Никс открыла дверь в дом так же, как ворота в сад, и они вошли внутрь, окунувшись из прохладной и влажной полутьмы в подсвеченный настенными лампами сумрак.
Тиха даже не вздрогнул, когда им навстречу степенно вышла и поклонилась домработница некроманта - одетый в форму с фартучком и оборочками человеческий скелет.
Щелкнул переключатель и гостиную залил приглушенный золотистый свет.
- Привет, Кристина, - поздоровалась со скелетом-горничной Никс. - Поставь чай, ага?
Никола обернулась к Тихомиру:
- Я сейчас.
Она убежала куда-то наверх, резво протопав по широкой дуговой лестнице, так, что Тиха даже не успел ничего возразить, а потому просто вздохнул и двинулся следом за Кристиной на кухню.
Не то чтобы ему особо хотелось самому посмотреть и погладить Лунь. Он все-таки не мог расслабиться окончательно, находясь в этом доме. Ему казалось, что тут все равно опасно, особенно - без хозяина, даже не смотря на кажущийся уют.
Уюта тут с весны, кстати говоря, прибавилось. Со стен исчезли какие-то совсем уж мрачные и кровавые картины, в гостиной обосновалось белое фортепиано, тяжелые, бархатные красные шторы сменились шелковыми, золотистыми.
Тиха уселся на кухонный диванчик и отметил, что отпечаток ладошки Никс так и остался черным пятном на белом столе, как какой-нибудь знак или памятная метка.
Пока жуткая безмолвная домработница суетилась с чайником, Тиха смотрел в окно, на садовые фонари и на красных бабочек, тщетно бьющихся в стеклянные плафоны. Несколько мотыльков пыталось пробиться и внутрь кухни, но куда им.
Тиха все-таки вздрогнул, от неожиданности - когда повернулся от окна и обнаружил Кристину довольно близко. Она предлагала ему чайную карту. Тиха, не думая, ткнул пальцем наобум. Снова повернулся к окну.
И, успокоившись, заметил, что что-то там, во дворе, не так. Один из фонарей окружили бабочки слишком уж плотно. Так, что свет даже не пробивается. Или это выключенный фонарь? Или не фонарь? Или им там мёдом намазано?
Тиха, бросив Кристине "я сейчас", встал и прошел к кухонной двери, ведущей в сад. Вышел. И сразу кое-что понял.
Во-первых, бабочки облепили не включенный фонарь, да и не выключенный. Посреди невысокой травы покоилась фигура, крайне напоминающая человеческую, детскую даже, полностью укрытая ночными насекомыми.
Фонарь в виде распластанного по траве детского тела?..
Тиха подошел чуть ближе, метра так на два, и стал разглядывать копошащихся бабочек.
Красные бабочки с изредка проблескивающими позолоченными крылышками покрывали предположительно детское тело целиком, так, что и куска кожи видно не было.
Через пару секунд в кухонном окне показалась Никс, а потом она тоже вышла в сад и тут же прикрыла рот ладошкой. Чтобы не вскрикнуть, наверное.
- Это что, труп? - спросила она растерянно.
- А кто его знает, - ответил Тиха. - Найти труп в саду у некроманта... бесценно!
Никс нерешительно огляделась по сторонам. Потом снова уставилась на насекомых. Шумно вдохнула.
- Эй-ей, ты чего собралась делать? - Тиха глянул на нее опасливо. - Некроманту своему звони лучше!
- И что я ему скажу? - угрюмо осведомилась девочка, поднимая что-то с земли. Тиха разглядел у нее в руках обломанную корягу, которая тут же стала тлеть, а через мгновение нещадно задымила. Никс продолжила, сделав шаг по направлению к лежащему на земле телу: - Сейчас... сейчас мы узнаем, что это. Отгоним насекомых и...
- Может, не надо? - взмолился Тиха. - Может, ну его, пойдем отсюда?
Вот в такой момент, кажется, надо на все плевать и уносить девчонку. Опасности, вроде, нет как таковой. Есть странность. Ну, подумаешь, окружили красные бабочки труп ребенка, ночью, в саду у эпатажного некроманта, отсутствующего в городе. Как тело пробралось в сад тоже не ясно. А что, если оно сейчас возьмет и встанет?..
Тиха медлил. Слишком уж уверенно держит себя девчонка, зажав в руках дымящуюся корягу, слишком уж девчонка бесстрашна. Это расхолаживает, притупляет инстинкт.
Тихомир приготовился действовать, чуть что.
Никс была уже на расстоянии в полметра от цели и наклонилась, чтобы, наверное, положить кусок дерева рядом, в траву.
Порыв ветра швырнул дым Николе в лицо, а с облепленного бабочками тела сдул пару штук. И первая бабочка, ударившись Никс в плечо, вспыхнула огоньком свечи.
Остальные будто бы подхватили искру, как какую-то заразную болезнь. Через секунду рой бабочек полыхал, словно праздничный костер. В саду, будто в небе, расцвел фейерверк пылающих мотыльков, осветив на мгновение жутковатые статуи, высокие деревья и черный фасад поместья. А еще спустя мгновение все кончилось.
То, что было раньше множеством насекомых, обратилось в белесый пепел, лепестками стелящийся по ветру. Внизу, прямо перед Никс, покоился на земле голый человеческий скелет. Его грудная клетка была раздавлена, и реберные кости, похожие на длинные скрюченные пальцы, словно охраняли тщательно что-то смутно мерцающее, лежащее внутри, на земле.
Никс все еще держала в руке тлеющий кусок дерева, оцепенев. Тиха опомнился первым, подошел ближе, и Никс корягу выронила.
Тиха заметил, что девчонка - ни жива, ни мертва, и, кажется, вот-вот грохнется в обморок. Он даже приготовился ее ловить, но оказалось, что показалось. Никс определенно была не из робкого десятка, и мгновенную слабость тут же переборола.
- Что это там? - спросил Тиха, оглядываясь, на всякий случай, по сторонам.
Никс присела рядом со скелетом на корточки и взглянула на то, что хранилось в грудной клетке, тщательнее.
- Осколок стекла, - сказала она. - Или зеркала... не понятно.
- То, что произошло... - Тиха еще раз оглянулся на темный сад, - это... это вообще нормально?
Никс повела плечом.
- Н-не знаю, - произнесла все же. Склонила голову набок: - Итак, скелет в бабочках, которые вспыхнули, внутри осколок стекла... или осколок фонаря с флуоресцентной краской. Ничего... вроде бы ничего такого, за исключением скелета и бабочек.
- И ежу понятно, что это какой-то странный артефакт, а ни разу не кусок садового фонаря, - Тиха фыркнул. - Что тут гадать-то?
- Тогда, может, палочкой его поворошить? - задумчиво предположила Никс. - Или не трогать?
- Я думаю, трогать точно не надо, - сказал Тихомир. - Звони лучше своим приятелям-магам.
Никс ничего ему не ответила. Тиха подошел еще чуть ближе, тоже присел на корточки возле скелета в траве, но осколок рассматривать не стал, а внимательно посмотрел Николе в лицо.
Мерцание садовых фонарей и отблески света из кухонных окон лица ее почти не касались, и тем ярче показалось Тихе сияние ее глаз. Нечеловеческое, волшебное. Не блик, но огонь. Не отражение, но свет.
По спине прошел озноб. Алые губы дрогнули, и тихо зазвучали рифмованные слова, и Тиха не смог бы поклясться ни перед кем на свете, что говорила Никс на понятном ему языке.
- Тень вспыхнет алой звездой и ночь, рассеченная поперек, черной змеей замрет у ног, податлива и близка. В моих ладонях - огонь, в моих висках бурлящая кровь. И плавит стекло из песка последний хранитель снов.
Тиха понял, что опоздал, и ничего не стоят ни его инстинкты, ни его способности и все предпринятые предосторожности.
Что-то произошло. Не тогда, когда загорелись бабочки. Нет, то был лишь предвестник, знамение, знак, маркер. Вот прямо сейчас случилось что-то важное, чего он предотвратить не сумел и чего ему не понять.
Тиха замер, замерла ночь, и даже ветер в вершинах деревьев как будто стих. Никс молчала. Свет в ее глазах, тот самый, которого быть там не должно, медленно гас.
Когда последняя искорка волшебства исчезла, Никс, все еще сидя, покачнулась, а потом Тиха едва успел ее поймать.
Держа в объятиях тонкую, хрупкую девочку, теплую и мягкую, будто уснувшую, Тиха старался не смотреть в сторону злополучного осколка.
Но делать что-то было надо.
Иногда мне кажется, что меня следует разделить на два. А то и на три. И ничего плохого не случится. Наоборот, этим троим будет проще, - у каждого будет своя, хорошая, достойная жизнь, пускай и не слишком долгая... у одного из троицы так наверняка.
А вместе мы мечемся, страдаем, никак не можем примириться друг с другом. Я, который я, я, который должен и я, которого мы не знаем.
Собственно, изучением последнего я и занимался последние два часа. Чужой, мертвый язык, древний, колкий, хрупкий, как лед, сложный, как тысяча спутавшихся проводов от наушников в кармане, всеми забытый, никак не давался мне, а я терзал его, раскладывал, пытался понять и постичь. Сеть не знает этого языка. Никто не знает этого языка. Когда-то, давным-давно, он был создан на основе лексической системы, ставшей в последствие базисом и для современных северных диалектов, и только поэтому я способен хоть как-то работать с ним. Окружив себя справочниками, словарями и прочим, что удалось достать, я на пределе возможной сосредоточенности искал значение ключевого, кажется, слова. Что же это? Страсть? Ярость? Кровь? Смерть? Долг? Что именно? Что делало короля - королем? Буквально ли определение? Вот, например, слово, обозначающее магический дар, уже в те времена обозначало так же и проклятье. Неужели значений может быть еще больше? Больше трех? Это интересно и занимательно, когда три одинаково правильные разгадки несет в себе сюжет остроумной книги или сценарий кино. Но не когда ты не можешь правильно понять целую главу древнего полуистлевшего дневника, заляпанного кровью и кто знает, чем еще, из-за одного проклятого слова, имеющего слишком много взаимоисключающих значений.
И каждое может быть всего лишь ошибкой перевода, неверным предположением, ложным следом.
Я устало потер переносицу, приподняв очки. День выдался длинный, и мне бы просидеть всю ночь, но ломать график незачем. Только хуже будет.
Я поставил чайник на огонь, и, покуда вода нагревается, выудил из кармана замшевый сверток с натуральным зерном.
Оно завораживало меня. Оно заставляло смотреть на себя и думать о себе. Кто был его носителем? Как этот человек - маг, элементалист, взрослый, огненный, - как он расстался с ним? Был ли это произведенный по всем правилам ритуал, или зерно вынули из трупа? Если это был ритуал, то как тому фальшивому дельцу черного рынка удалось это зерно достать? А если он и был тем, кто убил элементалиста ради зерна? Или не убил... нашел, вырезал... знал, значит. Жаль, что мне он этого не расскажет. О нас он, впрочем, тоже никому не расскажет, но авантюра от этого не перестает быть самой собой.
Чайник вскипел одновременно с прилетевшим в окно мелким камешком. Я как раз наклонился, чтобы щелкнуть переключателем, не дожидаясь автоматического отключения, и это спасло меня от возможной болезненной ссадины или, не позволь Потерянный, выбитого глаза.
Я глянул в окно.
В свете уличного фонаря ярко зеленела макушка воровато оглядывающегося Тихомира, держащего на плече...
- Открывай! - крикнул Тиха. - Чего стоишь?
Я не стал ему отвечать, - быстро спустился по лестнице, пробежал по коридору, распахнул входную дверь.
Тиха был уже на пороге. Аккуратно протиснувшись в дверной проем так, чтобы не стукнуть свою драгоценную ношу, он тут же осведомился:
- Куда положить?
- Наверх тащи, - скомандовал я. - Что с ней?
- Да вот, не зря ты меня послал ей в провожатые, ой, не зря-я... - протянул Тиха, поднимаясь по лестнице. - Как чуял!
Я последовал за ним.
- Я удивлен, конечно, что ты решил сам, по своей воле принести ко мне желанную тобою юную женщину, но, может, ты мне объяснишь хоть что-нибудь?
Укладывая девочку-огонька на мою постель, Тиха обернулся:
- Это ты мне что-нибудь объясни, если сможешь. Это ты у нас умный, а я у нас хитрый, забыл?
- А Ари у нас расчетливый, - пробормотал я, опускаясь рядом с кроватью на колени. Положил ладонь девочке на лоб. Теплый. Надобность мерить пульс и срочно паниковать отпала. У меня от сердца отлегло, - чему я, кстати, немало удивился, - и я принялся за Тихомира: - Что с ней?
Тиха уселся на табуретку рядом с кроватью, прямо на мою смятую футболку. Подпер голову рукой, сдул челку, полез в карман джинс. Что-то вытащил:
- Вот, держи, - протянул сжатый кулак. - Только не разворачивай и не смотри. Осторожно. Мы нашли это в саду.
В руки мне упало что-то тяжелое, обернутое белым носовым платком.
- Не разворачивать и не смотреть? - удивился я.
- Точно. Она на него как раз посмотрела. И вот, гляди что.
- Посмотрела и?..
И Тиха рассказал мне, как глаза девочки засветились, ну точно в малобюджетном историческом сериале, и как она стала цитировать какие-то странные стихи про ночь, кровь, огонь, песок и хранителей снов.
Я в задумчивости застыл. Что-то щелкнуло в голове.
- Тиха. Как-как ты сказал? 'И плавит стекло из песка последний хранитель снов'?
- Именно, - кивнул тот. - Рейни. Что с ней? Она просто спит? Почему не просыпается? Что это было? Куда идти? Ты ж знаешь, я могу куда угодно, но мне надо знать, куда!
- Тиха, повтори, пожалуйста, стих, - попросил я.
Тихомир вдохнул через ноздри, фыркнул как-то по-собачьи, мотнул головой. Явно напрягся, вспоминая. Выдавил, наконец:
- В моих ладонях - огонь, в моих висках - горячая кровь, и плавит стекло из песка...
- Я так понимаю, из кварцевого песка, однокомпонентное стекло, которое используется для... - пробормотал я, - стоп-стоп-стоп. Не то. Не туда. Кровь. Это слово - кровь.
- А? - не понял Тиха.
- Это оно. Это песня. Это перевод старинной песни, колыбельной, которая...
- Ну нихрена ж себе колыбельная! - возмутился Тиха. - Что это за колыбельная такая? Там у вас, откуда ты, убийц с малолетства растят, что ли?
- Тише, бродяжка, тише, - я поднес палец к губам, - Никола спит.
- Спит? Просто спит?
- Не знаю, - шепотом признался я. - Похоже на то. Надо... надо все обдумать.
- Что тут думать? - Тиха шептал возмущенно и громко. - У тебя ж связи, надо ее к врачу или... или к целителю, или...
- В три часа ночи?
- А если помрет?
- Не помрет, - сказал я.
- Откуда ты знаешь?
- Глянь на нее. Дышит? Дышит. Цвет нормальный. По всем признакам - просто спит человек. В обычную скорую нам обращаться тем более нельзя - Заповедь.
- А куда вам можно? - Тиха, наверное, сам того не заметив, перешел с шепота на угрожающий рык.
- В филиал гильдии целителей, - ответил я сдавленно. - При сопровождении дежурных поглощающих.
- А если бы ей ногу отрезало, что, в скорую тоже нельзя?! - Тиха уже кричал.
Я смотрел на него и не мог никак придумать, как быстро и доходчиво объяснить, что находящийся при смерти элементалист опасен, как граната без чеки. Как же он этого сам не понимает, а.
- Бродяжка, успокойся. Нам на ритуале закладывают кое-какие понятия касательно первой помощи и всего такого, и давай, слушай меня сюда: сейчас паниковать не надо, - я говорил медленно и, надеюсь, убедительно. - По всем признакам она просто спит.
Тиха сжал губы, резко повернулся к Никс.
- Хорошо, - ответил напряженно. - Я и сам ни разу не вызывал скорой.
- И я.
Теперь мы оба смотрели молча на спящую девочку, выглядящую вполне здоровой, и я неосознанно отметил, что на щеках у нее веснушек нет, а на плечах есть.
- Тиха, расскажи мне все, - попросил я. - Как и где вы встретились, что делали, смотрел ли ты на эту штуку в платке. Ты ж не мог на нее совсем не смотреть, так? Ты ж ее как-то брал? Не наощупь же? И тебя от этого не переклинило, так?
Тиха замер. Потянулся почесать шею, но остановился. Проговорил:
- Совсем не смотреть не мог, - потом он шумно выдохнул: - Ну, и хорошо. Значит, это что-то... что-то другое. Или...
- Или что-то специально для нее, - я кивнул на лежащую на кровати Никс. - Пойдем в соседнюю комнату, сядем, глянем твой завораживающий магический артефакт.
Тиха, вставая, задержался у кровати рядом со спящей Никс, так, что я некоторое время наблюдал его спину и взъерошенный затылок. Он обернулся, и на лице у него была написана вся возможная решимость:
- Разворачивай.
Пустынные равнины, пыльные, словно старые пуховые одеяла, остались позади. Здешнее солнце казалось огромным, хотя тепла от него было мало.
И все же он знал, что это точно то же самое солнце, которое светило ему раньше, до тех пор, пока ему не исполнилось четырнадцать, до тех пор, пока он себя еще не потерял.
Прошлая жизнь казалась чем-то эфемерным. Он видел во сне привычные дома, видел сизое весеннее море, белых чаек, кусты сирени и облепихи, которые любили сажать на кладбищах, и еще тот куст, с цветками в четыре лепестка, который распускается ярко-желтым в самом начале весны. Названия этому растению он никогда не знал, и сейчас, когда даже родной язык крошился в его устах, словно мел, ему уж точно слова этого не вспомнить.
Он забыл свое имя, но хорошо помнил глаза девочки и ее теплые, нежные руки. Вечерами, сидя у едва теплящегося костра, он думал о ней и пытался вспомнить что-нибудь еще, но приходилось мириться с мыслью, что, чем дольше он будет следовать чужим путем, тем большее он будет забывать. Иногда казалось, что память достаточно глубока, чтобы он смог идти еще целую вечность. А иногда приходило понимание, что если так будет вечно, то он потеряет цель, ведь возвращаться станет некуда.
Чтобы сберечь свою память он выдумывал истории. Каждый раз, когда безликий совершал прыжок, он примерял себе новое имя, и никогда, никому не рассказывал настоящего. По правде, он и сам уже его не помнил, но знал, что если надо - вспомнит, потому что имя его записано узелковым письмом на основной нити его собственного пути, крепче которой нет вообще ничего.
Он впервые увидел безликого давно, примерно в середине пройденной дороги. За все это время не удалось приблизиться к нему ни на шаг. Он думал иногда, что безликий - его собственная тень, но знал, что это не так и таким простым ответ быть не может.
Безликий никогда не оборачивался и никогда никуда не спешил. Он просто шел, скользил, прожигал сущее, как кислота. Он не убегал, нет. Может быть, он даже не знал о том, что кто-то идет за ним след в след.
А преследователь, позабывший собственное имя, стирал ноги в кровь, задыхался и падал, но каждый раз успевал пройти за безликим в очередную дверь, чем бы она ни была.
Иногда он плакал от боли и одиночества, но не стыдился этого, потому что слезы не значили ничего в сравнении с тем, что он продолжает идти.
Безликий отбрасывал сорок теней, и кто-то кроме мог бы давно отстать, спутать безликого с одной из них. Но преследователь знал тени по именам, и видел, что только хозяин теней не имеет конечной цели, и именно поэтому шел за ним.
Дороги живых и смертных предопределены, и они не в силах ничего поменять и не в силах ему помочь. Безликий не знает дорог, он трижды быстрей и свободнее мысли, и лишь следуя за ним можно вернуться туда, куда не существует путей.
Я смотрел на Тиху, Тиха вертел в руках злополучный осколок. Когда никого из нас от взгляда на эту штуковину не проняло, он осмелел и сцапал стекляшку, позабыв о всяческих предосторожностях.
- Однозарядное колдовство, - предположил я. - Кто первый коснется, того и кроет.
- Коснется? - Тиха встрепенулся, кинул стекляшку на стол. - Точно! Но... Стоп. Но она его не касалась!
- Пусть так, - кивнул я. - Ари тебе, конечно, рассказывал, что современная магия зиждется на прикосновении. Но так как полноценного обучения ты, самородок хренов, не получал, тебе неведомы многие важные мелочи.
- Полегче, приятель!
- Дослушай. Прикосновением может быть и взгляд. Почему нет? Взгляд воздействует, это факт. Другое дело, что воздействие взглядом - это третья ступень мастерства на границе с четвертой. Вот и вопрос: то ли мы - слабаки, и не можем глянуть на стекляшку так, чтобы нас накрыло, то ли стекляшка правда однозарядная, а может, специально на огоньков заточенная.
- Ты предлагаешь отправить проспаться еще пару огоньков для верности эксперимента?
- Нет.
Я протянул руку и взял осколок. Магии в нем я не ощущал, но это значило лишь, что в нем нет ничего морозного-ледяного. Я стал рассматривать стекляшку, как с трудом добытое натуральное зерно до этого. Осколок был гладким, плоским, оттенка дымчато-кофейного, и внутри него застыли разводы чуть более светлого вещества.
- Рейни, ну скажи же мне, что нам делать? - взмолился Тиха. - Если не скажешь, я начну по своим каналам пробивать, Аристарха вызвоню, или даже предкам ее позвоню, пускай приезжают, в конце концов!
- Панику отставь, - сказал я, стараясь говорить мягко, но уверенно. - Пойди, что ли, девчонку попробуй разбудить. Не знаю... за локоть ущипни. Щипал?
Тиха затряс головой, мол, нет.
- Ну, вот. Поцелуй. Вдруг у вас - судьба, и ты - тот самый принц, который как с конем, но только без коня?..
Тиха не то что б покраснел. Побагровел. В сочетании с его зеленой шевелюрой это смотрелось удивительно.
- Да шучу-шучу. Ну? Чего сидишь? Тихомир Одиш, мне нужно немного тишины и одиночества, чтобы подумать, - я постарался выделить последнее слово интонационно, чтобы до Тихи дошло.
Как ни странно, вроде бы даже дошло, и он ушел. Но не в комнату к спящей девочке, а в коридор и по лестнице вниз. На кухню, наверное.
Я вздохнул и облокотился на кресло, прогоняя напряжение и чужой, не мой страх.
Думать мне, на самом деле, касательно осколка и девчонки было не о чем. Пень ясен, что вопрос не моего ума. А так же ясно, что дорога наша теперь лежит к чтецам. Точнее, к одному конкретному чтецу, ведь срубило нашего огонька ментально, через взгляд. Стихи еще эти... Никола, конечно, могла знать не особо распространенный перевод древней северной песни, не особо народной в свою очередь, - хорошо. Но с чего бы ей зачитывать это вслух? 'Последний хранитель снов', - мифическая тварь, на севере им пугают детей, а у нас хранителями снов называют элементалистов, и миф, согласно которому нас так зовут, совершенно отличается от северного.
Северный 'хранитель снов' погубит мир, сожрет солнце, выпьет кровь всех бодрствующих младенцев, и потому он последний - ну, а зачем еще? Удивительно противоречиво он же, по легенде, охраняет грезы ребятишек от прочих злых существ, которые могут придти из мира снов и всячески навредить. Но это пока. Вот решит он губить мир - и все, остается только засыпать и никаких других вариантов. Здешние 'хранители снов' - это ледяные и огненные элементалисты. Они охраняют здоровый сон людской, - аллегорически. Долг, война и все дела. Наверное. Может быть, я не прав.
Утро выдалось промозглым и сырым.
Я заметил высокую фигуру со всклокоченной шевелюрой издалека, и что-то мне в том, как Берса себя держала, сразу не понравилось. Больно нервная она на вид.
Мы подъехали поближе к бордюру.
- Это она - чтец? - спросил Тиха, поворачивая ключ зажигания и одновременно вглядываясь в окно.
- Нет, но она нас проведет, - сказал я.
- А сразу нельзя было?..
Я ничего не ответил. Вышел, по привычке очень аккуратно прикрыл дверь изукрашенного стилизованным пламенем минивэна (хотя этой колымаге не страшен был бы и хороший пинок) и направился к Катерине Берсе, которая нас, конечно же, давно уже заметила, но предпочитала делать вид, что курит, а на спине у нее глаз, ясное дело, нет.
Тощие намозоленные локти, торчащие из-под черной футболки, у нее были покрасневшие. Холодно Кате, значит. Ну, хоть теперь она меня понимает.
Берса обернулась и явила мне широкую кривоватую улыбку, не предвещающую ничего хорошего.
- Что ты натворил с моим огоньком, бледная рожа?
"Почему меня окружают настолько неадекватные личности?" - подумал я, но вслух произнес:
- Не ты ли сказала мне, что без проблем созвонишься и организуешь встречу с ректором?
- Я позвонила и предупредила. Но я бы на твоем месте так просто туда не шла, - Берса выкинула окурок на асфальт. - Сам знаешь, какая здесь специфика. Покажи девчонку мне для начала.
- Тебе-то зачем?
- Рейни, а кто я, собственно, по профессии?
Я приоткрыл для нее дверцу минивэна, мол, прошу.
- По первому образованию, ты имеешь в виду?
- Я же доктор, - сама себе ответила Кей и залезла в машину.
- Стоматолог, - уточнил я, забираясь следом. - Что, по-моему, весьма далеко от... хм, терапевта?
- Может, представишь нас? - Тиха так перегнулся через спинку водительского кресла, что, казалось, сейчас выпадет в салон.
Берса глянула на него коротко и почти сразу отвернулась, сосредоточившись на лежащей на одном из задних сидений Николе. Стала щупать пульс и светить в глаза девочке карманным фонариком, приговаривая:
- Незачем представляться, Тихомир Одиш, я о тебе и так все знаю. Я о вас всех многое знаю, я даже знаю цвет Ринового нижнего белья и сколько именно красных сережек у тебя в коллекции, бродяжка.
- Она глава нашего антифанклуба, - пояснил я слегка опешившему Тихе. - Катерина Берса, или просто Кей.
- Но... э-э... - Тихомир смотрел то на меня, то на Берсу, то на спящую Никс. - Но как же так?..
- Не можешь предотвратить - возглавь, - сказала Кей. Села, наконец, спокойно и изобразила на лице задумчивость.
- Ну? - спросил Тиха.
- Рефлексы есть, дыхание, пульс - все в норме.
- Это не кома?
- Что ты знаешь о коме, Тихомир Одиш? - Кей грустно глянула в окно, на рождающийся рассвет. - Скорее всего не больше, чем можно почерпнуть в каком-нибудь околомедицинском комедийном сериальчике. Так вот. Это не кома, не шок и не сопор. Может быть, летаргический сон. Конечно, наверняка я не скажу, нужно клиническое обследование или, в самом деле, хотя бы чтец. Деятельность мозга, стало быть, проанализировать. Но тут есть загвоздочка.
Мое терпение иссякло.
- Кей, может, хватит ходить вокруг да около? - спросил я. - Что с Никс и почему ты не хочешь просто проводить нас в дом Абеляра, или хотя бы адрес назвать? Зачем тебе понадобилось лично являться и изображать загадочность?
Кей откинулась на спинку сидения.
- А потому что как-то все странней и странней, хуже и... забористей. Погоди истерить, сейчас расскажу. Короче. Сегодня ночью вернулась Анита. Ну, как вернулась. Я ее нашла в каморке в подвале, там где у нее домик и где она спит и живет. Ну и...
- И?..
- Анита - это которая? - уточнил Тиха.
Кей вздохнула.
- Анита - дочка прошлой директрисы академии, она шизофреник, отказавшийся употреблять лекарства. Живет в подвале, тусит иногда с нами. Она забавная. Всегда разная. Обычно от нее вреда нет, а если и есть, то обратимый. И вот на днях она украла сумку у Николы, а потом и сама куда-то делась. Сегодня ночью вернулась. И все было бы хорошо, если бы она не перестала совершать кое-каких ранее свойственных ей действий. Я осталась у нее в комнатке, хотела ей поесть приготовить, да может разузнать, где она была.
Ну, и она пока игралась со своими куколками и прочими трофеями... в общем, все было, вроде бы, как всегда. Но я знаю, что у Аниты никогда не получалось одеть своих куколок обратно. Она умела их раздевать, но одевала всегда очень криво, как будто бы... ну, как будто бы это для нее слишком сложно. И вот, вернувшись, она мается той же фигней, но у нее выходит одевать кукол.
- То есть, ты не думаешь, что она могла излечиться? - спросил я.
- Не у одного тебя паранойя, Рейни, - ответила Кей. - Насколько я знаю, шизофрения не лечится, даже чтецами. У больных бывают лишь проблески вменяемости. Особенно, если на колеса забить. Короче, я пронзаю обработку извне. Более того, чую чтецов. Что, сам понимаешь, тревожно. И вот мне звонишь ты, и говоришь, что новенькая девочка-огонек заснула, и ни булавки ее не берут, ни поцелуй прекрасного Тихомира...
- Эй, не было такого! - взвился Тиха.
-...и вы хотите ее на прием к Абеляру Амберовичу, чтецу, - продолжила Кей. - Вот я и задумалась: а нет ли связи?
- Берса, скажи просто, что тебе делать нечего, - фыркнул я. - Сдались тебе, вообще, эти новички.
- Я сама решу, кто мне сдался и что мне делать, - отрезала Кей. - Короче. Если моя паранойя не врет, то чтецы затеяли наблюдать за учащимися через Аниту.
- А зачем на столько дней воровать? - спросил я.
- Видать, слабые чтецы. А может, ажурное, сложное колдовство. Или далеко везли. Как знать. Поэтому... - Берса сунула руку в карман, - к Амберовичу я тебя, конечно, проведу. Но вот, - возьми шапочку из фольги, она защитит твой мозг.
И у нее в кармане, и правда, что-то зашуршало.
Я только лишь глубоко вдохнул.
Девушек, конечно, не бьют, но иногда отвесить оплеуху хочется. Очень хочется.
- Рейни, ты еще побледнел! - воскликнул Тиха. - Как ты это смог?
- Это он злится, - довольно отметила Кей. - Красавчик! Обожаю такие моменты, - призналась она. Достала что-то блестящее из кармана. - О, фантик. Не то. Сейчас, сейчас. Во!
Берса протянула мне два небольших контейнера размером с орех, спаянные вместе. Я не сразу понял, что это. Но потом осознал. Поднял взгляд на Кей:
- Линзы?
- Угу. Как обращаться знаешь?
- Умею, - медленно кивнул я. - И что за линзы?
- Амберович наверняка касался тебя, - сказала Берса. - Так что первичная связь у вас есть. Я надеюсь, что все не так уж страшно, и он не станет даже пробовать прикоснуться к твоему сознанию, но сам понимаешь... Потерянный предусмотрительному не завидует. По крайней мере, "зеркало души" у тебя будет защищено, и он не будет читать твои сокровенные эмоции, как поваренную книгу.
Дата добавления: 2015-09-29; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |