OCR: Allan Shade, [e-mail] , http://soc.lib.ru 50 страница

— Ну а как другие приобщились к концепции Парсонса? Давайте
вспомним. И еще: почему мы к ней потянулись?

Л. Седов. Очень интересный вопрос, потому что мой приход к 'арсонсу был, в общем-то, достаточно неожиданным. Представьте себе, я был востоковедом, защищался в Институте востоковедения, нимался средневековой Камбоджей. Это замечательное, надо ека­ть, занятие. Это интереснейший период, интереснейшая архитекту-Р • по меня интересовала не столько архитектура и даже не духовная знь того периода, а именно социальное устройство. Мы все были с

марксистским воспитанием. Короче говоря, на основании средневеко­вых документов я, уча язык санскрит и т.д., защищался на тему соци­ального и государственного строя средневековой Камбоджи. В те годы в востоковедении разворачивалась дискуссия об «азиатском способе производства».Я был одним из ее активных участников, молодой вос­токовед, суждения у меня по этому поводу были достаточно крамоль­ные, но все-таки в рамках этой самой марксистской дискуссии.

— Когда это было?

Л. Седов. В 65—66-м годах. И в один прекрасный момент я стал понимать, что марксистская модель исторического развития и соци­ально-экономического устройства перестает удовлетворять мое лю­бопытство. Я начал поиски каких-то альтернативных возможностей, стал читать западную теоретическую социологию, политологию и куль­турологию. И надо сказать, что я очень быстро натолкнулся на Пар-сонса, потому что он тогда гремел, всюду цитировался и вообще пред­ставлял собой некую вершину и синтез западной общественной мысли. Тут я стал вникать в Парсонса. И с этими начальными знаниями Пар-сонса пришел в левадовский коллектив, выступил там с докладом. Пер­вый мой доклад был по антропологии, по социальной и культурной ан­тропологии. Но я уже пользовался парсонсовскими схемами и представлениями. После этого я стал уходить в теоретическую социо­логию, бросил свои сугубо исторические изыскания.

А дальше мы, собственно, все коллективно пытались осваивать эту могучую парсонсовскую схему. И в то же время каждый работал по-своему. У нас там были не только поклонники Парсонса; был Эдик Зильберман, больше философ, нежели социолог, Парсонсом он инте­ресовался постольку поскольку, а больше интересовался индийской философией, Юнгом и т.д. Но тем не менее все как-то вращалось вок­руг Парсонса, что-то мы переводили из Парсонса, что-то комменти­ровали в предисловиях, переводя эти работы. Но тогда не все удалось опубликовать. Были сборники, издававшиеся Институтом социологии. После того как нас разогнали, были выпуски в ИНИОНе, посвящен­ные Парсонсу, с нашими рефератами, переводами. У меня там был со­кращенный перевод его большой работы. Вот такая шла деятельность, скорее даже просветительская... Но каждый из нас что-то из Парсон­са брал для себя. В дальнейшем я стал работать в культурологии с та­ким «парсонсовским» уклоном (когда меня выгнали из Института со­циологии). Я стал приближаться к изучению нашей российской действительности, пытаясь встроить ее в какую-то типологическую схе­му. Тут мне пригодились многие из парсонсовских идей. Скажем, идея о средствах социального контроля. Мне казалось, что типологию раз­личных видов общественного устройства можно строить вокруг средств социального контроля, денег, власти, культурных символов и норм.

— Следовательно, Парсонс вам много дал?

Л. Седов. Мне самому он дал, в общем, все, потому что в моем мировоззрении именно он совершил переворот, не кто-нибудь... По-

уж я читал выдающихся социологов, того же Макса Вебера. Нет, М кса Вебера я прочел раньше, чем Парсонса, но тем не менее он меня в00ДуШевил. А Парсонс буквально перестроил все мое мироотно-ение и подход к научному знанию. Главное, конечно, это то, что он еревернул ту картину мира, которая складывалась под влиянием марк-изма. Марксизм отправлялся от экономических посылок и вообще пред-тавлял людей как большие желудки. От этого очень трудно было отде-аться, потому что Маркс убедителен по-своему. Особенно когда его в анней юности начинают тебе втолковывать. Надо сказать, что я сам шел к марксистской политэкономии в 9-м классе. Я натолкнулся на какую-то книгу и еще вне школьного воспитания вобрал в себя эти идеи. Эта схема достаточно убедительная, но в то же время она бедная, плос­кая. От этой бедности, плоскости, я бы сказал, от извращенности марк­систской, от сведения многогранной человеческой реальности к, в об­щем-то, простейшим функциям — от всего этого Парсонс очень быстро помог избавиться. Очень быстро. Красота его многогранных построе­ний сразу опрокинула одномерность марксизма.

