Но Аля только отмахнулась и продолжала:
— Пойдем, я тебя гасить научу. Да, может, ты чемпионка, признавайся! Мы им покажем класс!
Женя насупила брови и, не отвечая, села на бревна, сложенные возле забора.
— Не умею я, — проговорила она, когда длинноногая девочка отошла. — Пускай сама показывает… класс!
Лида засмеялась:
— Какой там класс, сама не умеет! Это же Аля Березкина!
И верно, Аля как угорелая носилась по площадке, не умолкая ни на минуту, но толку от этого было мало.
— Пас, пас мне… Да что ты делаешь, надо было гасить! Я же говорила!
Но чуть ли не каждый мяч Аля пропускала.
Зато хорошо играла ее соседка — рослая, с мелкими веснушками на пухлом носу. Лида сказала, что ее зовут Шура Трушина. Она меньше всех шумела, не суетилась и на самом деле брала резаные.
А лучше всех отбивала и подавала мячи ловкая, быстрая черноглазая девочка в белом платье с длинным узким кавказским поясом — шестиклассница Майя Алиева. Время от времени она с самым невинным, добродушным видом отпускала не злые, но острые словечки. Девочки так и покатывались со смеху, но Майя оставалась серьезной, и только большие черные глаза ее весело сверкали.
Когда Аля в третий раз прозевала мяч, Майя сказала:
— Несознательный мячик, не дается Але в руки!
Девочки засмеялись. Женя тоже невольно засмеялась. «Вот с Шурой и Майей я буду дружить», — подумала она.
Но игру Женя не досмотрела. Из дома выбежало несколько малышек. Женя уже знала, что так здесь называют учениц первого и второго классов. Позади всех плелись девочка лет семи, Галя Гришина, и Нина Волошина — та самая, которую Женя видела в вестибюле. Теперь она была в голубом нарядном платье. Щеки ее были красные, как пионерский галстук.
— Зачем Галка наших кукол трогает! — Маня Василькова подбежала к бревнам и положила матрешку с синим лицом и руками в зловещих фиолетовых пятнах.
А одна из девочек усадила рядом с ней мишку — настоящего выходца из подводного царства. Зелено-коричневая шерсть его топорщилась, как будто он и сам перепугался ее фантастической окраски.
— Галка вчера моему зайцу живот распорола — все опилки высыпались. А теперь вот… — С трудом сдерживая слезы, Маня показала на матрешку.
— И вовсе не вчера! И не опилки, а табак! — вмешалась Нина. — Потому что Галя под роялем папиросную фабрику устроила, я видела. И маленьких обижать нечего!
— Я не нарочно, я нечаянно!.. — плакала Галя.
Лида поднялась с бревен, перекинула косы за спину.
— Тише! — Она сказала негромко, но все замолчали. — Галя, ты ведь слово дала, обещала девочкам не трогать их кукол. И обманула! — Она осторожно, двумя пальцами, притронулась к матрешке: — Сейчас же убери эту страшилу. Отнеси ее Тамаре Петровне, пускай полюбуется!
Тут снова выступила Нина:
— Это вовсе не Галя! Это совсем не Галя!
— А кто же?
— Это… это я… Я еще давно ей говорила, чтобы трубочистов сделать. Нам тетя Оля про них рассказывала… Ведь это интереснее, чем просто куклы!
— Интереснее? Вот бестолковая!.. Идите сейчас же к Тамаре Петровне — узнаете, что интереснее!
Галя заплакала еще сильнее и шопотом сказала:
— Не пойду.
Нина вздохнула, ни на кого не глядя положила кукол в свой фартук. Надув губы, поскрипывая новыми туфлями, она побежала к крыльцу. Галя нехотя побрела за ней.
Глава пятая. В кабинете завуча
Дядя Саша достал из кармана пластмассовый портсигар, вынул папиросу. Ему давно хотелось курить — наверное, уже больше часа продолжалась их беседа. Но в этом доме курить он не решался. Он постучал папиросой о крышку портсигара, помял ее и, так и не закурив, посмотрел на Тамару Петровну.
Она сидела за своим столом ссутулясь. На ее плечи словно легла вся тяжесть горя новой девочки, о которой майор только что рассказывал.
— Да, много, очень много пришлось Жене пережить. — Майор захлопнул портсигар. — В вашем доме она, как бы сказать, новую жизнь начинает. Ведь только теперь она снова может называться своим настоящим именем. В отряде-то мы ее Катей называли.
— Вот как? — Тамара Петровна удивленно подняла брови. — Почему же?
— Да ведь она знаете какая настойчивая! Все требовала: «Пошлите в разведку!» И что же, добилась: сделали ее связной, сна по нашим поручениям в деревни наведывалась. Там партизанку Максимову помнили, конечно. Потому-то нам и пришлось дать Жене другое имя и даже целую биографию сочинить. Фашисты допрашивали ребят: «Как зовут? Где отец? Кто мать? Куда идешь? Где живешь?» Ошибиться — головы не сносить. И мы старались, чтобы девочка накрепко заучила все ответы и к своему новому имени привыкла, как к настоящему. Так и пошло: «Катя» да «Катя». И я, признаться, привык. Да она и сама уже стала забывать свое родное имя.
Тамара Петровна молча, внимательно слушала.
— Характер у нее неплохой, — продолжал майор. Он взял со стола портсигар и спрятал в карман. — Это она только с виду неприветливая. Заденешь — мрачная станет, насторожится… А когда мы ее подобрали, она и вовсе почти ничего не говорила. Бывало мы с ней и так и сяк — ни звука! Теперь она изменилась. И вот поглядите! Сегодня. Приехали мы к вам. «Не хочу вместе заходить!» — и всё тут. Так и пошла одна. А почему? Неловко. Дичок она у нас, стесняется. Но это понятно. Конечно, если кто сам не пережил…
— Нет, мне понятно, — тихо произнесла Тамара Петровна и провела рукой по гладкому высокому лбу. Лицо ее порозовело.
«Очень уж молода», — невольно подумал майор.
Тамару Петровну нередко принимали за начинающего педагога. Вначале это ее очень смущало, и она старалась придать себе солидность излишней строгостью. Ей казалось, что иначе ее не станут слушаться, чего доброго еще примут за школьницу. Но скоро она поняла, что дело не в напускной твердости. И если она порой бывала уж слишком сдержанна и на первый взгляд могла показаться строгой, то это потому, что теперь у нее было большое горе — она потеряла мужа на войне. Как же ей было не понять новую девочку, всю боль ее не зажившей еще раны!
— Нет, я понимаю, — повторила Тамара Петровна.
Со двора доносились голоса девочек, игравших в палочку-выручалочку. Кто-то со смехом пробежал под самым окном и, запыхавшись, крикнул:
— Чур, не я!
Майор резко, на каблуках, повернулся и посмотрел на раскрытое окно, на колыхавшиеся длинные занавески. Нет, Жене не пришлось играть ни в палочку-выручалочку, ни в горелки. И ему вспомнился лес и тесная землянка, где больше месяца пролежала найденная партизанами девочка с обмороженными ногами… А вот партизаны через болото пробираются из окруженного фашистами леса. Девочка вместе с разведчиком Самариновым едет верхом на Воронке. Она знает: что бы ни случилось, как бы ни было страшно, надо молчать… Хвост колонны уже перебрался через шоссе. Все тихо. Вдруг из-за кустов фашисты открывают огонь. Раненый Воронок взвивается на дыбы, а потом во весь опор несется по открытому полю. Вдогонку летят вражеские пули…
— А родные у нее есть? — спросила Тамара Петровна. — Остался хоть кто-нибудь?
— Никого! — ответил майор. — Уцелеть могла только ее младшая сестра Зина. Но она потерялась. Никаких следов, как в воду канула.
— Что значит «никаких следов»? Искать надо — и найдется!
Она встала из-за стола, выпрямилась, и майор почувствовал, что эта мягкая, добрая женщина — уверенный в себе, твердый, умелый педагог, она знает, чего хочет.
