|
Для того чтобы стал понятен организационный контекст социологии в Советском Союзе, следует уяснить себе прежде всего тот факт, что гораздо большая часть всех исследований локализована в академических структурах, которые в данной стране организационно отделены от университетских факультетов. Так, психологические исследования преимущественно, хотя и не исключительно, сосредоточены в Академии педнаук или пединституте, а не в «большой» Академии наук. Социология получила заметное развитие в Институте философии Академии наук5. Этот институт организует по преимуществу исследования и высокоинтеллектуальные дискуссии по вопросам марксизма-ленизма и философии исторического материализма. Главное периодическое издание этого института и его официальный орган — «Вопросы философии».
3 Переводы небольшого количества советских социологических статей появились в ограниченно циркулирующих изданиях Pergamon (New York), Internationa] Arts and Sciences Press (New York).
4 Кассов любезно предоставил мне первый оттиск этой статьи перед моей поездкой.
5 В Москве, в частности, как я понял, существует «сектор» социологических исследований, который является подразделением Института философии Академии наук. Его возглавляет Г.В. Осипов. Мне сказали, что, возможно, в недалеком будущем этот «сектор» станет независимым институтом внутри Академии и что будет учрежден независимый социологический журнал Академии, отдельный от «Вопросов философии». В Ленинграде Институт социальных исследований связан с философским факультетом университета, хотя имеет отношение и к Академии наук. Директор его В.А. Ядов, которого я не встречал, так как он во время моего пребывания там был в Англии. Организационная схема в Киеве, по-видимому, напоминает московскую, но в более ограниченном масштабе. Существуют и другие центры, в частности в Новосибирске, которые мне не удалось посетить.
Советская социологическая ассоциация представлена в Совете Международной социологической ассоциации и включает такие организационные единицы, как московский «сектор», но не отдельных ученых. Ее президент — Ю.Р. Францев, который возглавляет идеологический отдел партийной организации и совмещает с этой должностью членство в Академии наук.
Исследования ориентированы, как и во всех интеллектуальных циплинах Советского Союза, главным образом на сферы естественных наук, экономики, психологии и, конечно, искусства, соответствующего формуле советского реализма. А поскольку социология, естественно, призвана обслуживать строительство нового общества, главное внимание в гораздо большей степени, чем в западных странах, здесь уделяется прикладной социологии. В последнее время появилась программа «эмпирических исследований» в сферах, выходящих за рамки экономики, психологии и антропологии. Главная формула, с точки зрения которой все это проводится, гласит, что марксистская теория лежит в основании генеральной линии развития социалистического и в будущем — коммунистического общества, но существует множество частных вопросов, которые не могли быть предусмотрены Марксом и Энгельсом, и даже Лениным. Цель социологических исследований состоит в том, чтобы собрать и пустить в оборот относящиеся к указанным вопросам данные, которые могут помочь при составлении наиболее общих планов и наметок.
Действительно, большая часть этих работ сосредоточена на проблемах организации труда, при этом особенно принимаются во внимание условия оптимального производства. Другие предпочитаемые сферы исследований — советская семья, проблемы эффективности массовых коммуникаций, в частности программ, непосредственно поддерживаемых Коммунистической партией, а также способы ускорения изживания традиционной религии.
Моей целью было не изучение советских исследований, а обсуждение американской социологии с моими слушателями. Отчасти поэтому, а отчасти потому, что я был ограничен во времени и в своих знаниях о России, мне удалось получить только несколько весьма обобщенных впечатлений о тамошних эмпирических исследованиях. Наиболее важное впечатление — то, что советские ученые относятся к развитию своей области знания очень серьезно, включая и задачи совершенствования методик и улучшения стандартов исследований. Они действительно достигли заметного прогресса в этих направлениях с того времени, когда Мертон и Рикен наблюдали там ситуацию в 1961 году. Резко возросшее число советских публикаций по своему языку и форме заслуживает гораздо более высокой оценки, чем качество и значимость самих исследований.
Марксистская теория, жестко ограниченная в своем историческом развитии, все еще оказывает влияние на цели политической активности. Очевидно, упор на проблемы, требующие практического решения, а также недостаток новых эмпирических данных, на которых можно было бы основать политику, — это общий фон новейшего времени. Советские социологи предполагают (гораздо чаще, чем признаются в этом), что ход социального развития зависит от решений людей и что, хотя эти решения эмпирически и философски хорошо обоснованы, дела тем не менее могут «обстоять плохо». Следовательно, адаптивность системы зависит от эмпирического познания и от способов контроля, основанных частично на эмпирической базе. В этой связи по моему мнению, основанному частично на обсуждениях и дискуссиях, а отчасти на чтении кое-какой литературы, попавшей мне в руки (с учетом моих языковых ограничений), проблемы перехода от социализма к коммунизму недостаточно очерчены. Практически же в этом контексте вырисовывается проблема, связанная с минимизацией принуждения. Грубо принудительный характер режима, включающий произвольное использование террора, сформировал, по-видимому, на протяжении всего сталинского периода сильнейшие негативные реакции внутри общества. И если можно назвать единственную доминирующую тему, определяющую задачу советской социологии в настоящее время, то это именно исследование путей, позволяющих решить проблемы поддержания импульса социальных преобразований, не принуждая, если можно так выразиться, население «быть свободным».
Возвращаясь к моему личному опыту, я предполагал, что с советской стороны будет проявлен особый интерес к эмпирическим исследованиям в Америке, и планировал обсуждения с этой точки зрения. Мое предположение оказалось правильным, и я должен добавить, что столкнулся с гораздо лучшим знанием литературы, чем ожидал. В центральной библиотеке советской Академии наук в Москве имеется в наличии прекрасное собрание западной социологической литературы.
Обсуждения, в которых я участвовал, показали, однако, сильную тенденцию продвигаться и в теоретическом направлении. Это, конечно, зависело и от моего положения в американской социологии. Если бы на моем месте был Поль Лазарсфельд, обсуждения, по-видимому, развивались бы в другом направлении. Меня, по-видимому, оценивали как представляющего определенную оппозицию тому, что московские социологи считают доминирующей эмпирической тенденцией в американской социологии, а в Ленинграде меня просили рассказать о теоретических проблемах американской социологии.
Разумеется, обеими сторонами было принято за основу, что советская часть аудитории в дискуссиях придерживается марксизма, а я соответственно — нет. Будучи марксистской, их точка зрения на американскую социологию, — включая и мой вклад в нее, — была резко критической, как это выявил еще Кассов6. Эта главная философская ориентация не было основной в других сферах. И в рамках «согласования различного» определенные проблемы можно было плодотворно обсуждать. Во время моей последней большой встречи с москов-
6 Некоторое количество респондентов Кассова принимали участие во встречах со мной, в том числе — Константинов, Осипов, Замошкин, Андреева и Новиков.
кой группой социологов мы в самом начале согласились, что не должно быть идеологических различий при обсуждении большинства явно эмпирических утверждений о валидности или невалидности факта с точки зрения нормативных исследовательских процедур. Затем было уяснено, что эта сфера примыкает к той, в которой суждения как о проблемах, так и об их интерпретации играют важную роль. Здесь идеологические различия начинают иметь значение, но, переплетаясь с другими подходами к данной сфере, они оставляют место для плодотворной дискуссии по различным вопросам, а также возможность для согласия в том или ином случае. Только при вторжении в область «чисто теоретических» суждений идеологический фактор обязательно становится доминирующим. У меня сложилось, однако, впечатление, что даже и на этом уровне не невозможна осмысленная коммуникация без идеологических уступок с обеих сторон.
Три по преимуществу общетеоретические темы, в которых лично я был очень заинтересован, нашли, как кажется, существенный ответный резонанс у советской стороны. Первая касалась возрождения в настоящее время интереса в американской социологии к проблемам социального изменения (см. Review за июнь 1964 года, включая мою собственную статью). Особый интерес вызвал мой тезис, подчеркивающий принципиальную преемственность между органической эволюцией и эволюцией социокультурной7.
Поскольку сильно артикулированная теория социальной эволюции является одной из наиболее характерных черт марксистской социологии, такое совпадение интересов не было удивительным. Много серьезных расхождений между западными и советскими социологами очевидно имеет место в данной сфере, но в то же время существуют и общие точки отсчета. Совершенно независимо от проблемной — в рамках любой эволюционной схемы — точки зрения на «капитализм» стояла действительно серьезная, основополагающая проблема, касающаяся соотношения «исторической» и аналитической концептуализации. Я услышал по крайней мере совершенно ясную защиту исторической точки зрения в этом методологическом смысле. Я считаю, что в этом заключается основное различие между гегельянской и марксистской школами, с одной стороны, и аналитическим подходом Маска Вебера, а также большинства, хотя и не всех, западных социологов — с другой8.
7 Наиболее сильно настаивал на этой точке зрения с советской стороны В.В. Мжвенирадзе из Москвы.
8 Это утверждение, на которое я ссылаюсь, было сделано устно на хорошем английском языке И.С. Коном из Института социальных исследований в Ленинграде. Моя собственная точка зрения по этому вопросу, которая находится в полном противоречии с марксистской традицией, наиболее полно изложена в: «Unity and Diversity in the Modern Intellicttual Disciplines» («Daedalus», Winter 1965).
Вторая теоретическая тема была связана со статусом специальной психологии. Марксистская теория всегда делала упорна «объективные» структуры социальных систем как данные с точки зрения индивида9 Это — главная особенность, разумеется, не только марксистской теории но, с учетом других моментов и в более конкретной формулировке, также и всей социологии. Я думаю, однако, что там, где главное значение придается практическому действию, политическим проблемам «субъективное» должно также входить в игру. Вероятно, наиболее общее понятие здесь — «установка». Социальных ученых, заинтересованных в исследовании и анализе, а тем самым, в формировании влиятельной политики, должны также интересовать установки тех, кого собираются вовлечь в политику. Хотя установки эти в сильной степени зависят от объективной ситуации индивида, знания этой последней самой по себе недостаточно для того, чтобы предвидеть возможную реакцию на конкретные политические предложения.
Моя собственная точка зрения заключается в том, что обе эти перспективы существенны и что они в высшей степени взаимосвязаны, но в то же время в каких-то важных аспектах и независимы друг от друга. Невозможно составить ясное представление об общей теоретической позиции советских ученых в этой сфере, но в целом мне стало очевидно, что существует интерес к социальной психологии, который и выявился в обсуждениях. Значительная часть социальных исследований этих ученых американскими социологами была бы отнесена к социальной психологии; установки рабочих — важный аспект исследований производительности труда, так же, как и установки, формируемые средствами массовой коммуникации и вскрываемые при исследовании воздействия их программ. Таким образом, дискуссии по эмпирическим положениям и теоретическим проблемам, в высшей степени связанным между собою в этой сфере, оказываются вполне возможными.
Третьей темой, вызвавшей заметный отклик, была тема кибернетического контроля, а также его отличия от того, что я назвал бы иерархией необходимых, но недостаточных условий социального развития, с одной стороны, и связи между ними — с другой. Я утверждал совершенно открыто, что, по моему мнению, «экономический фактор» в социальном процессе должен рассматриваться по-разному с каждой из двух точек зрения. Как фактор условий, без которого не могут быть сделаны важные шаги в развитии, он может в обстоятельствах, которые следует точно конкретизировать, получить определенного рода преобладание. Это полностью согласуется с тем, что утверждают наши советские коллеги, с той только разницей, что именно такое преобладание кажется мне невозможным.
9 Московский социолог Н.В. Новиков в статье в журнале «Вопросы философии» рассматривает «теорию действия», с которой идентифицируется мое имя, чтобы подчеркнуть субъективные аспекты действия в целом и социальной системы в частности, а именно «мотивы индивидов» и модели их ориентации.
В другом плане сильный упор партии на формирование установок а также на проблему институционализации административной власти и на индустриальных предприятиях предполагает усиленный интерес к контролю в кибернетическом смысле. Это также тема, которая не является главной в классической марксистской теории, но приоб-важность по мере того, как социалистическое движение начинает предполагать обязанность действовать для тех, кто получает в свои руки политический контроль, а также в особенности — в результате сильного развития биологических и социальных наук. Не ожидая полого согласия перед лицом идеологических и ценностных различий, я читаю, что совместные обсуждения как на эмпирическом, так и на теоретическом уровне возможны также и в этой сфере10.
Я бы не хотел, чтобы осталось впечатление, что отношения между советскими и американскими социологами достигли такой фазы, когда уже не могут возникать серьезные трудности и противоречия. Очевидно, это не так. И тем не менее эти отношения ни в коем случае не должны ограничиваться только уровнем идеологических деклараций и контрдеклараций или только уровнем эмпирических методик и конкретных изложений данных. Различия в идеологии — и ценностях будут существовать еще долгое время, хотя это вовсе не означает, что они постепенно не изменяются. Все же между уровнем узкого эмпиризма и уровнем «теории», которая неразрывно связана с идеологией, существует широкая область проблем, которая является по праву предметом как исследований, так и теоретических обсуждений. Я убежден, что эта область достаточно широка и что наши советские коллеги способны использовать ее для завязывания различного рода отношений с американцами. В моем случае личные неформальные контакты оставили впечатление большой дружелюбности и предупредительности и проявилось самое искреннее гостеприимство". Наряду с этим отмечалось стремление завязывать профессиональные отношения посредством, например, обмена публикациями и, насколько возможно, людьми. Советские ученые уже переводят в России крупные социологические работы американцев.
Те, кто, подобно мне, считает, что любая настоящая наука универсальна, преодолевает национальную, религиозную и идеологическую ограниченность в основных своих стандартах и интересах, будут приветствовать развитие социологии в Советском Союзе, о котором я имел возможность получить эти отрывочные впечатления.
10 Наиболее плодотворные дискуссии по этому вопросу у меня были с А.Г. Здравомысловым, и.о. директора Ленинградского института социальных исследований. Я бы хотел воспользоваться случаем, чтобы поблагодарить моих советских хозяев публично за их сердечный прием.
Судьбы теории Талкотта Парсонса в России
Еще на первом этапе подготовки этого издания в связи со сбором материалов и выяснением авторства переводов восстановились и оживились связи между людьми, которые активно работали с этими текстами 20—30 лет назад. Все они прямо или косвенно друг друга знали, читали друг друга и как-то сообщались между собой в те, уже давние, времена. И, естественно, возникли разговоры о Парсонсе, воспоминания о ситуации в нашей науке в тот период, когда этот крупный ученый появился на нашем горизонте и стал оказывать влияние на развитие отечественной социологической теории. «Бойцы вспоминали минувшие дни» — а там было много ярких событий...
Понятно, что возникло желание оценить — с теперь уже большого временного расстояния — размеры и направление этого влияния, факторы, способствовавшие и препятствовавшие ему и, очевидно, также результаты его. Так появилась идея «круглого стола».
Главными темами его были: 1) воспоминания о самом Т. Парсонсе: о его личности, его пребывании в России (а среди нас были люди, которые с Парсонсом встречались), а также о тех путях, которыми распространялась его концепция в пространстве советской социологии (что, очевидно, представляет большой интерес для понимания того, как проникали к нам и развивались в нашей науке немарксистские течения, для которых фактически были закрыты официальные пути распространения научной информации); 2) оценка влияния концепции Т. Парсонса на сознание людей, работавших с его текстами (людей, воспитанных в марксистском мировоззрении и уже начинавших от него освобождаться); 3) судьбы этой концепции в трудный для нашей науки период, начавшийся после событий, называемых в просторечии «разгоном ИКСИ» (судьбы самой концепции здесь неразрывно переплелись с судьбами людей, знавших и ценивших ее); 4) попытка оценки перспективы дальнейшего развития этой концепции (что опять-таки неразрывно связано с оценкой перспектив развития нашей науки).
Отбор участников для «круглого стола» не был строгим. Приняли участие в нем те, кому это было интересно, а интересно это было прежде всего тем, кто когда-то начинал это дело, вложил в него запал своей души а потом годами хранил и распространял выработанные в результате приобщения к текстам Парсонса идеи и представления. Впрочем, есть среди участников и приобщившиеся уже в 80-е годы, когда казалось что все связанное с именем Парсонса отложено в сторону, как бы убрано с генерального пути развития советской социологии, с пути, предначертанного для нее партийными идеологами. А тем не менее идеи эти продолжали распространяться, и генеральный путь развития нашей науки пролег не совсем в соответствии с намеченной свыше трассой. Впрочем, многие социологи в тот период прошли мимо этих идей, в лучшем случае они только что-то слышали о Парсонсе. Некоторым из них мы также предоставили слово, так сказать, для полноты картины.
Остается добавить, что разговор шел в 1994—1995 годах, и в нем отразились реалии именно этого времени. Фактически наш «стол» составлен из нескольких кусков, записанных в разное время в течение указанного периода, но поскольку все его участники достаточно хорошо (а многие и очень давно) знают друг друга, объединить эти куски в один текст оказалось совсем не трудно. Вели «стол» и готовили материал к публикации авторы настоящей вступительной заметки. Именно ими была разработана система вопросов, которой они и придерживались. В тексте их вопросы и краткие реплики не обозначены фамилиями.
В «круглом столе» принимали участие:
Белановский Сергей Александрович — социолог, кандидат экономических наук, Институт народохозяйственного прогнозирования РАН,
Беляева Галина Ефимовна — социолог,
Быкова Эльза Васильевна — социолог, кандидат философских наук, Российский институт культурологии Министерства культуры РФ и РАН,
Генисаретский Олег Игоревич — философ, доктор искусствоведения, заместитель директора Института человека РАН, сопредседатель религиозного диалога «Лицом к лицу»,
Гришаев Игорь Александрович — социолог, заместитель руководителя секретариата заместителя председателя Правительства РФ,
Дюк Елизавета Алексеевна — социолог, начальник отдела проектирования и проведения опросов ВЦИОМ,
Здравомыслов Андрей Григорьевич — действительный член Академии гуманитарных наук, директор Центра социологического анализа межнациональных конфликтов Российского независимого института социальных и национальных проблем,
Матвеева Сусанна Яковлевна — кандидат философских наук, Ведущий научный сотрудник Российского независимого института социальных и национальных проблем,
Петренко Елена Серафимовна — социолог, кандидат философских наук, заместитель генерального диретора Фонда «Общественное мнение»,
Седов Леонид Александрович — социолог, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник ВЦИОМ,
Хараш Адольф Ульянович — кандидат психологических наук Институт практической психологии, Центр гуманитарных инноваций «Лиза»,
Чернышев Сергей Борисович — философ, директор Русского института, руководитель аналитического центра Внешнеполитической ассоциации,
Чеснокова Валентина Федоровна — социолог, Институт национальной модели экономики,
Юдин Борис Григорьевич — доктор философских наук, заместитель директора Института человека РАН, редактор журнала «Человек».
Август 1996 г.
В.Чеснокова С. Белановский
В. Чеснокова. Друзья мои, вот мы собрались здесь — люди, проявляющие искренний интерес к теории Парсонса. Правда, этот интерес свойственен не нам одним, есть и еще в нашей социологии знатоки Парсонса, просто некоторые из них не почтили нас своим присутствием по разным причинам, а те, как говорится, далече. Много воды утекло с тех пор, как все это начиналось. Но многие из нас помнят, как это было. И, мне кажется, мы должны поделиться этими своими воспоминаниями. Уже сейчас условия сильно изменились, сменились поколения социологов и будут приходить все новые. Еще пройдет какое-то время, и может оказаться, что вовсе и невозможно будет восстановить ту обстановку, в которой мы когда-то работали, те сложные и запутанные пути, которыми проникало в нашу социологию и утверждалось в ней учение Парсонса. С какой бы стороны ни посмотреть, а Талкотт Парсонс — крупный и интересный социолог, и концепция его — заметный вклад в мировую социологию. А среди нас есть люди, которые встречались с ним и знали его лично.
Давайте вот с этого и начнем: каким образом все это проникало в Россию? Ведь ситуация была не такая уж простая. Наша социология начинала возрождаться после десятилетий полного запрета на эту науку — и вот, после нескольких лет относительной свободы, последовало вторжение в Чехословакию в 1968 году и немедленно вслед за этим — завинчивание идеологических гаек. Как раз когда контакты с западной наукой только начинали крепнуть. Но пойдем по порядку.
Первым среди нас, кто познакомился с Парсонсом, был Андрей Григорьевич Здравомыслов. Андрей Григорьевич, как вы впервые встретились с Парсонсом?
А Здравомыслов. Мое знакомство с Парсонсом началось со штудирования его работ, с изучения способа его мышления. С работами Парсонса я стал знакомиться с 1958 года. Я тогда был аспирантом философского факультета Ленинградского университета. Летом того года университет посетила небольшая группа американских аспирантов и преподавателей. Во время встречи с ними я спросил о наиболее известных американских социологах. Они назвали Дэвида Рисмэна и Тал-котта Парсонса, отметив при этом, что Парсонса очень трудно понимать. Это обстоятельство и привлекло мое внимание. Я посмотрел, какие работы Парсонса имеются в двух ленинградских библиотеках, которыми я пользовался, и наткнулся на целый ряд книг, в том числе и на «Структуру социального действия». С тех пор я старался освоить этот пласт довольно сложных теоретических построений. Небольшой раздел о Парсонсе я включил в свою кандидатскую диссертацию, посвященную анализу различных трактовок интереса. Диссертацию я защитил в самом начале 1960 года.
Затем я работал над своей первой книжкой «Проблема интереса в социологической теории» (вышла в издательстве ЛГУ в 64-м году). В ней есть параграф, который называется «Теория социального действия и ориентация». Он основан на штудировании ряда работ Парсонса, а именно — «К общей теории действия», «Структура социального действия», «Социальная система», «Очерки по социологической теории», а также статьи Парсонса в двухтомнике «Теории общества». Это был тот арсенал идей, который был использован мною и тем самым «вовлечен в научный оборот». Главное внимание я уделил понятию ориентации, которое в парсонсианской схеме более или менее соответствовало понятию интереса. При этом Парсонс вводит весьма важное разделение ориентации на мотивационную и ценностную. Первый тип ориентации связан у Парсонса с удовлетворением потребностей, второй — с «соблюдением определенных норм, стандартов, критериев отбора». Иными словами, вопрос, какие из потребностей и иных побуждений к действию оказываются значимыми, решается на уровне ценностей. Уже при этом уровне анализа работ Парсонса было ясно, что ценностные ориентации заимствуются из культуры, которая имеет символическую природу.
При подготовке этой работы мое внимание привлекла статья Ларсонса «Мотивация экономической деятельности». Основной пафос этой статьи заключается в критике утилитаристского подхода, используемого для объяснения человеческого поведения. Утилитаризм недооценивает, с одной стороны, значение инстинктов и традиций, с другой стороны — морального и эмоционального компонентов в мотивации действия. Парсонс исходит из идеи многообразия мотивов поведения людей и заявляет, что «экономическая мотивация не является вообще категорией мотивации в более глубоком смысле слова» это лишь пункт, в котором перекрещиваются весьма разнообразные мотивы при ситуациях определенного типа. Такая постановка вопроса заставляла задуматься над проблемой экономических или материальных интересов.
В изложении позиций Парсонса большое внимание я уделял понятиям роли, институтов, нормативных ожиданий. Затрагивалось и содержание теории социальных изменений, равно как и проблема «движущих сил», «теории преобладающего фактора» и т.д. В целом моя работа строилась на основе марксистской методологии. И по всем существенным вопросам я сопоставлял, или,точнее сказать, противопоставлял, позиции Парсонса и позиции марксистской социологии, насколько я их понимал сам в это время. Там, где противопоставление было затруднено в связи с неразработанностью проблематики в марксистской литературе, я пытался изобрести что-то свое.
Так, я полагал, что необходимо разрабатывать теорию социальных институтов. И в этой своей первой работе подчеркнул, что «само по себе отдельное учреждение не может быть отнесено ни к базису, ни к надстройке, ибо оно есть точка пересечения отношений базисного и надстроечного порядка». Другое новшество было связано с предложением подойти к понятию класса, которое являлось центральной категорией марксистской социологии, в более конкретном или личностном плане. «Класс в целом дает более или менее однородную совокупность типичных биографий», — утверждал я в связи с попыткой найти новые подходы к проблеме взаимоотношений общества и личности.
Я не говорю о том, что мне удалось в этой книге предложить собственное определение понятия «интерес». Хотелось бы подчеркнуть другой аспект. Я считал своей обязанностью не столько «опровергнуть» Парсонса, сколько воспроизвести достаточно подробно его теоретическую концепцию и систему аргументации. По сути дела, в названном выше параграфе рассматривались основные категории, с помощью которых создавалось определенное понимание взаимоотношения человека и общества. Это было очень важно, так как ориентировало на осмысление сложности социальных проблем. И это была весьма нелегкая работа. Но мне она доставляла удовольствие.
Это было тем более важно, что в моей жизни после окончания аспирантуры и защиты диссертации произошли серьезные перемены. В 1960 году образовалась лаборатория социологических исследований Ленинградского университета, куда я пошел работать с самого ее основания. Мы занимались изучением мотивации трудовой деятельности молодежи, и многие разработки Парсонса оказались в этом плане весьма полезны. Это не следует понимать в упрощенном варианте — ознакомление и «заимствование». Нет, я не согласен с такой интерпретацией наших взаимоотношений с западной, в том числе и с американской, социологией, как не согласен и с тем, что «мы были абсолютно безграмотны». Может быть, кто-то и был безграмотным, но это уже зависело от него лично. Возможности же изучать социологию, в том и зарубежную, в 60-е годы были очень большими. Приходила в библиотеки масса литературы. Каждую неделю — выставка новых поступлений в БАНе (Библиотеке Академии наук). Приходило до десятка новых книг, конечно, для тех, кто мог читать на иных языках: читай, изучай. И далеко не все книги отправлялись в спецхран, которым я лично пользоваться не любил.
Это было самое начало контактов с американскими социологами? Как этот контакт осуществлялся? Кто-то должен был, наверное,
Парсонса пригласить в СССР?
А. Здравомыслов. Начало контактов между российскими (советскими, точнее говоря) и американскими социологами, в том числе и Талкоттом Парсонсом, относится к 60-м годам. Я не помню точно год его первого посещения, но это, по-видимому, было не ранее 62-го года. Кроме того, он был в 64-м году в Москве и Ленинграде.
Что было поводом или причиной приглашения?
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 43 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |