Автор: Джо Миллер (Joe Miller) 4 страница

Но Джино нравилась именно власть над людьми в плане собственной недостаточности, которая вылилась в итоге в преимущество. Он НЕ обязан отвечать им, не обязан говорить, не обязан вообще ничего делать. И никто не может его заставить, его можно пытать, резать, поездом переезжать, он просто не сможет ничего сказать, и никто никогда не узнает, о чем он думает. Это ли не прекрасно?

* * *

Лизелор вернулась домой от подруги поздно вечером, она уже привыкла, что ее внук ведет совершенно автономный образ жизни, он не нуждается в ее опеке, ему уже восемнадцать и пусть это не так уж много, но он способен жить сам по себе. А приготовить себе ужин он может и самостоятельно, в конце концов.

- Я дома! – звучно сообщила старшая Ван Дер Панне о своем возвращении. Ответа она не ждала, конечно, но сказать о прибытии нужно было.

Джино в ванной только вздрогнул, но не стал реагировать, не вышел в коридор, продолжал сидеть на борту ванны и смотреть в зеркало. Очень хотелось попробовать, хотелось рискнуть и проверить то, что сказал школьный психолог. Но было очень страшно разочароваться и понять, что это не так, тогда он просто свихнется и больше в школу не пойдет, чтобы не видеть этого психолога-идиота. Джино изо всех сил пытался вспомнить конкретные моменты из прошлого, когда он точно что-то говорил. Ничего точного он вспомнить не мог, поэтому продолжал смотреть в зеркало и молчать. А вдруг это – просто лишняя уверенность, ложный шанс, данный совершенно незнакомым и не понимающим ничего в его жизни человеком? Джино усмехнулся, поставил локоть на раковину и закрыл ладонью глаза, просто зажмурился и попытался понять, зачем ему это все нужно. Ведь он столько времени убеждал себя (и убедил!) что ему не нравится речь, вообще голоса, ничего ему не нужно. А теперь, как только появился даже не шанс, а призрак шанса, он просто с катушек слетает и хочет, чтобы это оказалось правдой.

Вода из крана продолжала литься, шуметь, заглушать все звуки, которые все равно не вырывались из его рта, горячий пар потихоньку затуманивал зеркало, а парень продолжал сидеть, не считая секунд и минут. Он мог сидеть так, не считая даже часов, а потом просто уйти и не вспоминать о том, что пытался сделать.

А что сказать самому себе? Проверка речи – звучит смешно, но как это проверить? Ну хоть какая-то фраза, которую можно себе сообщить в зеркало? Джино чуть не заплакал, у него в душе будто дождь лился, шум воды казался шумом ливня. Парень согнулся, закрыл руками лицо и задумался всерьез.

А потом выпрямился, наконец, сел ровно и уставился в запотевшее зеркало. Лица даже не было видно, поэтому стало легче.

Одиннадцать лет тишины? Всего одиннадцать или все восемнадцать? А вообще, они еще работают, связки эти? Врач сказала, что нет. Или так было только из-за его собственного желания? Что напрягается, когда ему смешно, когда хочется захохотать в голос?

- Эй! Ужин через полчаса, если ты еще не ел! – сообщила Лизелор, постучав в дверь его ванной, а потом ушла вниз, на кухню, продолжать готовить.

Это было похоже на ампутацию или лишение девственности. Раз – и все. Ну, по крайней мере, Джино представлял эти два процесса примерно одинаково по резкости, по принципу. И решиться сказать что-то, спустя одиннадцать лет молчания, было похоже на это.

Никакого чуда не произошло, никакого чистого голоса, которым можно было бы исполнять оперные этюды, из горла не вырвалось, зато оно очень ощутимо заболело от напряжения. Вырвался скорее даже сип, чем шепот, но вполне различимы были слова.

- Я не могу говорить, - заверил Джино сам себя этим сиплым шепотом и тут же сам обомлел, вытаращив глаза, зажал ладонью рот, будто выдал что-то откровенно порнографическое. Он встал, отвернулся от зеркала, закрыл глаза, постоял, дыша носом, потом глаза открыл, уставился на полотенце, висевшее на крючке. Снова повернулся к зеркалу и свободной рукой провел по его поверхности, размазывая мутную холодную дымку. Нет, в ванной больше никого не было, а в отражении совершенно точно был он сам, Джино Ван Дер Панне, немой парень.

Значит, не совсем немой. Но этого не может быть! Что за чертов бред?! Не мог же он в семь лет сам решить замолчать и выучить этот чертов язык жестов?..

Джино стоял, дышал носом, уже убрав руку от лица, но не рискуя даже рот открыть. Он упорно пытался вспомнить, что было после того, как его привезли к бабушке на большом синем фургоне, как из этого фургона его вытащила за руку некрасивая женщина в строгом сером костюме. Он тогда точно молчал, а не кричал. Но, кажется, это именно Лизелор платила за курсы языка жестов и сама их посещала, чтобы внука понимать. То есть… Это было не с самого начала, дурацкий психолог просек то, что даже сам Джино в себе просечь не мог, забыв об этом.

Ну уж нет…

Джино не знал, чего хотел. С одной стороны – его захватила волна экстаза, просто эйфории от того, что он мог теперь делать все, что угодно. Если постараться, потренироваться, день ото дня хотя бы полмесяца или даже меньше пытаться говорить, то он сможет хоть песни петь, хоть кричать, когда останется в одиночестве. Хоть смеяться в тишине, хоть что делать. Но в то же время он сможет продолжать молчать, не отзываясь на реплики этих надоедливых людей, этих скучных зануд, которые сильно заблуждаются, когда думают, что знают, чего хотят. Это было прекрасно.

С другой стороны – Джино просто страдал от боли, которая теперь поселилась в глубине души. Ведь теперь у него есть выбор, а выбор – это плохо, выбор приносит несчастье, выбор – причина всех человеческих неудач. Деревенские парни и девчонки прошлого века были счастливы, потому что у них не было выбора, их жизнь была спланирована, и их это устраивало. Они делали то, что обязаны были, и наслаждались этим. Но в новом веке им рассказали, как бывает У ДРУГИХ, как могло бы быть у них, и это вскипятило кровь, в душе взбурлила зависть, загорелись амбиции, жизнь оказалась испорчена, ее оказалось недостаточно, захотелось большего. И Джино прекрасно понимал, что если он умеет и может говорить, то у него есть шанс изменить жизнь, которого никогда раньше не было. Попытка одна, жизнь – тоже, ошибка карается испорченной судьбой. Это сложно и больно – выбирать свою судьбу самому.

И он точно знал, что срываться нельзя, что даже, если он не будет говорить при людях, а просто позабавится этим новым умением в тишине, в одиночестве, то рано или поздно ему все равно захочется большего. Захочется поговорить с кем-то, захочется поиздеваться над теми, кто уверен в его немоте, а он прекрасно знал свой ядовитый порой характер, ему точно захочется их шокировать. Проблема в том, что будет потом, что скажет Лизелор? Что скажут все? Впрочем… Лизелор должна будет обрадоваться, ведь так? Не факт. В школе Диггирей его никто пока почти не знает, только успели познакомиться, так что для них это будет не сильным шоком, но коситься на него будут даже учителя и директриса, которых явно обманули. Но ведь можно сказать им, что он вылечился? Что что-то произошло, что психолог просто профессионал и волшебник, спасибо ему огромное?

Джино возненавидел себя за то, что решил рискнуть и получил вроде бы положительный результат. Правда речь – очень экстраординарный подарок, к сожалению. Лучше бы он его не получал, лучше бы мир продолжал быть тихим, запертым за зашитыми губами.

Джино вздохнул, постоял с закрытыми глазами, а потом решил сделать вид, что ничего не случилось, он вышел в коридор и пошел вниз, ужинать, потому что из кухни уже очень вкусно пахло. Ничего не случилось, жизнь не изменилась ни в какую сторону, он просто умеет говорить, но он по-прежнему немой.

