OCR: Allan Shade, [e-mail] , http://soc.lib.ru 60 страница

Э. Быкова. Да, не все, безусловно. Но в каждой группе есть не­сколько таких.

— Думаешь, что они будут Парсонса читать?

Э. Быкова. Ну а что? Может быть, даже и Парсонса. Хотя боль­ше, конечно, Парсонса будут читать все-таки те, кто связан по специ­альности с этими проблемами. Во всяком случае я знаю, что Фрейда и Фромма — какие-то отрывки, не все, конечно, но то, что преподава­тель говорит им, — они читают.

— Ну, значит, хоть есть надежда все-таки.

Э. Быкова. Да, читают, читают, и даже нравится. У них там в этом году была какая-то комиссия, и все страшно волновались. Ну и моя подруга-преподаватель некоторые вопросы — про Фромма, Фрейда — убрала из билетов. Ей показалось, что, может быть, это сложно. Так студенты даже огорчились, потому что, говорят, Ирина Ивановна, мы с таким интересом это читали, нам это так понравилось и у нас возник­ли разные мысли.

— Да, неожиданно... Тем более что все-таки специализация со­
всем далекая от общественных наук.

И. Гришаев. В обществе теперь преобладает ориентация на дос­тижение вещей, подчиненных, может быть, конъюнктуре, а отчасти, вполне справедливо, — на получение просто информации, то есть из­менилась вообще ориентация в социологии. Но сейчас, по-моему, опять будет происходить возврат к теории, потому что этот ресурс исчерпан и нужно уже не столько добывать информацию, сколько ее осмысли­вать и собирать уже то, что надо, а не то, что можно, так сказать. Грубо говоря, искать там, где потерял, а не там, где светлее. Так что Парсонс, по-моему, здесь опять будет приобретать ценность.

— Ну вот ты сейчас, где ты сейчас работаешь?

И. Гришаев. Я работаю, стыдно сказать, в аппарате правительства.

— И Парсонс тебе в этой работе помогает?

И. Гришаев. Да, конечно. Причем это происходит даже не всегда осознанно и специально. Но тем не менее, конечно, помогает. Я счи­таю, что вообще для людей, которые работают в правительственных структурах, получить хотя бы какой-то минимум этих знаний просто необходимо, потому что все же приходится думать над макропробле­мами. Если это не строительство завода — а нынешнее правительство не озабочено такого рода проблемами, это не их дело, — то приходит­ся работать на макроуровне. И здесь я очень рад, что в свое время при­общился в какой-то степени к парсонсовскому подходу.

В. Чеснокова. Так получилось, что мы с тобой себе учеников не воспитали.

И. Гришаев. Получилось. Пожалуй, так. Есть какой-то разрыв. К сожалению. Во всяком случае я — не имею. Потом совершенно другие ориентации теперь у молодежи. Сейчас поколение более рациональ­ное, прагматическое. И я думаю, что сегодняшние курсы социологии, наверно, не очень хороши. Я имею в виду учебные заведения, где гото­вят социологов. Мне приходилось с этим сталкиваться, и мое мнение таково, что там довольно низкое качество образования и ориентиро­вано на технику в большей степени, на методики.

В. Чеснокова. А вот почему это происходит? Ведь у нас же пере­стройка действует, скоро десять лет будем праздновать. Все разреше­но теперь. И как-то нет стремления, что ли... Что хочу сказать? Что есть какое-то ощущение неудовлетворенности тем, что сейчас делают в науке. Вот у меня такое ощущение есть.

И. Гришаев. А, скажем, разве за двадцать лет было когда-нибудь ощущение, что в социологии делается что-то хорошее?

— Двадцать лет назад, да и позднее, это можно было списать на
режим.

И. Гришаев. Совершенно верно. Так оно и было. И вообще даже, по-моему, не задумывались, что происходит в социологии, потому что очевидно было, что ничего хорошего происходить не может. И удо­вольствие получали от личного общения, от этой второй жизни в со­циологии, которая существовала параллельно с официальной. Сейчас действительно эта причина устранена. Может быть, поэтому и возникает неудовлетворенность? Хотя, пожалуй, нет. Не поэтому возника­ет неудовлетворенность. Мы как-то не нашли еще форму существова­ния в этих новых условиях, может быть. Но, с другой стороны, вот пример: вы издаете Парсонса. И я полагаю, что его раскупят. Это же симптом какой-то.

А потом во время перемен, по-моему, всегда проявляются люди, которые бывают одержимы жаждой действовать — не думать, а дей­ствовать. Может быть, и обстоятельства, кстати говоря, заставляют, потому что меняется образ жизни. Многие поменяли сферу приложе­ния своих сил. Многие связи ослабели и даже распались — будем на­деяться, что временно. Раньше, бывало, сидит и сидит человек на од­ном месте. Полгода не видишь его, потом звонишь — он на своем месте. А сейчас вот из газеты узнаем друг про друга, еще где-то. Но я думаю, что трагедии в этом нет.

В. Чеснокова. Есть ощущение, что часть социологов поплыла куда-то. Например, в политологию... В Думу поизбирались...

И. Гришаев. Конечно, вне всякого сомнения. Занимаются другим делом. Не знаю, но у меня такое ощущение, что те социологи, которые были, так сказать, настоящими социологами, никуда не ушли. Я недав­но в сберкассе Игоря Семеновича Кона встретил, коммунальные счета мы одновременно оплачивали. Как занимался человек, так и занимает­ся. Конечно, немножко он сам изменился, и сфера интересов измени­лась. Но занимается. И, наверное, так многие. Но, конечно, многие и поменяли не профессию, а скорее образ своей профессиональной жиз­ни.

В. Чеснокова. Если мы сейчас Парсонса издадим и его раскупят, то это значит, что какое-то движение в теории есть.

И. Гришаев. Не сразу, наверное, раскупят, но если всего раску­пят, то будем считать, что на 20 процентов прочитают. А потом еще нужно осмыслить. Понять, потом еще раз понять. Так что будет, види­мо, какой-то лаг, не сразу можно будет пожинать результаты этого чтения. Кстати, еще ведь одна причина, наверное, сказывается: все же владение языком стало более массовым и значительно лучшим, чем было. Я имею в виду тех молодых ребят, которые занимаются социо­логией. Это, по-моему, действительно так. Поэтому есть надежда, хотя она не подтверждается вроде наблюдениями, что, может, они в ориги­нале читают.

В. Чеснокова. Будем надеяться, что они читают в оригиналах. Вот и наши переводы, может быть, скоро станут излишними. Но я что-то не думаю.

И. Гришаев. Ну, по крайней мере на наш век хватит. Эта работа не утратит своей необходимости.

В. Чеснокова. И престижности.

И. Гришаев. Да.

В. Чеснокова. Меня-то интересует не собственно сама перевод­ческая работа, а именно теоретическая. Ведь Парсонс — это прежде всего теория. Ну, методология тоже существует в нем, но возьмем те­орию. Вот мне, например, был он очень важен как теоретик. Мне он поставил теоретическое мышление. А сейчас есть такое направление, чтоб каждый сам создавал свою теорию, причем в собственном языке. Вот это меня очень беспокоит, потому что возникает нечто такое весь­ма хаотическое, непродуманное и, я бы сказала, безответственное.

И. Гришаев. Может быть, это резко будет сказано, но это все же, по-моему, нельзя назвать ни теорией, ни концепцией. Какая-то кари­катура. Да, взгляд на мир, не больше. По-моему.

В. Чеснокова. Хочется все-таки какую-то теорию, которая объяс­няла бы, что у нас сейчас, например, происходит. Хотя мы ощущаем иногда, интуитивно.

И. Гришаев. Мне кажется, что можно привлечь и старые теории к объяснению того, что происходит. Тоже могло бы дать результаты. Это один подход, может быть. А иногда у меня бывает ощущение такое, что в этом хаосе никакая теория не разберется. Что какой-то совер­шенно должен быть особый тип теории.

В. Чеснокова. Вообще хочется иметь объяснительную модель. И нет ничего. Мне кажется, что это из-за того, что образование сейчас — нет, не то чтобы вовсе плохое, какое-то образование есть, — но оно некачественное. Хотя теперь у нас есть образование, а раньше совсем не было.

И. Гришаев. Ну, может быть, здесь должно произойти какое-то разделение труда. Ведь есть же в конце концов физики-теоретики и физики-экспериментаторы. Может быть, и в социологии нечто подоб­ное должно произойти. Даже наверное должно произойти. Потому что сейчас появилась уже возможность действительно использовать соци­ологию для жизни, для упорядочения жизни. А без этого, кстати, и тео­рия не может развиваться. Но, наверное, должны быть люди, главным занятием которых была бы эмпирия: методика и так далее. Хотя, конеч­но, они не должны быть абсолютными невеждами в теории, методоло­гии. Просто нужны другие пропорции, по-видимому, в их образовании.

— Ты считаешь, что нужно готовить эмпириков отдельно и от­ дельно — какую-то небольшую толику теоретиков?

И. Гришаев. Я не знаю, как это будет в процентном выражении, — соотношение это. Но я думаю, что, конечно, в образовании тех и дру­гих должны быть по-разному расставлены акценты.

— А вот как, интересно? Ведь физиков-теоретиков специально
не готовят?

И. Гришаев. Нет, почему? Готовят специально физиков-теорети­ков, которых опасно подпускать к утюгу и вообще к любому прибору, потому что могут сломать. Нет, готовят специально. Экспериментато­ров тоже специально готовят, по разным направлениям.

— Но мы еще, по-моему, не дозрели до такой науки.

И. Гришаев. Может быть. Но это естественно происходит все рав­но. Они потом дифференцируются, одни идут туда, другие туда. Склон-

ности срабатывают. Одни оказываются расположенными скорее к од­ному, другие — к другому занятию.

Е. Петренко. Я хочу сказать: вот странность такая, а в общем-то понятная, что из нашего поколения все-таки ключевые посты занима­ют люди, которые раньше занимались Западом, международными от­ношениями. В социологии это те, которые занимались как бы крити­кой западных теорий, и из всего поколения именно эти люди пошли выше всех, если инструментально посмотреть.

— Это понятно. Они знали языки.

Е. Петренко. Они знали языки. Они читали-таки Парсонса, пото­му что это был их предмет. И они сейчас все продвинулись. Даже взять ключевые позиции в Президентском совете, во всяких аналитических структурах — везде, по сути дела, международники, будь то социоло­гия, или будь то экономика, или еще что.

Такая гуманитарная научная элита, да?
Е. Петренко. Да.

То есть оказались нужны все-таки западные теории?

Е. Петренко. Да. Те люди, которые этим занимаются, некоторые из них, тогда считались чекистами. Дескать, на нем пробы ставить не­куда, вот уж он такой-растакой, вся его профессиональная работа, как казалось, это псевдодеятельность, только для вида, а на самом деле деньги-то он за другое получает... И вот это пустопорожнее в те вре­мена занятие критикой Запада нынче привело к тому, что эти люди совершенно уже в другой функции теперь. Казалось, все просто: го­ловку ему накрутили — и он будет читать и Парсонса, и все что надо. И как надо. А он вот оказался востребованным сегодня совершенно в другой сфере. Ну, используя связи, несомненно, которые были на ра­боте у нас и в другой области, — но востребован он именно за эту мен-тальность.

— Интересное наблюдение.

Е. Петренко. Забавное. Это я, наверное, полгода назад вдруг уви­дела. Думаю: батюшки! Вот ведь как все обернулось.

— А те, которые были на интервью и анкетах, они и пашут...

Е. Петренко. Они и пашут. И, в общем, они, хоть даже фонд «Об­щественное мнение» создадут, но все равно пашут со страшной силой, и все — сами. За то, что Парсонсов не читали.

В. Чеснокова. Это интересное наблюдение. Я таких людей, на­верное, и не знаю.

Е. Петренко. Я тоже не знала. Потом смотрю: один, другой, тре­тий. А этот у нас вообще шпионом считался, а не социологом.

В. Чеснокова. Ох да, были такие тяжкие времена, когда в рабочих коллективах постоянно кого-то подозревали в стукачестве, а иногда и всех поголовно; мужчин, я имею в виду. Женщин почему-то меньше подозре­вали. Хотя женщины, наверное, не менее пригодны для этой работы.

Е. Петренко. Да. А тех, кто занимался критикой разных запад­ных концепций, наиболее удобно было подозревать. Тогда. А теперь

оказывается — вот он какой. И поговорить с ним, оказывается, целый час можно — что-то он знает и понимает. Вот такая трансформация. Раньше вообще не держали за человека, а теперь — смотри ты...

— Ну что ж, я думаю, что рабочие лошадки, они тоже себя покажут.
Е. Петренко. Конечно, куда деваться... Вот на пенсию пойду — и

Парсонса тогда почитаю.

— А вот у нас здесь не социолог, а философ — Сергей Борисович
Чернышев. Скажите, пожалуйста, вам пришлось столкнуться с Пар-
сонсом?

С. Чернышев. Меня привели на «круглый стол» в журнал «Во­просы истории». Я не ходил сознательно по «круглым столам» после­дние три года жизни. Попросили выступить, я как раз завершал у Ша­нина в Интерцентре проект под названием «Субъект социального действия: индивид или общество (Вебер против Дюркгейма)». Я про­изнес очень коротенькую речь, из которой явствовало, что и Вебер, и Дюркгейм вышли на крайне актуальную проблематику, которая, как мне казалось, в классической социологии не получила продолжения, — там я усмотрел некий провал, — а получила развитие совершенно в других областях: в теории систем, в проектировании организаций и автоматизации проектного дела. То, к чему пришел Дюркгейм, зани­маясь вопросами разделения труда, а именно — проблема качеств рег­ламентации, стало центральным вопросом ряда прикладных дисцип­лин, имеющих дело с различными системами регламентирующей документации. А то, к чему шел Вебер, занимаясь идеальными типами, предвосхитило целый ряд современных авторов, занятых конструиро­ванием идеального типа «целерационального действия».

И когда я всю эту ахинею высказал, сидевший рядом со мной че­ловек возопил: «Как? Да вы не читали Парсонса?» Человек этот был Давыдов Юрий Николаевич. Он был крайне возмущен, потому что они с Пиамой Гайденко только что выпустили специальную книжку про Парсонса. Я этого не знал, хотя книжку купил, на полку поставил. И только он стал про это рассказывать, я сразу вспомнил, что она там стоит. И оказалось, что вот эта самая концептуальная ниша, которая страшно важна и которая в моем воображении была пустой, как раз заполнена Парсонсом и его работами. Как мне объяснили, он взял идею регламентации разделения труда у Дюркгейма, он взял задачу постро­ения идеального типа «целерационального действия» у Вебера, взял еще кое-что (по-видимому, у Парето) — и как раз делал то, что я счи­тал совершенно необходимым делать. Это немножко напоминает от­крытие планеты на кончике пера, когда смотришь в пустоту: здесь дол­жна быть планета Нептун, а иначе, по Лаверье и Адамсу, нельзя объяснить, почему окружающие планеты выделывают эти кренделя. Оказалось, что она там действительно находится.

Слава Богу, культура пустот не терпит. Пустота имеется у нас в публикациях и в головах некоторых малограмотных самоучек, кото­рые лезут в социологию. Конечно, про Парсонса я слышал, у меня есть всякие статьи о нем, но, не зная, о чем это, и не имея желания читать пересказы из вторых-третьих рук, я в них не заглядывал. Тем более что Теодор Шанин, все время цитируя другого классика, говорит: вся со­циология, общественная наука у нас — из «second hands», то есть из вторых рук. Это все пересказчики, а люди, которые непосредственно имеют дело с предметом, творцы и духовидцы, — они вообще редко встречаются в науке. А у нас это опосредовано еще и переводчиками.

— А Парсонса самого вы не читали?

С. Чернышев. Нет. У меня он как следующий этап намечен, на будущий год. Я уже запас одну его книжку на английском языке. Чи­тать-то по-английски я читаю, но, к сожалению, медленно. Без слова­ря даже, но медленно, и это меня действительно отторгает, потому что времени нет. А представителям смежных областей знакомство с Парсонсом совершенно необходимо, чтобы не изобретать опять деревян­ных велосипедов, которых мы наизобретали здесь предостаточно.

— Если я правильно понимаю, вы считаете, что у концепции Парсонса есть еще перспективы в социологии и вообще в нашей культуре?

С. Чернышев. Ну, в нашем обществе они вообще блестящи, по­скольку мы во многом еще только слезаем с дерева, — сужу на основе того, что я знаю как профессионал в областях, которые пограничны. Например, я знаю, куда пошло развитие проектирования организаций на основе теории систем, во всяких прикладных областях, которые отпочковались от системных и методологических исследований.

Один замечательный коллектив системщиков у нас тридцать лет работает в области капитального строительства, у них высочайшая культура мышления, огромные прикладные разработки. По-видимо­му, они являются какими-то прикладниками-парсонистами, но они не только Парсонса не знают, они и Вебера с Дюркгеймом не читали. То есть они переизобрели Вебера, переизобрели Дюркгейма, все это до­вели до практики с высочайшей культурой, и, видимо, они переизобре­ли и Парсонса тоже. За Вебера и Дюркгейма я ручаюсь, просто они являются верными веберианцами. Мой друг, который работает там, читает как системщик лекции студентам-социологам. Ему очень часто на лекциях говорят: вы верный продолжатель идей Дюркгейма, вы их развиваете. Он отвечает: спасибо, но, к сожалению, читать его не при­ходилось. Тем более что он работает с 1979 года, а Дюркгейм в обще­доступном издании появился недавно.

B. Чеснокова. Читать его было можно. Это не недоступно было. Другое дело, что у нас, например, Тенниса не было вообще, Вебера почти что не было — на русском языке, я имею в виду.

C. Чернышев. Он был, но для узкого круга людей, которые бывали в московских библиотеках и научных кругах, а вот для нормальных маргиналов это все было иначе — я один из них. Я учился в школе в большом военном городке, там была огромная библиотека, я имел доступ прямо внутрь, я ее всю обшарил. Там была всего одна книга с дореволюционной орфографией — это второй том брокгаузовского издания Байрона. Больше там не было ни одной книги дореволюцион­ной. Это типично. Когда я приехал в Москву, я поступил в Физтех. Из Физтеха первые три года вообще выехать в Москву невозможно, нет тех 18 минут, что электричка идет от Савеловского вокзала. И вот я впервые — я уже не говорю про Дюркгейма — Бердяева взял в руки в 25 лет. Это трагикомедия целого поколения. Не было друзей из старо­московских интеллектуальных семей, которые дома имели эти книги. И тогда я полстипендии отдал за это несчастное «Самопознание».

— Хорошо. Значит, вы к Парсонсу относитесь положительно, так я понимаю?

С. Чернышев. Чрезвычайно. Когда он выйдет, готов отдать лю­бые деньги, чтобы иметь в своей библиотеке.

О. Генисаретский. Думаю, сейчас некое не возрождение, но но­вый виток начинается. Довольно ясно и довольно широко признано, мне кажется, что своей концептуальной неготовностью к реформам, к процессу организации жизни общества мы обязаны, в частности, вот этому разгрому социологии, блокированию теоретической работы. Это одна из препон, которые нашу неготовность определяют. Домашние заготовки периода 60—70-х годов лежат и пылятся. Поэтому я пред­вижу, что нам предстоит теперь узнать еще одну линию этого дела, ту, которая была в ящиках, в закрытости. Она была скрыта ото всех. А люди ведь все время занимались, в том числе и всякими социальными и социо­логическими исследованиями, но сейчас только на свет выходит отряд интеллектуалов, который в этом направлении все время работает.

— Но этот отряд в основном, наверное, связан уже с феноменологической школой?

О. Генисаретский. Нет, нет. Как раз это такие системщики, кото­рые делают какие-то прогнозы, оценки. И мне кажется, что если рань­ше бытовали представления о научной деятельности совершенно дру­гие, то теперь встречаешь чуть ли не каждую неделю новый центр, ассоциацию или еще что-нибудь, где сидят иногда довольно извест­ные, иногда не очень, уже из следующего поколения, люди и нечто де­лают. Пока эта картина мне не очень понятна, но то, что делается серь­езная аналитическая работа и есть запрос на конструкции, на иные точки зрения, на прогнозы, — это я ощущаю. Ну просто по количеству обращений и разных семинаров, симпозиумов.

Мне кажется, что есть и на книжном рынке спрос на какую-то ум­ную, даже заумную, теоретическую книгу. У меня вышло две книжечки, одна поменьше, а другая потолще. Так вот что характерно: берут ту, что потолще, в переплете. Это значит, что уровень публицистической вклю­ченности мы уже проехали. Мне думается, что если выйдет Парсонс, это будет очень кстати. Как образец и как точка опоры для движения. И кро­ме того, у нас раньше была закомплексованность по отношению к чужой мысли — якобы тогда не знали ничего, ну, естественно, нужно было учить­ся. Сейчас этот этап тоже пройден. Поэтому издание Парсонса было бы, по-моему, очень кстати. Если он выйдет, так это может оказаться просто

очень вовремя. Сейчас все больше спроса уже на профессионального клас­са теоретическую работу. Время домашних теорий кончается.

Я думаю, что сейчас переходное и для теоретиков, может быть, даже малоинтересное время. Но через некоторое время уже все будет опубликовано, в том числе книги Парсонса. С одной стороны. С дру­гой — выйдет то, что делалось у нас, то, что мы делали раньше. Про­сто — для восстановления, чтобы картина восстановилась. Кто-то про­должает работать. Я вот последний год сотрудничаю с Российским институтом культурологии. И там Эльна Александровна Орлова напи­сала довольно большой том —■ «Введение в культурологию». И в нем добрая половина текста построена на мотивах структурно-функцио­нальной социологии. То есть те, кто был вовлечен в работу в тот пери­од, сейчас дождались своего часа: наступает время, когда та их вовле­ченность дореализовывается. И дореализуется так или иначе. Вот и статьи Левады вышли. Кто-то что-то издает. А потом будет новый пе­риод. Да, все так быстро развивается.

А сейчас жизненная фаза просто другая. То есть все, кто мало-мальски самостоятелен или считал себя таковым, создали себе какие-то конторки, центры и Бог знает что — всюду вывески эти. Плюс — немаловажная задача — выживание. Совершеннейшая неопределен­ность того, что же будет с академическими и прочими институтами — это очень сильно влияет. Ну а кроме того, очень сильны сейчас соци­ально-политические деления, помимо амбициозных, так сказать, мо­тивов. Часто деление, в общем-то, чисто полит-идеологическое. Один себя считает заведомым демократом, а другой кем-то еще, либералом например. И несмотря на весь научный пафос, эти интенции определя­ют еще до сих пор очень-очень многое.

Три года назад в Институте философии человека делали общий прогноз на 2000-й, 2010-й или 2017-й год. И вот единственные гипоте­зы — это модернизация, демократизация и все, что с этим связано, никаких вариантов. Никаких. Просто даже гипотетических. Настоль­ко все задано было однозначно. И соответственно — никаких ни этно­культурных, ни религиозных аспектов. Все это просто выпадало сра­зу. Дескать, все это ■— приватные вопросы, не имеют отношения к делу. Нас интересуют только перспективы, даже не перспективы — темпы. Такой вариант: все однозначно совершенно. Или вот сейчас был в Ин­терцентре, где Заславская и Шанин. В прошлом году была у них кон­ференция «Куда же идет Россия?»

— И куда же она идет?

О. Генисаретский. Да нет, она там никуда не идет, она там и кон­чается. Ну и опять-таки: дескать, прогрессивный носитель того-сего. Очень заидеологизировано все. Чистейшей воды идеология, причем какая-то клановая, групповая. Как будто не было ни «Вех», ни «Из глубины», не было чего-то еще другого. Не было — и все. Нет, это не незнание, а отторжение. Вкусовое отторжение. Поэтому тут даже не хочется делать какие-то усилия для воссоединения. Мирно бы дожить.

С. Матвеева. Какая там может быть общая идеология! Там мно­жество серьезных специалистов представляли свои работы, причем те, кто друг друга-то и не знает. Более того, на конференциях этих и в 1993-м, и в 1994-м годах поразил разброс взглядов и позиций, порой чрезмерный, вплоть до полярных оценок состояния экономики, напри­мер, демографических, миграционных тенденций и так далее.

О. Генисаретский. Вот и слава Богу. Пока появляются какие-то новые издания, переводы, книги, в общем, материалы социологичес­кие. Довольно много. И авторы появляются...

— И читают активно?

О. Генисаретский. Читают активно. И вот из этого сложится не­кий консенсус, уже через работу, через результат.

— То есть сейчас идет накопление?

О. Генисаретский. Да, накопление, расширение. Из-за чего мно­гие переживают и нервничают. Эта наша система авторитетов, гене­ральства от науки уже никого не интересует, кроме как чисто акаде­мические круги. Складывается информационное пространство общества: и тексты, и авторы, и какие-то события случаются. Ну вот немножко уплотнится все это...

— А нет ли у Вас впечатления от разного рода конференций, мо­
лодежных по преимуществу, — о глобальном таком невежестве?

О. Генисаретский. Ну это да, это оборотная сторона. Собственно, те материалы, которые раньше издавались в вузовских каких-нибудь сборничках провинциальных, — они тоже ведь не были классикой. Сей­час просто в силу открытости и дозволенности всего действительно вы­пало в осадок очень много материалов третьего или какого-то еще бо­лее низкого сорта. И народу. Везде — ив науке, и в церковных делах. Послушать, что говорится на съезде Союза православных братств! Про­сто надо делать чаще конференции. Я вот каждый год провожу: сперва — «Возрождение», а теперь вот — «Будущее России». Просто если хо­чешь сделать хорошее событие, то денег нет, а вот народу стоящего сей­час, надо сказать, достаточно. Если его искать, собирать, то и сделаешь дело, имеющее смысл, хотя бы для самого себя.

— Значит, есть надежда...

О. Генисаретский. Я думаю, есть.

В. Чеснокова. Это вдохновляет. Сделать бы нам, что ли, какую-то рекламу этих переводов. Все-таки материал сложный...

А. Хараш. Реклама — это обман, в общем-то. Есть некоторые дистрибьюторы гербалайфа, о которых я знаю точно, что они его рек­ламируют, но не употребляют. Или употребляют неправильно, так что он вряд ли может для них быть чем-то положительным. Но они его успешно распространяют. Однако это плохо, потому что лучше бы они хлебом занимались. Не просто реклама в данном случае нужна. Я счи­таю, что наш «круглый стол» — это очень важно. Это хорошая воз­можность рекламы. Настоящей рекламы. Понимаете, можно пропове­довать, а можно исповедовать. Проповедник, который не исповедует, это есть обманщик. Л вот тот, кто просто исповедует, он гораздо бо­лее воздействует, потому что для него это правда, это истина, и люди приобщаются к истине через него. Тут уже не реклама, а личное вос­приятие. Это я на себе испытал, я живу в этом.

Смотрите, сколько народу вокруг Парсонса отдавало свои силы для этого перевода, в какие времена, когда. И что это было за явление для нас. Парсонс — это не только история социологии, это история нашей страны, история нашей нации. Вот через это, конечно, можно значительно повысить спрос, и не просто повысить спрос. Я же не став­лю своей целью повышение спроса. А просто я испытал на себе живи­тельное действие, благотворное, я хочу, чтобы другие это испытали. Вот когда мои дети не хотят мне в чем-то верить, у меня возникает про­сто жуткое чувство, знаете, озлобление даже. Как же так? Если я знаю, если я твердо знаю. Я через это все прошел, прохожу. Вы не имеете права мне не верить... Но нет вот.

В. Чеснокова. Во всех случаях, когда возникает недоверие и непо­нимание, лекарство одно — терпение и время. И в отношениях между людьми, и в отношениях человека с обществом и другими социальными структурами. Но общество живет в другом времени, чем человек. И на­ука живет в другом времени. Человек — образование более быстротеч­ное. Он быстро стареет и «выходит в тираж». Сейчас пришло время, когда можно более эффективно работать и более свободно предъявлять ре­зультат. Но для меня, например, это время пришло слишком поздно. И для многих других, в частности и из присутствующих здесь, — не для всех, конечно, и, может быть, не совсем, но в какой-то мере поздно.

Период нашей основной деятельности пришелся на трудные, от­нюдь не идеальные времена. Понятно, что идеальных времен не быва­ет. Но бывают все же менее и более трудные. Наше было — более труд­ное. Это характерно для социологии, как, впрочем, и для некоторых других наук. Жаловаться тут бесполезно и оправдываться бессмыслен­но. А все-таки грустно думать, что не удалось полностью реализовать­ся. Но до чего-то мы все же докопались, что-то усвоили и осмыслили, что-то нашли и построили. Как теоретики, так и эмпирики. Однако все это пока лежит неоформленной грудой, где важное и ценное переме­шано с неважным, более того, часто важное даже специально заслоне­но, замаскировано неважным. Вот и хочется все, что наработано, со­брать, систематизировать и предъявить, чтобы люди, которые придут после нас, — а отчасти они уже пришли и начинают работать, — не начинали как бы на пустом месте, не начинали все сначала и не бились над теми проблемами, которые в какой-то мере уже разрешены и уж во всяком случае поставлены.

Парсонс — это часть вот такого мирового и нашего собственно­го опыта. Хотя, к сожалению, опыт невозможно передать другому на блюдечке с голубой каемочкой, просто и непосредственно. Все-таки этот другой должен и сам поработать. Фигурально выражаясь, по­грызть этот гранит собственными зубками. Без этого невозможно. этом и свобода каждого вновь приходящего в мир, и в частности, в науку, человека, и необходимость. Ну а Парсонс - с ним трудно работать, но это окупается, особенно когда перед тобой кто-то уже прошел этим путем и что-то успел сделать. В общем-то цель данного издания и данного «круглого стола»: обратить внимание, что-то предъявить и чем-то поделиться. Не допустить развала, поддержать преемственность в нашей науке. Хватит всему наработанному лежать в столах и пылиться на полках. Все должно поступать в оборот и начать приносить пользу.

Дата добавления: 2015-09-29