— Это очень интересно. Парсонс же нигде против Маркса не вы­ступает, не полемизирует с ним.

Л. Седов. Одна статья у него есть о Марксе, очень остроумная. Там он отдает полную дань уважения Марксу и в то же время говорит примерно о том же, о чем говорю я: об этой бедности марксизма, о его одномерности.

Г. Беляева. А я впервые услышала про Парсонса на спецкурсе по логике науки, который читал на 4-м курсе философского факультета МГУ Владимир Сергеевич Швырев, известный логик. Это было в 1965 году. Но до этого я все время занималась логикой науки, начиная со второго курса, меня все это интересовало, хотелось понять. К сожале­нию, в молодости я, надо сказать, училась как-то с трудом. Навыка не было. Навык развился только к старости, когда уже ничего такого не надо. А смолоду просто хотелось понять. Тогда на факультете начал читать спецкурс Георгий Петрович Щедровицкий, и все занимались логикой естественных наук, историей естествознания. А социологией и гуманитарными предметами почти никто не занимался. На первых курсах у нас не было специальных занятий по социологии. Только на пятом курсе появились спецкурсы: Елена Владимировна Осипова чи­тала, еще кто-то. Осипова нам читала то, что называется историей со­циологии. Основные фигуры там — Парето, Зиммель, Спенсер и Конт. С Конта она начинала, поскольку собиралась по нему защищаться. Кроме того, Конт считается отцом социологии. Но что такое полгода? А Галина Михайловна Андреева вела у нас истмат. Она очень хо­рошо его читала. Она же мне Лазарсфельда тогда дала, «Методику эмпирических исследований». Это был безумный перевод, я ничего не онимала. Но там очень хорошо была разработана логика, разбира-'Ись все эти сложности: анкетирование, построение моделей. У меня в ом еще не было никакого опыта. А здесь все рассматривалось на аме-

риканском материале, связанном с выборами, по-моему: там предска­зывалось, как поведут себя какие-то группы (электорат) на выборах рассматривалось, что это за группы. Все это для меня было совершен­но не ясно. Помню, я никак не могла понять, что же такое «синие во­ротнички». Я облазила все словари. «Белые воротнички», «синие во­ротнички» — что за чертовщина? Никак не могла понять. Такие у меня были жуткие пробелы в понятиях.

Поскольку я все время протестовала: «Почему у нас нет логики гуманитарных наук?», то Владимир Сергеевич указал мне на Парсон-са, на его книгу «Структура социального действия». Это был конец четвертого курса, по-моему. Шел 65-й год. Сначала я попросила Швы-рева, чтобы он принес мне эту книгу, потому что у студентов, есте­ственно, очень ограничена возможность получения такой литературы. Хотя я с третьего курса занималась в больших библиотеках. Раньше ведь в Ленинку студентов не пускали. Так вот, я попросила Швырева принести мне Парсонса, но он отказал. Мол, ищи сама. И я стала сама искать. Нашла эту книгу в Разинке (так называлась Библиотека иност­ранной литературы на улице Разина).

А потом я (правда, не помню, при каких обстоятельствах) реши­ла писать диплом по Парсонсу. А, вот почему, вспомнила: вмешался Щедровицкий. Он тоже услышал, что есть такой Парсонс и что у него очень интересные работы по теоретической социологии. И он как бы даже взялся мною руководить. Во всяком случае интенсивно работать над дипломом и над Парсонсом я начала только в последнем семестре пятого курса, то есть в начале 66-го года. Я приходила каждый день в библиотеку и переводила «Структуру социального действия». Причем английский мой и до сих пор очень неважный. Мне было безумно труд­но. Я помню, когда только начала, то за целый день перевела только полстраницы. Текст сам по себе очень трудный, раз. И, несмотря на весь мой интерес к логике социологии, я совершенно этот пласт науки не знала, два.

Но тем не менее я двигалась вперед, хоть и с большим трудом, с колоссальным напряжением, потому что никто меня не мог прокон­сультировать. Сам Щедровицкий, по-моему, до конца жизни ни стро­ки Парсонса не прочел, не знал его совсем. И вот я так билась. Тогда Николай Иванович Новиков был в Институте рабочего движения. Он, по-моему, первый написал о Парсонсе. Он кандидатскую защищал по Парсонсу. Я, значит, к нему. А он мне сказал: «Нет, не буду я ни ком­ментировать, ни помогать». Я говорю: «Я вот не понимаю, что тут на­писано, и тут, и тут». «Я, — говорит, — тоже не понимал, но мне никто не рассказывал. И вы сами справитесь. Так что идите гуляйте...» Не знаю, почему у нас не сложился контакт.

Короче говоря, совершенно в полном одиночестве я переводила эту книгу. Я уж не помню, сколько я перевела — одну или две главы. Написала очень поверхностную дипломную работу, с которой у меня начались жуткие неприятности, потому что когда Галина Михайловна

л дпеева прочла мою работу за несколько дней до защиты, она сказа-■ «Если вы хотите защищаться, то нужна марксистская критика». А там, конечно, никакой критики не было.

Какой это был год?

Г Беляева. Это был 66-й год. Я заканчивала философский. Но я, органически не способна, во-первых, ни к какой критике, во-вто-IX я просто не понимала, что Парсонс сделал в социологии, в-треть-их марксистская подготовка вообще у меня была никакая. К пятому урсу я совершенно всего этого не воспринимала. А с другой стороны, мне не хотелось никаких скандалов, поэтому я вообще не могла ни на чем настаивать. Очень глупо все это было. Но у меня был приятель Юра, аспирант. Я говорю: «Юра, чтоб за ночь была мне марксистская крити­ка». И он мне сделал. Каких-то цитат из Ленина насовал. Причем он тоже не читал Парсонса никогда, в этом случае он услышал про него в первый и последний раз. Сам ничего не читал, и я ему не комментиро­вала. Это просто у нормального студента был такой навык.

Мы буквально за ночь до защиты перепечатали диплом со всеми ленинскими вставками. А Мотрошилова — она у меня была оппонен­том, рецензентом — восприняла все это на полном серьезе. Она про­чла и сказала, что критика несколько непоследовательна. Вообще это была комедия... Но я там что-то такое проблеяла, поставили мне «от­лично», по-моему. Ну вот, совершенно судорожное было начало.

А потом я попала к Леваде, сразу после окончания факультета. И опять были переводы... Переводов было много, потому что как раз в те годы складывалось ощущение, что мало переводов, поэтому мы так плохо понимаем. И все время хотелось больше перевести, чтобы что-то там восполнить. Мы тогда очень тщательно составляли библиогра­фии, искали, какие книги есть, где они издавались, в каких журналах были статьи и т. д. Более того, в 68-м году была конференция в Тарту, Кяэрику, по структурному функционализму, и мы издали два сборни­ка «Структурно-функциональный анализ». Здесь мы работали вместе со Здравомысловым. Я даже ездила к нему в Ленинград, он у нас, по-моему, был редактором. И мы с ним сидели очень долго. Он очень хо­рошо знает английский, и вот мы с ним редактировали.

А. Здравомыслов. В 67—68-м годах я жил в Ленинграде, а рабо­тал в Москве, у Левады в отделе.

— В Институте философии или уже в ИКСИ?

А. Здравомыслов. Уже в ИКСИ, по-моему. Тогда мы и делали сбор­ник «Структурно-функциональный анализ», двухтомник. Это была глав­ная моя работа: «Информационный бюллетень ССА» № 6. Я редакти­ровал весь перевод с английского на русский, переписывал этот перевод, Делал его более профессиональным. Бюллетень этот сейчас представ-' чет библиографическую редкость. В него вошли шесть статей, в том числе три статьи Парсонса: «Современное состояние и перспективы си­стематической теории в социологии» (1945), «Система координат дей-вия и общая теория систем действия» из книги «Социальная система»

(1956) и «Новые тенденции в структурно-функциональной теории» (1964). Кроме того, в сборник вошла известная статья Мертона «Явные и латентные функции». Эти четыре работы составили первую книжку сборника. Во вторую книжку вошли как представители структурно-функционального направления — Ч. и 3. Лумисы, Дэвис и Мур, Гоулд-нер, Хоманс, так и критики этого направления — Уайтекер, ван ден Бер­ге, Франк, Мартиндейл, Рекс, Нагель, Миллс. Таким образом, наша социологическая общественность получила весьма широкие возможно­сти ознакомиться с состоянием теоретической социологии в США, и прежде всего со взглядами Парсонса и Мертона.

Нужно сказать, что это была одна из немногих публикаций тако­го рода: мысли авторов были представлены не через призму критичес­кого восприятия, а аутентично, насколько это позволяло сделать зна­ние языка. Просматривая этот сборник сейчас, я лишь удивляюсь той огромной работе, которая была проделана в секторе Левады, и еще раз высказываю убеждение в том, что переиздание этого сборника луч­ших теоретических работ конца 60-х годов было бы весьма полезно для развития социологии в России.

В содержательном плане я хотел бы отметить ряд идей, которые наиболее важны в этих работах Парсонса. Прежде всего в этих стать­ях было достаточно подробно развито представление о теории. Ясно, что теория не рассматривалась в качестве отражения действительности. На первый план выдвигались аналитические функции теоретического знания: способность теоретического мышления расчленять социальную реальность и упорядочивать эмпирический материал, вписываясь в ка­кую-либо теоретическую традицию. В этом плане социологическая теория пересекалась с философией. Во время одной из встреч Пар-сонс мне сказал, что вопрос о соотношении философии и социологии для него всегда оставался проблематичным. У него было даже намере­ние назвать свою систему философией, но затем он от этой идеи отка­зался. Другое его заявление — не менее важное — состояло в том, что он высказал сожаление, что в своей «Структуре социального действия» очень мало уделил внимания Марксу.

Главное в теоретической деятельности — умение отличать анализ от описания, выдвижение на первый план аналитических категорий, ко­торые не претендуют на воспроизведение исторической последователь­ности событий, а нацелены на выяснение качественного своеобразия исторических и социальных форм. Парсонс видит задачу своего теоре­тизирования именно в создании категорий, которые бы могли быть сво­его рода средствами изощренного расчленения действительности.

Далее, в этих статьях Парсонс разрабатывает концепцию «язы­ков управления» в социальной системе, то есть роли денег и полити­ческой власти в функционировании общественных подсистем. Для меня это была новая мысль, позволяющая найти еще один аспект исследо­вания проблем бюрократии, которыми я занимался и в теоретическом и в эмпирическом плане.

В последней из названных статей Парсонс выдвигал на первый

не категории структуры и функции, а понятия структуры и про-

сса тем самым обозначая свой переход к неоэволюционизму, кото-

й был осуществлен позже. И еще очень важно было то, что Парсонс

л оценку состоянию американской социологии в конце 60-х годов,

единяя теоретическую работу в этой области с эмпирическими ис-

ледованиями. Он представил развитие всей социологии под углом

рения доминирования одной социологической парадигмы — теории

социального действия.

Работая над редактированием этих текстов, я понял, в чем состо­ит различие между структурно-функциональным анализом и теорией социального действия. Последняя для Парсонса имела более широкое методологическое значение. С ее помощью обобщались результаты де­ятельности всех областей социального знания.

Важно отметить, как именно осуществлялась разработка поня­тийного аппарата теории социального действия. Определяющую роль здесь сыграла работа специального семинара, которым руководил Парсонс в конце 20-х—начале 30-х годов в Гарвардском университете. В работе семинара участвовали крупные психологи, социальные ант­ропологи и представители иных дисциплин. В какой-то мере это отра­жено в книге Парсонса «К теории социального действия». Эта книга имеет подзаголовок «Теоретические основания социальных наук». Она начинается очень любопытным текстом — общей декларацией девяти крупных ученых, в которой они определяют исходные положения те­ории социального действия и показывают, какое отношение эта тео­рия имеет к психологии, экономической и политической системе. Это чрезвычайно редкий в истории социальной науки документ, в котором девять представителей различных областей знания заявляют об общ­ности своих теоретических позиций!

Г. Беляева. Тогда уже для меня, конечно, Парсонс был просто обожаемым существом, которое не могло быть подвергнуто никакой критике. На этой почве мы даже поругались с Эдиком Зильберманом, о чем я крайне сейчас сожалею. Поскольку Эдик смотрел на все с вы­соты индийской философии, то для него Парсонс был вообще какой-то там букашкой. Он мне говорил, что это все уже было в индийской логике пять тысяч лет назад. А меня что-то задело, наверное, его высо­комерный тон. Почему? Для меня это нехарактерная реакция, обычно я очень любопытный человек — если кто-то пытается мне сообщить что-то новое, я спрашиваю, слушаю. А тут я в ответ что-то резкое ска­зала, мол, катись ты со своей индийской логикой, вообще лучше Пар­сонса никого нет.

— Какой это был год?

Г. Беляева. Это было в 69—70-м году, в 70-м скорее, как раз когда Дик был еще в аспирантуре. А сейчас я читаю его работы и, конечно, °жалею, что мы с ним не пообщались на эту тему. К сожалению, я овершенно не знаю этих вещей. До меня, до моего диплома, Парсон-

сом занимались еще два человека. Это Новиков, о котором я говорила и еще одна аспирантка из Ташкента, которая тоже писала кандидатс­кую по Парсонсу. У меня даже осталась ее работа, я там кое-что по­смотрела. Вот я так с Парсонсом на всю жизнь и осталась.

— Что тебе лично Парсонс дал?

Г. Беляева. Лично мне Парсонс дал, по-моему, все. Кроме Пар-сонса у меня ничего другого нет.

— Ну как, ты Вебера читала...

Г. Беляева. Это все было уже потом. И все ложилось на своеоб­разный импритинг, данный Парсонсом. Сформировал меня как социо­лога, конечно, Парсонс. Потому что я долгое время была с ним как бы один на один, переводила его, пыталась как-то понять. И варилась в этом. И ничего больше. Когда я читала Вебера, он мне даже показался более поверхностным.

Л. Дюк. У меня также осталось очень яркое воспоминание об этой всеобщей тяге к самообразованию. В 1967 году я была студенткой Но­восибирского университета и хорошо помню, как отдел социологии Сибирского института экономики — все, начиная с заведующей отде­лом Татьяны Ивановны Заславской и кончая последним аспирантом, дружно снялись и поехали в Польшу. И когда они там побывали, стало понятно, что в социологии они почти что неграмотны и никто не пред­ставляет себе социологическую классику, да и методы у них немножко доморощенные. То есть методы еще как-то ничего, а вот по поводу клас­сики они уж точно ничего не знали. И тогда было принято решение...

— Что надо образовываться?

Е. Дюк. Что надо образовываться в буквальном смысле: перево­дить и читать западную классику. Они привезли из Польши много ли­тературы. В том числе, по-моему, и Парсонса. Но, может быть, он по­пал в Новосибирск каким-то иным путем. И весь год отдел социологии учился на методологическом семинаре. По-моему, эти семинары уст­раивались раз в месяц, может быть, и чаще. Всем раздавались машино­писные переводы привезенной литературы. Я очень хорошо это помню, так как моя подруга, аспирантка Шляпентоха, принесла однажды на вечер машинописную копию перевода какой-то статьи Парсонса, ко­торую должны были обсуждать на очередном семинаре. Понятно, что машинописных копий много не сделаешь, ксероксов тогда еще не было. Делали, например, пять экземпляров, и каждый мог получить такую копию на короткое время, на вечер, потом передать другому, и так до семинара все обычно успевали прочитать.

На самом семинаре я не присутствовала, потому что была всего лишь студенткой второго курса и как-то не хватало смелости просто взять и прийти. У меня было несколько знакомых аспирантов в отделе, и между ними только и шел разговор что о Парсонсе. Его тогда чита­ли, обсуждали, опять читали и опять обсуждали. Этот период, когда отдел социологии в Новосибирске занимался самообразованием, про­должался, по-моему, год.

Какой это был год?

Е Дюк- 67-й или 68-й год, скорее 67-й. Руководителем методоло-ского семинара была Инна Владимировна Рывкина. Еще в те вре-а был сектор методологии, который возглавлял Михаил Александ-ич Розов. Они и устраивали все эти методологические семинары. П певодчики работали, как машины, с огромной скоростью: Дора Из-илевна Штирмер, Валя Чеснокова, Света Луцевич, Малиновский, тек-i держали перед глазами и перевод сразу печатался на машинке. На-оное это были несовершенные переводы, но думаю, что не такие уж охие потому что переводчики давно работали в социологии и тер­минологию знали достаточно хорошо. Все, кто мог, Парсонса читали и обсуждали, хотя на непосредственную работу отдела, на текущие ис­следования он, конечно, никакого влияния не оказывал. Как ездили в социологические экспедиции изучать деревню, так и ездили, и более

ничего.

А инициатива переводческой работы все-таки исходила от

Розова или от Заславской?

Е. Дюк. Этого, к сожалению, я не знаю. Но знаю, что от Заславс­кой вообще исходило очень многое.

В. Чеснокова. Здесь я должна внести некоторую ясность, посколь­ку я и есть одна из тех переводчиков-машин, которые переводили «со страшной скоростью», — но только переводили мы в основном не Пар­сонса. Действительно, отдел ездил в Польшу и привез оттуда кое-ка­кую литературу. В нашем информационном шкафу эти книги заняли полку или полторы. Но там не было Парсонса. Это была литература польская, правда, в принципе весьма полезная. Вот ее-то я тогда и пе­реводила. Дора Израилевна Штирмер переводила что-то о стохасти­ческих моделях движения рабочей силы, Малиновский — «Настоль­ную книгу социолога» под редакцией Рене Кенига, а я — «Элементарные понятия социологии» Яна Щепаньского, а потом «Со­циальную структуру и мобильность в Польше» Адама Сарапаты. По­том еще были работы по текучести, по миграции и прочее. Парсонс переводился между делом...

Здесь я должна сказать, что условия для работы в отделе Заслав­ской действительно были очень хорошие. К нам, переводчикам, кото­рые и научными сотрудниками-то никогда не были, а назывались ин­женерами, относились с уважением и, видя наш интерес, поощряли его, ожидая, что мы можем стать со временем не только научными сотруд­никами, но и учеными, если проявим способности и трудолюбие.

Вскоре после того как я поступила на работу в институт дирек­тором его стал Аганбегян (перед самым новым, 1967, годом). Его имя связывалось в то время с либеральными тенденциями. И такого харак­тера изменения на самом деле произошли в институте. Одним из них оыло превращение политзанятий в методологический семинар, на ко-ром социологи могли обсуждать свои научные проблемы, а не дол-ть историю партии или истматовские положения. И вскоре уже Инна

Владимировна Рывкина ходила по кабинетам и в качестве руководите­ля этого нового семинара предлагала различные темы выступлений на нем. Нам как переводчикам она предложила использовать знания, при­обретаемые в процессе перевода, для просвещения социологов относи­тельно тенденций и направлений в западной науке. Лично мне она дала тему «Социальная стратификация». Я тогда впервые и слова-то эти ус­лышала. Тем не менее я прониклась важностью задачи и трудолюбиво приступила к поискам и освоению материала. И довольно быстро на­брела на толстый фолиант в черно-голубом супере с названием «Класс статус и власть» под редакцией Бендикса и Липсета. В нем была подбор­ка статей под общим титулом «Продолжение дискуссии о неравенстве» Открывалась она статьей Кингсли Дэвиса и Уилберта Мура «Некото­рые принципы стратификации». Это было прекрасное изложение фун­кциональной теории стратификации: стройное, лаконичное и завершен­ное. Настоящее произведение искусства: все есть — и ничего лишнего.

Очень быстро переведя эту работу и осмыслив, я двинулась даль­ше — по статьям оппонентов. Они показались мне гораздо менее инте­ресными. Тогда я разыскала более раннюю статью Кингсли Дэвиса «Концептуальный анализ стратификации» и упомянутую в сносках ста­тью Парсонса «Аналитический подход к теории социальной страти­фикации». Дэвисовскую статью я проглотила довольно быстро, придя в восторг от обилия простых и четких дефиниций, Парсонс дался мне с гораздо большим трудом (хотя впоследствии, переводя его более по­здние работы, я поняла, что как раз эта статья к трудным текстам не относится!). Разобравшись во всем этом и составив блоки определе­ний, я написала реферат «Система понятий функциональной теории социальной стратификации (в период ее формирования: 40-е гг.)». И была готова выступать.

Объявления были развешаны по всем этажам и, придя на семи­нар, я увидела среди слушателей двух или трех историков с четвертого этажа (там был Институт истории, философии и филологии СО АН). Почему-то это мне не понравилось, не знаю почему. Ощущения, что я приготовила какой-нибудь «не тот» доклад, у меня совершенно не было. А тем не менее факт наличия историков на нашем семинаре мне пока­зался подозрительным. Инна Владимировна, кстати сказать, даже не посмотрела, что я там написала (хотя у меня был текст!), так и «выпу­стила» меня. И я бодро прочитала первую часть своего опуса. К концу этой первой части началось шевеление и попытки задавать вопросы. Поэтому я прервала чтение и решила эти вопросы выслушать. Впро­чем, они были по существу риторическими. Слушателей интересовало в первую очередь, какая это теория — буржуазная или марксистская. Меня этот простой вопрос поставил в тупик: я вообще в таких поняти­ях не думала об этом комплексе положений. Для меня это была социо­логическая теория, я ее оценивала с точки зрения смысла, завершен­ности, чистоты изложения. Вопрос показался мне совсем не по делу-Однако за ним последовали другие. И, к моему большому удивлению,

залось, что для большей части слушателей как раз это-то и было мым главным! А вовсе не само по себе содержание.

Тут в дело вступила меньшая часть аудитории и начала аргумен-1 вать ССылками на физику и биологию, в которых теории по ука-янному признаку не оцениваются. Тогда из большей части вопрошав-выделилась некоторая «подчасть», которая стала объяснять, что бщественные науки имеют свою специфику, что природа везде одна, общества у нас разные. Буржуазные ученые создают концепции об обществе на основании знания о своем буржуазном обществе, а у нас ведь общество совсем другое... Это опять-таки показалось мне удиви­тельным. Не сама точка зрения, конечно, ее-то все мы хорошо знали, но тот факт, что в таком институте, который казался мне тогда весьма передовым, она вообще может иметь сторонников. А среди людей, ее высказывавших, были такие, к которым я относилась с уважением, от которых я ну никак не ожидала такого услышать! Правда.

Я отступилась и перестала отвечать на вопросы. Оборону взяли на себя мои защитники, та самая «меньшая часть» аудитории. Я же просто смотрела во все глаза и пыталась разобраться, что же происхо­дит. Мое представление об институте, об ученых, в нем работающих, как-то сильно «поплыло» и потеряло ясные очертания. Между тем начали включаться эмоции, прежде всего со стороны «большей части» аудитории. Она была не просто разочарована, но как-то лично обиже­на, и в ней нарастало возмущение, «защитники», наоборот, станови­лись все более сдержанными и все тщательнее подбирали выражения. Рывкинский темперамент проявился тут во всей своей полноте: она одновременно вела семинар, отвечала на вопросы и набрасывала тези­сы своего заключительного слова. В конечном счете задававшие воп­росы консолидировались на том, что «нам это не нужно».

Инна Владимировна в заключительном слове доказывала, что эта теория (которую я тут излагала) относится методологически к самому первичному уровню рассмотрения общества, как если бы мы рассмат­ривали организм на клеточном уровне: на этом уровне организмы са­мых разных видов животных почти не различаются между собой. Воп­рос ставится самым примитивным образом: как общество вообще возможно? Почему оно не разваливается? Было очевидно, что на этом Уровне различия между социалистическим и капиталистическим об­ществом совершенно не имеют значения... Однако это не убедило ос­новную часть аудитории. Точнее говоря, не загладило ее глубокой оби-ДЫ на то, что главные, самые заветные критерии оказались не принятыми во внимание, и на то, что она услышала совсем не то, чего ожидала.

Должна сказать, что Парсонс почти не фигурировал в моем из­ложении: сноски шли в основном на Дэвиса и Мура и отдельно — на Дэвиса, а тем не менее в дальнейших обсуждениях наших указанный семинар почему-то всегда фигурировал как «семинар по Парсонсу». о-моему, это характеризует способ мышления: перед тем как чело-

век дойдет до смысла изложения, обязательно нужно было решить вопрос, марксизм это или не марксизм, какие имена с этим связаны. К содержанию интерес проявлялся в последнюю очередь.

А тот семинар по Парсонсу, про который Лиза Дюк вспоминает (он предполагался действительно по Парсонсу, и какие-то материалы к нему были подобраны, хотя не все они были машинописные, предла­галось, в частности, прочитать предисловие к книге «Социология се­годня», написанное Парсонсом), он как раз и не состоялся. В точности не знаю, почему. Было много жалоб на трудность текстов — может быть, поэтому. Но не исключено, что возникли какие-то сложности из-за этого семинара по стратификации. Я помню, что у Инны Влади­мировны были какие-то неприятности из-за него. Дело разбиралось даже на партбюро. Но партбюро возглавлял тогда Михаил Александ­рович Розов. «И щуку бросили в реку».

Дата добавления: 2015-09-29