* * *

Вильям уже просто трясся от злости, чувствуя, что мерзкий цыган постоянно оборачивается и смотрит на него. Он не мог понять, что в нем такого интересного, неужели всем так заметна его ненормальность? Вильям себя искренне ненавидел, ненавидел себя за слабость и ненавидел людей, которые в интернете говорили авторитетно: «Просто возьми и вырви эту глупость из своих мыслей». Нельзя вырвать то, за что нельзя схватиться, а поймать в себе конкретные желания было делом очень сложным, ведь желания эти не были сосредоточены в чем-то одном, они были размазаны тонким слоем по всей сущности Вильяма, как мармелад по тосту с утра. Менять же свою сущность по собственному желанию парень не умел, как и все нормальные люди.

Он наконец поднял взгляд от тетради по философии, в которую пялился вот уже три минуты перед началом урока, чтобы подготовиться перед тем, как его опять начнут публично мучить. Джелиер, кстати, тоже был одним из тех, кто сидел в кабинете уже за пятнадцать минут до начала первого урока. Он приходил рано и торчал там не из-за желания подготовиться получше, а из-за патологического одиночества. Но, так или иначе, Вильям понял, что круто ошибся – цыган смотрел не на него, а мимо него, на соседнюю парту, на Ван Дер Панне. Тот пришел очень и очень рано, чтобы не столкнуться на входе или в коридоре с психологом. Он просто не знал, что Нейхолту позволено забирать его и с философии тоже. Этот звездный список предметов «низшей» важности остался для него временным секретом.

Джелиер в очередной раз обернулся на него посмотреть, и Вильям чуть не застонал, закатив глаза. Его бесило это дерганье на боковом плане, потому что он не мог сосредоточиться, но наконец прозвенел звонок, вошел философ, все пришло в оживление, народ наполнил класс за считанные секунды.

Брюс посидел две минуты после звонка в своем кабинете номер шестнадцать, покусал щеку изнутри, посмотрел на часы. Подумал, что упорный в своих принципах голландец уже успокоился и наслаждается уроком… И встал, чтобы выйти за дверь, через пару секунд по коридору раздавались только его шаги, четкий ритм которых отбивали каблуки до блеска начищенных туфель. Дорогая обувь – фетиш всех англичан. Чистота – второе счастье. Первое же их счастье – упорство и злопамятность.

- Итак, на чем мы остановились в пятницу? – философ был мужчиной обаятельным, но не слишком привлекательным, а потому Джелиер на него не слишком-то обращал внимание. Зато вот Вильям почувствовал очередной прилив сумасшествия в мысли и крови к щекам. Опять пошли ненормальные фантазии, а взгляд соскальзывал с лица преподавателя на его тело, чего тот, к счастью, не замечал.

В дверь постучали, Джино продолжал вполне равнодушно смотреть в свою тетрадь, под которой был спрятан блокнот с красивым узором на листочках. Там он пытался дописать стихотворение, которое пришло в голову еще сегодня ранним утром в душе, после пробежки.

Если бы о распорядке его дня узнал Вильям, а тем более Джелиер, они бы в один голос подтвердили, какой голландец омерзительно правильный. Но они об этом, слава богу, даже не догадывались. С Люйстибурга с утра хватало и душа, к примеру, а цыган вообще, как поднял голову с подушки, так и пошел на автомате одеваться, собираться, проснулся и вовсе уже в пути. Прелесть его шикарных волос была в том, что не ясно, когда конкретно они соприкасались с водой – сегодня, вчера или даже позавчера.

Философ, не переставая говорить и смотреть на класс, подошел боком к двери, открыл ее и только тогда уставился на высокого по сравнению с ним англичанина. Тот стоял с нежной улыбкой на губах, так что приятно посмотреть было. Чисто выбритый, благоухающий гелем после бритья, улыбающийся, с уложенными волосами… Философ невольно тоже почувствовал, как поднимается настроение. Намного приятнее видеть таких людей с утра, а не разбитых матрон из математического класса.

- Я прошу прощения, что прерываю ваш урок, но мне нужно забрать одного ученика. У меня есть письменное разрешение от госпожи Генен, - заверил Брюс с улыбкой, он привык, что в Англии к нему относились весьма снисходительно из-за возраста, а каждому слову требовалось подтверждение под семью печатями. Здесь же философ даже не потребовал это письменно разрешение директрисы, он просто кивнул, закатывая глаза.

- Кого вам нужно?

- Мистера Ван Дер Панне, - Брюс улыбнулся совершенно спокойно, освежающей улыбкой, так что сверкнули отдраенные пастой с «Лесным Бальзамом» зубы. Никакого злорадства и яда, который так и норовил капнуть с его языка.

- Джино, - философ заглянул обратно в класс. Парень поднял голову удивленно, но на взмах руки, на жест, призывающий подойти, отреагировал почти сразу. Только моргнул в шоке, встал и принялся сгребать вещи в сумку, снятую с крючка. Вильям за этим наблюдал, а цыган и вовсе нагло вытянулся вперед, наклонил голову, чтобы посмотреть, кто стоит за дверью. А потом утянулся назад и одними губами шепнул всем, кто любопытствовал сзади, что это психолог. Джино чуть не застонал, но только сдержанно вдохнул, выдохнул медленно и пошел на выход.

- Большое спасибо, еще раз извиняюсь, что прервал занятия, - улыбнулся Брюс, не отходя от двери, так что его пациенту (почти жертве) пришлось бы протискиваться мимо него в коридор. Пришлось бы, конечно, но Джино не стал, он подождал, пока мужчине станет неудобно занимать место, пока он отойдет, и лишь тогда спокойно вышел в коридор.

- Доброе утро, - заметил Брюс.

Парень на него даже не взглянул, и Нейхолт понял, что этот – не из тех, кто забывает о вражде через пять минут. Этот как раз злопамятный и мстительный, упрямый, как осел. Но ничего.

По коридору они шли молча, Брюсу казалось, что парень смотрит в пол, но на самом деле Джино изучал его внешний вид. Его интересовала только одежда, он разглядывал украдкой эти узкие, далеко не классические черные брюки, сидящие просто роскошно. Он завидовал фигуре психолога, потому что его торс выглядел правильным треугольником, а ноги были длинными, в меру мускулистыми и очень стройными. Легкая походка и прямая осанка не портились даже тем, что он шел, сунув руки в карманы брюк. Они обтягивали ноги, а в районе паха чуть натягивались вполне примечательным для женского взгляда холмиком. Джино туда не смотрел, но посмотри вдруг, то и этому стал бы завидовать. А так он просто поднял взгляд от узких, в отличие от его собственных, бедер психолога, уставился на белоснежный пуловер, судя по «V»образному вороту которого, он был единственным, что прикрывало торс Нейхолта.

Да мы – франт…

Брюс заметил, как неожиданно тонкие губы его пациента растянула слащавая, даже мерзкая на вид ухмылка. Мерзкой она стала даже не из-за шрама, а из-за выражения лица. Нейхолт начал беситься, но открыл перед парнем дверь, в кабинет тот зашел с таким видом, будто Брюс не психолог, а швейцар. Было слишком поздно строить из себя умного, Джино уже заметил его пафосные, даже вульгарные из-за своей дороговизны часы, заметил укладку, сделанную гелем, заметил дорогой одеколон.

А Брюс заметил, что парень – тот еще счетчик, у него не глаза, а машинка, считывающая цифры с ярлыков и лейблов, как тот автомат, что в супермаркетах на кассах считывает цены с ценников. Его взгляд практически раздевает до носков, до трусов, но совсем не так, как у женщин, в его взгляде нет ничего похотливого, и раздевает этот взгляд не с целью посмотреть на тело, а с целью рассмотреть, сколько потратил человек на свои шмотки. Но самое странное то, что по глазам видно – Джино наплевать на деньги, на материальные блага, он не завидует зеленым и остальным купюрам, он просто будто оценивает, сколько стоит человек, сколько стоит его одежда, складывает это и смеется над огромной разницей. Брюса он пока не понял, но уже догадывался, что одевается мужчина дороже, чем сам по себе стоит.

Хотя, насколько заметил ехидный психолог, завидовать парень ему вполне мог бы. До пояса у Джино с телом все было «окей», что называется, но вот сильно раздвинутые кости таза, треугольный просвет, не сдвигающиеся колени и анорексичные карандаши вместо ног… Брюс сел за свой стол уже в хорошем настроении.

- Итак… Начнем нашу беседу? – он улыбнулся, уже не боясь обидеть парня. Раз тому нравилось издеваться, в ответ он получит то же самое, раз он любит казаться старше, он будет получать взрослое отношение и реакцию.

Джино тоже улыбнулся, сложил руки между бедер, сдвинул коленки и устроился в привычной, зажатой позе в кресле напротив стола. В глазах у него так и прыгали веселые искорки, Брюс такое впервые видел, потому что раньше об этом только читал, а представить не мог. Но теперь он готов был поклясться – глаза парня смеялись, а лицо оставалось спокойным. Джино машинально повторил тот жест, будто размазывал по губам помаду, а потом просто уставился на психолога, ожидая очередного концерта.

- Так что там у нас с воспоминаниями? Ничего не вспомнил?

Джино покачал головой.

- А если честно? Подумай, вдруг не все так плохо?

Парень даже не пошевелился, Брюсу стало неуютно от его взгляда, но сдаваться он не собирался. Он всю жизнь думал, что утонуть можно только в светлых глазах, ведь они глубоки, как озера. Но теперь он точно знал, что глаза Ван Дер Панне темно-карие, как горький шоколад, и они затягивают, сложно отличить, где еще зрачки, а где уже радужки. И он не отводит взгляд, он не кокетничает, он не боится и он вообще ничего не испытывает, кроме удовольствия от самого себя и своего поведения здесь и сейчас.

Мерзкий первокурсник, что еще сказать. А Брюсу так хотелось, чтобы он был забитым, несчастным ребенком, которого нужно утешить.

- Слушай, может, мне позвать госпожу Генен, чтобы она поприсутствовала здесь во время нашего разговора? При ней ты вряд ли будешь надо мной издеваться, - Брюс усмехнулся, прищурившись, зато ухмылка с лица Джино сползла. И правда, это был отличный выход для психолога.

- Или обойдемся? Тебе будет очень сложно объяснить ей, почему ты отказываешься сказать мне такие простые вещи, как твой любимый цвет, еще что-то такое. А я запросто могу солгать ей, что просто хочу узнать каждого ученика поближе ради общих сведений. Но ты-то вряд ли расскажешь ей, что я спрашивал не только это. Ты мог бы пожаловаться, что я у тебя выпытываю личные сведения, которые меня не касаются, и которые ты имеешь права утаивать… Но для этого тебе нужно уметь говорить. А ты не умеешь. Ну, или не можешь, не знаю, как вернее сказать. Или можешь? Может, пойдешь и пожалуешься? – Брюс продолжал заготовленную речь, он встал из-за стола, сунул большие пальцы в карманы, ладони прижал к ногам и обошел стол, встал перед креслом, в котором сидел Джино. Смотреть на медленно холодеющее, теряющее улыбочку лицо парня было невероятно приятно, так что Брюс прислонился к краю своего стола, перекрестил лодыжки и скрестил руки на груди.

- Вперед, пойди, пожалуйся.

Джино молчал и сидел.

- Не можешь? Ты уверен? Ты вообще уверен, что всерьез хочешь молчать? Ты прости, но меня тебе не обмануть, даже не знаю, в чем тут дело. В том, что я умнее остальных, или в том, что ты ведешь себя так только со мной. Я за тобой наблюдал всю прошлую неделю, я прекрасно вижу, как ты себя ведешь с другими, ты выглядишь таким несчастным и наивным, просто плакать хочется. А со мной ты почему-то зубы показываешь. В чем разница? – Брюс издевался от души. Ему начало казаться, что он понимает, почему парень ведет себя по-настоящему только с ним, показывает свое истинное лицо. Потому что они оба – практически немые, Джино – всерьез, а Брюс лишь потому, что не сможет побежать и рассказать всем, что «Он умеет говорить, он вам врет!!!» Это будет странно. Он же не станет всем рассказывать, какой Джино на самом деле.

Стало даже жутко от собственной беспомощности.

Джино все это надоело, он встал и направился к двери, но Брюс, вернувшись из мгновенного шока, его обогнал и перехватил дверную ручку, парню пришлось отодвинуться.

- Осталось еще сорок минут, - сообщил ему психолог. Джино от двери отходить и не думал.

- Что? Хочешь что-то мне сказать? Что-то, типа: «Вы не имеете права меня здесь держать»? – Брюс даже усмехнулся из жалости, потому что теперь ситуация была полностью в его власти.

- Ну, могу тебя разочаровать – я имею на это право, потому что ты обязан находиться на уроке, а разговор со мной заменяет тебе этот урок. Но ты мог бы попытаться позвать на помощь, - он засмеялся сдержанно, переполненный желанием посмотреть на это зрелище. Джино на него смотрел уже очень и очень мрачно, так что Брюс не смог отказать себе в удовольствии и щелкнул его по носу, так что парень дернулся от возмущения.

- Сядь на место, - вдруг перестал веселиться Нейхолт и вернулся к столу, прислонившись к нему. Джино подумал, что из всего нужно получать выгоду. Если он не может уйти, значит, он просто не будет реагировать на реплики этого маньяка, как и вчера. Чем хуже вел себя психолог, тем худшую реакцию он получал.

Брюса начало мелко трясти от злости уже через десять минут, он следил по часам на стене. Он побледнел, а челюсть четко обрисовалась из-за того, что он стиснул зубы, чтобы не сказать что-нибудь грубое. Просто этот симулянт голландец вел себя так же, как вчера, он делал вид, что в комнате находится вообще один. Он продолжал сидеть зажато, глядя на свои колени и не реагируя на раздражители. Брюса бесило собственное бессилие против этого упрямства, он уже возненавидел демократию в учебных заведениях, демократию вообще, возненавидел понятие свободы личности и мнения, хотя еще час назад считал себя тайным анархистом. По всему получалось, что неправ был именно он, Джино в режиме прямой трансляции доказывал ему без слов, что если человек чего-то не хочет, никто не сможет заставить его это сделать.

Они помолчали еще пять минут, осталось меньше получаса, Брюс сглотнул нервно, у него чуть глаз не задергался от злости. И тут он заметил, что его пациент ухмыляется, его губы даже не растянуты, просто уголки рта приподнялись, да и видно это весьма относительно, волосы завесили лицо, коса свисает, как и вчера, на грудь.

Джино просто наслаждался этой волной почти ненависти, исходящей от взрослого, якобы сдержанного мужчины, который так хвалится своей невозмутимостью. Психолог, как же… Да еще и в школе работать решил! Он слишком эмоционален и своенравен для этого, а вот Джино, судя по всему, сошел с ума. Он и сам это понимал, но не мог отказаться от искушения еще сильнее разозлить Брюса.

- Хватит пялиться в пол, - четко, сквозь зубы высказал Нейхолт свое пожелание, и это было ошибкой. Если секунду назад Джино и хотел глянуть на него исподлобья так нежно и ехидно, то теперь он напрочь отказался от этой идеи, продолжая улыбаться чему-то и смотреть в узор на ковре. Ему было интересно – сорвется Брюс или нет? Врежет он ему? А если врежет, то как сильно? Как он его ударит? Ладонью по лицу? Просто пощечину даст? Или с размаху приложит кулаком? Может, стащит с кресла и покалечит всерьез?

Брюсу хотелось, но он был умным «мальчиком», да еще и психологом, к тому же, и он понимал, что стоит ему сделать хоть что-нибудь не то, он вылетит из этой школы прежде, чем успеет сказать: «Ван Дер Панне».

Брюс себя чувствовал подопытным кроликом, хотя задумывалось все в его профессии по-другому. Было невероятно обидно, и он чувствовал себя так же, как в детстве, когда строгая мать долго пекла вкусное печенье с шоколадной крошкой, а потом ссыпала его в пластиковую банку с розовой крышкой и оставляла стоять на столешнице. Она была слишком высоко, чтобы достать ее, но Брюс тоже не оставался вечно маленьким, он вырос до этой столешницы и мог достать банку, но и это не помогло. Сначала было «Смотри, но не смей трогать», затем, когда он дорос до банки, появилось еще хуже: «Трогай, но не смей пробовать». Все это было из-за строгого ограничения на сладости до обеда. А ему очень хотелось попробовать печенья именно ДО обеда, ни секундой позже.

Брюс закрыл глаза, вдохнув поглубже. Это было дикое издевательство какое-то, он из психолога превращался в психа и истерика, он чувствовал себя так, будто совсем вырос, и теперь чертов малолетний пациент заменил ему банку с печеньем.

На Джино можно смотреть, но его нельзя трогать.

- Закомплексованный ханжа и садист, - тихо, но очень честно и четко выдал Брюс свое мнение о нем. Улыбка Джино растянулась еще сильнее, так что ему еще повезло, что Нейхолт не видел этого в ту секунду, иначе он бы точно его убил. Хотелось, как в детстве, ходить и психовать, обижаться на всех, а главным образом – на банку с печеньем за ее существование. Не будь банки, не было бы искушения, запрета и разочарования.

Брюс не выдержал, он сел перед ним на корточки, прищурился и попытался заглянуть парню в глаза, но снова не получилось, для этого пришлось бы наклонить голову, а Брюс из принципа не стал.

- Думаешь, ты чем-то отличаешься от сотен истеричек и истериков, которых нам показывали в университете? Ты думаешь, что умнее меня, не смотря на то, что младше? Вы все так думаете в восемнадцать лет, я тоже считал себя невероятно умным в этом возрасте. Знаешь, я видел кучу психов, нам их демонстрировали, как экспонаты шизофрении и все такое. И девяносто процентов из восемнадцатилетних идиотов просто хрюкали от восторга, считая, что молчание – лучшая политика в стратегии вымогательства. Они брали тупую бритву или станок, которым ты наверняка бреешь свои анорексичные костыли, потому что ты похож на бабу… Потом они этими тупыми станками от души, в припадке неадекватного веселья полосовали свои хилые ручки вот здесь, - Брюс схватил его за руку и сжал ее чуть выше запястья, но ниже локтя, а потом отпустил и даже откинул от себя. Рука уползла обратно, выпрямилась, упираясь запястьем в сиденье кресла снова. – Забрызгивали кровью всю ванную, а потом успокаивались, приходили в себя, отключались от мира, слушали крики и вопли родителей, которые просто не понимали, что неблагодарные дебилы хотят их припугнуть. И они днями, неделями лежали на своих кроватях с перебинтованными ручками, симулируя депрессию или, как ты, шизофрению… Немота без глухоты – это шиза, дорогой мой. И знаешь, что с ними было потом? Они снова и снова резали свои чертовы ручки, не понимая, что это – тупость, что если они всерьез хотели умереть, то стоило просто прижать нож к паховой складке, вот тут, - он тронул пальцами ногу Джино чуть ниже ремня штанов, где живот переходил в бедро. То самое место, где под одеждой у парня не было шрама от аппендицита, а у многих был.

Ван Дер Панне не отреагировал.

- А потом эти тупые истерички и истерики всерьез впадали в депрессии, из которых можно выходить годами, а можно и вовсе не выйти. А некоторые по-настоящему заболевали шизой. И я хочу тебя поздравить, у тебя столько комплексов, что ты всерьез болен, тебя уже вряд ли можно вылечить. Ты уже настроил себе таких конструкций и воздушных замков, что они обросли черт знает, чем еще, и их не разрушить здравым смыслом. Ты даже сам уже не веришь, что можешь говорить, потому что в твоих маленьких мозгах когда-то давно засела мысль, что жизнь – дерьмо, и говорить не стоит. Ты раньше думал, что чем больше молчишь, тем дальше от тебя эта дурацкая реальность, а теперь ты к ней близок, как никогда, - Брюс засмеялся издевательски снова. – Потому что теперь ты, даже если с тобой что-то случится, никому об этом не сможешь рассказать. Я прав?

Джино даже не посмотрел на него, продолжая ухмыляться. А то он не знал всего этого? Да, это правда. Да, многие впадали в депрессии, сходили с ума. Он никогда не резал руки, никогда не симулировал депрессию или шизофрению. Он просто был немым, и ему это нравилось, ему было хорошо в тишине, и никто, никакой английский пижон с дорогими часами и красивой фигурой не мог убедить его в обратном. Пусть Брюс обладает очень убедительной мимикой, очень давящим на психику голосом, очень красивым лицом, на которое кому-то, возможно, и хочется смотреть… Ему, с его талантом оратора, на Джино не повлиять. А кто из них умнее лучше решит время, Джино просто посмотрит, что получится в итоге, но не будет спорить и воевать, не будет, как этот опытный и интеллектуальный психолог, доказывать свою точку зрения.

Он псих? Он истерик? Он симулянт и малолетка? Ради бога, если вам угодно.

- Ну что ты молчишь?.. Думаешь, ты все знаешь лучше, чем я? Думаешь, плевать на чужие слова – это нормально?! – Брюс распсиховался в конец и протянул руку, почти схватил парня за соблазнительно заплетенную косу, но на полпути рука застыла, опустилась к пушистому кончику косы быстрым движением и довольно шутливо сдернула черную резинку. Если присмотреться, то она была не просто черной, в ней была серебряная ниточка, делающая резинку чуть блестящей, но Брюс не задумывался, он просто хотел увидеть хоть какой-то рефлекс. Рефлекса не последовало, коса медленно расплеталась сама по себе, волосы пушились, даже не блестели, только вились крупными волнами. Брюс отрешенно подумал, что парень заплетал косу с утра, после душа, когда волосы были еще влажными, поэтому они так вьются.

Джино прекрасно знал, что следующее его действие добьет психолога, но искушение было слишком сильным… Он, не поднимая головы, поднес левое запястье к глазам и посмотрел на часы. Осталось всего пятнадцать минут, так долго этот умник разглагольствовал.

- Да достал!! – Брюс хотел заорать, но только выразительно повысил голос, схватил его за плечи и встряхнул, так что Джино приложился затылком о спинку кресла и посмотрел на него, наконец. Правда так посмотрел, что лучше бы вообще не смотрел, Брюса аж заколотило от злости, когда он увидел эту ухмылочку и на губах, и во взгляде. Но потом он руки медленно опустил, выпрямился, потому что вскочил до этого, чтобы парня встряхнуть. Удовольствие Нейхолту приносило даже то, что он внес хоть какой-то дефект в безупречную отглаженность этого осла.

- Придушил бы, - честно признался он, наклонившись к нему поближе, но потом снова выпрямился, отвернулся и пошел за свой стол. – Свободен.

Он хотел, чтобы Джино в шоке застыл, не веря в это разрешение, а Брюс пафосно поднял бы на него взгляд, выгнул бровь и повторил для особо одаренных:

Дата добавления: 2015-09-28