Автор: Джо Миллер (Joe Miller) 2 страница

Те же, что постарше, что уже перешагнули рубеж сорока пяти лет, просто тащились от издевок над парнем. Они сами не понимали, что с ним не так, что с НИМИ самими, в конце концов, не так, но даже Джелиер не вызывал такого невыносимого желания дать ему затрещину, а потом изнасиловать.

Гойсенс вызывал желание пнуть, разве что, пихнуть грубо кулаком в бок или плечо, оттолкнуть, посмеяться, оскорбить, глядя на его хладнокровную реакцию и злобный, цыганский прищур.

А вот Вильям, в поведении которого не к чему было даже придраться, который не давал никаких поводов назвать его голубым, просто заставлял исходить на нет. Чертежник, к примеру, был главным его «врагом» в этом плане. Он постоянно делал парню замечания, подходил к его парте и начинал капать на мозги, уверяя, что все сделано неправильно, заставлял его краснеть, громко вещая, что конкретно неправильно он сделал, провоцируя всех посмеяться и сострить на эту тему. Любимой присказкой, как уже понял Джино, у него было: «Нет, вы посмотрите, что наш красавчик отколол опять…» После этого следовал подробный разбор ошибок, во время которых чертежник наклонялся ЧЕРЕСЧУР близко, прикасался к Вильяму совсем не по-учительски и «просто» исправлял его ошибки. Он оставлял его после уроков, как и остальных, вызывал по вечерам на дополнительные занятия…

И Виль совершенно зря считал, что только ему одному это все кажется странным. Джино благодарил всех богов за то, что сам он не так привлекателен для учителей, как этот красавчик с челкой. Возможно, в нем просто нет этой нотки нежности, беззащитности, нет желания унижаться и преклоняться перед кем-то, нет многообещающей мягкости, которая есть в Люйстибурге. У того просто на лбу написано, что он создан для семейной жизни, но совсем не в роли отца семейства. У Джелиера, к примеру, есть такая аура доступности, которая притягивает, но не вызывает положительных эмоций, его обычно обижают и унижают.

Джино же только отталкивал, сам того не желая. Глядя на него, никто из учителей не мог сформулировать конкретный образ, в котором хотел бы парня увидеть. Он просто был, на него просто смотрели, но никак не фантазировали.

Но у него тоже был «поклонник». От него хотелось сбежать, спрятаться и отстреливаться из автомата, но у Джино был только один выход – делать вид, что он ничего не замечает.

Нет, это был не учитель по плаванию, даже не трудовик и совсем не физрук, те трое с ума сходили по Гойсенсу, который не упускал возможности сверкнуть своими голыми, гладко выбритыми или эпилированными ляжками, черт его знает. Он, кстати говоря, вообще не стыдился своего тела, в отличие от Джино, который ненавидел раздеваться в душе.

Впрочем, его «фанату» тело и не было доступно для просмотра, его «фанат» был человеком невероятно образованным, одаренным интеллектуально и упорным в своих догадках. Школьный психолог, Брюс Нейхолт, потомственный почти аристократ и англичанин. Какого дьявола он делал в Брадбурге, интересовало даже Джино, который уже сомневался, кто из них двоих сумасшедший. Возможно, Нейхолту просто заняться было нечем, может, его достала его семья или девушка, раз он сбежал из родного города и страны, где учился и жил все двадцать семь лет, но итог был неутешительным для Ван Дер Панне. Этот мужчина выбрал именно их город, чтобы работать, он выбрал не частную деятельность, как профессионал, выпускник псих-фака одного из лучших университетов, нет… Он выбрал карьеру обычного школьного мучителя детей и подростков. А жертвой он, кажется, выбрал Джино.

За что ему такая честь, парень и сам не знал.

Еще в начале прошлой недели, как первой учебной после вступительных экзаменов на старшие курсы, психолог выпросил у директрисы право посидеть в каждом классе и понаблюдать за учениками, чтобы потом поговорить с особо заинтересовавшими его кадрами. Это была совершенно стандартная методика, которой обучали еще в универе, так что либеральная к симпатичным мужчинам директриса дала согласие. В итоге все целыми днями оборачивались на уроках, чтобы посмотреть на скучающего за задней, пустующей партой мужчину. Он же просто сидел в каждом классе, взяв у учителя список учеников, план их расположения в кабинете, а сам втихушку выписывал в свой блокнот имена сильно интересных девочек-мальчиков. В его адском списке оказалась и сильно агрессивная девочка, странно мучающая только одного мальчика, но она училась еще в начале старшей школы, оказался хулиган со второго курса, оказалась девочка-зануда из средних классов. Но самой главной мишенью стал, конечно, Джино. Он вообще не понимал, почему зануда-психолог сидел в их классе целых ТРИ дня подряд, наблюдая за ним. В конечном итоге, правда, мистер Нейхолт подошел к этику, который вел в то время урок. Этик пожал плечами и отправил его к классной руководительнице. Та скромно подтвердила, что ученик по фамилии Ван Дер Панне просто не разговаривает, есть справка, а успеваемость у него, если верить аттестату выпускника из прошлой школы, ничуть не хуже, чем у остальных. В конце концов, устная сдача не так важна, как письменная, знания можно проверить в любом виде. Но даже классная руководительница посоветовала поговорить с директрисой, та популярно объяснила новому и чересчур старательному психологу, что ученик Ван Дер Панне – практически гордость для Диггирей. Заполучив его в ряды первокурсников «техникума», Кемна Генен безумно радовалась, ведь чем выше средний балл учеников, тем выше уровень школы и ее статус среди остальных школ Брадбурга. Джино нужен был хотя бы для того, чтобы показывать его аттестат проверяющим, наведывавшимся в школу время от времени. Но тут пошли доводы мистера Нейхолта насчет странного парадокса неразговорчивого парня. Он привел в пример такие простые факты, что люди могут либо быть полностью инвалидами, либо не быть ими вообще. Проще говоря, человек либо глухонемой и не слышит, и не говорит, а чаще всего и не видит, либо он абсолютно здоров. И, судя по всему, парень просто притворяется, он может говорить, но почему-то этого не делает. Не бывает просто немых от рождения людей.

Возможно, это шок или психологическая травма детства, что, в принципе, одно и то же, но он точно не немой, его нужно подвергнуть профессиональному лечению опытного психолога. В общем, у Нейхолта сразу нашлась работа, и он этому был безумно рад. Результат, правда, был неутешительным, мисс Генен предоставила ему справки от врачей, осматривавших парня еще полгода назад, документы были предоставлены его родственницей, Лизелор Ван Дер Панне, потому что еще полгода назад парню было всего семнадцать. Судя по справкам, Джино совершенно точно не мог говорить, связки не могли напрягаться, поэтому он даже не смеялся. Причины были указаны крайне туманные, вроде «врожденный дефект», поэтому Брюс отнесся к ним со скепсисом. А мисс Генен ответила, что он может делать, что посчитает нужным, лишь бы не навредить учебному процессу ученика, может даже забирать его с уроков, вроде физкультуры, плавания, философии и музыки, раз уж они не так важны, как остальные. Правда про себя Кемна Генен решила, что доводы психолога притянуты за уши, необоснованны и глупы, он слишком активен, но это из-за молодости и амбиций. Скоро это пройдет, вот подождать пару лет, и ему надоест разбираться с проблемами этих малолетних монстров.

Но Нейхолта сложно было остановить, он провел беседу перед каждым классом с темой «Вы можете обращаться ко мне в любое время, на переменах, перед уроками и после них, спрашивать, о чем захотите, я всегда выслушаю и постараюсь посоветовать что-то полезное, мне важны ваши проблемы, ведь я – школьный психолог».

На первом курсе «техникума» он распалялся особенно активно, напирая на личность, сидевшую за последней партой. Джино на него не смотрел, он смотрел в парту, но уши, к сожалению, заткнуть не мог, чтобы не слышать этот бред. Ну как он обратится, если он немой? Да и зачем? У него нет проблем, зато они есть у других. У того же Люйстибурга их просто выше крыши, вот пусть и идет. Но Вильям тоже на это все с улыбкой смотрел, пожалев молодого, симпатичного англичанина, который пока еще очень любил свою работу и хотел ей заниматься всерьез. Но не мог же, в самом деле, Вильям прийти в кабинет номер шестнадцать и сказать на полном серьезе: «Знаете, меня очень беспокоит, что мне приятны взгляды и прикосновения взрослых мужчин. На парней это не распространяется, да и вообще, нравятся-то мне девушки, я хочу встречаться с одной старшекурсницей, я с ума по ней схожу, по ночам мечтаю, все такое… Но, все же, иногда хочу оказаться полностью под контролем огромного, сильного, невероятного…»

Это казалось настоящим бредом. Поэтому Виль косился на Джелиера, у которого на лбу написана была такая дикая тоска и такое разочарование в жизни, что ему доктор прописал просто не к психологу даже идти, а к психиатру. Гойсенс его мнения не разделял и смотрел в упор на Ван Дер Панне, который весь час, что психолог вещал о собственной готовности их выслушать, просидел, уткнувшись взглядом в стол. Он всегда так странно сидел, что цыган им невольно заинтересовался. Это было непривычно, ведь ему нравились Парни, мужчины, те, кто мог бы стать для него защитой и настоящей второй половинкой. Правда получалась ерунда и глупость, грубость даже, он стал какой-то подстилкой, и самого его это тоже не радовало, но выхода не было. А раз не можешь ничего изменить в своей жизни, просто наслаждайся. На Джино было очень интересно смотреть, поэтому цыган вечно оборачивался, он и понятия не имел, что не вызывает у немого голландца никаких эмоций, кроме стандартного равнодушия, легкого омерзения и брезгливости. Джелиер завидовал ему, потому что сам он был хоть и гибким, но довольно мужественным – широкие плечи, узкие бедра, широкие ладони. Гладкие, как и думал Джино, ляжки не спасали, маникюр тоже, он все равно был парнем, этого не скрыть. А вот самого Ван Дер Панне при желании и особенно со спины можно было принять за девчонку. Как ни странно, в плохом смысле.

Он не был так невероятно красив, чтобы переплюнуть даже девушку, но был очень и очень… Хрупким, грациозным, сам того не желая. Ломкие движения, небрежный поворот головы и корпуса в ответ на оклик в коридоре, бессмысленное движение, которым он поправлял упавшую на лицо прядь волос, все это Джелиер пытался часами повторять дома, перед зеркалом. Получалось не так, получалось пошло, вульгарно, нарочито, не получалось вообще, короче. Он даже не знал, ненавидит Джино или просто влюбился в него, но смотреть продолжал. И фигуре тоже завидовал, просто бесился от этого просвета между ногами. Если немой одноклассник стоял ровно (к примеру, перед доской с объявлениями), он даже не мог сдвинуть ступни вместе, не позволяли широко раздвинутые бедренные кости, между коленями влез бы кирпич. Вильям считал это уродством и жалел одноклассника по полной программе, ведь тому так досталось по жизни – и шрам, и немота, и ноги кривые. Джелиер готов был душу дьяволу продать за все это.

Джино же не думал ни о том, ни о другом, он просто думал о том, что ненавидит толпу. Он подвержен был комплексу немых людей, которые не ощущают себя в толпе. Если он находился в комнате один, ему было хорошо, если он находился в ней с Лизелор, ему было уже не так хорошо, если находился вдвоем с чужим человеком, он ощущал себя лишь наполовину, если втроем, то на треть, если вчетвером – на четверть… А если он был в толпе, то не чувствовал себя совершенно никем. И он ненавидел, когда на него смотрят, хоть и любил смотреть сам, его это повергало в ступор, вот он и сидел, сдвинув коленки вместе, уперев ладони в стул между бедрами, чуть наклонившись вперед и глядя в поверхность стола. Хотя, он все же поднимал взгляд иногда, чтобы проверить – пялится на него этот психолог-активист, или нет?

Брюс пялился, он просто горел желанием ВЫЛЕЧИТЬ хоть кого-нибудь, но забыл задать себе вопрос: «А кому-то вообще надо, чтобы его лечили?»

Понедельник стал кульминацией, полным накалом страстей. Джелиер даже не знал, что ему на черчении делать, он сидел, подпирая ладонью голову, чтобы не упала от желания спать, а сам думал о голландце, от мыслей о котором уже тошнило. Цыган понять даже не мог, с чего его так зверски колбасит, но то и дело оборачивался. Ему обидно было, что парень на него не смотрит в ответ, зато девчонки принялись хихикать, заметив эти переглядывания и шепча, что Гойсенс влюбился в душку Ван Дер Панне. Душка не замечал, он даже не слышал этого, он лениво чертил что-то на огромном листе ватмана, а сам прислушивался к претензиям чертежника Берта, которые тот опять высказывал Вильяму. Это было просто невероятно, мужчина ни одного урока не провел, не придравшись к Люйстибургу.

Виль был, как на бомбе с часовым механизмом, он не мог побледнеть, потому что щеки были багровые, голос чересчур спокойный, а речь ограничивалась только кротким и безысходным: «Да, да, вы правы, конечно, я понял, так и сделаю, понятно, перечитаю, понял, ладно». А сам парень вообще думал о том, как приятно пахнет одеколоном и чем-то очень мужским от Берта.

- Спасибо, я все понял, мистер Схейф, - кивнул он, и только тогда учитель от него отвязался. Зато пристал к сидящему и никого не трогающему Джино.

- Получается?

Парень кивнул, а потом пожал плечами.

- Ну-ка… Нет, тут не тот радиус, читай условие, там написано РАЗНИЦА двух радиусов, - он протянул правую руку за спиной Джино, будто обнимая его за плечи, вытащил из его папки лист с теорией этой темы и положил перед парнем. На этом Берт не успокоился, он забрал у Джино карандаш, который тот держал в руке, при этом коснулся его пальцев своими, а потом принялся подчеркивать особо важные для этого задания строчки в тексте. Виль покосился на эту парочку и вздохнул, он сильно позавидовал Ван Дер Панне, что к тому долго-то не попристаешь, ведь смысла нет, он не ответит. Но Джино все равно его бесил своими взглядами, зря он думал, что никто не замечает их, его взгляд ощущался почти физически, чувствовался на коже, как медленно стекающая капля меда или смолы, оставляющая след и очень липкая. Очень хотелось потребовать у парня больше не пялиться, будто он что-то страшное знает о Люйстибурге. Вильям не любил, когда кто-то знал его секреты.

- Ау? Слышишь? – Берт улыбнулся, вынуждая парня поднять голову от задания и посмотреть на него. В итоге их лица оказались как-то уж совсем близко на взгляд Джино, он даже чувствовал мятное из-за жвачки дыхание учителя, а сам смотрел ему в глаза и наконец кивнул, мол, все понятно.

Берт же посмотрел на его шрам, приподнимающий уголок рта, а затем на губы. Вечно сомкнутые, никогда не размыкающиеся. По крайней мере, Берт не видел за прошедшую неделю и этот понедельник, как парень открывает рот хоть с какой-нибудь целью. Будто зашитый.

В его голову полезли совсем не педагогические мысли, полные желания поэкспериментировать. Там была и мысль, вроде: «Интересно, немые могут хоть что-нибудь выдать? Охнуть, ахнуть? Застонать, в конце концов?»

Чертежник тоже, как и Виль, как и Джелиер, в очередной раз заметил, какой Ван Дер Панне безупречный. Его волосы всегда заплетены в косу, но не строгую и тугую, а такую, что сверху пряди так и остаются будто распущенными, прикрывают уши, обрамляют лицо и делают вид нежнее. Кончик косы чуть-чуть не достает до середины спины. Его одежда всегда идеальна, если она на пуговицах, то они застегнуты, если она с воротником, то он отглажен, если она с короткими или в три четверти рукавами, то они загнуты идеально, чтобы не мялись. Жилетки и свитера сидят потрясающе, будто он часами бродит по магазинам, выискивая четко свой размер, ни сантиметром больше, ни миллиметром меньше. Аккуратный ремешок часов с маленьким циферблатом на левом запястье, вечно узкие штаны или джинсы, позволяющие увидеть особенности анатомии. Но обувь – это то, что Берт замечал в людях в первую очередь. Он терпеть не мог двоечников и раздолбаев, обувь которых напоминала танки времен Второй Мировой. Но Джино Ван Дер Панне всегда был Безупречен. Если кеды – то шнурки почти скрипят от чистоты и аккуратно завязаны, если патрули, то узла и вовсе не видно, будто они сами по себе держатся на ступнях, если казаки, чем Джино грешил чаще всего, то начищены так, что носы блестят, а каблуки нигде не поцарапаны и не выпачканы. В его внешности не было ни одного изъяна, если не считать саму внешность, конечно, если говорить только об одежде.

Вильяма иногда тошнило от этой идеальности, даже ему не удавалось ТАК следить за собой. Очень хотелось посмотреть на Ван Дер Панне дома, ведь не может же он быть всегда таким? Его сумка никогда не валялась на полу, хотя тот же Гойсенс, к примеру, швырял свою лакированную торбу, не особо волнуясь за ее дальнейшую судьбу. За сумку Люйстибурга запиналась чертова толпа народу, в том числе и учителя, а рюкзачки и сумочки девчонок валялись, где попало, как попало, у кого попало.

Сумка Джино всегда спокойно и, казалось бы, небрежно, непринужденно висела на крючке слева от парты, это выглядело так, будто он машинально ее туда повесил, намотав длинный ремень, чтобы дно не касалось пола, но Вильям уверен был – это все нарочно, выверено до мелочи.

Джино РАЗДРАЖАЛ. И раздражал не по-детски. И он, казалось, даже не знал о том, что безумно бесит. Что девчонки в нем нашли? Нет, они не хотят с ним встречаться, не тащатся, как от парня, но они окружают его после каждого урока, на переменах, постоянно таскают туда-сюда… Откуда это? В нем нет ничего жалобного, что должно бы быть у немого. Он даже не ценит это внимание, он стремится спрятаться ото всех на переменах, он сидит один, занимается какой-нибудь ерундой, вроде чтения стихов или какой-то классической прозы. Он любит позу «поджав колени к груди» или «подогнув одну ногу и сев на нее, а другую вытянув». Вильям все это теперь тоже знал, а Джелиер выучил наизусть. Хотел бы он, чтобы голландец и о нем все это знал.

Джино знал все и обо всех, у него было предостаточно времени, чтобы наблюдать за всеми. Он знал привычку Шантаны, главной спортсменки класса, подтягивать штаны перед тем, как сесть за парту, он знал привычку Камиллы, красотки с огромными амбициями и таким же бюстом, поправлять ажурный лифчик движением плеч. Она раздвигала их, а потом сводила вместе, сутулясь, чтобы лифчик сидел, как надо. Джино знал, что она носит ажурное белье всегда, потому что заметил, как обтягивающая одежда прилегает к рельефным чашечкам. Джино знал, что Джелиер не носит белья вообще, потому что это заметно было, когда он стоял и потягивался, сонно зевая. Он просто поднимал руки, стильная, гламурная кофточка задиралась, штаны, как у всех гламурных парней и девчонок, сидели очень низко, а очертания косых мышц все четко объясняли. Он знал, что Вильям ненавидит цитрусовые, потому что много раз стоял за ним в очереди в кафетерии.

Скорее всего, рот Джино открывал лишь для того, чтобы лениво осушить банку колы или бутылку минералки, есть он не любил, потому и был таким стройным. Стройным до ненормальности, до худобы.

Урок закончился, Джино встал первым, но Вильям встал сразу же за ним, так что не позволил пройти вперед и «случайно» толкнул, задев плечом. Он не обернулся и не извинился, а парню этого и не надо было, он просто спокойно прошел следом, поправив ремень сумки на своем плече, выправив косу и отодвинув прядь с лица. Он вообще смотрел себе под ноги, как обычно, когда понял, что перед ним кто-то стоит и мешает пройти.

Ему обычно никто не мешал, потому что никто не пытался заговорить. Ну, кроме девчонок, но они бы не стали так нагло вставать на дороге.

Это был Люйстибург, поэтому Джино удивился, посмотрел на него, отвел взгляд и хотел обойти, но парень опять задел его плечом, а потом развернулся и схватил за локоть, дернул на себя. Берт вообще вышел первым, народ освобождал помещение быстро, стремясь попасть в кафетерий как можно быстрее, чтобы потом не толкаться, а Ван Дер Панне не понимал, чего однокласснику от него надо.

- Слушай… Я не хочу ругаться… - Виль начал нагло, уверенно, но уже к третьему слову сдулся, слишком уж внимательно и всепоглощающим взглядом смотрел на него Джино. А он не понимал, чего блондин так мечется. Вот, он поправил челку, сверкнул страз в сережке в его левом ухе, взгляд забегал, а Джино все равно не понимал. Если бы он мог говорить, он бы уточнил: «Ты точно уверен, что ЗНАЕШЬ, что хочешь мне сказать? Может, сформулируешь пока получше, а я пойду?»

Но он молчал и ждал результата.

- Хватит пялиться на меня, - выдал Виль и гордо на него уставился сверху вниз. Да, он был очень высоким, практически модельного роста, хоть в студию обращайся.

Джино моргнул, поднял брови, и это было так выразительно, что парню показалось, будто ему вслух сказали: «Ты о чем?»

- Ты постоянно пялишься на меня, на уроках, в коридоре, после школы, перед занятиями, в кафетерии, ты просто бесишь уже, прости, конечно. Я не знаю, зачем ты это делаешь, и что тебе от меня надо, но лучше тебе перестать. И не надо думать, что твоя немота тебя выгородит, еще будешь доставать, я тебе врежу, понятно?

Джелиер даже не совсем вернулся, он и не уходил, если честно, он просто остался возле шкафчиков в коридоре, не поняв, что может понадобиться блондину от голландца. А потому возмутился, услышав такие грубые наезды, шагнул к кабинету и «застукал» потрясающую картину.
Виль опять не знал, что с ним случилось, что вообще с ним происходило, но теперь всему виной была не его тяга к мужчинам, а секундное помешательство, иррациональная тяга к конкретному человеку, к Джино. Он не просто выговаривал ему претензии, он наклонился, говоря это ему в лицо, практически прошипев все слова.

- Люйстибург, у тебя паранойя. На тебя никто не смотрит, кому ты нужен, - фыркнул цыган, заправив волосы за ухо и отставил одну ногу, скрестив руки на груди. – Топай, давай, отсюда.

Он вовсе не хотел начинать скандалить, но рано или поздно в новом, незнакомом коллективе придется строить хоть какие-то отношения. И он в этих отношениях выбрал симпатию к Джино и соответственную вражду с Вильямом.

- Защитничек нашелся? – Виль на него брезгливо покосился.

- А ты не лезь к тем, кто тебе не может ответить. Лезь тогда ко мне, я на тебя, вот, тоже сейчас смотрю, и что теперь?

- Он на меня постоянно пялится, - пояснил Виль раздраженно, будто бы Джино там и не было вовсе.

- Он все слышит, вообще-то, - Гойсенс хотел, как лучше, но получилось то же самое. Защита – не всегда то, что нужно человеку, а благими намерениями вымощена дорога в ад, это всем известно. Джино одарил его таким взглядом, что глаза у цыгана округлились от удивления, а внутри все оборвалось, порыв геройства сдулся от странного ощущения, будто его облили помоями. Виль, смотревший на Джелиера, не понял, чего тот так притих, а когда посмотрел на предмет своей злости, аж вздрогнул. То ли Ван Дер Панне в самом деле ухмылялся, то ли это шрам такое впечатление производил, но глаза его точно смеялись, они смотрели невероятно неприятно. Будто в них написано было: «А что ты мне сделаешь? Я смотрю, на кого хочу, я молчу, как хочу, и ты никогда и никак не сможешь узнать и понять, о чем я думаю, зачем я на тебя смотрю».

- Чего ты лыбишься?.. – возмутился Люйстибург неуверенно, а ухмылка с лица голландца даже не стекла, она мгновенно пропала, глаза потухли. Джино, одарив его мрачным, мерзким взглядом, отвернулся и прошел мимо цыгана в открытую дверь, свернул к улице, а не кафетерию, а парни так и остались в кабинете.

- Ну что, защитничек? Дозащищался? – усмехнулся Виль противно, насмешливо глядя на даже внешне потасканного цыгана. Тот прекрасно понял этот брезгливый взгляд, но хмыкнул.

- А ты, смотрю, получил, что хотел? Он теперь НУ ТОЧНО не будет на тебя смотреть, - с сарказмом заверил он, пару раз согнув указательный и средний пальцы в воздухе, изображая кавычки.

* * *

Брюс нашел своего пациента номер «последний, но самый желанный» во дворе школы. Он стоял возле железной «радуги» и, держась рукой за один из прутьев, смотрел куда-то в небо. Брюс не понял, что там такого интересного было, но остановился рядом и очень вежливо предложил.

- Наверное, госпожа Генен говорила тебе, что я тебя приглашу поговорить? Я – школьный психолог, ты помнишь, на прошлой неделе я заходил к вам?

Джино на него смотрел с минуту, а потом кивнул.

- Не думай, ничего такого, я не собираюсь тебя лечить, просто хочу поболтать. О том, о сем… - Нейхолт начал обычную песню, а потом столкнулся взглядом с ехидным, невероятно скептическим взглядом первокурсника и понял, что несет чушь. – В смысле… ну, ты понял. Ты собирался в кафетерий?

Джино покачал головой.

- Тогда, может, потратишь одну перемену на меня? – Брюс улыбнулся, моля богов, чтобы парень согласился сам. Чтобы не пришлось тащить его с криками: «Директриса дала разрешение, так что пошли!»

Джино снова кивнул, так что мужчина улыбнулся в очередной раз, развернулся и пошел к крыльцу. Говорить он не переставал, чувствуя, что с этим парнем придется говорить за двоих.

- Я просто подумал, что интересно будет узнать получше такого человека, как ты. Госпожа Генен говорила, что ты очень хорошо учишься, точнее, учился в прежней школе… А в Диггирей тебе нравится? – он оглянулся, а Джино пожал плечами.

- Ну, еще только неделя прошла, еще ничего не ясно, - Брюс закатил глаза. – Мне здесь, к примеру, нравится намного больше, чем в Англии. Здесь, знаешь… Больше зелени. Все, что в Англии серое, здесь – зеленое, это приятно. Ты так не думаешь?

Джино снова пожал плечами.

До кабинета номер шестнадцать они молчали, а когда дверь закрылась, оставив их наедине, парень уставился на довольно богатую обстановку. Богаче был только кабинет самой директрисы и завуча, разве что, но и психолог получил отличное место для работы. Два кожаных кресла, кушетка, книжные шкафы, дубовый стол, заставленный всякой ерундой, типа рамки для фотографии, органайзера, полки для каталогов, лампы, статуэтки совы…

Символ мудрости, как же.

Темный, с коротким ворсом ковер тоже был явно не из дешевых, но само помещение навевало атмосферу пятидесятых годов. И обставлено все было как раз в английском стиле, этакая ледяная строгость, отчужденность, ноль уюта и очень мало света.

- Присаживайся, где тебе будет удобнее. Хочешь, можешь в кресло, хочешь, сюда, - Брюс показал на кушетку, но Джино просто не мог себя представить на кушетке, это казалось бредом, поэтому он скромно сел на край кресла, буквально провалившись, таким мягким было сиденье. Колени задрались чуть выше, чем он ожидал, так что пришлось подвинуться ближе к спинке кресла, а руки парень сложил, как всегда, между бедер, ссутулившись. Нейхолт быстрым взглядом одарил его тонкие, кажущиеся анорексичными ноги, просвет между ними, но потом быстро отвернулся и поднял жалюзи, чтобы добавить в кабинет хоть немного света. Пахло пылью и книгами, будто в старом архиве библиотеки, поэтому он вдобавок открыл окно, чтобы проветрить.

- Итак… Тебя зовут Джино, - выдал он, сев в свое шикарное кресло, подвинувшись вместе с ним к столу и поставив на него локти, переплетя пальцы.

Парень молчал.

- Ммм… Извини, никогда не общался подобным образом, сейчас очень жалею, что не знаю языка жестов. Джино Ван Дер Панне… тебе восемнадцать, ты живешь здесь давно? Всю жизнь?

Джино покачал головой и опять посмотрел на стену. Он себя чувствовал не в своей тарелке, будто был бабочкой на предметном столе биолога.

- Не всю? Значит, раньше ты жил где-то в другом месте? А почему сюда переехал? – Брюс так хотел докопаться до правды, что опять забылся, а в ответ на выразительно выгнутую бровь парня сделал предложение века. – Черт, я придумал, - он осклабился, довольный своей находчивостью, даже глаза засверкали. Джино страшно стало, что же такого он там придумал, этот маньяк.

- Садись сюда, на мое место, - Брюс вскочил, выдвинул кресло и подождал, пока парень с немного округлившимися от удивления глазами пересядет за его стол, к компьютеру. Психолог подтащил одно из кресел, поставил его рядом и плюхнулся поудобнее, вольготно развалился, так что смотрелись они забавно – такой вульгарный и уверенный в себе мужчина и шокированный таким поведением школьник, зажавшийся, как мышь под веником.

- Я буду задавать тебе вопросы, а ты мне просто письменно отвечать. А чтобы не в тетради это все делать, будешь печатать, окей?

«Окей» было пределом. Джино кивнул и уставился опять на свои колени.

- Так почему ты переехал?

Пришлось взять себя в руки и коротко написать, чтобы жаждущий правды и подробностей психолог увидел: «Потому что погиб мой отец, меня забрала бабушка».

- А с мамой что?

«Она умерла давно».

- Так вы с отцом вдвоем жили?

«Нет, у него была жена, моя мачеха. Она вышла замуж потом… Улетела. Меня отправили сюда. Но это тоже давно было, больше десяти лет назад».

Парень не понимал, какой от этого толк, какой в этом вообще смысл, ему было не просто неприятно, а даже немного больно вспоминать о том, что произошло давным-давно. И совершенно не хотелось рассказывать об этом чужому человеку, но раз уж подписался…

Брюс же понял, что парень адекватен на все двести, что он обыкновенный человек, просто лишенный дара речи. Или нет? Нейхолт хотел доказать, что это неправда. А новость о том, что трагедия произошла, когда парню было всего семь лет, его просто обрадовала, ведь травмы детства и становятся причинами таких вещей, как замыкание в себе.

- И как, тебе нравится тут?

Джино просто пожал плечами, стараясь на него не смотреть, но когда посмотрел, Брюса захватила волна чего-то невероятно сильного. Какая-то эмоция, но он не мог понять, что это, будто в глазах восемнадцатилетнего парня увидел весь мир.

Каким бы бредом это ему ни казалось, он отлично знал, что люди бывают разные, а в душе подростков последних поколений можно рассмотреть больше, чем в душе девяностолетнего деда, пережившего войну.

Дата добавления: 2015-09-28