— Да разве ж мы не искали! — подхватил он. — Только попробуй найди песчинку на дне морском!
В дверь постучали. В кабинет вошла Нина Волошина. За Ниной робко протиснулась Галя Гришина. Лицо ее распухло от слез.
— Тамара Петровна, это потому что… потому что… — начала Нина скороговоркой.
Тамара Петровна мягко перебила ее:
— Пожалуйста, без «потому что». Расскажи толком: что случилось?
— Это потому что… потому… Мы хотели, чтобы у всех девочек трубочисты были, вот!
— Какие еще трубочисты?
Галя молчала и только всхлипывала тихонько. Нина тяжело вздохнула и приподняла край фартука.
— Вот! — сказала она и высыпала кукол на стул. — Только Галя тут ни при чем. Это я ее научила!
Звук «л» Нина не умела произносить, и получилось «научива».
— Как же так? — Тамара Петровна заговорила еще тише, чем обычно. — После обеда ты девочкам мешала отдыхать. Теперь научила Галю испортить куклы. Стыдно! Нехорошо!
Галя всхлипнула громче и стала тереть глаза кулаками. Руки были точно в фиолетовых перчатках. Тамара Петровна быстро подошла к Гале, нагнулась и отняла эти фиолетовые руки от ее лица:
— Безобразницы вы этакие!
— Я хотела, чтоб трубочисты получились! — выдохнула Нина и виновато потупилась.
— Но они не получились, — сочувственно проговорил майор. — Я вижу, Тамара Петровна, дело у вас семейное, мешать не смею.
Он надел фуражку и приложил руку к козырьку.
Тамара Петровна пошла его проводить. В вестибюле майор остановился.
— Мне бы с Женей повидаться, — нерешительно проговорил он. — Все-таки надолго ведь расстаемся.
— Не стоит, пожалуй. Ведь уж простились. А то снова переживания, слезы… Право, не стоит.
Стараясь как можно тише ступать своими сапогами, майор прошел через вестибюль к выходной двери, виновато улыбнулся и протянул Тамаре Петровне руку:
— Есть не стоит!
Глава шестая. Бочка
Лида с Женей долго сидели в зале на диване и ждали, когда Нина с Галей вернутся от завуча. Женя опять стала осматривать эту большую уютную комнату. Так вот где ей придется теперь жить, учиться, отдыхать!
На круглом столе аккуратно сложены книги, кубики, картинки. На окнах полно цветов. В простенке высится странное деревцо; его тонкие, гибкие ветки усеяны твердыми, как гвозди, узкими листьями. Женя таких деревьев и не видывала. Она подошла к нему, потрогала колкие листья. А пройдешь мимо — ветки так и пустятся за тобой вдогонку, точно эта колючка живая.
— Где Галя? Где Нина? — В зал гурьбой вбежали младшие. — Где куклы? Мы их отмоем, ничего!.. А Тамара Петровна, наверное, рассердилась…
Лида тоже тревожилась: что с девочками? Почему их так долго нет? Она уже раскаивалась, что, желая «соблюсти все педагогические правила», послала их к завучу. Лида мечтала стать учительницей и на будущий год собиралась в педагогическое училище. Но ведь педагогу полагается быть сдержанным и непогрешимым, и Лида, не желая показать, что ошиблась, проговорила с напускной строгостью:
— С нашей Ниной вечно истории!
Женя, конечно, не подозревала, что перед ней «педагог», и нахмурилась: уж больно строга эта старшая. Видно, не очень-то она любит свою Нину.
А Лида, заметив Женины сдвинутые брови, решила: «Жене скучно!» Взяла со стола большой толстым альбом и стала показывать открытки.
Наконец послышался знакомый скрип туфель.
— Идут! — закричала Маня Василькова.
— Что, Ниночка, попало? — с тревогой спросила Лида и подвинулась, уступая место на диване.
— Ничего не попало! — Нина тряхнула головой.
— Нет, сначала попало, — вмешалась Галя, карабкаясь на деревянную ручку дивана, — а потом ни чего…
— Потому что мы сами пришли и сами признались, — подхватила Нина, размахивая руками, — и потому что больше не будем!
Женя медленно перелистывала толстые страницы альбома. Нина придвинулась к ней, стала тыкать пальцем в картинки:
— Вот море — Айвазовский. А вот лес — картина Шишкина…
— В такой лес попадешь — и не выберешься! — Галя зажмурилась. — Страшно!
Женя улыбнулась:
— В лесу совсем не страшно. Надо только с компасом ходить, тогда не заблудишься. У него стрелка прямо на север показывает. А если нет компаса…
И она объяснила, как определить север: где мох на деревьях растет, та сторона и север. Тропинки нет: Надо на дерево залезть — сверху далеко видно. А ночью ищи Полярную звезду…
Нина во все глаза смотрела на новенькую:
— Ты в лесу была? Одна?
— Ага, — мотнула головой Женя.
Вдруг Нина рукой зажала рот и сквозь пальцы громко прыснула:
— Старшая, а «ага» говоришь! Надо говорить не «ага», а «да».
Женино лицо залилось краской.
— Нина, нельзя так. Как тебе не стыдно! — вмешалась Лида.
Но Нина стояла на своем:
— Стыдно обманывать, а я говорю правду! Ты же сама сказала — правду всегда надо говорить. «Ага» — это некультурно и невежливо. Вот!
Женя покраснела еще больше и сделала вид, будто все еще разглядывает «Сосновый бор» Шишкина.
Лиде стало жаль ее, но как тут выпутаться?
— Нина, не приставай! — рассердилась она. — Ты мешаешь старшим!
Ни слова не говоря, Нина сползла с дивана и убежала. Из коридора донесся ее голос:
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой…
У Нины не было ни голоса, ни слуха, но это ее нисколько не смущало, и она распевала во все горло.
«…берег, на крутой…» — вполголоса подхватила Женя.
На фронте все пели эту песню. Вася Павличенко бывало как затянет ее, так с хитрым видом и подмигивает Жене. И дядя Саша посмеивается: «Катюша, споем про Катюшу!»
Дядя Саша… Женя горько вздохнула. «Хоть бы одним глазком на него взглянуть!» подумала она, не подозревая, что всего несколько минут назад дядя Саша был здесь, рядом, и стоило ей только выбежать в вестибюль…
Весь вечер Женя еще дичилась девочек. Но с нею все время была Лида, старалась ее занять — предлагала сыграть в шашки, в шахматы, в поддавки. Но Женя только качала головой: «Не стоит!» Наконец она все же призналась, что любит «забивать козла». И Лида, хоть она терпеть не могла домино, стала терпеливо выстраивать на столе заборчики из черных костяшек.
Девочки играли партию за партией. Новенькая так и грохотала костяшками.
— Знаешь, ты не очень стучи, — осторожно заметила Лида. — И потом вот: «Забивать козла». По-моему, это не очень хорошее выражение. У нас девочки так не говорят.
Женя смутилась, покраснела, смешала костяшки:
— Ладно, не стоит.
И как Лида ее ни уговаривала, играть больше не стала.
Девочки долго молча сидели у окна. «Что она еще любит?» — ломала голову Лида. И вдруг вспомнила:
— Да, ты еще нашей самой главной комнаты не видела!
И повела Женю в пионерскую.
Над столом, покрытым красной скатертью, чуть ли не всю стену занимало алое бархатное знамя.
— Это знамя нашей дружины!
Женя подошла к нему с каким-то особенным чувством, тихонько притронулась к его мягким складкам, золотым кистям. Дядя Саша говорил ей: «Будешь хорошо учиться — примут тебя в пионеры».
Возле знамени на столе отсвечивал большой компас. Женя с удивлением посмотрела на него — зачем он здесь?
— Это дяди Вани компас, — объяснила Лида. — А вон и сам дядя Ваня.
И она показала на портрет летчика. У него было молодое открытое лицо. Над виском — длинный шрам. Живые, задорные глаза смотрели куда-то вдаль.
В рамке под портретом белело письмо, написанное красивым, четким почерком:
«Дорогие девочки!
Поздравляю вас с днем Победы!
Вместе с подарками вы получите и компас с моего «ястребка», который ранило в самый последний день войны. Компас этот мне очень дорог — всю войну он мне указывал путь и помогал выполнять боевые приказы Родины.
Скоро вы вырастете. Тогда и вам Родина даст свой приказ. А сейчас ваша боевая задача — это ученье. Тетрадь и книга — ваше оружие!
Не ищите торных дорожек — сами прокладывайте свой путь. И пусть компасом вам служат знание, мужество, любовь к своей стране.
Берлин. Май 1945 г.».
Женя долго смотрела на компас, на письмо. Вот и дядя Саша ей всегда говорил: «Старайся, Катюша, учись!»
А Лида сказала:
— У нас все девочки стараются учиться на четверки и пятерки. И пишут неплохо. Каждая старается писать, как дядя Ваня. Хочешь — покажу?
И достала из шкафа стопку тетрадей. Тут были журнал «Пионер-мичуринец», доклады историков, записи членов географического общества «Глобус».
Все тетради исписаны ровными круглыми буквами, без помарок. А какие рисунки? Яблоки и цветы, старинные корабли и современные пароходы, воины в красных мундирах и белых завитых париках… Под каждым рисунком — четкая подпись. Женя всматривалась в эти удивительные страницы. Нет, она никогда не научится так писать!
Лида заметила, что новенькая почему-то расстроилась.
— Ладно, пошли лучше в сад, — решила она.
Из пионерской комнаты дверь вела на террасу, и Девочки вышли в сад. Сад был большой, но деревца все молодые. Вдоль главной аллеи зеленели маленькие елки. Только около самого дома раскинулись могучие тополя, мохнатые ели, густые кусты желтой акации и сирени. Взявшись за руки, девочки шли по аллее. В воздухе носились белые пушинки. Ветер гнал их вдоль газона. На коричневых ступенях беседки они белели, словно пролитое молоко.
— Какой же это сад! Одно названье, что сад, — усмехнулась Женя.
— Уж какой есть! — обиделась Лида. — Зато все сами сажали! — И она показала на почти голые прутики: — Это наши яблони, а это виш…
Отчаянный грохот заглушил Лидины слова. Самые младшие девочки катили по двору огромную железную бочку.
— Катите быстрей! — визжала бочка.
Около садовой калитки бочка остановилась.
— Катите назад, я вам говорю! Раз-два-три! Раз-два-три!
Девочки послушно покатили бочку обратно. Лида кинулась во двор и подбежала к бочке.
— Что вы делаете! — закричала она. — Тут же был уголь!
Из бочки вынырнула Нина. Вот кто превратился в трубочиста! Лицо ее стало совсем черным. Светлые волосы потемнели и торчали во все стороны смешными кустиками. А озорные голубые глаза так и сверкали от удовольствия.
— На кого ты похожа! — Лида вышла из себя. — А платье, а туфли!
Нина смущенно оглядывала свой мокрый фартук, измятое, грязное платье, которое еще утром было небесно-голубым. Это ее новое платье… Да, что-то скажет Тамара Петровна!
— И почему ты с Маней не играешь! — продолжала Лида отчитывать ее. — Она бы тебя хоть уму-разуму научила!
— Да-а-а, с ней поиграешь! — Нина состроила гримасу. — Маня только и знает: «Нина, этого нельзя! Нина, того нельзя!» У нее всегда все нельзя!
Лида еще больше рассердилась:
— Не гримасничай! И так от тебя все отказались. Я тоже с тобой больше не вожусь! Никому такая не нужна! — Она повернулась и неторопливо пошла в сад.
Нина посмотрела ей вслед и с отчаянием взмахнула руками:
— Ах, я такая бестолковая!
Женя все время стояла возле бочки и молчала. Но тут уж она не выдержала и фыркнула.
Лида услышала.
— Ничего смешного! — Она обернулась к Жене. — Конечно, бестолковая! Сколько ей говоришь, а она все свое… Вот повозилась бы с ней — узнала бы… С этой девчонкой одно мученье!
Через двор к девочкам бежала пожилая полная женщина — воспитательница младших Ксения Григорьевна Зимина. Ее густые, совсем белые волосы были собраны на затылке узлом.
— Наш пострел везде поспел! — ворчала она. Но круглому, добродушному лицу ее вовсе не шло озабоченное, сердитое выражение.
Первый день тянулся бесконечно, и когда в десять часов старших позвали спать, Женя чувствовала себя измученной и усталой. Она быстро разделась и молча юркнула под одеяло.
Сегодня никто не подойдет к ней, никто не спросит: «Что, уморилась, Катюша?» Так всегда после трудного дня спрашивал ее дядя Саша. Она уткнулась в подушку.
— Что, Женя, понравились тебе наши девочки? Не обижают они тебя? — вдруг услышала Женя.
Над ней наклонилась Тамара Петровна.
Обижают? Да что она, маленькая!
И вдруг Жене вспомнилось: «Ах, я такая бестолковая!» Жене стало и смешно и в то же время жалко эту маленькую забавную девчонку.
— Меня-то не обидели, а вот одну маленькую… — И Женя прикусила язык. «Как же это я? — подумала она. — На Лиду, выходит, наговариваю? Нет, лучше я ей после возьму да все сама и скажу».
— Что же ты замолчала? — удивилась Тамара Петровна. — Разве у нас кого-нибудь обижают? Кого же это?
Женя не знала, что ответить, и густо покраснела.
— Это она про меня, — сказала Лида, сидя на кровати и снимая туфли. — Я от Нины отказалась. Так ведь я не всерьез.
— А не всерьез тоже не отказываются. Я бы с ней хоть весь день возилась! — А про себя Женя подумала: «Поручили бы ее мне…»
Тамара Петровна укрыла Женю одеялом, поправила подушку:
— Очень хорошо, Женечка, что ты о младших заботишься, и мы тебе кого-нибудь поручим. Но только ты сначала присмотрись как следует, узнай наши порядки.
Дежурная погасила свет. Разговоры стихли.
Женя молча лежала с открытыми глазами.
— А теперь спать, спать! — И Тамара Петровна тихими шагами вышла из комнаты.
Глава седьмая. Не падать духом!
Время шло, а Женю всё еще считали новенькой. Она туго сходилась с девочками. Старшеклассницы без конца делали ей замечания: то перед обедом руки не вымыла, то в тихий час на рояле забренчала… Женя старших девочек стеснялась.
Другое дело — младшие. С отчаянными шалуньями Ниной Волошиной и Галей Гришиной она даже подружилась — научила их отыскивать в «непроходимом лесу», то-есть в саду, дорогу по настоящему компасу, рассказала, как плыть по реке совсем бесшумно, не плеснув ни рукой, ни ногой, чтобы никто тебя не заметил.
— Ты так плавала? — спрашивала Нина, и глаза ее от любопытства делались круглыми.
Женя не отвечала. Девочки, видя, что она задумалась, не смели ее тормошить. Помолчав, она опять рассказывала что-нибудь необыкновенное, интересное.
А после истории с злополучным дождиком она даже стала заступаться за своих маленьких подруг. Дождик этот придумала, конечно, Нина. Она притащила на балкон игрушечную лейку и вместе с Галей притаилась за перилами:
— Аля пойдет из сада, и мы на нее выльем. Она посмотрит на небо, а туч-то и нету!
И как только по асфальту застучали каблуки, Нина заторопила:
— Давай дождик, давай!
Галя вскочила и взгромоздила полнехонькую лейку на перила, чтобы чуть брызнуть. Но лейка накренилась, и хлынул не дождик, а самый настоящий ливень.
— Кто там безобразничает?
Галя выглянула и со страха чуть не уронила лейку. Внизу стояла Тамара Петровна и вытирала мокрое лицо носовым платком.
Что тогда было! Нине и Гале запретили вместе играть, их вызвали на линейку. Женя едва удерживалась от смеха, глядя, как они стояли перед строем и, глотая слезы, каялись и обещали, что больше никогда не будут: «Мы хотели маленький дождик… только на Алю… чтобы она еще больше выросла…»
После этого случая Лида старалась ни на шаг не отпускать от себя Нину: «Несносная девчонка, того и гляди, на крышу полезет! Еще упадет, расшибется!» Женя заступалась: «Она не будет шалить, она же обещала. Мы вот пойдем с ней в сад, я ей сказку расскажу». И Лида, хоть и не сразу — как доверить Нину новенькой, которая и сама-то еще порядков не знает! — все же уступала: «Ладно, идите, только уговор: из сада никуда!»
А Женя и так целые дни проводила в саду. Здесь, в своем любимом уголке за кустами сирени, она учила грамматику. Тамара Петровна занималась с Женей каждый день — проверяла ее знания. Выяснилось, что Женя хорошо справляется с задачами, легко и быстро считает в уме. Но по русскому она очень отстала от всех своих сверстниц, особенно по письменному. В какой же класс ее смогут принять?
Однажды Тамара Петровна вызвала Женю к себе в кабинет и торжественно вручила ей письмо, сложенное треугольником:
— Вот тебе от дяди Саши. Видно, любит тебя. Не успел уехать, а уже пишет!
«Откуда Тамара Петровна знает дядю Сашу?» — удивилась Женя.
Ей, конечно, не терпелось узнать, что пишет дядя Саша. Но своего нетерпения Женя ничем не проявила. Она положила письмо в карман, коротко сказала: «Спасибо, Тамара Петровна!» и вышла из кабинета. И только когда дверь захлопнулась, Женя со всех ног кинулась в сад и там, за кустами лиловой сирени, развернула сложенный треугольником лист бумаги.
Дядя Саша писал:
«Дорогая Женя! (Чуть было но привычке не написал «Катя»!) Пишу тебе в вагоне. Жалко все-таки, что не пришлось еще раз повидаться, но ничего.
Надо мной, на верхней полке, лежит небезызвестный тебе Вася Павличенко. Мы с ним рассуждаем о тебе. Вот ты в Москве, а там на каждом шагу чудеса, к тому же сейчас лето. Хочется и туда и сюда пойти, и побегать, и поиграть. А учебный год не за горами!
Ты, конечно, сильно отстала от московских девочек. Смотри, Женя, времени не теряй. Не забывай, что минута час бережет!
Мы с тобой думали, что тебе надо в пятый класс. Уж не знаю, как там насчет класса — это тебе виднее, ты сама решай, посоветуйся с завучем. Только, я думаю, добиваться всегда следует не того, что полегче, а того, что потруднее.
Вася говорит: «Наша Женя не оплошает!» Я и сам понимаю, что наша Женя будет учиться не хуже других девочек и нам за нее краснеть не придется. Правда, тебе это будет нелегко. Но разве наш брат, фронтовик, отступает перед трудностями!
Словом, приобретай знания, учись и учись. А станет трудно — чур, руки не опускать, не падать духом! Каждый человек, если он упорно будет работать над собой, своего достигнет».
Женя прочитала письмо и подумала: какой он хороший, дядя Саша! Да ведь он там, у себя в поезде, точно подслушал ее мысли и прислал ей именно те слова, в которых она сейчас так нуждалась! И дядя Саша прав: надо по-фронтовому добиваться того, что труднее. И нужно ему ответить поскорей. Только уж очень неловко посылать такие каракули. Да и куда пошлешь, ведь он еще едет! «Ладно, научусь хорошо писать, тогда и отвечу. А сейчас учиться и учиться!» Она спрятала письмо в грамматику, которую ей подарила Лида, и весь день с ним не расставалась. То и дело вытаскивала его и читала. Кажется, выучила его наизусть, слово в слово — столько раз читала и перечитывала! Ложась спать, спрятала под подушку.
Вот и сейчас Женя занимается в кабинете завуча, а письмо дяди Саши при ней, оно тут на столе, в грамматике.
— Пиши, — сказала Тамара Петровна, прохаживаясь из угла в угол своего тесного кабинета. И, заглядывая в газету, медленно продиктовала: — «Мы победили потому, что наш народ сплотился вокруг своей партии, своего правительства. Мы победили потому, что весь наш народ горячо любит свою советскую Родину». «Потому что» пишется раздельно. — Тамара Петровна прочитала статью до конца и аккуратно сложила газету по складкам. — Написала?
Женя закусила губу и ничего не ответила. Всем сердцем своим она понимала слова, которые ей продиктовала Тамара Петровна, но написать их было не так-то просто. Во-первых, запятые. И кто это их выдумал, кто решил, что надо чуть ли не после каждого слова ставить запятую! А во-вторых, почерк. Уж она ли не старается! Но непослушная рука водит пером совсем не так, как хочется Жене, сама забирается вкривь и вкось.
Тамара Петровна подошла к Жене и через плечо стала разглядывать написанное. Какой же это диктант? Сплошные каракули и пропасть ошибок!
— Ты сколько, говоришь, три года в школу ходила?
— Да, в первый класс, во второй и в третий, — тихо ответила Женя. — А потом вот… с дядей Сашей…
— Так. — Тамара Петровна покачала головой. Ей захотелось сказать: «А за три года наши маленькие девочки знаешь сколько успевают пройти!» Но она промолчала — чувствовала, что Жене тяжело будет услышать такой упрек.
Женя и сама все поняла. Она в отчаянии положила перо и пошевелила онемевшими пальцами. Сегодня она совсем пала духом. По возрасту ей надо в пятый. Как же быть?.. Женя посмотрела на грамматику, и ей вспомнились слова из письма, которое лежит там: «Чур, руки не опускать…». Это был точно боевой приказ, и Женя мысленно ответила: «Есть не опускать!»
Она сдвинула брови и протянула руку к чернильнице:
— Тамара Петровна, подиктуйте еще. Я вспомню… Я знала. И про запятые знала и про всё…
Тамаре Петровне было жаль эту невысокую, загорелую, редко улыбающуюся девочку с хмурым взглядом, хотелось ее обнять, приласкать. Но она понимала, что этого сейчас нельзя — рано. Надо дать Жене осмотреться, привыкнуть к новому месту, сойтись с подругами. Понемногу она успокоится, войдет в колею. Тогда с ней можно будет говорить проще, не боясь причинить боль. Тогда, может, и все ее знания обнаружатся. Правда, знания у нее очень странные, клочковатые. То она самое замысловатое слово напишет верно, то в самом простом ошибется.
— Тамара Петровна, подиктуйте, — упрашивала Женя, — хоть немножко! Ведь для пятого класса надо много готовиться.
Тамара Петровна в раздумье взяла Женину тетрадь.
Легко сказать — в пятый класс! Начальная школа — это же основа основ! Готовить девочку в пятый класс, если у нее нет прочных, твердых знаний за начальную школу, — да это же все равно что возводить дом на непрочном фундаменте!
За дверями послышались приглушенный смех, возня, голоса.
Тамара Петровна крикнула:
— Майя, Аля, ну что вы там? Заходите!
— Мы по делу! Вам привет!
В кабинет вбежала запыхавшаяся, раскрасневшаяся Аля. Она тянула за собой упиравшуюся Майю.
— Мы сейчас встретили Нину Андреевну, — сказала Майя, с трудом переводя дух и стараясь незаметно отцепить Алины пальцы от своего рукава. — Она просила передать привет вам и всем девочкам. Она сегодня уезжает в санаторий. Учительский. Какие-то «Ключики-замочки».
Тамара Петровна улыбнулась:
— Санаторий «Белые ключи»? Знаю — это на канале имени Москвы.
— Вот-вот! Она просила нас туда приехать с экскурсией.
— Мы и поедем, — сказала Тамара Петровна. — В гороно нас уже внесли в график на август.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 17 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |