Женька ответила сразу, несмотря на ночь, и сразу спросила, что произошло.
И Инна рассказала. Все, без утайки, не пытаясь преуменьшать ужас случившегося.
– А теперь она там спит, а я понятия не имею, что мне делать, – закончила она, исчерпав весь запас болючих и горьких слов.
– Бери ее в охапку и увози оттуда к чертовой матери, – недолго думая ответила Женя, – если, конечно, она тебе еще нужна.
Это было неожиданно. И очень странно.
– Жень, убегать – это не мой способ…
– Твой способ – это смиряться, – Женя перебила, и голос ее из сочувственного мигом стал жестким, – может, пора научиться бороться?
– Каким образом? Бегством?
– Да что вы пристали ко мне с этим бегством? – Заорала вдруг Женя, да так, что Инна вздрогнула и отодвинула трубку от уха. – Вас послушать, так любое действие, идущее вразрез с планами – бегство. А по-моему, это просто жизнь. Слышишь, Инка? Жизнь! В которой после такого объяснения как у вас, надо хватать жену за косы и увозить ее к чертям из города, где все это произошло. Подальше от этой твари, дальше о воспоминаниях, и поближе к себе!
– Но…
– В задницу твое "но"! Я знаю все, что ты хочешь сказать – наслушалась уже и про ваши квартиры, и стабильность, и работу, и прочую хрень, за которую вы держитесь как за круг спасательный, но только непохоже, чтобы это сделало вас хоть чуточку счастливей!
– Не перегибай палку, – наконец, смогла вставить слово и Инна, – мы были счастливы.
Но Женю было не остановить.
– Именно, – припечатала она, – были. А теперь нет. Давно нет. И ты не пытаешься построить новое счастье, Инка. Ты пытаешься воскресить старое. Думаешь – соберу по кусочку, подожду, смирюсь, и оно вернется. Нет. Не вернется. Заруби себе на носу – как раньше, уже никогда не будет.
Инна тяжело дышала. Ее била дрожь, и каждое Женино слово эту дрожь усиливало. Словно она влезла Инне под кожу и вбивала туда гвозди – один за другим.
– Хочешь, расскажу тебе почему Лиза ушла к этой бабе?
– Откуда тебе знать? – Вырвалось у Инны.
– Оттуда. Я единственная из всех, кто от нее не отвернулся, кто с ней разговаривал. И я точно знаю, что она любит тебя до безумия, но она устала. Слышишь, Инка? Ты чудесная, замечательная, теплая и поддерживающая, но, черт возьми, ты же при этом каменная и предсказуемая как программа телепередач. Ты точно знаешь, как правильно, как честно, как ответственно. А знаешь ли ты, как спонтанно? Как безумно? Как порывисто? Разуй глаза! Ты всегда делаешь только то, что считаешь верным, и не делаешь того, чего просто хочешь.
Она орала уже на максимальной громкости, и от этого крика щеки Инны заливала белизна. Что? Что она говорит?
– Ты позволила себе один раз, ОДИН чертов раз наорать на жену, за дело наорать, и винишь себя уже сутки, и будешь винить еще долго. Слышишь ты меня или нет? Ты винишь себя за то, что сделала то, что хотела! Всего лишь то, чего хотела, а не то, что было правильно! И теперь ты собираешься оставаться в Таганроге и снова вести себя как мать Тереза. Воспитывать чужого ребенка, извиняться перед предавшей тебя женщиной, и застилать ей постель, когда ей приспичит снова трахнуть эту мерзкую телку. Так? Ведь так?
– Не так! – Крик вырвался из Инны вместе со слезами. – Женька, я не могу больше. Я больше не могу.
Она сползла с дивана на пол и разрыдалась, забыв об упавшей на пол трубке. В голове кругами носилось: "немогубольшенемогубольшенемогубольше". И от этого невозможно было спрятаться, скрыться. Немогубольшенемогубольшенемогубольше.
Не могу быть хорошей. Не могу быть правильной. Не могу смотреть, как чужая тетка целует мою любимую, и молча закрывать дверь. Не могу знакомиться с любовницей мужа и встречаться с ней на его дне рождения. Не могу сохранять лицо и достоинство. Немогубольшенемогубольшенемогубольше.
Не могу улыбаться в ответ на хамство, не могу учитывать желания всех вокруг, не могу дружить без оглядки, не могу забывать о себе. Немогубольшенемогубольшенемогубольше.
Ее лицо раскраснелось, заплыло слезами. Боль штопором крутилась в межреберье, а всхлипы мешали дышать ровно и спокойно.
Да и пошло оно к чертовой матери, это спокойствие! К чеертовой, мать ее, матери!
– На хуй, – вдруг вслух сказала Инна, и прислушалась к себе. Странно… Мир не рухнул, все не развалилось на куски. Она просто это сказала.
– На хуй.
Вскочила на ноги, и широкими шагами пройдя в спальню, включила в ней свет. Лиза спала, свернувшись в клубок на краю кровати, накрытая одеялом и вздрагивающая даже восне. Волна нежности затопила Инну от головы до пят.
– Вставай, – громко сказала – нет, не сказала – велела! – она.
И, не дождавшись реакции, повторила еще громче:
– Лиза, вставай!
– Что? – Светловолосая голова вскинулась над подушкой, и испуганные глаза – любимые, такие любимые, и знакомые, вспыхнули навстречу.
– Вставай и собирай вещи. Я еду за билетами. Утром мы уезжаем в Питер.
***
Женька выключила телефон и в сердцах бросила его на пол.
– На кого ты так орала? – Подняла нос из-за книги Яна.
– На подругу. У нее совсем крыша поехала. Зла не хватает.
Яна захлопнула книгу и с интересом посмотрела на Женю.
– Расскажешь?
– Инка увела Лизу у мужа, несколько лет назад. Феерическая была любовь, сказочная. Жили вместе, счастливо жили, и тут у Лизы башня поехала. Влюбилась в свою начальницу, ушла из семьи и принялась бегать за этой начальницей как умалишенная. А Инка все терпела. Возилась с их дочкой, Лизе сопли вытирала и страдала себе потихоньку. А несколько дней назад эта начальница Лизу трахнула, да в такой жесткой форме, что врагу не пожелаешь. Лиза в трансе, Инна в трауре, принялась ее выхаживать. Выходила. И знаешь, что эта идиотка сделала как только очухалась?
– Пошла звонить начальнице, я полагаю, – Яна откровенно хихикала, глядя как взбешенная Женя мечется по комнате. После ее слов она резко остановилась и оглянулась.
– Откуда ты знаешь?
Теперь Яна уже откровенно смеялась.
– Женька, ну что ты как дите малое? Есть такой тип людей, которые легко впадают в такие отношения. Дай угадаю – у нее наверняка были очень авторитарные родители, не дающие ей воли ни в чем?
– Точно, – прошептала пораженная Женя.
– Ну и чему ты удивляешься? У нее в крови сидит две потребности: быть наказанной за своеволие и одновременно разорвать круг подчинения. Она неосознанно находит себе партнеров, с которыми сможет реализовать оба сценария.
– Но Инка не такая! Она не руководила Лизой! И не наказывала!
– Правильно, вот она сама себя и наказала, – хмыкнула Яна, – ушла из семьи, чем не наказание? Завела себе какую-то пакость, огребла по полной – вуаля, сценарий пройден, все счастливы.
Женя, как сдувшийся шарик, присела рядом с подругой.
– Янка, ты страшно цинична, – грустно сказала она.
– Да я таких историй по пять на дню слушаю, – парировала Яна, – так на кого ты орала-то?
– На Инку. Представляешь, у нее наконец сдали нервы, и она устроила Лизе варфоломеевскую ночь. Тыкала ее лицом в фото начальницы и заставляла внуться в реальность. А теперь сидит и страдает.
– А чего страдает? – Снова хмыкнула Яна. – Очень правильно сделала.
– Правильно?
– Конечно. Единственный способ разорвать порочный круг – это вернуть человека в реальность, чтоб он увидел, что то, что он принимал за любовь – это любовь к фантазии, мороку, мифу. Тогда есть шанс, что все встанет на свои места. А твоя подруга молодец, соображает. Не каждый бы додумался.
Женя только кивнула согласно. Ей тоже казалось, что Инна поступила правильно, и она надеялась, что та внимет ее совету и пойдет дальше.
– Я поеду в центр, – сказала она, помолчав, – разнервничалась, надо успокоиться.
– Валяй, – Яна снова взялась за книгу, – Кира за мелкими присмотрит, не переживай.
И Женя уехала.
***
– Женя уехала в Питер, – сказала Лека в трубку.
Ответом ей было недоуменное молчание. Мол, а я тут при чем? Зачем ты мне об этом говоришь?
– Ксюша…
– Ладно, ладно, – засмеялась, – просто мне уже немного надоело слушать про Ковалеву. Только я обрадовалась, что ее больше не будет в моей жизни никаким боком, так на тебе. Ну, уехала она в Питер. И что?
– Ну… – Лека помялась. – Это же значит, что она уехала к Марине.
– И что?
А правда – и что? Почему ее это так удивило, так разозлило и выбило из колеи? Уехала и уехала, скатертью дорога. Ан нет, не скатертью, и не все равно ей вовсе.
– Я жуткое дерьмо, да, Ксюха? – Грустно спросила Лека. – Похоже, что я так и не смогла ее отпустить.
– Погоди, – Ксюша насторожилась, – мне казалось, ты выбрала Диану.
– Да, но сомневаться от этого я не перестала.
– Ой, Ленка. Странный у тебя способ принимать решения.
Она сказала эту загадочную фразу и замолчала. Лека задумчиво посмотрела в окно в ожидании продолжения, но так и не дождалась.
– Объясни.
– Когда я принимаю решение, я тоже сомневаюсь. Долго думаю, взвешиваю, решаю. Но когда решила – все. Других вариантов, кроме выбранного, и быть не может. Иначе какое это решение?
Лека задумалась. У нее было совсем не так. Она вроде бы решала, но от этого не переставала сомневаться.
– А вдруг ты выбрала не правильно?
Ксюха засмеялась.
– Лен, тут нет неправильно. Есть то, что ты выбрала. Остального не существует. Иначе это был не выбор, а самообман. Чем ты, похоже, успешно и занимаешься.
– Я люблю Диану…
– Ой, нет, – перебила Ксюха, – избавь меня от новой порции страданий мозга, я больше не могу это слушать. Думаю, твоя Ди – умная девочка, и понимает, что ни хрена ты на самом деле не выбрала, поэтому и не возвращается к тебе и близко не подпускает. В общем, иди и решай. А решишь – сразу перестанешь морочить голову себе и окружающим.
После этого она по всем законам жанра должна была повесить трубку, но почему-то не повесила – Лека продолжала слышать ее дыхание и хруст зубочистки.
– Ты хочешь сказать мне что-то еще? – Спросила она.
– Да, – Ксюха заговорила твердо и жестко, жестче чем обычно, – я говорила со спонсором. Твой фильм провалился.
Лека ахнула и ухватилась на стену чтобы не упасть. Провалился? Как? Как это могло случиться?
– А как это обычно случается? – Хмыкнула Ксюха. – Народу не понравилось, всего лишь несколько сотен просмотров вместо ожидаемых сотен тысяч. Так что мне жаль, но вот так вышло.
У Леки закружилась голова. На глазах выступили слезы от обиды и огорчения.
– Но как же так?
– Лена, – твердо и словно маленькому ребенку начала объяснять Ксюха, – далеко не всегда бывает так, что мы получаем то, что хотим. Я так понимаю, это твоя первая неудача в жизни? Ну так поздравляю. Ты взрослеешь и возвращаешься в реальный мир.
– Да делать-то мне чего теперь? – Крикнула Лека, захлебываясь слезами.
– Понятия не имею, – ответила Ксюха и повесила трубку.
Лека долго смотрела на нее и слушала гудки, не веря своим ушам. А потом размахнулась и изо всех сил шарахнула трубкой о стену.
– Ну и пошла ты к черту!
– Вот это у тебя способ встречать гостей, – раздался сзади насмешливый голос, – мы звонили, звонили, а ты тут оказывается трубками швыряешься.
Лека обернулась, не обратив внимания на это "мы", и ахнула, увидев рядом с Дианой Светку, Риту и Тони. Они стояли, слегка смущенные, и немного удивленные Лекиным видом. А удивляться было чему – от резких движений через повязку на бедре выступили коричневые пятна, а лицо явно было лицом только что рыдавшей женщины.
– Привет, – мрачно сказала Лека, – идите на терассу, я умоюсь и приду.
Она скрылась в туалете и начала разматывать повязку.
– Дай я, – сказала вошедшая следом Диана, – чего ты размахалась-то? Врач же сказал – без резких движений.
– Зачем ты их привела? – Спросила Лека сурово и горько.
– Они сами хотели прийти, – пожала плечами Диана, – так что случилось?
Она стояла перед Лекой на коленях, и разматывала бинт, и глядя на ее черноволосую макушку Леке вдруг стало так грустно и так жаль себя, что поневоле вырвалось:
– Мой фильм провалился.
– Как? – Диана вскинула голову, и в ее глазах, голубых, чудесных глазах, было столько тепла и сочуствия, что Лека не выдержала – упала рядом на пол и разрыдалась, уткнувшись в теплое плечо.
– Он провалился, понимаешь? – Слова выплескивались из нее вместе со слезами. – Вся работа, многомесячная работа впустую! И самое ужасное, что со мной никогда так не было. Все, что я делала, было хорошо! А он взял и провалился. Я сделала дерьмовое кино, Ди.
Диана слушала, гладила по голове, обнимала.
– Послушай, – сказала она, когда Лека умолкла, – посмотри на меня.
Лека посмотрела.
– Когда я пришла в фигурное катание, первое что мне сказали – это "чем больше раз ты упадешь, тем больше у тебя шансов добиться успеха".
– Но им не понравился мой фильм!
– Да. Да, дорогая, им не понравился твой фильм. И это значит что ты возьмешь себя за задницу, вытрешь сопли, и сделаешь второй. А потом третий. И десятый. И каждый из них будет лучше чем предыдущий. Понимаешь, фокус же не в том, сколько раз ты упадешь. Фокус в том, сколько раз ты поднимешься.
Лека все еще всхлипывала, но потихоньку до нее доходили Дианины слова.
– А еще подумай вот о чем. Вложила ли ты в этот фильм всю свою душу, все свои силы? Показывала ли ты действительно то, что хотела показать? И в чем причина провала – втом, что ты показала неправильно или просто в том, что ты показывала не то.
– Я не справлюсь одна, Ди, – вырвалось у Леки.
Диана улыбнулась, уже мягко, и обняла Леку за шею.
– Однажды ты мне это уже говорила. Вернее, писала. Помнишь?
Лека кивнула.
– Тогда я не ответила, а сейчас отвечу. Ты не одна, и одна не будешь.
Их глаза встретились. В Лекиных яркой вспышкой прозвенел вопрос. И словно отвечая на этот вопрос, не заданный, но такой очевидный, Диана легонько поцеловала ее в губы.
– Идем, – сказала она, вытирая Лекины щеки, – нас ждут друзья.
И стало легко. Легко, как никогда в жизни. От одного осознания, что совсем не обязательно быть идеальной. Что можно ошибаться, и пробовать снова, и еще раз, и еще.
И просто жить. Просто. Жить.
***
Женька шла по парку возле Исаакия. Шуршали под ногами листья, и все вокруг было наполнено золотом – купол, переливающийся, блестящий, и деревья, и листва под ногами.Все было таким теплым и мучительно золотым.
И тянула сердце какая-то добрая и нежная грусть, наполняла до краев и выплескивалась новыми и новыми шагами.
И уже казалось неважным, что занесло ее снова в этот волшебный город, и почему она здесь, и как скоро уедет, да и уедет ли вообще… Важным было только это всеобъемлющее тепло и, пожалуй, наверное счастье.
– Женька! – Отзываясь эхом, раздался сзади чей-то крик, и как много в нем было веры, и неверия. Отчаяния и надежды на чудо.
Как много мгновений нужно, чтобы обернуться и найти ее глазами. Как много секунд потребуется чтобы сделать всего лишь несколько шагов. Секунд, сливающихся в одно чувство, в один крик, в одно счастье.
Она обняла ее так, словно не виделись целый век. Она зарывалась лицом в ее волосы, дышала осенним запахом духов, и держала, держала руками, чтобы больше никогда-никогда не отпускать.
– Как я скучала по тебе, – шептала Марина, прижимаясь сильнее и сильнее, хотя, казалось, сильнее уже просто некуда, – боже, как же я по тебе скучала, котенок…
А Женька молчала, и только губы ее шевелились возле Марининого уха в беззвучном и бесконечном "люблю".
Она гладила ее волосы, и снова зарывалась в них лицом. И плакала, кажется – поняла это, только почувствовав соль на губах. А следом за солью – ее губы.
Они целовались, стоя у фонтана, посреди золотой и чудесной питерской осени, и никакая сила не смогла бы оторвать их друг от друга.
– Я нашла тебя, – шептали одни губы в другие, – наконец-то я тебя нашла…
Им предстояло о многом поговорить, и не все из этих разговоров станут приятными и спокойными, и много слез еще будет выплакано, и много обвинений они выкрикнут другдругу, но сейчас им казалось, что все это совсем неважно. Важным было то, что через годы и километры боли они наконец-то сумели встретиться.
– Идем со мной, – попросила Женька, когда стало возможно разомкнуть объятия, – идем.
И они пошли – счастливые, влюбленные, держащиеся за руки и не верящие своему счастью.
Дошли до дворцовой, спустились на набережную, и там Женя сделала то, о чем чаще всего вспоминала, о чем больше всего мечтала – обняла Марину сзади, укутывая в свою куртку, зарылась лицом в волосы на ее затылке, и снова, уже который раз, беззвучно прошептала: "люблю".
Они стояли так до самого заката, и не хотели уходить. А потом, когда солнце зашло и они, счастливые до головокружения, проводили его взглядами, пришла ночь, полная новых открытий и новых чудес.
Марина за руку привела Женьку в свой дом. И целовала ее в лифте, в коридоре, в прихожей, на ходу стаскивая одежду и не давая сделать ни вдоха. Утянула в спальню, и там они, наконец, соединились – обнаженные, горячие и пьяные от любви и друг от друга.
И была нежность. Так много нежности, что от нее перехватывало дыхание и кожа покрывалась мурашками. И была страсть – сильная, яростная, оставляющая царапины на теле и восторг в душе. И было так, как было раньше. И так, как не было до этого никогда. И содрогаясь в оргазме, Марина снова – как много лет назад – сжимала бедра и кричала: "Женька! Пожалуйста… Женькааа!"
И как много лет назад, засыпая, Женя чувствовала ее руку на своем лобке и рассыпавшиеся пряди волос на плече. Только на этот раз она не сомневалась, а знала точно.
Глава 8. Питер.
Как жаль, что тебя не застал летний ливень
В июльскую ночь на Балтийском заливе
Не видела ты волшебства этих линий…
– Дождь идет.
– Ну и пусть себе идет, лишь бы нам никуда идти не надо было.
– Ты же знаешь, что мне надо.
– Знаю. Но оставшиеся минуты дай мне притвориться, что это не так.
Марина зарылась носом в Женькины волосы и покрепче обняла горячее обнаженное тело. В приоткрытое окно веяло свежим мокрым воздухом, он врывался в комнату, совершал круг почета и таял на раскаленной от желания и счастья коже. Марина боялась пошелохнуться, ей все казалось, что все происходящее – начиная от вчерашней случайной встречи у Исаакия, и заканчивая сегодняшним, полным нежности, утром – всего лишь сон, морок, навеянный вечерним бокалом коньяка или чересчур обострившимися от невыполнимости мечтами.
Женькино тело под ее руками, Женькин шепот, полуобморочные крики – все это ни капли не убеждало в реальности происходящего, а лишь делало страх проснуться еще более осязаемым и сильным.
– Как думаешь, куда мы дели мое белье? – Лениво спросила Женька, чуть приподнимая голову с подушки, и Марине вдруг стало очень весело.
Господи, в этом была вся она, вся ее родная и любимая Женька, рыцарь в сияющих доспехах, который, конечно, ни в коем случае не может употребить в постели женщины пошлое и грубое слово "трусы". Какие трусы, что вы? Белье! Ну максимум "трусики".
– Что смешного я сказала?
Она повернулась лицом к Марине и прищурилась на нее усталыми от бессонной ночи глазами.
– Ничего, – Марина зарылась лицом в подушку, чтобы скрыть новые вспышки смеха, но тут же почувствовала, как Женькины пальцы самым бессовестным образом начинают щекотать ее спину, и ягодицы, и добираются до подмышек.
– Аааййй, – взвизгнула она, вырываясь и перекатываясь на кровати, – так нечестно!
– А смеяться надо мной честно?
Теперь они катались по постели обе – хохоча, пинаясь, каждая старалась оказаться сверху.
– Я смеялась не над тобой. – Заявила проигравшая Марина, оказавшись наконец внизу. – А просто так!
– Ну конечно, – не поверила Женька, – а то я тебя не знаю…
И осеклась. Взгляд ее вдруг стал из смешливого серьезным, а руки перестали удерживать Маринины.
– Ответь, – требовательно, и даже властно сказала она, – ты же не хотела искать Леку, да?
Марина вздрогнула. Кажется, пробуждение оказалось даже ближе, чем она боялась.
– Да.
Она пристально смотрела на Женькино лицо, ища в нем следы разочарования, или злости, или ненависти, и не находила. На нее смотрели взволнованные карие глаза, теплые,но в них совершенно ничего невозможно было прочитать.
– Почему ты просто мне не сказала?
И она вздрогнула снова. Втянула в себя воздух, и ответила:
– А разве ты бы мне поверила?
Она могла бы поклясться, что видела, как в Женькиных зрачках одним махом пролетает вся их прошлая жизнь. Олег, измены, и снова измены, и снова…
– Нет, – тихо сказала Женя, – не поверила бы.
Она слезла с Марины, и принялась ходить по комнате, собирая одежду. Марина с замершим сердцем провожала ее взглядом и молилась про себя: прошу тебя, господи. Только не конец. Пусть это не будет концом. Я умоляю тебя, заклинаю всем святым, что есть в этом мире, пусть это не будет концом.
Наконец Женька оделась, и, застегнув ремень на джинсах, присела на край кровати.
Марина замерла в ожидании.
– Я приглашаю тебя на свидание, – сквозь шум в ушах услышала она, и не поверила собственным ушам.
– Что?
– Я приглашаю тебя на свидание, – терпеливо повторила Женька и улыбнулась, – завтра. В семь. Согласна?
Слезы рывком кинулись из груди к глазам, и лишь неимоверным усилием удалось не дать им пролиться. Марина кивнула, боясь, что если скажет хоть слово – точно заплачет.
– Значит, встречаемся у фонтана перед Казанским в семь, – сказала Женька и, взяв Маринину ладонь в свои, коснулась ее губами.
На секунду Марине показалось, что она все видит, и все понимает.
А еще через секунду она ушла, и рыдания вырвались на свободу.
***
Машину бросили на стоянке у аэропорта в Ростове. Всю дорогу – а ехать пришлось около двух часов – Инна молчала, а Лиза делала вид, что спит, отвернувшись к окну и прикрыв глаза. Ей было очень стыдно, до такой степени, что при одной мысли о том, что однажды им все же придется поговорить, щеки наливались краснотой, а губы – дрожью.
То, что делала сейчас Инна, было неожиданно и… Странно. Разбудила ни свет ни заря, велела собирать вещи, и тут же уехала за билетами. Вернувшись, быстро выпила кофе итут же понесла сумки в машину. И все это молча, ничего не объясняя.
Несколько раз за время пути в Лизиной сумке пиликал телефон, но она боялась вынуть его и посмотреть. Только в аэропорту, украдкой, пока Инна отошла за кофе, вынула и посмотрела.
Пять смс. Все от от Ольги.
Лиза вздохнула, и удалила все пять.
– Идем, – сказала неожиданно появившаяся за спиной Инна, – кофе нужно выпить до контроля.
И они принялись пить кофе. Не глядя друг на друга, обжигаясь глотками, уставшие и растерянные.
Выстояли очередь, прошли досмотр, и, поднявшись по ступенькам на второй этаж, присели на кресла в зале ожидания. Лизе очень хотелось взять Инну за руку, но было страшно. Она никак не могла забыть, какими жестокими были эти руки прошедшей ночью, как больно и яростно они врывались в Лизин маленький мир и возвращали к реальности.
– Ты договорилась с Лешей? – Не выдержав молчания, решилась Лиза. – Даша побудет у него?
– Да.
Инна сидела, прикрыв глаза. Черты ее лица были острыми в эти минуты, и бледность покрывала их от лба до подбородка. И первый раз за все эти безумные месяцы Лиза вдругподумала, как тяжело ей пришлось.
– Пассажиров рейса 148-12, Ростов-Москва, просьба пройти на посадку.
И тут случилось чудо. Инна встрепенулась, повернулась к Лизе и, улыбнувшись, взяла ее руку в свою.
– Идем.
И так ласково, так тепло это прозвучало, что Лиза чуть не расплакалась от нежности к этой волшебной, чудесной, доброй, и такой родной женщине.
Как ребенок, вцепившись в ладонь, она шла следом, стараясь заглянуть в глаза и прижаться поближе. А в самолете, пристегнувшись, уже ничего не боясь, положила голову ей на плечо и задышала в шею. Задышала, чувствуя носом осенний запах духов, свежесть кожи, и бесконечное тепло, исходящее от нее.
Полет прошел быстро – только взлетели, только разнесли завтрак и кофе, как уже металлический голос командира объявил о скорой посадке. И вот уже Питер – суетливый аэропорт, багаж, такси, и пролетающая мимо, врывающаяся в окна машины, осень.
Лиза смотрела во все глаза – особенно когда выехали на центральную улицу, полную старых домов, украшенных затейливой лепниной и статуями.
– Это Невский проспект, – сказала Инна, легонько сжимая Лизину ладонь, – на нем и наша гостиница. Я расскажу тебе про него, когда пойдем гулять.
И снова стало тепло, и расхотелось о чем-либо спрашивать, и телефон, настойчиво пиликающий в сумке, уже не вызывал желания посмотреть, что там.
Гостиница – маленькая, уютная, располагалась на углу Невского и Рубинштейна. Приятный администратор выдал им ключи, сообщил, что завтрак завтра с семи до десяти, и отнес чемодан в номер. Лиза застыла на пороге, с удивлением и разочарованием глядя на кровати. Две кровати. Отдельные.
– А чего ты хотела? – Ехидно прозвучало внутри. – После всего что ты сделала…
Она вздохнула и ничего не сказала. Принялась распаковывать вещи, развешивая их на вешалки в большом дубовом шкафу и косясь на Инну, которая достала из сумки карту, и, разложив ее на кровати, начала планировать маршрут.
– Пройдем по Невскому до Фонтанки, оттуда вдоль нее – до Мойки, дальше Марсово поле и по набережной к Эрмитажу…
Вдруг она замолчала. Лиза обернулась, глядя на нее, и удивилась – подумав о чем-то мгновение, Инна смяла карту в неаккуратный ком и весело посмотрела на Лизу:
– А впрочем, к черту! Куда захочется – туда и пойдем, верно?
И они пошли. До одури гуляли по Питеру, рассматривая старые дома, сворачивая в переулки и радуясь, когда удавалось случайно выйти к набережной. У коней Клодта вдруг не сговариваясь шагнули к пристани и сели на речной трамвайчик, кутаясь в пледы и вдыхая неповторимый речной воздух.
Вечером забрели в какой-то итальянский ресторан, голодные и уставшие, заказали тонну еды, и поглощали ее, улыбаясь и запивая вином.
И обе понимали, что надо, очень нужно поговорить, но так хотелось еще хотя бы ненадолго сохранить этот кусочек спокойствия, радости и, пожалуй, счастья.
Спали раздельно. Лиза долго лежала без сна, вслушиваясь в мерное дыхание Инны, и в душе ее зрело решение. Такое, от которого сердце сжималось в маленький кулачок и тарахтело как заведенное. Такое, от которого покрывались потом ладони и сжимали в бессилии подушку. Такое… Наверное, просто правильное.
И на третий день, когда они вышли из театра, и остановились перед ним, подняв головы вверх, Лиза взяла Инну за руки и, сжавшись в комок, заглянула ей в глаза.
Стояла молча, собираясь с духом, и никак не могла собраться.
– Инка, – наконец, выдавила она, – родная моя…
И заплакала, не в силах сдерживать рвущиеся наружу слезы. Смотрела на Инну, видела, как дрожат ее губы, как ходят туда-сюда напряженные скулы, как сужаются и расширяются зрачки.
– Я должна, – снова попыталась Лиза, и снова дрогнул голос, срываясь. Но она втянула в себя воздух и неимоверным усилием закончила. – Должна тебя отпустить.
Инна молчала. Ее грудь под плащом поднималась и опускалась вниз, а руки, которые крепко держала Лиза, стали вдруг очень холодными.
– Я очень… Очень. Но я чувствую, что должна.
И через мгновение оказалась в крепких объятиях – теплых, родных, и, наверное, последних. Они вжимались друг в друга, плача, и скрывая собственные слезы. Лиза гладилаладонью Иннину шею, и волосы, и плечи, и сердце ее разрывалось на миллион маленьких осколков.
Инна отстранилась через минуту. Последний раз ее голубые как небо глаза, полные слез, коснулись Лизиного взгляда. Последний раз ее теплые руки сжали ладони. И холодными как лед губами она последний раз коснулась мокрой Лизиной щеки.
– Я пойду, – сказала тихо и отчаянно.
Лиза кивнула, и, словно приросшая к земле, смотрела, как уходит, уходит не оглядываясь, уходит молча и быстро, самое важное и самое дорогое, что было в ее жизни. Перед ее глазами, за удаляющимся силуэтом, мелькали картинками кусочки тех дней и лет, что были у них на двоих. Свидания у солнечных часов – невинные, наполненные до краев любовью и горечью. Слияние рук, запретные ласки пальцев и ладоней. И Даша, Даша – маленький теплый комочек, а потом вдруг – ее первые слова, и первые шаги, и первые синяки и обиды. Сказки на ночь, теплые руки на плечах, безудержный секс в ванной – пока дочка спит, и не может услышать. Одно мороженое на троих в парке в выходной, рождественская ярмарка и новогодние подарки. И свечи, и вкусный ужин, и маленькие открытки друг другу, спрятанные в карманах одежды.
Лиза рыдала уже не останавливаясь. Инна давно скрылась в темноте, а она все стояла, обняв руками фонарный столб, и понимала, что первый раз за долгие годы никто не стоит за ее спиной, и на плечи ее больше не опустятся родные руки, и что дальше ей предстоит идти одной. Только одной.
Осколки мира вдруг застили взор.
Зачем мне мир, в котором все, что нужно.
Дата добавления: 2015-09-28; просмотров: 25 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая лекция | | | следующая лекция ==> |