Человек в романах И. С. Тургенева 9 страница

Напротив, для отдельной личности ценностные критерии оказываются решающими, а цели и запросы высшего порядка — необходимыми. Основа ее побудительных импульсов — это нравственная воля, всему в мире предъявляющая требование разумного смысла, справедливости и целесообразности.

По мнению Тургенева, источник этих различий достаточно глубок. Общество, как все бесконечно существующее, не нуждается в оправдании своего существования какой-либо высшей целью или разумным смыслом. Оно просто существует, и этого достаточно. В высшем оправдании и разумном смысле нуждается конечное и бренное существование отдельного человека. Не оправданное связью с высшими ценностями, оно пусто и призрачно.

Идеалы, через которые осуществляется связь между общественным целым и отдельными людьми, объективно имеют двойственную природу и двойственное значение. В этом Тургенев убежден. Общество через посредство идеалов втягивает отдельных людей в работу своего «механизма», обеспечивая тем самым свое нормальное существование, которое, как сказано, в оправдании, смысле и цели не нуждается. Напротив, отдельные личности связывают с социально-нравственными идеалами, выдвинутыми общественным «бытом» и духовной культурой, именно надежды на обретение высшего оправдания, смысла и цели своего существования.

В истории Европы Тургенев находит ситуации, в которых оба несовпадающих назначения общественно-человеческих идеалов оказывались благополучно «сбалансированными». Такова, в его понимании, ситуация, определяющая характер общественной жизни европейского средневековья. Основой средневекового социального устройства Тургеневу представляются религиозные идеалы, выработанные католицизмом. Освященные божественным авторитетом, они были даны отдельному человеку как источник непререкаемых жизненных норм. Они обязывали к безоговорочному подчинению существующему порядку: так обеспечивалась неразрывная связь отдельных людей с общественным целым. Но, со своей стороны, эти отдельные люди связывали с религиозным идеалом глубоко личные надежды на спасение души и в подчинении освященным религией общественным нормам обретали необходимую им твердость жизненных принципов, непоколебимую уверенность в себе.

Эти мотивы отчетливо звучат в письмах к Виардо от 19 и 25 декабря 1847 года. Во втором из них высказываются интересные мысли о значении охватившего современную Европу промышленного подъема. Тургенев ведет речь о двойственности значения индустриализации: она представляется решением одновременно утилитарных и «экзистенциальных» проблем. Если рассматривать индустриализацию «с точки зрения прогрессивного, подчинения стихий природы человеческому гению», то в ней можно видеть грядущую «освободительницу и обновительницу людского рода» и вместе с тем источник идеала, способного уже сейчас объединить разобщенное эгоизмом человечество. Открывается и необходимая каждому личностная перспектива — возможность активного и свободного самоутверждения человека в природе. Подобное же равновесие обнаруживается Тургеневым в идеалах современной ему европейской демократии и прежде всего в ее главном принципе, который определяется в «Письмах о франко-прусской войне» как «свободное развитие свободных учреждений» (15, 15). «Свободные учреждения» обеспечивают демократическому обществу необходимую ему активную самодеятельность граждан, а с другой стороны, создают «максимальные возможности для индивидуального развития». При последовательном осуществлении принципа он удовлетворяет как отдельную личность, так и общество в целом.

Равновесие функциональных и ценностных аспектов социально-нравственного идеала обеспечивает, по Тургеневу, живую связь между индивидом и обществом,— такую, которая делает возможным нормальное функционирование общества и его прогресс. Причину общественных процессов, аналогичных болезням, старению и умиранию человеческого организма, писатель усматривает в таком изменении взаимоотношений личности и общества, при котором их связь приобретает бездуховный, механический характер.

По убеждению Тургенева, мир переживает стадию кризиса, когда живая связь личности и общества становится трудной проблемой. Таков важнейший элемент общеевропейской исторической ситуации, характерной для нового времени. Содержание этой эпохи определяется, для писателя, переходом от средневекового общественного устройства (с его религиозно-авторитарной основой) к обществу нового типа, черты которого еще не выяснились окончательно. Еще в статье о «Фаусте» (1845) Тургенев дает

развернутую характеристику «переходного времени», причем основные идеи этой ранней статьи устойчиво повторяются и в позднейших тургеневских размышлениях. Сущность тургеневской концепции сводится к следующему.

Основа происходящего общественного переворота — полное самоосвобождение личности. Личность становится автономной единицей, самозаконной и самоцельной; общество распадается на множество обособленных «атомов», переживая, таким образом, состояние своеобразного самоотрицания. Превращение эгоцентризма в основной закон человеческой жизни ведет к разнообразию взаимоотношений личности и общества. Выделяются два основных варианта этих взаимоотношений, наиболее характерные для современных условий. Первый из них — романтический эгоцентризм — означает принципиально обоснованную автономию личности: отстаивая свои права, свободный человек признает их правами всеобщими. В масштабе притязаний кроется отличие этого варианта от обыкновенного обывательского эгоизма. На уровне эгоизма самоцельность человеческого существования оборачивается своекорыстным или бессмысленно пассивным приспособлением к существующему порядку: другого нет, а высокие мечты нелепы с точки зрения эгоистического здравого смысла (I, 209). Обособление личности заключает в себе угрозу развитию и существованию общества. Даже в своей высшей форме эгоцентризм чреват отрицанием нравственных связей и гражданских обязательств. Тем более опасен обывательский, буржуазный эгоизм с его «отвращением ко всякой гражданской ответственности» (П., 5, 52). Буржуазный эгоизм создает благоприятные условия для политической тирании, тоже подрывающей живую связь между личностью и обществом, а вместе с ней и возможность общественного прогресса.

Однако Тургенев различал в общественной жизни Европы силы и тенденции, противостоящие угрозе катастрофы. Важнейшей из них представлялось ему демократическое движение, с переменным успехом боровшееся против деспотических режимов. Не меньшее значение Тургенев придавал некоторым особенностям самосознания личности, типичным для новой эпохи и порожденным, на взгляд писателя, противоречивостью ее положения в ситуации раздробления общества. Критическое начало, обеспечившее автономию личности, разрушив внешние оковы, обращается против нее самой, — такова одна из главных идей статьи о «Фаусте». В способности обращаться против своего источника заключается, по Тургеневу, великая социальная функция рефлексии: рефлексия не позволяет личности замкнуться в себе, вынуждая ее искать новую форму единства с общественным целым. Самоосвобождение и максимальное развитие человеческих индивидуальностей вступает в естественное взаимодействие с процессом «свободного развития свободных учреждений», образуя единую антидеспотическую и антибуржуазную тенденцию современной европейской истории. С этой тенденцией связаны надежды Тургенева на «спасение цивилизации» («Письма о франко-прусской войне» —15, 15), на, поступательный ход общественного развития всей «европейской семьи».

Неотъемлемой частью этой «семьи» Тургенев считал Россию. Мысль о единстве исторического развития России и Европы — основа мировоззрения «коренного, неисправимого западника». Многолетние наблюдения подтверждают его излюбленный тезис: в общественной жизни России обнаруживается преломление главных черт современного цикла европейской истории. Петровские преобразования и последующие события, вплоть до крестьянской реформы 1861 года, представляются Тургеневу переходом от общественной организации средневекового типа к социальным формам, соответствующим новому времени. Переходная эпоха тоже выражает себя в распаде традиционной формы общественного единства и в обособлении личности. Процесс обособления тоже развертывается в нескольких принципиально различных вариантах: от рождения «независимой, критикующей, протестующей личности» («Воспоминания о Белинском» —14, 40) до заурядного эгоизма обывательского толка со всеми его характерными приметами, включая «отвращение ко всякой гражданской ответственности».

Однако в условиях России общеевропейские закономерности получают глубоко своеобразный поворот. Прежде всего для Тургенева существенно своеобразие той стадии, которая в русских условиях соответствует европейскому средневековью. Он считает, что в России место феодальной системы занимал патриархальный, общинно-семейственный тип общественной организации. В записке «Несколько замечаний о русском хозяйстве и русском крестьянине» (1842) молодой Тургенев убежденно утверждает: «Удельная система тем и отличается так резко от феодальной, что вся проникнута духом патриархальности, мира, духом семейства... Тогда как на Западе семейный круг сжимался и исчезал при непрестанном расширении государства, — в России все государство представляло одно огромное семейство, которого главой был царь, «отчич и дедич» царства русского, недаром величаемый царем-батюшкой» (1, 46.1). От подобного представления о допетровской Руси писатель явно не отказался и позднее: оно отразилось в его романах (о чем уже шла речь во второй главе).

Именно особым характером патриархальных общественных отношений объясняет Тургенев специфику дальнейшего исторического развития России. В тургеневских представлениях гражданское сознание и гражданская активность людей неразрывно связаны с правовым характером отношений внутри общества. Между тем патриархальные отношения начисто лишены правовой основы. В той же записке 1842 года Тургенев прямо об этом говорит: «Семейные отношения по духу своему не определяются законом, а отношения наших помещиков к крестьянам так были сходны с семейными...» (1,469). Отсюда его убеждение, что «патриархальное состояние», в котором Россия пребывала до Петра, воспрепятствовало ее «гражданскому развитию».

Тургенев не раз отмечал обусловленную этим специфику русского перехода к новому типу общественного устройства. Во Франции форма такого перехода — социальная революция, в Германии — духовный переворот, в России — административная реформа. Все в той же записке 1842 года, а позднее в «Записке об издании журнала «Хозяйственный указатель» (1858), в «Проекте программы «Общества для распространения грамотности и первоначального образования» (I860), наконец, в «Литературных и житейских воспоминаниях» (1869 —1880) многократно повторяется мысль о чисто административном пути, которым шла русская история от времен Петра до времени освобождения крестьян.

С этой мыслью обычно сливается другая — о «варварском», т.е. догражданском, доцивилизованном состоянии русского общества на современном этапе его истории. Тургенев насколько возможно недвусмысленно указывает на беззаконность крепостного права, на отсутствие «законности и ответственности» во всех отношениях сословий между собой, в отношениях сословий и государства, государства и личности. Не раз отмечается очевидная гражданская неразвитость всех социальных групп русского общества, как высших, так и низших, отсутствие какой-либо общественной инициативы, сколько-нибудь авторитетного общественного мнения и т. п.

В письме Тургенева к Е. Е. Ламберт (1858) без труда находим такое суждение: «Ленив и неповоротлив русский человек и не привык ни самостоятельно мыслить, ни последовательно действовать» (П., 3, 179). Речь идет о массовом, количественно преобладающем типе русского человека, свойства которого представляются Тургеневу сложившимися неизбежно. Писатель нигде не дает прямого объяснения их происхождения, но его размышления и творческие поиски обнаруживают два важных фактора, с которыми так или иначе связывается хаотичность и обывательский характер жизни масс в современной Тургеневу России. Первый из этих факторов — своеобразие процесса, разрушившего прежнее общественное единство. В европейских условиях этот процесс представляется связанным с духовным созреванием личности, с ее восстанием против схоластики, нормативной религиозности и авторитарного общественного порядка, с завоеванием автономии разума, наконец. Тургеневская статья о «Фаусте» содержит достаточно определенные суждения на этот счет. Распад патриархального общественного уклада на Руси мыслится иначе — как следствие его насильственного разрушения реформами Петра, которые, в свою очередь, рассматриваются как следствие безличной объективной необходимости, не связанной ни с какими духовными факторами. У Тургенева получается, что русский человек «отпадает» от традиционного целого как бы помимо собственной воли. Петровские преобразования недаром приравниваются (в «Воспоминаниях о Белинском») к государственному перевороту, так как «насильственные меры», исходящие свыше, просто поставили всю массу образующих общество людей перед фактом совершившихся перемен, состоявшихся без их участия и санкции. Поэтому отсутствие гражданского начала в общественных отношениях получило адекватное дополнение в виде полной неподготовленности к гражданскому развитию самого человеческого «материала» нации. Положение, могло бы измениться, будь гражданская активность «задана» новой структурой общественных отношений. Но Россия далека от любой формы «свободных учреждений», и гражданское воспитание народа остается пока лишь предметом мечтаний. Таково твердое убеждение Тургенева.

Все эти представления о характере общественного развития России отражаются и в тургеневских романах. Но романы обнаруживают и другое — неожиданные последствия специфики русского прогресса. Важнейшим из них оказывается беспрецедентно мощная (в сравнении с Европой) вспышка личностного самоутверждения, явно связанная с переходным состоянием русского общества. Эта вспышка в известной, степени созвучна подобной же вспышке на Западе: и там и здесь полная независимость и суверенность личности обоснована системой всеобщих ценностей. Но Тургенев обнаруживает принципиальное различие сходных явлений. В статье о «Фаусте» раскрывается «секрет» внутренней диалектики европейского индивидуализма: общечеловеческий характер выдвигаемых идеалов служит обоснованию личных потребностей («каждый хлопотал о человеке вообще, то есть в сущности о своей собственной личности»). Тургеневские романы открывают диалектику прямо противоположную: глубоко личные потребности их героев оказываются источником норм и ценностей, которые они стремятся сделать действительно всеобщими, утверждая их как общеобязательные основания нравственности и всей общественной жизни целой нации.

Духовную автономию русской личности отличает парадоксальное сочетание двух начал: беспредельной внутренней свободы и какой-то имманентной социальности всех стремлений и свойств свободного человека. В сравнении с европейским вариантом парадоксально и другое: соединение в одном человеке взаимоисключающих правд, каждая из которых не может быть отброшена. Наконец, на европейском фоне едва ли не аномалией выглядит предельная напряженность этого противоречия, его катастрофичность для человека. Последнее прямо определяется бескомпромиссным максимализмом запросов русской личности, ее всезахватывающей устремленностью к абсолюту. А в конце концов все возвращается к началу — к беспрецедентной инициативе отдельной личности, дерзнувшей заместить собой общество в целом и взять на себя его функцию установления универсальных жизненных норм.

Поэтому трагическое противоречие, разрывающее личность изнутри, на взгляд Тургенева, неразрешимо в ее внутреннем мире. Разрешением этого противоречия могла бы явиться лишь всеобъемлющая гармония, которая позволила бы снять антагонизм между идеальным и реальным, полной переделкой человеческой жизни и возможностью единства с людьми, живущими сейчас, между дерзновенным поиском и постоянной связью с «почвой». Иначе говоря, это противоречие могло бы разрешиться только появлением единой общенациональной цели — социальной и духовно-нравственной, — которая связала бы всех русских людей в гигантское сообщество искателей истины и справедливого устроения жизни. Ни один из тургеневских героев не представляет себе сознательно подобной перспективы. Но объективно только она одна и может их удовлетворить. К такому выводу приводит знакомство с их духовным опытом и трагической судьбой.

Причем все эти запросы и порывы предстают в тургеневских романах проявлением глубочайшей объективной потребности национального развития. В современных исторических условиях она прорывается лишь в виде индивидуальных стремлений отдельных людей, но такая форма проявления не отменяет общественной природы этой потребности. Отсутствие «сильного гражданского быта» (письмо к Е. Е. Ламберт от 9 мая 1856 года) и всякой общественной самодеятельности объясняет для Тургенева появление в русских условиях своеобразной формации личности, претендующей на социально-нравственную миссию общенационального масштаба. В свете взглядов писателя на современное состояние общества и ход русской истории закономерны особенности тургеневских героев-максималистов: безграничность их духовной свободы, социальная направленность их личных потребностей, грандиозность их требований к миру. Столь же закономерно их изначальное отталкивание от всей доступной их восприятию объективной социально-исторической действительности, их полное и безысходное социальное одиночество, отсутствие в окружающем мире какой-либо опоры для их стремлений (хотя в этих стремлениях и проявляется «глубинная» историческая необходимость).

Современное состояние России ведет к появлению такой личности с логической неизбежностью. Для Тургенева очевидно, что все «хоровые» силы русского общества неспособны взять на себя инициативу его целенаправленного преобразования. Так создается ситуация, в которой эта функция переходит к отдельной личности, потому что, кроме нее, эту функцию просто некому на себя взять. А личность, со своей стороны, объективно нуждается в такой именно роли. Сама природа личности, требующая высшего оправдания ее краткого и неповторимого существования, вынуждает ее вновь и вновь пытаться внести в общественную жизнь идеальные критерии и цели. Коль скоро общество не выдвигает необходимого личности идеала, она вынуждена выдвинуть его сама — выдвинуть и утвердить как абсолютную, общезначимую ценность. Титанизм русской личности предстает у Тургенева своеобразным следствием «варварского» состояния России, результатом отсутствия в ней нормальных условий «гражданского развития».

В способности выдвинуть идеалы, претендующие на абсолютность и универсальность, в способности утвердить эти идеалы ценой собственной жизни заключается для Тургенева величие его героев и в то же время — основа их исторического значения для России и человечества. Практическое воздействие героя-максималиста на массу людей и окружающие обстоятельства всегда несоразмерно его ценности. С практической точки зрения его жизнь может считаться бесплодной. Но значение его духовного поиска, борьбы и страданий — в другом. Существование героев-максималистов восстанавливает достоинство их нации, униженное безлично-механическим ходом русской общественной жизни, зависимостью ее прогресса от слепой необходимости или произвола власти, пассивным подчинением всех русских сословий их социальной судьбе. Если исключить главных героев тургеневских романов из общей картины русского общества, построенной этими романами, то перед нами просто отсталая, полуварварская страна с неопределенным будущим. Но благодаря людям уровня Рудина и Базарова, Лизы и Елены русская нация уже в настоящем обретает значение великой, потому что стремления, искания, судьбы этих людей несут в себе небывалое и неповторимое решение общечеловеческих проблем. Тем самым обеспечен незаменимый вклад России в нравственный и социальный прогресс человечества и, значит, ее объективное право на мировую роль. К такому выводу приводит каждый из романов 50-х — начала 60-х годов, наиболее отчетлив этот вывод в «Отцах и детях».

Однако мысли о титанизме русской героической личности, о мировом значении ее исканий не заслоняют в глазах Тургенева трагизма ее положения. Удовлетворить ее жажду гармонии может только национальное единство, основанное на всеобщем стремлении к идеалу общественного и нравственного совершенства. Но, по убеждению Тургенева, специфика русской истории исключает (во всяком случае, в обозримых пределах) национальное сплочение на такой основе. Для Тургенева очевидна неустранимость разрыва между «титанической» формацией личности, открытой его романами, и массовым типом русского человека. Судя по статье «Гамлет и Дон-Кихот», подобный разрыв представлялся Тургеневу универсальной ситуацией, постоянно повторяющейся на поворотах истории. Но в русских условиях эта ситуация оказывается роковой для категории героев, потому что делает невозможным появление общенациональной цели, способной воссоединить их с другими людьми, с органическим ходом живой жизни.

Нельзя сказать, чтобы «гражданское воспитание народа» рисовалось. Тургеневу чем-то совершенно невозможным. Тургенев верил (и здесь главный источник его либеральных иллюзий) в особую роль государственной власти, закономерно вытекающую, по его мнению, из своеобразия русской истории. Тургенев верил, что в России самодержавная монархия может оказаться силой, способствующей прогрессу. Пример, петровских преобразований внушал уверенность и позволял надеяться на дальнейшую европеизацию страны, на распространение начал цивилизации в народе, на развитие каких-то форм общественной самодеятельности.

Но парадокс тургеневского мышления заключается в том, что такой благоприятный (по меркам либерализма) исход не означает у Тургенева разрешения проблем, терзающих его главных героев. Воссоздание в России «обычных» условий европейской общественной жизни — достижение слишком ограниченное в соизмерении с максималистским размахом их идеалов, с всеобъемлющим и абсолютным характером необходимой им гармонии. Они из породы мучеников «последних вопросов», и никакие частичные «исправления» человеческой жизни вообще не могут их удовлетворить.

Основные трагические коллизии тургеневских романов неразрешимы для их автора даже в перспективе предвидимого будущего. В статье «Гамлет и Дон-Кихот» Тургенев утверждал, что противоречие между «героем» и «толпой» в конечном счете всегда снимается: «Масса людей всегда кончает тем, что идет, беззаветно веруя, за теми личностями, над которыми она сама глумилась, которых даже проклинала и преследовала...» (8, 180). Конкретные истории тургеневских героев оснований для такого утверждения не дают. В реальном контексте романов 50-х — начала 60-х годов не видно признаков того, что хотя бы в будущем масса людей, «беззаветно веруя», пойдет по пути Рудина, Лизы, Елены, Базарова. Максималистская природа их целей явно исключает превращение этих целей в массовые нормы. Неудивительно, что в каждом новом романе читатель встречается все с той же ситуацией социального одиночества центрального героя или героини и со все той же неразрешимостью основного противоречия их сознания и жизни.

Для Тургенева исключена и та синтетическая точка зрения, которая позволила бы воспринять неразрешимый конфликт личности и общества как внутреннее раздвоение какого-то более широкого целого. Тургеневское мышление не предполагает высшей цели бытия, которая включала бы идеальные человеческие стремления в объективную логику миропорядка. У Тургенева притязания личности опровергаются не только законами общества, но и законами природы. «Ничтожество» любой, даже титанической личности перед этими законами замыкает круг противоречий, обрекающих тургеневских героев на трагическую судьбу.

Тургеневу ясно, что «космическое сиротство» личности является первоисточником ее социальных стремлений и что вся ее социальная активность по существу направлена на поиски того, в чем отказывает ей природа. Личности необходимо объективное обоснование ее ценности, и вот равнодушие природы вынуждает искать это обоснование в сфере общественных отношений. В мире, из которого исключено все трансцендентальное (а как раз таков тургеневский, мир), другой альтернативы нет. Отсюда вытекает неизбежная потребность личности в общезначимых социально-нравственных идеалах, в неразрушимой, одухотворенной и гармонической связи с обществом. Эта потребность втягивает личность в русло общественной жизни, а здесь и настигают ее страдание и гибель.

Сознанием неразрешимости противоречий, взрывающих внутреннюю жизнь личности и ее отношения с обществом, определяется своеобразие художественного единства в тургеневских романах, то равновесие обузданных противоположностей, за которым легко угадывается невозможность их примирения. За этим равновесием — неустранимое расхождение двух художественных «систем отсчета», противостоящих друг другу на всем протяжении романа. Одна исходит из личности, из ее стремлений, идеальных критериев и требований к миру. Для другой исходной «посылкой» оказывается процесс жизни в целом. Слить эти две системы воедино Тургенев бессилен: для них не находится «общего знаменателя». Нет и возможности предоставить им полную свободу самопроявления: это взорвало бы целостность тургеневской мысли. Существует только один приемлемый для автора выход: уравновесить противоположности таким образом, чтобы одна не могла возобладать над другой, превратившись в главенствующую. На это и направлены усилия Тургенева-романиста.

Результат его усилий — гармоническая закругленность структуры романа, по существу противостоящая неразрешенности раскрытых здесь социальных и нравственных коллизий. Поэтическая гармония несет в себе своеобразное разрешение этих коллизий, разрешение художественное, но вместе с тем способное вывести к определенной жизненной позиции. Относительная автономность двух систем — одна из предпосылок такого результата. Но, может быть, важнее дополнительность этих систем, отношения взаимного корректирования, возникающие между ними.

Взаимное корректирование двух противоположных правд — личностной и вселенской — приводит к итогу, позволяющему дорожить даже обреченным и загубленным. В широком контексте тургеневских романов идеальные стремления и героическая бескомпромиссность предстают как нечто неоспоримо самоценное. За ними признается назначение совершеннейших проявлений жизни — этим определяется безотносительность и безусловность их достоинства.

Утверждение глубоко своеобразных ценностных ориентации — едва ли не главная заслуга Тургенева-романиста. С этой заслугой связано значение его романов для эпохи общественного перелома пред- и послереформенных лет. «...Тургенев интересен, — писал П. Н. Сакулин,— и притом бесконечно интересен... как большой и мыслящий художник, стоявший на грани двух культур и — на страже культуры» 55. Достоинство последней формулы — ее точность. Если видеть главную функцию культуры в повышении нравственной дисциплинированности мышления, чувств и общественного поведения людей, то громадная культуротворческая (и соответственно культуроохранительная) роль тургеневских романов не подлежит сомнению. Сам художественный строй этих романов воплощает определенную норму духовно-нравственного отношения человека к миру, норму, облагораживающую и очищающую, способную обеспечить неуязвимо-достойную позицию в ситуациях противоречивых, затруднительных и смутных. Как раз такими были кризисные ситуации 60-х—70-х — 80-х годов XIX века с их специфической обстановкой ненадежности достижений прогресса, неопределенностью перспектив, неразрывной сплетенностью утопических мечтаний, разочарований и тревог. В эту атмосферу Тургенев вносил ориентиры, обладавшие высокой нравственной надежностью. При таких ориентирах даже беспросветный политический скептицизм не отменял для человека идеи гражданской активности и не лишал его способности к самопожертвованию. Те же ориентиры могли быть источником особой душевной настроенности, при которой искренняя и глубокая мировая скорбь не мешала человеку страстно любить жизнь и переживать ощущение ее полноты. Наконец, это были ориентиры, позволявшие органично совместить религиозно-философский агностицизм (в отношении вопросов о смерти, о боге, о цели всего сущего и т. п.) с отстаиванием необходимости высшего смысла для конечного и бренного человеческого существования. В общем, нормой представлялся такой уровень духовной воспитанности (это понятие здесь наиболее уместно), на котором жизнь человека достигает максимальной независимости от неблагоприятных обстоятельств и от своих собственных элементарных импульсов, не нуждаясь в то же время в какой-либо трансцендентальной или умозрительной опоре. Выдвигая эту форму внутренней культуры в качестве эталона, Тургенев создавал систему ценностей чрезвычайно актуальную. Ее значение не сразу поняли современники писателя. Но в необходимости этих ценностей никогда не сомневался он сам, назвавший себя в письме к Толстому (1856) «писателем переходного времени».

Дата добавления: 2015-09-29