|
— Что-то не разберу.
Она держала письмо далеко перед собой. Жалуясь и ворча на то, что и света мало и без очков-то ничего не видать, медленно, с трудом прочитала: «Дорогой председатель…»
— Так вот оно что!.. Ну ничего, найдется твоя сестренка!
Потом кастелянша взяла открытку.
— Уж и пишешь же ты, голубушка! Курица набродила!
Женя вспыхнула:
— А я учусь! Я, тетя Даша, каждую ночь теперь пишу.
И Женя снова села за стол, взяла перо.
Тетя Даша закрыла чернильницу:
— Что еще выдумала — заниматься по ночам! У нас не положено.
— Да я немножко, я только часик один…
Но тетя Даша отобрала у Жени перо, а открытки смешала в кучу.
— Ложись, доченька, ложись!
— Тетя Даша, вы только никому ничего не говорите, ладно?
— Отправляйся в спальню, полуночница!
Она заметила, что Женя сует тетрадь с карточками подмышку, и остановила ее:
— Письма-то не мни. Давай я их лучше в ящик брошу. Мне мимо идти.
Женя обрадовалась, отдала кастелянше письмо и открытки и побежала в спальню. Тетя Даша пошла за ней. Подождала, пока Женя уляжется, закрыла ее одеялом.
— Тетя Даша, вы девочкам не скажете?
— Не скажу, успокойся! Спи, Женечка, спи… — Кастелянша вздохнула. — Ишь, сестренку ищет. А сама-то велика ли… сама-то песчинка!
Кастелянша из спальни еще не вышла, а Женя уже спала.
Из кабинета директора донесся телефонный звонок. Телефон прямо надрывался. Тетя Даша побежала: «Что там еще?»
Звонила Тамара Петровна:
— Тетя Даша, как там у вас? Что девочки? Беспокойно мне что-то. Звоню, звоню, а вы не подходите. В чем дело?
Тете Даше не хотелось волновать больную.
— Спите, что вы, Тамара Петровна. У нас все в порядке. Девочки спят, и вы скорей ложитесь. А я к вам завтра утречком зайду. Утро вечера мудренее!
Глава девятнадцатая. Марка под кроватью
Дежурным санитаром в это утро была Аля Березкина.
Эта известная неряха Аля сморщилась, точно от зубной боли, и пальцем показала на тумбочку:
— Антисанитарно! Пятно!
Майя подскочила к тумбочке:
— Где? Не может быть! Я вытирала!
На белой краске виднелось маленькое пятнышко.
— Просто несчастье! У тебя, Аля, не глаза, а микроскопы. Нормальный санитар ничего бы не заметил!
Все же Майя взяла сырую тряпку и с ожесточением стала тереть тумбочку.
Санитаром Алю выбрали несколько дней назад. Лида сказала: «Если Аля будет требовать порядка от других, то волей-неволей и сама подтянется. А уж требовать она сумеет!» И верно, все санитары вместе не делали столько замечаний, сколько одна Аля.
— Шею, говоришь, вымыла, а почему у тебя полотенце сухое? — на весь дом раздавался звонкий голос, и Аля трясла перед Кирой полотенцем, на котором еще не разошлись складки от утюга.
Девочки смеялись, а Кира не знала, куда деваться. Ни одна поговорка не шла ей на выручку!
Непричесанная Але не попадайся! Она сразу начнет совсем как доктор Елецкая: «Чистота — залог здоровья…» За измятый воротничок спуску не даст. А уж дежурным от Ани просто житья не стало. Она то пушинку под кроватью найдет, то крошки на подоконнике. Девятиклассница Тоня Горбаченко вспылила: «Что ты придираешься? Ты лучше на себя посмотри!» — и прикусила язык: Алино платье отутюжено, волосы гладко зачесаны. Недаром Тамара Петровна втихомолку каждое утро проверяла санитара: «Аля, не забывай, что санитар должен быть образцом». А сегодня вместо завуча за своей подшефной следила Лида.
— Лида, а ты что, совсем рассорилась с Женей? — спросила Майя, подметая под Жениной кроватью.
— Да, пожалуй, что так… — ответила Лида. — Она со мной ни гулять, ни разговаривать не желает.
— Правильно, пускай не задается! — Майя вдруг бросила щетку. — Девочки, смотрите! — закричала она не своим голосом и бросилась под кровать. — Что же это такое? Да ведь…
Аля подскочила к кровати:
— Что? Где?
Майя вылезла из-под кровати. Глаза ее сверкали, щеки разгорелись, волосы растрепались. В руках она что-то держала.
— Смотрите! — Она сунула раскрытую ладонь прямо Але под нос: — Попов А. С., вот!
Аля невольно попятилась:
— Какой Попов?
— Как «какой»? Красно-коричневый! — Майя протягивала марку то Лиде, то Але. — Вот, вот, у своего аппарата!
Лида засмеялась:
— Ладно, пускай он остается у своего аппарата! — и направилась к двери.
— Постой! Да ты же ничего не понимаешь! — захлебываясь, продолжала Майя. — Это выпуск серии «Пятидесятилетие изобретения радио А. С. Поповым», понятно? О ней в газете писали. Да такой марки еще ни у кого нету! Откуда она взялась?
Аля осторожно взяла марку за уголок и с любопытством принялась разглядывать. Раз Майя говорит — редкость, значит редкость. В марках она знает толк. И Аля уже представила себе, как она сейчас понесется по всем комнатам: «В нашей спальне! Попов у своего аппарата! С зубцами!»
— Девчата, как вы думаете, можно мне ее взять? — спросила Майя, отбирая у Али марку.
Лида подошла к девочкам. В самом деле странно: марка, да еще ценная — и вдруг под кроватью. И ведь в их спальне нет ни одной из этих, помешанных на марках филателисток. Марка лежала у окна, в самом углу. Значит, она или ее, или Женина. Но разве Женя станет собирать коллекцию!
— Возьми, — решила Лида. — А найдется хозяйка — отдашь.
И тоже стала рассматривать марку, которая появилась так загадочно.
Тут наконец Аля заметила щетку, прислоненную к подушке:
— Майя! Как можно! — Она схватила щетку и с грохотом отставила в угол. — Чистота — залог здоровья. На щетке мириады микробов! Целые стада!
Она провела рукой по одеялу и даже подула, точно сгоняя эти невидимые стада. С подушки сняла накидку, встряхнула. Подушку принялась взбивать. И вдруг из-под подушки, прямо к ногам ошеломленной Майи, посыпались марки и тетрадь в сером переплете — та самая, которую Женя так прятала.
— Синие!.. Тридцатикопеечные!.. — шептала Майя. Она была как во сне. Она сидела на полу возле кровати и пригоршнями собирала марки. — Потихоньку от всех… Ай да Женечка!
Девочки были поражены не меньше Майи. Аля бросилась подбирать открытки. Лида подняла тетрадь. Из нее выпали промокашка и несколько марок.
Лида открыла тетрадь, чтобы положить промокашку:
— Ой!
— Что? Что? Покажи! — Аля подскочила к ней. — Дай почитать! Что там?
Но Лида захлопнула тетрадь:
— Нельзя. Я нечаянно. И я извинюсь…
Аля надула губы:
— Сама прочитала, а мне так нельзя! А я тоже сначала прочитаю, а потом извинюсь.
Но Лида не дала тетрадь. Она смотрела на нее и о чем-то сосредоточенно думала.
Все девочки уже позавтракали и теперь возвращались в спальню. Они обступили Женину кровать. Каждой хотелось посмотреть, что там за марки и открытки, узнать, откуда они взялись.
В дверь просунулась вихрастая голова. По утрам к Нине обычно прибегали Женя и Лида — они вместе причесывали ее, помогали одеться. А сегодня никто не пришел.
Нина робко переступила порог — кто знает этих старших, что у них на уме! Заметят и еще рассердятся: «Не приставай! Не мешай!» А она ведь не пристает и никому не мешает!
Но на Нину никто не обратил внимания, и она на цыпочках пробралась к Лиде, потянула за рукав.
— Это я! — топотом сказала она.
— Не приставай! — отмахнулась Лида.
Но, во-первых, она не пристает. Во-вторых, «не приставай» еще не значит «уходи». И Нина поближе притиснулась к Лиде, вцепилась в ее пояс и вытянула шею, стараясь разглядеть, что там, на кровати.
— Девчата, смотрите, что-то написано! — сказала Галя, подбирая забрызганную чернилами открытку. И стала читать: — «…сообщить адрес… Максимова Зинаида Корнеевна, восемьдесят девять лет…»
Дальше расплывалась клякса.
— Это она свою бабушку ищет, — решила Галя. — И стыдно рыться!
Тут уж Нина не выдержала. Расталкивая старших, она пролезла вперед, к самой кровати.
— А у Жени никакой бабушки нету! — выпалила она.
— Нина, не вмешивайся, не твое дело! — строго остановила Лида.
— Нет, вмешивайся! — Нина тряхнула головой, и на ее макушке вскочил упрямый хохолок. — Я правду говорю. Я ей про свою бабушку рассказывала, а она говорит: «Ты, Нина, счастливая, а у меня никакой бабушки не было!» А у Жени была сестричка, вот! Зина. И она потерялась. Маленькая, вроде меня…
Нина увлеклась, говорила громко, размахивала руками. А все старшие ее слушали. Потому что ничего-то эти старшие не знали!
— Постой! — сказала Шура, которая до сих пор не проронила ни слова. — Женину сестру зовут Зиной? Зинаида, значит… Да это она и есть — Зинаида Корнеевна. — Шура показала девочкам другую надписанную карточку. — И тут вовсе не «восемьдесят девять лет», а восемь тире девять!
— Шура права! — подхватила Лида. — Женя ищет сестру!
А потом она открыла тетрадку и показала Шуре:
— Посмотри-ка, ты ведь начальник штаба. И вот что я думаю…
— Восемьдесят девять лет! — смеялась Аля. — Бабушка!.. Вот придумали! Вот умора!
— Девочки, Женя идет — прячьте! — испуганно крикнула Кира, стоявшая возле двери.
Поздно!
Женя вошла в спальню. Она увидела застывших в смущении девочек, разбросанные на кровати адресные открытки и марки. И Лиду с тетрадью в руках.
Женя покраснела, рванулась было вперед, чтобы выхватить тетрадь, но столько глаз смотрело на нее, и она испугалась — вдруг сейчас при всех расплачется. Тихо, с усилием она сказала:
— Лида, как тебе не стыдно!
И выбежала из спальни.
Аля опомнилась раньше всех. Она бросилась за Женей вдогонку. Она хотела сказать, что девочки вовсе не собирались читать ее открытки, что они не виноваты, и если бы не щетка…
Но Жени и след простыл.
Глава двадцатая. Обида
Не помня себя от обиды, Женя кинулась в коридор. А Тамара Петровна еще говорила: «Напрасно ты, Женя, девочек стесняешься. Никто над тобой смеяться не станет!» Вот тебе и «напрасно»!..
В коридор вошла Ксения Григорьевна. В руках она держала большой букет только что срезанных для вестибюля белых и красных махровых гвоздик.
— Ты куда?.. Что с тобой, что случилось? — Она бросила цветы на подоконник и подбежала к Жене.
Ксения Григорьевна перепугалась: «Что с девочкой? На ней лица нет!»
С трудом сдерживая слезы, Женя проговорила:
— Я… я к Тамаре Петровне…
И выскочила на улицу.
«Смеяться не станут»! А вот девочки нашли тетрадь и смеются. И, перебегая улицу, Женя словно все еще видела изумленные, любопытные лица девочек, рассматривающих ее открытки. А Лида! Да ведь это она показывала тетрадь Шуре. Недаром она так испугалась, когда Женя вошла в спальню.
Тамара Петровна жила неподалеку, и через десять минут Женя уже завернула в знакомый переулок, миновала скрипучие деревянные ворота и вошла во двор. «Зачем они рылись в моих карточках? — горько думала она. — Им смешно, что я не умею писать!»
Посреди двора на железной проволоке был растянут ковер, и толстая женщина в белой кофте с засученными рукавами молотила по нему длинной палкой.
— Небось, из детского дома прислали! — сердито проговорила она, поправляя сбившийся на брови пестрый платок.
— Нет, не прислали. Только мне очень нужно…
Женщина еще больше рассердилась:
— Дня не обойдутся… поболеть человеку не дадут!
И набросилась на ковер. Она колотила так быстро, что казалось, будто палка ожила и сама заскакала по ковру. Над ковром взвилась туча пыли.
Женя чихнула, закрыла лицо рукой и отбежала в сторону.
— Врач у нее сейчас, понятно?
Женщины больше не было. Ее приглушенный голос доносился из тучи пыли. Женя хотела спросить; «А можно зайти потом, попозже?», но не решилась.
— Дайте человеку в себя прийти, поправиться… да отдохнуть от вас… — слышалось из-за ковра. — У меня своих только трое, и то за день голова вспухнет!
Удары вдруг прекратились, во дворе стихло, пыль начала рассеиваться. И перед Женей, точно джинн из «Тысячи и одной ночи», окутанная серыми клубами, снова появилась сердитая женщина.
— Нечего ее беспокоить! Спит Тамара Петровна, и всё… Я знаю, я ее соседка.
И палка снова заскакала по ковру.
«Что же делать?» — думала Женя, медленно направляясь назад, к воротам. Вот сейчас она придет домой и увидит девочек. Одна Майка на смех как подымет! Да и Кира начнет донимать своими пословицами.
— Женя! — вдруг услышала она позади знакомый голос и оглянулась.
Из окошка махала рукой Тамара Петровна:
— Заходи! Заходи!
Женя обрадовалась и побежала к подъезду.
Тамара Петровна в пестром халате лежала на диване, укрытая одеялом. Как она осунулась и побледнела! На коленях она держала книгу и исписанный карандашом лист бумаги. Книги были повсюду — и на письменном столе, и на столике под зеркалом, и на этажерке.
— Вы это всё прочитали? Так много? — спросила Женя.
— А читать надо много, если хочешь много знать, — улыбнулась Тамара Петровна. — Вот сейчас я готовлю письменное задание, а потом отошлю его в институт. Я ведь учусь заочно. Видишь, сколько надо прочитать к одному уроку? — И она остро отточенным карандашом показала на брошюры и журналы, сложенные стопкой на стуле.
— Вы учитесь? — еще больше удивилась Женя. Ей казалось, что Тамара Петровна уже давно выучилась всем наукам на свете.
Тамара Петровна отложила книгу в сторону, поправила одеяло:
— Да, учусь, как воспитывать таких вот девочек, которые по ночам не спят.
Женя оторопела: Тамара Петровна уже все знает?
— Я тоже училась… чтобы лучше писать… только буквы…
— Положим, что не только буквы, но и адреса… Да я знаю, знаю, зачем ты это делаешь!
Тамара Петровна и сама уже давно начала искать Зину Максимову. «Война разлучила сестер, и надо помочь им найти друг друга, — думала она. — Найдется Зина — заберем ее к себе. Если бы эта девочка нашлась, Женя скорей повеселела бы, к ней быстрее вернулось бы детство, которого она столько лет была лишена». И Тамара Петровна побывала в отделе детских домов Министерства просвещения РСФСР. Она написала запрос и в Министерство просвещения в Минск, но пока ничего не добилась и решила обратиться в управление, которое разыскивает детей по всему Союзу.
— Ты ищешь свою сестричку… Я тоже ее ищу. — Тамара Петровна обняла Женю за плечи. — Позавчера я заходила в управление, к подполковнику Журавлевой, но не застала ее. Поправлюсь — непременно опять схожу.
Женя вздохнула и отвела глаза. Что ж, придется снова ждать.
На столе, за вазой с цветами, виднелась белая гипсовая скульптура — бюст Дзержинского. «Совсем такой же, как у нас в библиотеке», — подумала Женя.
— А ты знаешь, Дзержинский создавал первые детские дома! — сказала Тамара Петровна, перехватив ее взгляд.
И стала рассказывать, как в первые годы советской власти, когда в стране еще только налаживался порядок и жилось очень тяжело, голодно и холодно, Феликс Эдмундович заботился, чтобы ребятам было тепло и сытно, чтобы они вырастали умелыми, знающими людьми. Феликс Эдмундович горячо любил людей, и особенно детей. Так же горячо он ненавидел врагов советской власти.
— А чекисты! Они называли Дзержинского отцом. Своих помощников он учил: чекист должен быть с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Он и сам был такой. Этому и я вас хочу научить.
Дверь отворилась. В комнату заглянула та самая женщина, которая не хотела впускать Женю. Только теперь она вовсе не казалась сердитой.
— Вам отдохнуть пора, Тамара Петровна, — сказала она.
— Ничего, Настя, не беспокойтесь.
Женя стряхнула градусник, дала Тамаре Петровне напиться, пошла на кухню сполоснуть под краном стакан.
Там Настя стирала в корыте белье. Рукава белой кофты были высоко засучены. Толстые загорелые руки так и ходили взад и вперед по ребристой металлической стиральной доске.
— Девочка, ты не очень-то засиживайся — Тамара Петровна устала. — Настя подошла к плите и открыла бак, в котором кипело белье. Окутанная паром, она продолжала своим звучным, веселым голосом: — У нас всегда народ. Кто с завода, кто из техникума, из университета. А все были девчата вроде тебя! Любят они Тамару Петровну, навещают, советуются, про свою жизнь рассказывают. Позавчера пришла девочка в серой форме — дипломат! Тоже из вашего дома. Про политику до часу ночи толковали… А теперь надо Тамаре Петровне покой дать.
И верно, пора!
Женя подбежала к приоткрытой двери:
— Тамара Петровна, я пошла!
— Так вот, Женя, будем теперь вместе искать твою Зину, — сказала Тамара Петровна, кутаясь в одеяло. — И нечего прятаться. Договорились?
— Да как же «нечего», когда девочки смеются! — И Женя наконец рассказала Тамаре Петровне то, из-за чего прибежала к ней. Нашли тетрадку — и смеются.
Тамара Петровна села на диване и строго сказала:
— Смеются? Хорошо, пойди сейчас домой, забери карточки. Вместе будем их писать. И если девочки перед тобой не извинятся, я сама с ними поговорю.
Глава двадцать первая. Непредвиденный сбор
После разговора с Тамарой Петровной Женя немного успокоилась. Вернувшись домой, она сразу побежала в спальню, чтобы взять карточки. Но ее остановила Маня Василькова, которая сидела за столом в коридоре и читала книжку «Золотой ключик». Маня сегодня дежурила, и вид у нее был чинный и степенный.
— Женя, нельзя! Стоп!
— Почему нельзя? — удивилась Женя.
Никакого запрета в доме не было, все и так знали, что в спальню днем заходить не полагается. Но ведь если дело…
— Лида не велит! — И Маня отложила «Золотой ключик».
— Лида? При чем тут Лида? — вспыхнула Женя. — Ты пойми — мне очень нужно.
Лида в самом деле сегодня строго-настрого приказала дежурным никого в спальню не пускать. Лида — председатель совета, и это она назначает дежурных. А более исполнительной дежурной, чем Маня Василькова, во всем доме не сыскать. И она уже хотела отрезать: «Нет и нет!», но посмотрела на Женю и испугалась:
— Ты что такая расстроенная? Ты иди, иди. Только поскорей! Я ведь тебе уже сказала — Лида не велела никого пускать.
— И меня не пускать? — нахмурилась Женя.
— Уж не знаю, — смутилась Маня. — Только она это, наверное, просто так… Ты иди, ладно.
Женя побежала в спальню.
Кровать ее была аккуратно застелена, словно никто здесь и не хозяйничал. Она сунула руку под подушку — пусто.
Нет, не может быть!
Женя сбросила подушку, откинула одеяло и даже под тюфяком пошарила.
Ни тетради, ни карточек, ни марок!
Где же они? Неужели Лида взяла? Так вот почему она не велела пускать ее в спальню! А ведь Женя предупреждала: возьмешь тетрадь — поссоримся!
А может, все-таки она здесь?
Женя снова посмотрела под подушку, заглянула под кровать. Нет, ничего нет! И она выбежала из спальни искать свои карточки, искать Лиду.
Но странно — никого из старших не было видно. Уж не в пионерской ли они? Дверь из вестибюля в пионерскую была почему-то закрыта. Тогда Женя обежала весь дом, чтобы войти туда с веранды. Своей легкой, неслышной походкой она стала подниматься по ступенькам веранды. И вдруг сквозь стеклянную дверь к ней донесся Лидии голос:
— Это Женины карточки!
Женя застыла на месте. Так вот где ее карточки!
— Видали, какой почтамт Женя устроила под подушкой! — продолжала Лида, показывая на лежавшую перед ней на столе кипу карточек и марок. — Женя ищет сестру и вот что затеяла — разослать карточки по всем городам Советского Союза.
Жене сквозь стекло было видно, как она подняла над головой тетрадь в знакомой картонной обложке и показала сидевшим за столом девочкам. И тут Женю точно ударило — пионерский сбор, и говорят о ней! Лида показывает пионеркам ее тетрадь! Но верь она для того и вставала по ночам, чтобы никто не знал, как она пишет!
Жене хотелось кинуться, вырвать тетрадь из Лидиных рук, но она сдержалась. Она вспомнила: «Холодный ум и горячее сердце…» Значит, надо взять себя в руки, а не хныкать и не кричать. И надо, конечно, сейчас же уйти.
Но и уйти она не смогла. Она точно окаменела и не отрываясь смотрела на девочек.
Ее никто не заметил. Девочки, повскакав с мест, тянулись к тетради.
— «Список городов СССР», — прочитала вслух Галя.
Кривые, косые буквы так и валятся во все стороны. А сколько ошибок! А клякс!..
— Женя много пропустила. Она еще не скоро сумеет писать, как нас учат.
Обойдя весь стол, тетрадь вернулась к Лиде.
В пионерской стало тихо — девочки ждали, что еще скажет Лида.
— Вы теперь знаете, как Женя пишет. — Лида провела рукой по серой картонной обложке. — Она и за месяц не напишет всех писем. А если мы все возьмемся…
— Мы все возьмемся и в один день кончим! — с жаром подхватила Майя, подбегая к Лиде. — И я предлагаю: писать сейчас же, сделать все до Жениного прихода.
Она схватила тетрадь.
— Да мы с Лидой уже так и решили! — раздался голос Али. — Мы сейчас заполним карточки, пока Женя у Тамары Петровны, и опять подсунем под подушку. Женя обрадуется.
Девочки зашумели:
— Мы все будем писать!
— Правильно!
— Давайте писать!
Шум затих, и Женя услышала громкий голос Киры:
— Девочки, тут в списке только областные и краевые города. А в карточках сказано, что запросы можно посылать и в районные города. А карточек мало. И я вношу предложение. У нас у всех хоть немножко денег да есть. И мы вместо мороженого и кино давайте купим карточки. У меня вот семь рублей тринадцать копеек…
Ей не дали договорить:
— Купим! Правильно!
— Все давайте искать Зину!
Кира, которая вечно секретарствовала на всех сборах, заседаниях, сразу же взялась за карандаш:
— Я записываю — кто сколько!
Аля своим звонким голосом крикнула громче всех:
— У меня десять рублей! Мне брат прислал!
Женя за дверью совсем растерялась. Она еле сдерживалась, чтобы не броситься к девочкам и не сказать, что она все слышала. И как ей стыдно, что она могла так нехорошо подумать про Лиду, про Майю, про всех…
Галя подняла руку:
— А я вот что скажу…
Родных у нее не было, и денег ей никто не присылал. Но Мария Михайловна дала на ленты. И если обойтись старыми…
Лида наклонилась к Кире:
— У меня около двадцати пяти рублей — запиши.
У Лиды родных тоже не было, но она получала гостинцы. Девочки до сих пор помнили, как прошлой зимой пришел человек в белой пахучей овчинной шубе и сказал: «Тут я Лиде Алексеевой привез гостинец». Девочки выскочили во двор. У крыльца стояла машина, и на ней лежала бочка. А больше ничего не было.
Шофер откинул борт и осторожно скатил бочку. «От председателя сельсовета, из села Майского, Смоленской области», — объяснил человек в белой шубе. А в бочке оказались желтые моченые яблоки, такие вкусные!
В селе Майском Лида жила с родителями. Во время войны отец ушел в партизаны, а маму фашисты угнали в Германию. Лиду приютила соседка. А когда Советская Армия стала наступать и была уже недалеко от Майского, Лида перебралась на нашу сторону через болото. Болото было такое топкое — ни проехать, ни пройти. Лида увидела часового и осторожно высунула голову из-за кочки. Наш советский!.. Часовой своим глазам не поверил: «Вот чертенок! Да разве по такой топи ходят!» А Лида сказала, что ходят.
Майское было освобождено от фашистов. Председатель сельсовета послал Лиду в Москву, в детский дом. «Не поглянется — возвращайся, — сказал он ей, — ты у нас не сирота». И теперь к зиме, к лету, к осени председатель посылает ей гостинцы, а то и деньги…
Кира все записывала и записывала, а Галя сразу же подсчитывала.
— Эх, досада! — Галя наморщила лоб. — Для ровного счета надо бы еще карточек четырнадцать. И даже не карточек, а марок.
— Как не хватает? Марок не хватает? — Майя подбежала к Гале. — У меня же целый альбом! У меня и негашеные есть. Забирайте хоть все, даже хоть ту, самую первую, с гидрой!
Женя едва не кинулась к Майе, но удержалась.
В комнате стало сразу весело и шумно, и только Шура сидела грустная.
«Как же так? — думала она. — Я — начальник штаба и даже не сообразила, что Жене надо помочь. А Лида вот догадалась. Она еще вчера в саду говорила: Женя что-то задумала, неспроста она девочек сторонится… И ведь Тамара Петровна меня предупреждала: «Поделикатней будь с Женей, не руби сплеча…»
— Шура, а почему ты все молчишь? — спросила Лида. — Ты ведь начальник штаба. Мы бы хотели тебя послушать.
Шура неловко поднялась:
— Да что тут говорить! Все и так сказано. — Запинаясь, она продолжала: — Я только о тетрадке… Конечно, стыдно иметь такую тетрадь. Но ведь и у нас раньше были грязные, и мы друг другу помогали. И теперь кому надо помогаем. Пускай совет выделит отличницу, чтобы она занималась с Женей. И если она поступит не в пятый, а в третий, и то не стыдно.
Все это было верно. Но смущенная Шура говорила так тихо, что ее не все слышали. Шум в пионерской усилился, и Лида сказала, что вопрос об отличнице совет решит сам. А сейчас надо скорее писать открытки, а то время уходит.
Кира торопливо дописывала, что решили на сборе:
«Первое: как можно скорее найти Жене сестру Зину.
Второе: помочь Жене не делать ошибки и кляксы и поступить в школу.
Третье: собрать все марки, какие еще годятся наклеивать».
Кира едва успела поставить точку — девочки уже тянули скатерть из-под ее тетради.
Женя все еще стояла в дверях, как завороженная. Вдруг чья-то рука легла ей на плечо. Женя вздрогнула, обернулась и увидела вожатую.
— Ты почему здесь? — громко спросила вожатая.
Женя шопотом ответила:
— Тише… Они меня обсуждают!
— Тебя? — все так же громко продолжала Валя. — Очень хорошо!
И раньше чем Женя успела опомниться, она с шумом распахнула стеклянную дверь пионерской:
— Почему у вас сбор, а я ничего не знаю?
Смущенная Женя остановилась позади Вали. Пионерки окружили ее:
— Мы тебе поможем. Женя!.. Мы все!.. Мы вместе!
Шура подошла к вожатой и стала объяснять, что решили на сборе.
А Женя, окруженная девочками, без конца повторяла:
— Девочки, что вы… спасибо…
— Молодчина, Шура! — сказала вожатая, выслушав ее. — Ты поступила правильно, хорошо придумала.
Шура безнадежно махнула рукой:
— При чем тут я? Это вовсе Лида, это она решила провести сбор. С девочками она говорила, а не я.
Из Звенигорода приехала Мария Михайловна. Девочки побежали к ней, чтобы взять деньги, а Шура с Валей все еще сидели на подоконнике и вполголоса разговаривали.
— Нужно быть повнимательнее, нельзя судить с налету, — говорила вожатая. — Надо понимать, что на душе у девочки. А это нелегко. Но ничего, научишься… И вот что: ты поручила Жене работать в саду — это ты молодец. Помнишь, как она увлеклась, даже развеселилась? Знаешь, труд — великий воспитатель. Это еще Дзержинский говорил. И не только он.
А Шура подумала: все-то Валя знает, обо всем-то она читала!
Мимо пробежала Аля.
— Мы на почтамт! — закричала она. — Шура, пошли!
…В этот день девушка, которая на почтамте продавала открытки, диву далась: к ее окошку то и дело подбегали девочки и покупали адресные карточки.
— Девочки, куда вам так много? — спросила она. — Вы что, глотаете их, что ли?
— Нет, это мы… нам надо… — задыхающимся голосом проговорила Аля. — И это еще не все — наши девочки еще прибегут.
Работа в пионерской шла полным ходом. Девочки писали за всеми столами и столиками:
«1. Фамилия: Максимова. 2 Имя: Зинаида. 3. Отчество: Корнеевна…»
Женя сидела рядом с Лидой и любовалась ее мелким, ровным почерком. А как много карточек уже готово! Сколько ночей просидела бы она над ними!.. И разве она могла бы написать так красиво!..
Эти открытки пойдут во все концы Советского Союза. Их получат в Баку, в Тбилиси, в Ереване, в Комсомольске-на-Амуре, на Камчатке… Пусть же все видят, что открытки эти не простые, что они из Москвы, из детского дома! Майя подбегала то к одной девочке, то к другой.
— Забирай вот эту марку, она редкая! — говорила она, сверкая своими большими черными глазами. — Самую красивую бери, с кремлевской башней!
А поздно ночью, когда весь дом уже давно уснул, Женя и Лида сидели на кровати возле открытого окна, и Женя (хотя Лида ни о чем не спрашивала) рассказала о том, как фашисты убили ее маму. Женя впервые заговорила о своем горе; ей и самой было странно, что она вдруг кому-то изливает всю свою душу. Но она уже не могла остановиться. Она все рассказала — но маме, и о Зине, и о том, как ей тяжело без дяди Саши.
Слезы текли по лицу Жени, но она их не замечала.
Девочки долго молчали. Потом Лида спросила:
— Женя, а где твой папа?
— Папа? Он в Минске на заводе работал. Он сразу на фронт ушел, как война началась. И нам написали — он под Минском в первых боях убит…
Лида прижалась плечом к Жениному плечу. И они снова помолчали.
Понемногу Женя успокоилась. И ей даже легче стало. Так всегда бывает: когда выплачешься, расскажешь о своем горе, оно словно уменьшается.
Глава двадцать вторая. Двадцать семь Зин
Прошел месяц. Теперь чуть ли не каждый день почтальон приносил кипу открыток Максимовой Евгении. Вот и сейчас за дверью знакомый голос произнес нараспев:
— Почта!
Дежурная Женя с грохотом откинула крюк.
— Максимовой Евгении… и еще Максимовой… и это ей. Сегодня, поди, целый десяток наберется.
Женя взяла открытки. От волнения буквы в ее глазах запрыгали. Вот из Ульяновска: «По сведениям… ни в детских домах, ни на усыновлении… не значится». Из Свердловска, Рязани, Иркутска — то же самое. Может, здесь что-нибудь другое? Нет, все то же. Вечно эти жестокие слова: «не значится».
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 20 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |