым, местным ехать было
некуда. Дин, озираясь, забирался к окну, автобус печально вздыхал
и трогался.
Неизвестно за какие грехи это вьючное стонущее железное
животное посылали по мертвым улицам, изо дня в день. Кто, когда
провел пальцем по карте, навсегда приговорив его. И он,
неизвестно как, тащился по маршруту, словно выполняющий
приказ солдат, хотя война давно была проиграна.
Дин подозревал, что горючего в баке давно не было, боялся
заглянуть в кабину, опасаясь, что там просто никого не увидит.
Казалось, автобус может передвигаться даже без колес, скребя и
извиваясь брюхом на растрескавшемся асфальте.
Потом он выходил на конечной, проехав городок от начала до
конца по единственной главной улице. Автобус снова вздыхал и
исчезал в стоячем воздухе небытия.
Однажды ему приснилось, что автобус подбирает с остановок
скалящиеся трупы, скелеты и везет их на мертвые заводы. Где
заработают вновь стонущие машины, сдвинутся с места ржавые
валы и уйдут новые партии сковородок и кастрюль для
обугленного, покрытого пеплом мира.
И эти дороги привели меня сюда, к этим окнам. Это все есть. Да!
А тебя, тебя нет здесь! Я один здесь стою!
***
От ленивых мыслей его оторвал звонок в дверь; впрочем, о чем думал, Дин сразу забыл. На пороге стоял Тимон.
- Дай косуху поносить... - с порога озадачил тот.
Дин обратил внимание на его скатанные джинсы и кепку на голове, которые Тимоша на дух не переносил.
- На хера тебе? А то я тебе и фенечек дать могу, у меня валяются где-то...
- Зачем тебе фенечки? - как-то нервно и явно не по теме оскалился Тимон. - Так дашь?
- Я спрашиваю, зачем?
Тимон опять нервно дернулся.
- Пойдем в подъезд, покурим.
- Ну пойдем... - косясь на друга и натягивая тапки, согласился Дин.
Они спустились на площадку и закурили. Тимон сделал две глубоких затяжки.
- Помнишь, я тебе про те еврейские могилы рассказывал, так вот. Какие-то столичные раввины всех осудили и...
- Собираются всех обрезать?! - ухмыльнулся Дин.
- Да не, там буза поднялась, власть разбушевалась, соответственно, местным вставили...
- И собираются обрезать?!
- Да погоди ты! Короче, губернатор в бешенстве, его Москва поджаривает на медленном огне, в общем, облава. Многих уже повязали, кого на улице, кого дома, у ФСБ приказ бритых отлавливать...
- И обрезать! Понятно, че ты так волнуешься! - вновь попытался подытожить разговор Дин.
- Не смешно! - все же ухмыльнувшись, закончил Тимон.
Дин сбегал за косухой, они еще покурили в подъезде.
- А че менты?
- Да и менты тоже, но эти нехотя, зажрались совсем...
- Ты мне бомбер оставь, а то мне ходить не в чем будет. Так ты че, домой щас?
- Не, - замотал головой Тимон. - К нацболам на хату, Белый со Скином уже там, еще Фридрих подойдет.
Они попрощались, и Тимоша затопал по лестнице вниз.
У подъезда его благополучно взяли.
***
Вернулся он только через пару суток. Мрачный, все время молчал, ходил медленно, болели ребра.
- Может, заяву на них написать, - бубнил раздосадованный Пицца, ходя за ним следом.
- Да че ты им сделаешь? Это ж не менты... звери!.. - лишь однажды процедил сквозь зубы Тимон, - мне повезло еще, Фридриха серьезней отделали, он бузить стал, права качать...
Фридриха, как выяснилось, взяли дома, еще нескольких ребят из «Солнечного» похватали кого где. Некоторых до сих пор не выпустили, говорили, что дело шьют, какое-то по экстремизму, возможно, просто пугали, чтобы расколоть, но самое обидное было то, что никто действительно не знал, кто вандальничал на кладбище.
Вокруг чувствовалась железная поступь системы, промахнувшейся и оттого взбешенной, никому не хотелось попасть под ее сапог.
Впрочем, участи этой Белый со Скином легко избежали, вовремя подсуетившись, они успели схорониться на НБПэшной хате. Все время облавы они безбожно пьянствовали у нацболов в окружении потрепанных пацанов с печальными глазами.
Дин давно заприметил эту особенность городского отделения партии, у всех партийцев были по-особенному выразительные глаза. «Как у котят бездомных», - подумал он в первый раз, попав на собрание. И у парней и у девчонок из глаз затравленно смотрела скорбная беззащитность, но решимость стоять на своем, что бы ни произошло, были в лицах этих ребят. Это было трагично, учитывая то, что рано или поздно их вместе, одним махом намотает на зубастые траки стальная машина системы, не особо утруждаясь разобраться, по чему она проехала. Но пока они держались вместе. Даже впечатление складывалось, что они все братья и сестры. Хотя выглядели по-разному, кто в старых балахонах, в разношенных берцах, кто натягивал бомберок, а кто-то и просто цивильно. Многих из них Дин знал давно, в общем-то, ребята как ребята, многие младше него, но вот когда они собирались вместе, то почему-то переставали улыбаться, кося своими задумчивыми глазами по сторонам. Это выглядело грустно, если задуматься, что все они, как один, уверенным шагом, невзирая на свою беззащитность, пойдут под палки ментов, в колонии, в тюрьмы и дальше по бесконечному этапу смерти. Хотелось им помочь, по плечу похлопать, сказать, что-нибудь хорошее, ободрить как-то.
У тех, кто шел в скины, взгляд тоже менялся, становился серьезным либо злым, но чаще светился бешеным сумасшедшим весельем, и оттого смеялись там во всю глотку, ничего не боясь. Только раз Дин заметил такой вот затравленный взгляд у Фридриха, когда того наконец выпустили, что-то глубоко забили в него там, и даже на расстоянии чувствовалось, как его спина струной звенела, когда рядом притормаживала машина.
***
В углу монотонно бурчал телевизор, передавая программу новостей.
«... происшествие на кладбище города вызвало скандал в масштабах страны! - возбужденно вещал диктор. - Сегодня нам сообщили, что несколько подозреваемых по этому делу задержаны. В интересах следствия их имена не разглашаются. Напоминаем, что на днях был совершен вопиющий акт вандализма...» Замелькали кадры надгробных плит, то там, то сям в поле зрения камеры попадали блестящие на солнце, намалеванные кем-то, белой краской свастики, слова, написанные поверх фотографий умерших, так что лиц было уже не разобрать. У одной могилы суетился бородатый раввин, безуспешно пытаясь оттереть надписи.
«...губернатор края в резкой форме выразил свое возмущение произошедшим и заверил, что виновные будут сурово наказаны. Мы попытались выяснить, имеет ли отношение случившееся к деятельности нацистских группировок, орудующих в городе. Связаны ли погром в кавказском общежитии и этот случай? Смотрите сразу после нашего выпуска, в программе «Обыкновенный фашизм»...»
- Чего они с мертвецами воюют, - вдруг сказал отец, глядя на экран поверх газеты, - с живыми надо...
Аня ошарашено посмотрела на него.
- Ты что говоришь?! - замахала на него руками мать. Но отец оставил ее слова без внимания, вновь погрузившись в чтение.
Отец, обычно спокойный человек, в прошлом боевой офицер, участник афганской войны, сейчас раздобрел, занимаясь бизнесом. Напоминая разморенного на солнце и весьма располневшего льва, он нежился в окружении любимых женщин, лениво шутил и улыбался, но иногда в голосе его звучала сталь. Эти случаи были редкими, и обращался он скорее к себе, чем к окружающим, иногда и вовсе не замечал, что что-то сказал.
Однажды, еще в детстве, Аня проснулась от звуков отцовского голоса, доносившегося из кухни; в доме было тихо, мать спала, только тонкая полоска света пробивалась из-под закрытой двери. На цыпочках Аня прокралась по коридору и заглянула в кухню. Отец сидел за столом, в табачном дыму, и медленно курил, на столе перед ним стояла бутылка, в кулаке он сжимал стакан, бессмысленно разглядывая его блестящие грани сквозь повисшую дымку. Заметив дочь, он слабо улыбнулся и поманил ее к себе, усадив на колени. Отец вылил остатки в стакан, резко выпил и глухо, стиснув стакан в руке, допел последний куплет разбудившей ее песни. «...Лишь усталые глаза на его портрете, да кровавая звезда на его берете, во дворе мальчишка Сашка, у него собака, а еще машина есть, а еще есть папа...» Он крепко-крепко прижал дочурку к себе, и тогда она единственный раз в жизни увидела, что отец плачет.
***
По монитору поползла тухлая надпись «Честного детектива», сменившаяся сальной физиономией ведущего с хорошо очерченным, обтянутым белой рубашкой животиком. Ворот рубашки был расстегнут, а по бокам физиономии свисали то ли грязные, то ли прилизанные волосы. Справедливо можно было заметить, что эта туша может знать хоть немного о жизни. «Авторская программа Александра Мамонтова» пробубнил голос за кадром. Следом последовали ролики совсем уж чудовищных нацистских собраний, и наконец на экране вспыхнули огненные слова «ОБЫКНОВЕННЫЙ ФАШИЗМ».
- Во, как показывают, - гоготнул Тимон, - самому страшно!
Собираться решили у него. Дину домой не особо хотелось, да и посмотреть бы спокойно не дали, у Пиццы телевизора просто не было, у Свиньи тоже были дома какие-то нелады. Так что пошли к Тимоше, к тому же он заверил, что «предков» дома не будет. Отца у него просто не было, а мать он почему-то называл во множественном числе – «предки».
Тимон еще давненько затеял в квартире ремонт, но далеко в нем не продвинулся. Хотя предварительно все основательно поободрал и по разломал. Нет, свою комнату он, конечно, сделал на ура, друзья даже посмеивались над ее приличием и чистотой. Никаких тебе плакатов, надписей, светлые обои, пол чистенький, даже зеркало большущее на стену водрузил! «Как там твоя горница?» - зубоскалил Пицца за дверью, пока Тимон прилаживал к двери «горницы» замок от оконной рамы. Замок он, по обыкновению микрорайона «Солнечный», стибрил в собственном подъезде. Рукоятку оконного засова Тимон подточил, и она снималась, запирая дверь. Получилось что-то вроде ключа, теперь, уходя, комнату можно было закрывать.
На кухне он еще как-то ковырялся, а до коридора с гостиной руки у него решительно не доходили. В связи с этим обои где-то были, а где-то и нет. Та же беда была с линолеумом. У одной стены гостиной возвышался непомерных размеров шкаф, в него, собственно, и был вмонтирован телевизор. Прямо перед шкафом располагалась длинная полоска голого бетона, заставляющая друзей зябко поджимать ноги и ворчать на хозяина, что, если он эту дыру не заделает, то пусть удосужится тапочки купить, «они хотя бы дешевле!». Расположились гости на потрепанной раскладушке, подшитой кое-где мешковиной, «заботливыми руками» нерадивых Тимошиных «предков». За раскладушкой валялись жестяные листы, доски, в углу стоял диванчик матери, а над всем этим висел старый ковер. Висел почему-то на стене, хотя вполне мог закрыть бетонную проплешину.
- Вам еще и жрать подавай?! - возмущался Тимон Пиццыному предложению чего-нибудь перекусить. - Я лучше твоей косухой эту дыру заткну, как раз на всю комнату хватит!
- Давай, тащи! А то мы с Дином сейчас Свинью зажарим! - стоял на своем Пицца, отвлекаясь от просмотра передачи.
На экране тем временем размахивал руками панк в замызганной футболке «SEX PISTOLS», годов четырнадцати с виду. «Скины... скины - они за Россию!» - заикаясь и картавя, выкрикивал он. Передача, как обычно, была туфтой. Только один момент стоил внимания.
Показывали осеннюю аллею какого-то города. По ней двигались две фигуры, парень в капюшоне, лица не видать, и рядом девушка-журналистка. «С чего вы взяли, что скинхеды - это шантрапа дворовая, - спокойным приятным голосом говорил парень, - есть, конечно, и такие, не спорю, но есть среди нас неплохие люди. Не обязательно выходцы из бедных или рабочих семей, так же много интеллигенции...» Разговаривающие постепенно уходили вглубь аллеи, мимо них пролетали сбитые дождем листья. Рядом с огромным скином девушка казалась особенно хрупкой.
- Вот это ряха! - восторженно забубнил рядом Свинья.
- Матерый, рожу не палит! - закивал согласно Пицца.
- И кадры красивые, - сказал откуда-то сбоку Тимон. Он стоял в дверях, держа в руках большое блюдо с оладьями.
За окном дождь продолжал сбивать с веток листья.
ГЛАВА 8
«Конверты для снов распечатаны
утро сожжет эти письма лучами рассветными,
Ты знаешь, мне их не жаль абсолютно
кроме того, одного безответного
Там мы нарисованы яркими красками,
как видят нас дети наших детей
Они рассказали нам главную сказку
Ты знаешь мне не страшно теперь...»
«Дети детей»
...он так же сбивал их, когда он снова пришел к ней. Но теперь более редкий, с яростными порывами ветра. Осень затянулась, снег никак не хотел выпадать, - «а было бы теплее!» думал Дин, изредка переступая с хлюпаньем тяжелыми ботинками в луже разлитой под окнами, за которыми кружилась недосягаемая фигурка.
Он пришел наугад, не в воскресенье, а в субботу. Просто плелся под дождем, по пустым улицам, и пришел сюда, просто постоять, покурить. И попал в точку. В полутемном зале она была одна. Там почти не было света, лишь несколько лампочек, расположенных рядом с какой-то палкой, торчащей под зеркалами. Лишь несколько лампочек да мягкий, холодный осенний свет выхватывали ее из сумрака зала.
Игра теплых и холодных оттенков на ее коже была частью осеннего танца. Лаконичным продолжением плачущей, закрыв лицо ладонями, дрожащей на ветру осени. Он слышал шорох ее туфелек о паркетный пол, или это падали листья... или дождь бил в панцирь косухи?.. Или в стекла, надежно скрывшие ее от свинцового утра, пропуская лишь призрачный свет сквозь высокие окна, обволакивающий ее, танцующую в полной тишине...
Наверное, этот свет густой, как вода? Или звенящий и серебряный, может, это и есть музыка, которую она слышит?.. Может, это блики дождя рисуют на стекле давно ушедшую из этого мира сказку, у них ведь есть память, и они помнят девушку, танцующую в пустом зале, кому, как не дождю, смывать пыль веков?
Дин присмотрелся, он тоже отражается в стекле, с этой стороны. Когда она на мгновенье замирала чуть ближе к окну, то их фигуры оказывались рядом. Она и его отражение. Сердце колотилось, и он замечал, что жадно всматривается в эту пару. Правда, сам он был похож на мокрого воробья, это он сам для себя определил, а отражение его в неровных брызгах дождя кривлялось. Отчетливо виднелись провалы глазниц, а временами серебряный свет тяжелых туч над головой тенями чертил его собственный череп.
«Вот блин! - в отчаянье выругался Дин, - кусты еще эти!» Из грязи рядом торчало несколько черных палок, совсем потерявших листву. «Размыло все на хер! Полный комплект!» Он сплюнул в лужу, испугался, что увидела, нет, вроде бы не увидела. Прислонившись к трубе, чтобы согреться, Дин закурил. Трубы оказались мокрыми, упавшая с ветки капля потушила сигарету...
***
Мой милый! Мой солнечный зайчик на территории осени. Отразившийся от стекол ДК свет на темных, угрюмых улицах всех городов, где лица людей покрыты пылью и лишь твое - каплями дождя! Дерни ручку двери, войди в зал и забери меня отсюда! Одиночество рвет на куски мою душу! Разве ты не слышишь, как она плачет! Не слышишь, как ночь пьет мои слезы?! Как сыреет моя подушка?! Как будто недостаточно влаги в этом городе! Он весь отсырел, прокис, и штукатурка отваливается от стен комьями! А ты все молчишь!
- Уже уходишь?
Аня прижалась к стеклу, провожая его взглядом, пока он не скрылся за чугунным забором. Она устало закрыла глаза.
- Опять темнота! Я не хочу открывать их до нашей следующей встречи! Мне некуда идти! Все опустело! Мне не нужны глаза, здесь все без глаз!..
***
Сестра стояла рядом с ними, у закрытой двери его квартиры. Снизу уже поднимались, он услышал сначала галдеж, потом увидел тени, ожидающие его этажом ниже.
- Я тебе обещала, сука, что на тебя наведу, - гнусавила сверху сестра. «Трубы, там, у ДК, мокрые, - почему-то подумал он. - Трупы мокрые...»
- Ну че, нифер, попался! Я же тебя предупреждал, а ты не послушался, - сказал кто-то хриплым голосом. Разобрать, кто, он не мог – лампочка с лестничной клетке светила в глаза, но голос этот он уже слышал.
- Дура волосатая, - замурлыкали снизу вновь начавшие подниматься, - сейчас мы тебя стричь будем!
