OCR: Allan Shade, [e-mail] , http://soc.lib.ru 49 страница

А. Здравомыслов. Причина, на мой взгляд, состояла в том, что на волне, можно сказать, еще демократического подъема 60-х годов было стремление развивать советско-американские связи по разным лини­ям. Очень долго решался вопрос о том, стоит ли их развивать по линии социологической. Причем сомнения были с двух сторон, как я это ус­тановил при последней моей встрече с Робертом Мертоном. С нашей стороны сомнения заключались, естественно, в том, что здесь мы от­крываем канал идеологического влияния на советское общество. «С нашей стороны» — значит со стороны руководства Академии наук и ЦК партии, который, конечно, решал эти вопросы. А со стороны аме­риканцев сомнение состояло в том, есть ли вообще социология в Со­ветском Союзе и стоит ли тратить силы на установление контактов с людьми, которые только называют себя социологами, а на самом деле ими не являются.

И вот в мае 61-го года первая группа американских социологов приехала в Советский Союз. Ее возглавлял Роберт Мертон. Эта группа посетила Ленинград, Москву, еще какие-то города. Они побывали и в нашей лаборатории социологических исследований Ленинградского университета. У нас было пять специалистов разного профиля. И мы имели с американцами очень интенсивное профессиональное общение: рассказывали о своей работе, о своих исследованиях. Мы тогда уже были в стадии сбора материала к книге «Человек и его работа». Это было до­статочно профессионально и интересно для американских коллег.

Позже был визит Парсонса, уже вторичный. Мертон и Парсонс впоследствии опубликовали статьи со своими впечатлениями от этих визитов в журнале «Американский социолог» и в каких-то других из­даниях. Парсонс и Мертон давали довольно высокую оценку профес-иональному уровню нашей работы и развитию этого направления.

После этих визитов или еще в ходе их Американская социологи-ская ассоциация взяла официальный курс на сближение с Советской социологической ассоциацией. В Америке был создан комитет по кон­тактам с советской социологией, который именно Парсонс и возгла­вил. Оперативным работником, осуществляющим непосредственные контакты, был Джордж Фишер, который владел русским языком, — он учился в московской школе, — был специалистом, прекрасно знал ситуацию в стране. Джордж Фишер был посредником между амери­канскими и советскими учеными. Он написал довольно обстоятельную книгу, которая называется «Наука и политика». Эта книга посвящена анализу советской социологии в 60-е годы. Тема: в какой мере полити­ческие и научные интересы совпадают и расходятся. Но большей час­тью книга была информативной, касалась различных центров, разно­образных данных, полученных советскими социологами, и в общем она создавала довольно хороший имидж для нашего нового направления и для нашей группы.

— Вы сказали, что все эти контакты организовала Академия наук. Но ведь так просто ничего не бывает. Наверняка кто-то лоббировал такое решение, кто-то его проталкивал с нашей стороны, пробивал привстречах и контактах.

А. Здравомыслов. Единственной инстанцией, которая имела воз­можность приглашать крупных зарубежных ученых в Россию, была Академия наук. Академия наук это осуществила. Большую роль в этом играл Геннадий Васильевич Осипов, который возглавлял сначала соот­ветствующий отдел в Институте философии Академии наук. Впослед­ствии этот отдел был преобразован в институт. Осипов руководил отде­лом новых форм труда и быта и, конечно, имел наибольший вес в определении взаимоотношений с иностранными учеными. На том этапе он рассматривался и воспринимался как легитимный лидер советской социологической науки, которая была дифференцирована в региональ­ном отношении. Для Академии наук его голос был наиболее важен. Ду­маю, что были и другие голоса. Бесспорно, большой вес имели Галина Михайловна Андреева и Татьяна Ивановна Заславская (хотя тогда она еще жила в Новосибирске). Академия наук аккумулировала такие мне­ния, а дальше академики Константинов и Федосеев уже принимали ре­шения по данным конкретным вопросам в соответствии с общим кур­сом, который был тогда нацелен на развитие советско-американских связей. Этот курс был официальным, он курировался аппаратом ЦК.

— Когда делегации прибывали, кто наиболее эффективно общался с ними с научных позиций?

А. Здравомыслов. С научных позиций общались все те, кто про­являл желание. На этом этапе был довольно высокий уровень демок­ратичности, жесткой селекции не было.

Аудитория была двух типов. Одна — наиболее профессионально подготовленная — из Института философии Академии наук. Она с наибольшим интересом и даже определенным пиететом воспринимала выступления Парсонса, потому что у нас тоже структурно-функцио нальный анализ приобретал значение методологического направлении направление поддерживал Левада). По данной причине все вопросы и дискуссии носили достаточно профессиональный характер — что Парсонс, кстати, и отметил однажды. А именно, когда он приехал первый раз, он сказал: «Я не ожидал, что аудитория окажется столь подготовленной».

Я помню выступление Парсонса в Ленинграде в большой аудитории Туда были приглашены и студенты, которые пришли посмотреть и послушать необычную личность, так как это было вообще первое по­добное выступление американского социолога в Ленинградском уни­верситете. Думаю, что этих студентов можно назвать вторым типом аудитории.

Это означает, по-видимому, что они мало что понимали?

А. Здравомыслов. Да, примерно так. Но все же пришли тогда по­слушать.

Какова была тема доклада?

А. Здравомыслов. Наверное, «Теория социальной системы». Он обычно выступал на социологические темы. Все, кто присутствовал, хотели знать, что же такое делается в американской социологии, как она развивается и т. д., тем более когда приезжали признанные ее ли­деры.

В Москве местом встречи был Институт философии, в частности сектор по теории и методологии, который возглавлял Юрий Алексан­дрович Левада. Сектор по методологии социологических исследова­ний выступал как бы основным контрагентом, то есть основной ауди­торией. Другая часть — университетские структуры. Тогда еще кафедрой методики социологических исследований в МГУ заведовала Галина Михайловна Андреева.

В Ленинграде активные контакты также осуществлялись через университет. Через Академию наук тоже, но я о них меньше осведом­лен, поскольку работал тогда в университете. Философский факуль­тет университета принимал и Мертона — эту первую группу. А наша лаборатория была частью философского факультета. Парсонса тоже принимал философский факультет.

Так вот, в 1962-1964 годах, когда мне были уже известны основ­ные работы Парсонса, у нас начали развиваться более широкие кон­такты с американскими учеными. Приезжали Мертон с группой своих коллег, затем известный специалист в области социологии труда Херц-берг, частым гостем был Фишер. Однажды, это было, по-видимому, в 1964 году, звонит телефон в нашей коммунальной квартире на Звери­ной улице. Я поднимаю трубку и слышу хрипловатый голос, который спрашивает меня на американском английском и представляется: «Это говорит профессор Парсонс». Я очень удивился. Он спросил: хотите ли вы со мной увидеться? Я говорю: я был бы крайне рад, счастлив. Он разу же пригласил меня в гостиницу, где остановился с супругой (он егда ездил со своей супругой Элен Парсонс). Они удивительно под-Дили друг другу по своей внешности, комплекции, взаимопониманию. Потом он пригласил меня на прием, который давало американ­ское консульство. И я попал на это мероприятие. Таково было первое знакомство, уже личное.

У меня уже была какая-то позитивная установка на то, чтобы вос­принимать его личность. Мне весьма импонировали его система, его тео­ретические конструкции. И я уже был знаком (на основании целого ряда работ) с его теорией социального действия и со структурно-функциональ­ным анализом, поэтому мне было интересно посмотреть на человека, ко­торый — живой теоретик, занимается такой довольно абстрактной про­блематикой. Он производил впечатление человека, не очень сильно заботящегося о своем престиже, он был весьма простоват в манере пове­дения. И в этом отношении Парсонс не похож на многих других амери­канских профессоров, которые всегда своей внешностью подчеркивают свой статус, положение и т.д. Внешне он выглядел довольно просто.

Г. Беляева. Важного впечатления Парсонс не производил. Такой старикан, конопатый, рыжий, лысый. Очень сдержанный.

А. Хараш. У меня тоже есть представление о Парсонсе, хотя лич­но я его никогда не видел. А тем не менее... Можно назвать это встре­чей — то впечатление, которое я получил с помощью Андреевой Гали­ны Михайловны, завкафедрой социальной психологии. Она была в Монреале на социологическом конгрессе и там видела Парсонса, об­щалась с ним. Меня больше всего поразил такой штрих: Парсонс опоз­дал, приехал прямо из аэропорта, и на нем был ужасно мятая рубашка. И это как раз та черта, которая меня удивляет в Парсонсе: точная ана­литичность его построений, с одной стороны (он аналитик, который постоянно разграничивает, очищает факторы, и эти факторы он укла­дывает все время в какую-то конструкцию, причем довольно сложную), а с другой —■ Парсонс в этой мятой рубашке. Для меня этот образ очень символичен. Вот так я и представляю себе Парсонса с тех пор, как я услышал про эту мятую рубашку: великий конструктор, очень тонкий — и в мятой рубашке. И это у меня вызывает какую-то симпатию, повы­шенную симпатию к Парсонсу.

А. Здравомыслов. Да. Он не строил беседу на почве каких-то очень абстрактных вещей. Мы говорили скорее о каких-то повседневных де­лах, с которыми он сталкивался, которые видел. Иногда мы выходили на какие-то теоретические проблемы и обсуждали их.

Какие еще моменты? Он всегда привозил с собой свои книги, пос­ледние, привозил целый пакет публикаций. Он щедро одаривал меня своими книжками с надписями. У меня дома есть несколько книг с его автографами. Иногда он предлагал что-то на выбор. Скажем, сборник статей или же какую-то монографию. Я, конечно, предпочитал моно­графию.

Мне кажется, что у него не было иных интересов, кроме теорети­ческой и преподавательской работы. Естественно, в сфере его интере­сов было и познание мира, познание Советского Союза, было желание больше понять, что происходит в этом мире.

Однажды, когда я провожал его из Ленинграда в Москву, на 12-совой поезд «Красная стрела», вошли мы в вокзал, и вдруг Парсонс ворит: «Я хотел бы чего-нибудь попить». Оказалось, что это просто невозможно: все уже было закрыто, ресторан закрыт. И бутылку минеральной воды или лимонада достать оказалось просто невозможно. Вокзал — это определенный социальный объект, там было много народа спящего, ожидающего, приехавшего. В общем — вокзал. И он с удивлением спросил: «А что же эти люди здесь делают?». Я сказал: «Они просто куда-то едут. У нас вообще-то миграция довольно интен­сивная». Кстати говоря, это было для многих западных ученых непо­нятно. Они считали, что система тоталитаризма такова, что все люди приписаны к своим городам и квартирам, никто не может никуда по­ехать без разрешения официальных властей. Такой образ был создан советологической литературой, образ более жесткий, чем все было на самом деле. А в 60-е годы это был тем более неадекватный образ.

Парсонс всегда при встречах подробно рассказывал о положении дел в американской социологии, вплоть до разнообразных деталей: кто куда поехал, переехал, из какого университета, в какой университет, кто получил какой-то там эмиритус или какие-то звания за какие-то заслу­ги. Но я не настолько хорошо знал американскую социологию, чтобы меня это задевало. Со своей стороны я рассказывал о том, какими ис­следованиями мы занимаемся, что мы получили, какие интересные результаты. И так мы с ним общались. А в 64-м году у меня вышла первая книжная публикация — «Проблема интереса в социологической тео­рии». Как я уже сказал, параграф этой книги «Теория социального дей­ствия и ориентация» был посвящен разбору теории Парсонса. Это была одна из первых публикаций о парсонсианстве. Раньше ее вышла, по-ви­димому, лишь статья ныне покойного Николая Васильевича Новикова в «Вопросах философии» (1963, № 3). Мне очень хотелось знать, как же воспринимается мой анализ самим Парсонсом. И я, как только вышла книжка из печати, направил ему каким-то образом экземпляр.

В апреле 1965 года Парсонс написал мне первое письмо, в кото­ром он высказал свое мнение о моей работе. Это весьма важно и ду­маю, что интересно. Оригинал письма у меня сохранился, и я сейчас приведу этот текст. Письмо на бланке Гарвардского университета, Де­партамента социальных отношений. Датировано 13 апреля 1965 года, напечатано на машинке самим Парсонсом. Текст следующий: «Дорогой доктор Здравомыслов!

Я давно хотел поблагодарить Вас за то, что Вы прислали мне книжку «Проблема интереса в социологической теории». Однако, прежде чем Вам ответить, я дождался того момента, когда раздел, касающийся моей работы, будет переведен. Кроме того, я также обсуждал текст какое-то время с профессором Джорджем Фишером.

Я полагаю, Вы понимаете, что в трактовке этих проблем между нами большие различия (a good many differences). Однако я полагаю, что Ваша позиция, насколько я могу судить по переводу, интересна и полезна. Я думаю, что наиболее важное различие состоит в том, что я не стремлюсь принять дихотомию между объективными структурными условиями общества и теми аспектами, к которым можно подойти через ориентации индивидуальных членов общества. Я с уверенностью признаю важность того и другого и вижу централь­ную задачу теоретика-социолога в установлении взаимоотношений между этими двумя сторонами. Вместе с тем у меня сложилось впе­чатление, что Ваше исследование является наиболее конструктив­ным вкладом с точки зрения продвижения разумного обсуждения на­званных проблем в тех советских источниках, которые мне известны. Я лишь хочу, чтобы была возможность продолжить дис­куссию при личной встрече, и, может быть, такая возможность вско­ре представится».

Парсонс имел в виду встречу в Эвиане, Франция, где должен был состояться Международный социологический конгресс в сентябре 1966 года.

Помню, что в один из своих приездов в Ленинград он читал на философском факультете лекцию для студенческой аудитории, кото­рую я имел удовольствие переводить, пробуя себя впервые в роли пере­водчика на таком форуме. А потом, в 64-м году, когда он приезжал еще раз, там помимо его лекции была еще и очень любопытная беседа в дека­нате. Мне кажется, что тогда уже начиналось изменение отношений. Может быть, я преувеличиваю. Но дело в том, что в 64-м году один из талантливых и способных людей, назовем его N, был послан по обмену из Ленинградского университета в США, в Гарвардский университет, и там с ним стали происходить какие-то непонятные вещи, в результате чего он попал в больницу после того, как он то ли выпал, то ли был выб­рошен из окна какого-то здания (я думаю, что вторая версия более ре­альна). Потом он сделал заявление, что остается там. Потом прислал в посольство отказ от этого заявления. И в конце концов в 64-м году воз­вратился в Москву. Был такой очень неприятный эпизод.

— И эта таинственность так и не развеялась? Так и не проясни­лось, что же произошло в действительности?

А. Здравомыслов, Что N был выброшен из окна — это было точно установлено. И он сам сказал об этом. После этого случая он попал в психиатрическую больницу там же, в Америке. Можно точно сказать, что он не был склонен к психическим отклонениям, был абсолютно здо­ровым человеком. Когда уезжал — во всяком случае. Потом эта ситуа­ция произвела на него огромное воздействие, да и на его судьбу оказала большое влияние. Его исключили из партии, поскольку был факт — его заявление о желании остаться в Америке. Конечно, его сразу отстрани­ли от всякой преподавательской и научно-исследовательской деятель­ности. А Парсонс возглавлял Департамент социальных отношений в Гар­вардском университете. И наш декан, побеседовав с Парсонсом по теоретическим вопросам, сказал: «Теперь мне поручено задать вам один вопрос: что же произошло с N?». На что Парсонс ничего внятного ответить не мог, потому что он не знал деталей. Он знал, что это произошло,

. ы которые излагались, были ему известны, но мотивы и подробно-

ти —■ об этом его, конечно, никто особенно не информировал. Рассле-

ования данного эпизода не было, он интерпретировался в таком духе,

то какие-то спецслужбы вмешались в этот процесс и пытались скло-

N остаться в США, что на каком-то этапе им это удалось, а потом

он все-таки собрался с силами и вернулся обратно.

Все-таки сколько раз бывал Парсонс в России?

А. Здравомыслов. Не менее четырех-пяти раз.

Jf в какой промежуток времени?

А. Здравомыслов. По-видимому, с 62-го года по конец 60-х го­дов. Я не помню точно.

Но тогда получается, что он бывал в России примерно один

раз в полтора года. Это возможно?

А. Здравомыслов. Это вполне возможно. Дело в том, что Пар­сонс был, как я уже сказал, председателем комитета Американской социологической ассоциации по связям с Советской социологической ассоциацией. Я уже говорил, что он весьма дружелюбно относился к нашей стране.

— В связи с этим вы считаете реальной частоту его приездов в
Советский Союз раз в полтора года?

А. Здравомыслов. Да.

— Где он еще бывал, кроме Москвы?

А. Здравомыслов. Он бывал еще в Ленинграде. Это я знаю точно.

— А в Новосибирске, например, он не бывал?

A. Здравомыслов. Не знаю, не могу сказать.

B. Чеснокова. Я могу сказать. В Новосибирске он не бывал. Я там
работала с конца 1966 года. Если бы он был за пару лет до моего посе­
ления в Новосибирске, я бы знала это...

— Итак, мы установили, что были встречи с Парсонсом в 1962 и в
1964 годах. Вы их помните больше по Ленинграду?

А. Здравомыслов. Я помню еще одну встречу, на этот раз в Мос­кве. Она происходила на Волхонке, 14, скорее всего в 66-м или в 67-м году. Здесь частично переводил Седов. Мы вместе с ним были в роли переводчиков — я уже лучше знал терминологию, а Седов на том эта­пе лучше знал язык.

Л. Седов. Да, мне посчастливилось не только видеть Парсонса. Он приезжал в Союз, очевидно, в 67-м году. Я знаю только об одном его приезде. О других я просто никогда не слышал. Тут на Волхонке, в Институте философии (будущий ИКСИ тогда еще не выделился из Ин­ститута философии), он выступал с докладом, и я половину его докла­да переводил. Нет, кажется это был не доклад, а лекция...

— О чем была лекция?

Л. Седов. О состоянии общей социологической теории, о его са-

°го, Парсонса, интересах последнего времени, о том, как он видит

Движение своей теоретической мысли. Помню, я сам задал ему один

вопрос. В то время был такой политолог — Дэвид Истон, который шел своими путями, немного отклоняющимися от общепринятых. Вот я и спросил Парсонса, как он относится к моделям Истона. Парсонс от­ветил, что они вполне совместимы с тем, что делает он сам.

— Как аудитория реагировала на Парсонса?

Л. Седов. С большим интересом. Во всяком случае, та часть ауди­тории, которая была мне знакома.

О. Генисаретский. И я помню одну встречу с Парсонсом в Инсти­туте философии. По-моему, это была первая его поездка.

— В 1964-м?

О. Генисаретский. Нет, позже. Конечно, это было позже. Шел конец 60-х годов, точную дату я сейчас не вспомню. Хотя постойте... Да, это был именно 65-й год. После этого я сразу поехал на конферен­цию в Новосибирск и даже делал доклад, делился впечатлениями о встрече с Парсонсом. Вел конференцию Здравомыслов. Переводили Здравомыслов и Седов. Это было в Институте философии, в зале уче­ного совета. Зал просто был набит битком. Потом была еще одна или две встречи в более узком кругу, в сущности это были встречи с секто­ром Левады. Там опять же были и Здравомыслов, и Седов. Тогда Пар-сонсу задавали вопросы. Для меня это было первое подобное знаком­ство, первый опыт общения с социологом, гуманитарием американским или западным — как угодно — хорошего класса.

Самое большое впечатление на меня произвело то, что Парсонс был довольно открыт для вопросов и очень быстро на них реагировал, даже иногда с чем-то соглашался. Я помню, он настаивал, очень наста­ивал на том, что один из источников теории социального действия и вообще его концепции в целом — бихевиоризм, бихевиористские кон­струкции, принятые в Америке. Он настаивал на том, что когда суще­ствует бихевиоризм, то сама по себе, так сказать, возникает социоло­гия. На что я тогда ему возразил, что вот у нас был Павлов и школа его была довольно развита, но тем не менее у нас ничего подобного соци­ологии на этой основе не развилось. Парсонс как-то доброжелатель­но согласился и перешел на свой главный тезис. На меня это произве­ло хорошее впечатление, потому что наши ученые — ну хотя бы примерно такого же ранга — такой толерантностью не отличались.

А вообще мне кажется, что у нас все это было в очень узких кру­гах. Социологической теорией непосредственно занимался сектор Ле­вады, так как это ему было поручено, доверено. Так что судьба теоре­тической социологии во многом зависела от личностного фактора, так сказать. В Москве по крайней мере. Я не знаю, как это делалось, на­пример, в Новосибирске, а в Москве круг интересов лидеров подраз­делений предопределял направление. И уровень, конечно. Этим раз­витие и ограничивалось.

Г. Беляева. Одну встречу в узком кругу и я хорошо помню. Она была именно в Институте философии. Я работала у Левады. И мы со­брались за столом, сели вокруг него. Вначале было не очень понятно, о

м говорить. Я даже не помню, кто переводил. Все было как-то очень A icTpo, бегло. Только помню, что там был Генисаретский и что-то он у Парсонса спрашивал, а тот что-то ему отвечал, но что именно, уже не помню. Все это было в Институте философии — это точно. Поздней осенью Институт социологии во главе с Осиповым отделился, и мы уже переехали на «Динамо». Да, это все было в процессе нашего отделе­ния. И Парсонс тогда приезжал. Вполне возможно, что его в этот наш новый подвал социологический просто не повели, а встречали в Ин­ституте философии. Это осень 66-го года. Потому что все лето и осень мы были еще в Институте философии.

А. Здравомыслов. Что касается встречи с Парсонсом в Институте философии, то у меня сохранилась запись беседы, расшифрованная с магнитной ленты. Она относится все же, скорее всего, к 1966 году (к сожалению, запись не датирована). Но содержание ее воспроизведено довольно полно на 26 страницах рукописного текста. Присутствовали Левада, Замошкин, Седов, Беляева, Зворыкин. Может быть, кто-то еще. Парсонс отвечал на вопросы, которые ему задавали. Перечень их выг­лядит следующим образом. Как рассматривается проблематика соци­альных изменений с точки зрения структурно-функционального анали­за? Как меняется система символов? Общая оценка состояния теории социального действия? Чем отличается понятие функции у Парсонса и Мертона? Каково соотношение кардинальных понятий «процесс», «структура», «функции»? Что значит «объяснение» в социологии? В чем особенности того направления в социологии, которое обозначается как «социология социальных проблем»? Занимается ли американская соци­ология прогнозированием американского общества? Наиболее актив­ными в том, чтобы озадачить Парсонса вопросами, были Замошкин и я. В связи с этими вопросами Парсонс разъяснил свою точку зре­ния на социальные изменения, опираясь на категории структурной дифференциации, включения, возрастания адаптационных возможно­стей и ценностного обобщения. Он подробно остановился на вопро­сах природы символов в культуре, сказал, что для него очень важны работы в области лингвистики, кибернетики и биологии... Назвал ра­боты Якобсона и Хомского как весьма важных авторов для понимания природы и изменений символов в культуре. Механизм изменения куль­турных символов он связал с расщеплением «кода» и «послания». В биологии он отметил огромное значение разработки проблем генети­ки. Что касается отличий структурно-функционального анализа от со­циологии социальных проблем, то это различие он назвал идеологи­ческим. При этом он обратил внимание на то, что человеку, изучающему социальные проблемы, весьма трудно сохранить позицию научной не­предвзятости. Он так или иначе оказывается вовлеченным, пристраст­ным. Еще одно замечание Парсонса состояло в констатации следую­щего обстоятельства: «Я, — сказал он, — принадлежу к той группе, которая полагает, что даже все социальные науки вместе взятые не мо-ут ответить на все вопросы, важные для человека».

Что касается прогноза, то он его увязал с философскими пост­роениями и еще раз обратил внимание на то, что научное понимание проблем имеет определенные границы. В частности, об этом свидетель­ствует, сказал Парсонс, возрастание интереса к проблемам смерти в американской литературе.

В 64-м году для меня вопрос знакомства с Парсонсом имел особое значение. Решался вопрос о моем первом выезде за границу. Меня через Министерство образования пригласили поехать в Кению, поработать там в качестве преподавателя общественных наук. Можно было ожидать, конечно, что мои контакты с иностранцами не будут содействовать тому, что меня выпустят за границу, но эти опасения оказались напрасными. И так получилось, что я поехал в Африку, на экватор, в Кению, в Инсти­тут им. Патриса Лумумбы и там работал в качестве преподавателя тео­рии социализма. Это отдельный эпизод. В ЦК со мной была беседа по поводу моей поездки. Мне объяснили, что это за учреждение, в кото­ром я буду работать, какие там передо мной могут возникнуть трудно­сти и т.д. При этом мне дали также понять, что им известно, что я имею контакты с американскими социологами. Было сказано: «Вы можете их продолжать, никаких проблем нет. Пожалуйста, переписывайтесь» и прочее. Кстати, из Кении я написал какое-то письмецо Парсонсу, мол, вот где я нахожусь. В общем, мы поддерживали отношения.

Потом, в 66-м году, была встреча уже в Эвиане, во Франции, во время социологического конгресса. Я вернулся из Кении, снова вклю­чился в жизнь нашей лаборатории. Мы уже писали книгу «Человек и его работа», заканчивали ее. Меня включили в туристическую группу для поездки на конгресс. В Эвиане я был несколько дней. Из 10 дней, которые мы провели во Франции как научные туристы, три дня мы были на конгрессе. Парсонс тут тоже проявил инициативу. Он подошел ко мне и сказал: «У нас тут готовится и будет проводиться дополнительное заседание сессии конгресса, посвященное сравнительным исследова­ниям. Не хотите ли вы выступить на этой сессии?». Я понимал, насколь­ко серьезно это предложение и насколько долгосрочные последствия оно может иметь. Я сказал: «Я подумаю и вам скажу через некоторое время». Я посоветовался с Ядовым, который был моим непосредствен­ным руководителем по лаборатории социологических исследований. Он сказал: «Давай выступай». Де-факто мы были соруководителями. Он был немножко большим начальником. Я достаточно хорошо знал ме­ханизмы наших согласований, поэтому получил от Ядова добро на вы­ступление. После этого я сказал Парсонсу, что буду выступать.

Там была довольно большая аудитория, перед которой мне пре­доставили слово: «Профессор Здравомыслов из Ленинграда». Я, по-моему, тогда еще не был профессором, но дело не в этом. Я произнес 10-минутную речь. Выступаю и говорю о проблемах, которые возни­кают при сопоставлении данных по одной и той же теме: отношение к труду в американских исследованиях и в советских исследованиях. Есть целый ряд вопросов, которые мы как социологи должны понимать:

. разный контекст, разное значение труда, трудовой мотивации...

компоненты, вопросы заработной платы, уровня жизни и прочее, и

к все это должно быть отражено в методиках. Мы не можем просто

боать методики из одной страны и применять их к другой, нужно учи-

вать контекст. Такова была моя главная мысль. На что аудитория

ааплодировала. Я был, следовательно, поддержан аудиторией.

Однако это чуть было не кончилось для меня роковым образом, потому что сразу же некоторые члены нашей делегации доложили ру­ководству делегации, лично академику Федосееву, что я заслужил ап­лодисменты. А раз я заслужил аплодисменты, значит я говорил что-то не то. И тут Галина Михайловна Андреева (она слушала мое выступле­ние) и Николай Васильевич Новиков побеседовали с Федосеевым и ска­зали, что мое выступление было вполне адекватно идеологическим установкам. Так что это не имело для меня негативных последствий.

Негативные последствия имел другой эпизод. Во время конгрес­са ко мне подошел господин Поремвский, видный деятель НТС. Я по простоте душевной отнесся к нему вполне нормально и даже дал ему свой домашний адрес. После того как он прислал мне по этому адресу какие-то социологические тексты из французской прессы, меня при­гласили в КГБ и объяснили, что я должен был знать, что это — лич­ность, сотрудничавшая в свое время с гитлеровцами. В результате я сделался «невыездным» на целые 10 лет. Исключение было сделано только в 1970 году для поездки в Болгарию для участия в седьмом со­циологическом конгрессе, где мы вновь встретились с Парсонсом.

И везде Талкотт Парсонс встречал меня как старого знакомого и доброго друга. И мы всегда имели с ним возможность поговорить, обсу­дить какие-то вопросы. Неформальное обсуждение. Формальные мо­менты были только в связи с какими-то выступлениями. На болгарском конгрессе я выступал на сессии, которой Парсонс руководил вместе со Смелсером. Потом, в 72-м году, по-моему, он прислал мне приглашение выступить подробнее о проблемах модернизации, о которых я говорил в своем докладе. Но уже тогда это все закрывалось и свертывалось. И наше бывшее начальство не поддержало этого предложения.

— Когда вы в последний раз виделись с Парсонсом?

А. Здравомыслов. Я думаю, что это было как раз во время бол­гарского конгресса в 70-м году. Вот такая история наших с ним личных и научных отношений на общем фоне развития нашей науки в те годы.

Дата добавления: 2015-09-29