***
Я знала, ты придешь, несмотря на другой день недели! Осень гонит тебя к свету этих окон, только это не свет, он не настоящий. Свет там, где ты, каким бы он не был печальным, капли дождя сверкали на твоих плечах. Я брошусь к тебе - ты только позови. А так стекла опять запотели от горячего дыхания, и твой силуэт снова растаял, не дождавшись меня!
Конечно, она видела его, только теперь, находясь с ним наедине, она понимала, зачем училась этому столько времени. Зачем пришла сюда в неурочный день.
Я танцевала для тебя! Я столько лет не слышала музыки, а теперь отчетливо слышу ее в тишине. Я повторю все завтра, если ты снова придешь ко мне! Если захочешь меня увидеть! Знаешь, зоря безрадостная штука, если это очередной ненужный день. А сейчас опять вступила в права проклятая ночь! И где-то в ней ты. И руки мои тянутся к тебе так по-детски наивно, доверчиво.
***
Он успел зацепить одного ботинком, и тот попятился по ступеням, пачкая стены кровью. Он совершил ошибку. Шагнув вперед, Дин оказался на ступеньку ниже лестничного пролета, спиной к тем, кто бежал к нему сверху.
Удар, голову бросило влево. Кожу щеки наждачкой вспорола
шершавая, криво покрашенная стена подъезда. Удар, теперь снизу; придурковатую ухмылку, которую он изобразил в начале драки, расплющило о зубы. Он облизнул их внутреннюю сторону, проверяя сохранность, кровь, не соленая, почему-то кислая, потекла в глотку. Вяло подняв руку тыльной стороной на следующий удар, прикрывая лицо, он, в общем, не особо надеялся от него укрыться, теперь били ногами.
Голова от ударов болталась из стороны в сторону. «Как болванка
свинцовая - цельная! Даже звук, вроде, такой же...» Дину захотелось
улыбнуться своей мысли, но он снова получил в зубы и сунул лицо в
согнутые локти своих рук.
Сквозь гул в голове и вспарывающие его беспорядочные вспышки он различил где-то визг сестры, вроде бы она звала его. «Я не этого хотела, - кричала она, - стойте, сволочи!» Кажется, кто-то, для порядка, саданул ей. Следом доносилось такое знакомое Дину: «Ты че, сука!»
Сестра ползла к нему по ступенькам, хватаясь за арматуру перил разбитыми пальцами. Кровь, слезы, густо перемешанные на ее лице с косметикой, капали на пыльный бетон. Кто-то в перепалке наступил на ее извивающуюся под ногами детскую спину. Фигура изогнулась неестественно, открылся ярко-красный, как будто напомаженный изнутри алым, рот. «Прости меня!..» - слабо всхлипнула она, уставившись в его безумный, еще видящий глаз. Второй напрочь заплыл, этим же глазом Дин, не отрываясь, следил за тускнеющими очертаниями сестры, хватаясь за них остатками сознания.
В голове хрустнуло, в наступившей тишине осколки мелодично звякнули о залитые кровью плиты, и тьма брызнула в глаза.
***
Тьму взрезали беспорядочные вспышки. От их мельтешения тени вокруг становились еще безумнее. Подгоняемые ураганом, как неприкаянные призраки, бросались они из темноты, жаля снегом глаза, царапая лица, норовя схватить и утопить их в беснующейся обитаемой темноте. Стоя на клочке света, он старательно смотрел вниз, избегая того, чтобы ночь коснулась его ботинок или же хоть краешком дотронулась до нее. Вглядываясь в мелькающие перед глазами белые крупицы, Дин вертел головой, стараясь найти загадочный источник света. Казалось, это уличный фонарь, наполовину вывороченный и стонущий под порывами ветра. И ветки скрюченными пальцами скребут по лампе, стремясь вывернуть ее. За решеткой снега, в пляске теней фонарь вдруг превращался в окно с теплым кухонным светом. Или в луну, мелькающую в разрывах туч. Она снова вздрогнула под его курткой. От этого стоять здесь было просто невыносимо. Тоска, приманиваемая все той же тупой безысходностью, заставляла затравленно смотреть в господствующую над землей ночь. Она была повсюду, над всем миром, злая и снежная, и идти им было некуда. Лишь этот фонарь, одинокий в своем героизме, стоял ночи назло, вгрызаясь в промерзшую землю, а под ним стоял он, Дин, все сильнее прижимая ее к груди.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 26 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |