Автор: Джо Миллер (Joe Miller) 1 страница

Название: Voodoo

Автор: Джо Миллер (Joe Miller)

Рейтинг: NC-15

Жанр: слэш, роман

Статус: закончен

От автора: первое после затяжной депрессии творение, поэтому такое странное.

Содержание: Нормальными не становятся, ими рождаются. Молодой психолог просто горит желанием доказать, что кажущийся странным парень на самом деле совершенно нормален. Он уверен, что немота школьника – его собственное желание, последствие травмы детства. Это – всего лишь его работа, он уверен, что занимается тем, за что получает деньги, но со временем понимает, что это – любовь. Их отношения – война за собственное мнение, правда оружие пациента куда страшнее, и проиграет в этой войне тот, кто первым скажет: «Я тебя люблю».

Примечание: Хэппи Энд).

Предупреждение(ПРОЧЕСТЬ ОБЯЗАТЕЛЬНО): Уважаемые читатели и не менее уважаемые критики, ПОЖАЛУЙСТА, внимательно прочтите предупреждение и не говорите после этого, что автор не предупреждал. Получив после прочтения предупреждения и самого ориджинала грубую реакцию на вашу «критегу», не обижайтесь и не возмущайтесь, ибо, повторяю, предупреждали.

Мне совершенно НЕ интересно отрицательное мнение. Почему? Потому что если я пишу так, это значит, что по-другому я писать не могу. А если я по-другому писать не могу, то и говорить мне, что пишу плохо, бесполезно, лучше я от этого писать не стану. Если и стану когда-нибудь, то либо ждите этого «когда-нибудь», либо просто больше не читайте то, что я пишу, настоятельно вам это рекомендую. Так как я стараюсь писать так хорошо, как только могу, мне искренне неприятны отрицательные комментарии, поэтому не хотелось бы их видеть. Предложения и конкретные исправления (если уж у вас так много времени на это) прошу в личку, общую фразу «Написано плохо, невыразительно, отвратительно, не интересно» прошу засунуть подальше в свои творческие и образованные головы. Если вы считаете, что я пишу плохо, и вы можете лучше, то ради бога, берите и пишите лучше, а потом выставляйте и наслаждайтесь жизнью. Только после этого запомните получше: Вы - не читатель, вы - писатель. Поэтому в критиках вам делать нечего.

*Для тех, кто мнит, что без критики автор не совершенствуется, специальный P.S. Я вас умоляю, не надо думать, что от вашего «Тьфу, мерзость, не литература, а графоманство» я стану совершенствоваться. Это заблуждение, поверьте, потому что выйдет только хуже, вы получите неадекватную истерику в ответ на свое «тьфу» и пойдете плеваться в другое место.

P.P.S. Положительные комментарии от читателей, которым НРАВИТСЯ, я приму с удовольствием и отвечу на все, даже если комментарий короткий.

* * *

Джино яблоки вообще не любил. Можно даже сказать, он испытывал к ним отвращение, потому что в детстве его просто заставляли их есть ради витаминов и прочей ерунды. Но яблони он обожал, они красиво цвели, да и сидеть под яблоней в саду было невероятно приятно. Ее ветви закрывали от солнца, а часто и от дождя, который радовал Брадбург чересчур часто. В саду и даже доме Ван Дер Панне никогда не было шумно, если Лизелор, представительница старшего поколения и по совместительству бабушка Джино, молчала. Кроме нее во всем доме звуки могла воспроизводить только кошка Нора, да и та в основном предпочитала не распространяться.

Джино не разговаривал, он был немым, но все прекрасно слышал, а потому звуки для него – запретный плод, он просто фанат звуков. Музыка, голоса, шелест, шорохи, шуршание, все это он слышал идеально. Ему иногда даже казалось, что если закрыть глаза, мир останется прежним, ведь звуки никуда не денутся.

Он остался с бабушкой в семь лет, когда его отец погиб в обычной командировке, а мачеха выскочила замуж и улетела с новым мужем в Норвегию. Джино, как выяснила почти глухая Лизелор, не разговаривал вообще, и это было огромным плюсом, ведь не смотря на свой свежий, замечательный вид, старшая Ван Дер Панне практически не слышала. Хотя, кто знает, возможно, она лишь делала вид, что не слышит. Джино не раз замечал, что комплименты по поводу своей внешности пожилая и невероятно сильная физически женщина принимает с радостью, даже отвечает на них весело, а вот некоторое хамство со стороны соседок-завистниц она вообще не воспринимает, не слыша. Этакий избирательный слух. Впрочем, так намного проще жить, если слышать только то, что хочешь услышать.

Ее невероятно тихий внук проводил каждый вечер после учебы, каждый день в выходные, целые сутки во время каникул под яблоней во дворе. Иногда Лизелор даже смеялась по поводу того, что яблоня ему практически и мать, и отец, и друг, и девушка, и все, кто только может понадобиться молодому парню в его возрасте. Возраст, кстати, самый подходящий для глупостей, но глупости обычно в одиночку не совершаются, а завести какие-то отношения с людьми, не имея возможности с ними поговорить, вообще сложно. Джино на эти добрые колкости не отвечал, конечно, но этого и не было нужно, даже если бы он ответил, Лизелор сделала бы вид, что не услышала. Если они и общались диалогом, а не простыми просьбами Лизелор и молчаливым их исполнением, то со стороны Джино это был язык жестов, язык глухонемых.

В первое воскресенье после начала учебного года Джино, как обычно, стоял под деревом и смотрел на небо сквозь его ветви. Его бабушка скептически за этим наблюдала в чисто отмытое окно на кухне. Форточка была открыта, но коварные мухи не залетали, ибо в форточке была натянута не менее коварная сетка. Лизелор мыла посуду, натянув на большие и не по годам гладкие, ухоженные руки резиновые перчатки. Она была сторонницей патологической чистоты и ухода за внешностью, ведь если ты моешь посуду хозяйственным мылом, железной щеткой и в кипятке, нет особого смысла жаловаться потом, что твои руки похожи на куриные лапы.

- Эх, странный пацан, стра-а-анный… - она покачала головой, но ни одна прядка не шелохнулась, все они остались в идеально затянутом на затылке пучке из седых волос.

Может, Джино и был странным, но он об этом не знал и даже не думал, он просто стоял под деревом и смотрел сквозь его ветви на небо, с которого светил иррациональный свет. Парень задумался о том, как может быть свет без солнца? Должно быть, всему виной просто светлые облака, заслонившие саму звезду, а излучение от нее по-прежнему проникает через озоновый слой…

От ветки, не выдержавшей тяжести, оторвалось большое, спелое яблоко и упало на землю. Джино уставился на него, а затем увидел, как упало второе, за ним еще одно, а потом еще парочка. Он удивленно поднял брови, оглянулся – за спиной лежали еще три штуки. На его глазах очередное яблоко, приятно золотистого оттенка, с румяным боком упало с ветки, ударилось о землю, подпрыгнуло и снова упало, откатившись на пару сантиметров. Звук был такой, будто дождь по карнизу барабанил, и Лизелор тоже уставилась в окно заинтересованно. Яблоки падают, конечно, в это время года, ведь они созревают, все логично… Но так, чтобы почти все сразу? Ни одно из них так и не задело Джино, хотя вполне могло бы хоть какое-то приложить по подставленной макушке.

Парень шагнул влево, а на место, где он только что стоял, свалился очередной дар яблони, шаг вправо закончился примерно тем же, шаг назад заставил яблоко упасть прямо перед Джино, а сам он прижался спиной к странно теплому стволу дерева. Страшно было даже двигаться, будто дерево было не только теоретически живым, как утверждал учебник биологии, но и фактически разумным. Яблоня, играющая с человеком в «Вышибалу» - это интересно. Джино даже показалось, что если он шагнет не туда, да и если вообще отойдет от самого дерева, тут же получит яблоком по голове и успокоится на пару часов. Он посмотрел наверх, высматривая очередной снаряд, а потом усмехнулся – в районе ствола яблони яблок больше не осталось, все они лежали в траве. Игра окончена, что называется.

- Вот получит сейчас в глаз яблоком, будет потом ходить, ныть… - бурчала Лизелор, косясь в окно с белыми занавесочками. Но Джино спокойно отошел от яблони, повернувшись к стволу лицом, глядя на дерево с таким видом, будто оно за ним могло побежать и надавать тумаков ветками. Но яблоня осталась на месте, а когда парень уже зашел в дом и выглянул в окно, подозрительно глядя на упавшие яблоки, дерево выглядело так, словно оно без него уже заскучало. Джино сделал показушно обиженный вид, задернул розовую штору в серый цветочек и отвернулся.

Подумаешь… Какое-то дерево...

- Джино! – Лизелор разговаривать тихо просто не умела, иногда парень уверен был, что она до сих пор считает, будто если говорить громче, он «услышит» и начнет отвечать. А так он просто зашел на кухню и посмотрел на бабушку послушными глазами. Впрочем, они были такими же послушными, как способна была бегать яблоня.

- Ужинать будешь? Для тебя, между прочим, старалась, готовила, - сразу добавила хитрая старуха, точно зная, что парень после этого уточнения не сможет отказаться. Джино, как и ожидалось, кивнул и сел за стол, поджав одну ногу и устроившись на ней.

- Затечет нога, будет болеть, - предупредила Лизелор своим трубным, проникающим в подкорку мозга голосом, одновременно ставя перед внуком тарелку и украшая ее ужином.

Он закономерно промолчал, кивнув еще раз, подразумевая благодарность за правильно угаданное желание. Он хотел именно то, что приготовила Лизелор, а это уже дорогого стоит – способность угадывать чужие желания без слов.

- В школе все нормально? – она за него беспокоилась всегда, но сейчас – особенно сильно. Переход в новую школу – дело невероятно болезненное для души, а в восемнадцать лет душа вообще похожа больше на покалеченный, еле дышащий комок мягкой белой шерсти.

Джино кивнул, вилкой примериваясь к ужину, а сам подумал, что разницы особой не было. Из старой школы на окраине он перешел в другую, поближе, только из-за того, что закончил старшую школу и вынужден был поступить на первый курс высшей. Конечно, работать можно было устроиться и без высших классов, ведь среднего образования вполне достаточно, но работа официантом парня не привлекала. Он и так занимался этим по вечерам через день, чтобы не клянчить у бабки деньги. Немой официант – то еще зрелище, но официанты вообще не должны быть особо болтливыми. Разве что, на глупый вопрос: «А что посоветуете лично вы? Как на ваш взгляд, что сегодня удалось повару?» Джино продолжал молчать и смотреть на посетителя чаще женского пола с видом Джоконды. Невероятно раздражали эти глупые курицы, которые являлись в их кафе впервые и не знали, что он чисто физически ничего не может посоветовать и откомментировать.

Школа же ему в этом классе напоминала техникум по специальности. Меньше предметов по разнообразию, но большее количество часов каждого из этих предметов. Видать, для пущей углубленности знаний. Но Джино повезло, ведь первый год был, как первый класс, туда набирали кого попало из разных школ, из разных районов Брадбурга. Все дело в разнообразии профессий, получаемых конкретно в школе Диггирей. Класс был такой разношерстный, что в первую неделю, которая только что закончилась, никто друг с другом еще толком и не познакомился, никто никого практически не знал, но все друг друга боялись.

Джино хорошо знакомо было чувство одиночества, которое преследовало его везде, где бы он ни появлялся. Вообще, одиночество нападало на него, как только он выходил за калитку собственного двора. Там, за забором, был мир других людей, они говорили, кричали, ссорились, спорили друг с другом, шептали друг другу гадости о ком-то третьем, а потом долго думали, как с этим разобраться. Джино казалось, что люди ненормальны, что речь не нужна им, что животные, лишенные дара речи, не ругаются друг с другом, не способны лгать и оскорблять, и это правильно. Люди вообще не заслуживают права говорить.

И Джино никогда не хотелось разговаривать, он даже не помнил, когда в последний раз напрягал связки, для чего это делал и делал ли вообще. Вздыхать от скуки, охать от боли, если порезался, усмехаться и все остальное он мог просто так, не особо стараясь. Это всего лишь втягивание в легкие и выпускание из них воздуха, не более. Он не знал, умеет ли смеяться, ограничивался только улыбкой.

Хотя, иногда ему начинало казаться, что даже слова и алфавит люди придумали совершенно зря. Ведь необязательно говорить вслух, чтобы уметь лгать, интернет тому подтверждение. Джино надоело сидеть во всемирной паутине как раз тогда, когда он понял, что люди и там умудряются врать. Сказать можно, что угодно, а если бы не было слов и букв вообще, никто бы не врал, никто не делал бы таких ошибок в своей и чужой жизни. Джино уверен был, что именно поэтому люди всегда так резко реагируют на чужие взгляды. Когда на тебя кто-то смотрит, ты обязательно заметишь это, ты начнешь думать, почему же на тебя смотрят. Взгляд – первый признак интереса, но слова все портят, ведь мало кто признается так просто, что смотрит на тебя из-за симпатии. Вряд ли хоть один человек ответит, что ты ему просто нравишься, вот он и смотрит. Он, скорее всего, скажет какую-нибудь ерунду, которая причинит боль и ему, и тебе. Так зачем же людям слова?..

У животных все проще, все куда романтичнее даже, как казалось Джино. Если льву понравилась львица, он посмотрит на нее, а потом будет пытаться произвести впечатление. Будет драться с соперниками, будет выделывать невероятные вещи, чтобы затем подойти и дотронуться до возлюбленной. А она, если он тоже ей нравится, просто ответит на это прикосновение. И все это без слов, никакой лжи, никаких хитростей. Львы не изменяют друг другу, ведь если лев увидит измену, он просто убьет конкурента или попытается это сделать, как минимум. Вряд ли львица станет врать, что «все не так, как кажется».

Джино просто не понимал, зачем людям вся та ерунда, о которой они говорят. Но дома, с Лизелор все было куда проще, спокойнее. Она что-то говорила, а говорила она в основном только то, что думала, он молча кивал или качал головой, изредка пожимал плечами в ответ на ее вопросы. Телевизор тоже действовал Джино на нервы, он просто не понимал этих реалити-шоу, где закручиваются такие жуткие интриги только из-за того, что кто-то что-то кому-то сказал. Фильмы парень предпочитал из жанра ужасов, потому что там главной темой было сумасшествие злодея. Сумасшествие не имеет слов, оно просто есть, психи даже сформулировать своих желаний не могут, это уже ближе к натуральности человека. Еще Джино любил мелодрамы, в которых просто приятно было полюбоваться на голубков-влюбленных. Правда редко в этих мелодрамах голубки оставались вместе и были счастливы.

Лизелор за ужином не унималась, решив все же узнать, что новенького случилось в школе. Теперь в нее можно было попасть даже пешком, стоило только пройти по вытоптанной тропинке.

- Есть там симпатичные девочки?

Джино кивнул.

- Понравился кто-то?

Он пожал плечами, а это значило скорее «нет», чем «да». Лизелор вздохнула.

- Ну, а мальчики? Не достают? Такие же хулиганистые, как в той школе?

Он покачал головой в ответ на все сразу.

- Учителя как?

Джино пожал плечами, не глядя на бабушку, да и не зная, как объяснить, что ему вообще наплевать на учителей. Ему это было не интересно, он «отвечал» ей, а сам был где-то очень далеко, увлекшись, зафантазировавшись и уже погрузившись в мир, где все молчат. Глухая, мертвая тишина – вот, что такое идеальный мир. Никакой лжи, никаких глупостей, все эмоции, вся нежность – только жестами, прикосновениями, ведь от прикосновений куда приятнее, чем от слов. Слова не греют, зато могут причинить боль. Вся ненависть, вся злость и ярость, вся месть – только действиями и поступками, чтобы все понимали, кто ты, что собой представляешь, как относишься к тому или иному человеку.

И тишина, полная, нерушимая, только природные звуки, вроде шорохов травы, стонов ветра и шума крон. Грохот поездов на станции. Ну, а кино можно смотреть немое, можно снимать о том, как люди влюбляются и ненавидят без слов.

Лизелор орудовала ножом и вилкой, сделав обычное для себя, строгое выражение лица. Внимательные синие глаза то и дело поднимали взгляд на внука, чтобы понять, о чем тот задумался, но это было невозможно. Джино отвлекся от ужина, оставив полупустую тарелку, он подпер ладонью щеку и смотрел в пустоту, не моргая. Тонкий, длинный белый шрам на его щеке видно было прекрасно, он был чуть светлее цвета кожи, а потому сильно выделялся. Будто продолжал разрез губ, приподнимал уголок рта и создавал впечатление, будто парень чуть ухмыляется. Этот шрам Джино заработал вполне обычным образом, он упал с велосипеда, когда колесо зацепилось за «удачно» торчавший из земли камень, а парень перелетел через руль и раскроил щеку о железный угол собачьей будки. С тех пор Джино на велосипеде как-то не очень любил кататься, все больше пешком, да и вообще, не любил он ходить. Он любил сидеть на скамейке где-нибудь на краю города, возле озера. Еще он любил просто ходить по улицам, когда на них никого не было. Но самым любимым занятием было стоять под яблоней и смотреть сквозь ее ветви на небо, это увлекало и успокаивало лучше, чем любые медитации.

В конце концов он встал, кивнул бабушке, решил помочь и вымыть посуду. Лизелор воздержалась от ехидного вопроса, о чем это он так задумался, и просто ушла в гостиную, к любимому, продавленному и просиженному креслу, чтобы посмотреть очередную серию бесконечного сериала о горячей аргентинской любви. А Джино еще долго сидел на кухне, выключив свет, в темноте, глядя в окно и рассматривая яблоню. Так сильно не хотелось идти завтра на занятия, что его почти приковывало к месту, но все равно нужно было заставить себя и отсидеть очередные несколько часов в компании людей, которые ему просто не интересны.

Хотя, их вина была скорее в том, что Джино был не интересен им. По крайней мере, он так думал.

* * *

Отдаляться от привычного коллектива всегда сложно, и часто оказывается так, что понравившийся в первый момент человек из «новеньких» позже становится злейшим, просто заклятым врагом. Но сначала это понять сложно, поэтому многие стараются вообще не сближаться с незнакомцами. Тем не менее, никто не отменял закона времени, которое все уносит, если не цепляться, как следует. Люди помнят только тех, кто был самым первым другом, любовником и кем-то подобным, и последних. Тех, кто был между ними, никто не запоминает, хоть и клянется в свое время в верности и вечности отношений.

Джино любил сидеть у стены, он сидел за самым последним столом, да и волосы из расхлябанно завязанной косы завешивали лицо относительно хорошо, можно было подглядывать за кем угодно. К доске парня вызывали только на уроках, вроде алгебры, физики, где можно было отстреляться, написав на доске правильное решение задачи, и все. Поэтому он сидел в излюбленной позе – сдвинув колени, правую руку опустив между бедер и упираясь запястьем в край стула, а левой рукой подперев щеку и глядя искоса на парня за соседней партой.

Он был очень странный. Хотя, конечно, если сравнивать их двоих, то странным тут был Джино, но факт оставался фактом - Джино был странным даже внешне, а оригинальность парня за соседним столом скрывалась глубоко внутри его души. Ван Дер Панне сам не знал, почему так уверен был в том, что заподозрил об этом парне, но интуиция его еще никогда не подводила, она всегда говорила только правду, и если сейчас он был уверен в странных пристрастиях этого блондинчика, то рано или поздно об этом узнают все.

Вильям Люйстибург даже блондином не был, конечно. Просто по сравнению с остальными, его волосы казались очень светлыми, они были просто русыми. Глаза, правда, оставались привычно для этой местности темными, шоколадными даже. Ему очень и очень не нравилось, когда на него смотрят, в данный момент он опять сражался с собой. Ему нравилась девушка со старшего курса, она была очень миленькой, ниже его ростом на целых две головы, пухленькая и нежная, такая, что аж дух захватывало. Виль никогда не любил костлявых девчонок, не понимал, зачем они мучают себя диетами, на его взгляд худышек хотелось скорее пожалеть, чем приласкать. И проем между бедер, который открывает просвет сантиметров в десять, совсем не казался парню привлекательным и сексуальным. Он вызывал у него усмешку, ощущение было, будто между такими ходулями может проехать поезд.

Он покосился через свою косую, пушистую челку на соседа по классу, сидевшего за столом справа, и снова отвел взгляд. Немой Ван Дер Панне был странным, конечно, но нет-нет, да казался нормальным. Девчонки его полюбили с первой недели, они любили сидеть с ним и болтать. Да-да, именно болтать. Конечно, болтали в основном девчонки, но им так нравилось на него смотреть, жалеть его безмолвно, что было видно в их глазах, им нравилось, что он не перебивает, слушает, будто ему в самом деле интересно. Ну, и каждая мечтала его пообнимать, как подружку, потому что Джино был из породы невероятных людей. Таким завидуют хулиганы, таких ненавидят обычные парни, такими не могут стать все сразу. Глядя на него, даже Виль иногда задумывался о собственной внешности, в порядке ли она? Люйстибург был негласным секс-символом класса, но не курса. На курсе было множество темноволосых, черноглазых, бесовской внешности парней, которые захватывали девичьи сердца одним лишь щелчком пальцев. Но Виль нравился девочкам-агрессорам, его обожали активные девушки, которые любили не получать знаки внимания, а показывать их. Да и не только их, если честно. Виль Люйстибург казался остальным парням в классе каким-то смазливым метросексуалом, слишком следящим за собственной внешностью, за волосами и одеждой. Он был даже чересчур женственным по сравнению с ними, да и манеры подкачали. Нет, он не откидывал ручку на запястье жеманно, как гламурная львица, он не закатывал глаза, но он постоянно тряс головой, чтобы поправить волосы, приглаживал косую челку, смотрелся в зеркала в холле школы, спрашивал у приятелей и поклонниц, как он выглядит, не прилипла ли где нитка чужая, нет ли белых следов на темной одежде. Это доводило обычных парней, которые по большей части были халявами, до ручки, им хотелось просто поймать его и надавать люлей, но все ограничивалось безобидными шутками в духе: «Ой, да он гомик». Тем не менее, гомиком его никто не считал, мажором - да, но все знали уже за эту неделю, как сильно запал Люйстибург на старшекурсницу. Маленькая, пухленькая, милая, как тортик, она его отшила бы, и он об этом знал, поэтому не лез. Но и она тоже знала, что нравится ему, поэтому не понимала, почему парень просто к ней не подойдет.

Джино об этом тоже, конечно, знал, и это вызывало у него мысленную улыбку. Вот, в чем проблема. Слова, речь, разговор. Виль не решался заговорить с ней, а она ждала, когда он это сделает. Не будь они такими шумными, разговорчивыми, глядишь, все и ограничилось бы горячими взглядами, которые парень на девушку бросал. Да и она не отставала, отвечала ему такими же пламенными взглядами.

Тем не менее, Джино знал об однокласснике и еще кое-что. Он замечал, как странно смотрит иногда Вильям на учителей, даже если они старше лет на сорок, чем он. И Ван Дер Панне видел, что самому Вильяму эта его странность не нравится, что он не знает, как с этим бороться. Джино буквально чувствовал кожей, какая странная у парня аура, какая она… Не совсем мужская. Он готов был поклясться, что в голову Люйстибурга часто забредали мысли о мужчинах, но не так, как у обыкновенных, откровенных любителей мальчиков. Такой в их классе тоже был, басконский цыган, эрроминчел по национальности, стерва по сути, но он не скрывал своих пристрастий. От него ничего такого интересного не исходило, на взгляд Джино. А вот Вильям фигурально душил сидящих рядом одноклассников своими флюидами, направленными вообще в никуда, на абстрактного самца, так сказать. Ему это все безумно не нравилось и мешало жить, он был совершенно нормальным, но даже его собственные родители не удивились бы, скажи он, что влюбился в парня. Он не говорил, он рассказывал о девушках, он думал о них, он по ним страдал, он очень много прикасался к девушкам, у него было много «просто подруг» среди девчонок и из младших, и из старших классов. Джино часто видел, как Виль сам, по собственной инициативе начинал с ними болтать, улыбался мягко, ме-е-е-едленно и тягуче, что даже не фанатки его внешности начинали таять. Ему девушки позволяли очень многое, а он с ними был намного мягче, чем остальные парни.

У Джино сложился четкий портрет «нормального парня». Нормальные парни грубо шутят, смеются над девчонками, причиняют им моральную боль, высмеивая понятия «женская логика», «женский интеллект» и особенно «женская верность». Это всегда доводит девчонок до истерики, порой до ярости, иногда до слез, но в душе все эти ехидные парни еще остались детьми, дергающими за косички понравившуюся девочку. Поэтому они любят очень нежно и искренне. Но если уж добираются до девчонок в том самом плане, то все, тушите свечи, неумелые и жадные ручки-крючки это что-то, это просто кошмар, судя по рассказам девчонок.

Вильям Люйстибург был не таким и в этом, он способен был нежно взять хрупкую ручку одноклассницы, чтобы посмотреть, что она там написала фломастером на запястье с нежной стороны, где обычно «режут вены». И ему в самом деле интересны эти глупости. Не смотря на то, что у него большие ладони, он так мягко к девушкам прикасается, что они его даже не отталкивают, не грубят, не обижаются, как на НОРМАЛЬНЫХ парней, они получают удовольствие. Виль любит трогать женские волосы, особенно, если они длинные и мягкие, он от этого ловит какой-то извращенный кайф, обожает просто пропускать их между своих тонких, длинных, как у пианиста, пальцев. Джино заметил и то, что у него ухоженные руки, в отличие от рук других парней. У тех грубые ладони в мозолях после уроков труда и всякой ерунды в свободное время, квадратные, обгрызенные ногти, а вот у Вильяма кисти нежные, просто большие. Но ногти обкусаны, он неврастеник. Он способен сделать подружке (просто подружке) массаж плеч, аккуратно нажимая и не причиняя боли, так что девчонки от него просто в восторге. Он всегда смеется над их шутками, он всегда замечает обновление в гардеробе, делает комплименты по поводу удачной стрижки, укладки, прически, красивого, оригинального макияжа. А уж про ногти можно молчать, если у девушки оригинально сделан маникюр, там есть какой-то рисунок, Люйстибург расплывается в восторге, а девочка тает от удовольствия, сильно польщенная его вниманием.

Вильям ненавидел себя за то, что слухи, шепотки и разговоры идиотов-одноклассников еще в прежней, а теперь и в нынешней школе все же достигли своей цели. В школе Диггирей все стало совсем плохо, он больше не мог даже самого себя убедить, что это – только сплетни. Ему честно нравилась Жюстин со второго курса, но он понятия не имел, что делать с этими странными желаниями. Даже не желаниями, даже не призраками желаний, а просто мыслями. Больше всего его пугали моменты, когда он понимал – все зависит только от его слов, от его действий. Его пугало, что он совершенно точно, на полном серьезе способен сказать учителю черчения, к примеру, что-нибудь извращенно-пошлое. Затем становилось совсем плохо, парня трясло от каждого, даже незначительного мужского прикосновения.

Нет, на одноклассников это не распространялось, беда была только со взрослыми учителями. И он сам себя, прислушиваясь к сплетням одноклассников, убеждал в том, что ни к кому больше, кроме него, учителя мужчины ТАК не прикасаются.

Тому было подтверждение, даже не одно, тот же Джино замечал, что учителей мужского пола из тех, что не женаты, очень сильно тянуло только к трем ученикам из их класса.

На третьем месте был, к сожалению, он сам. То есть, сожалел он не о том, что был на последнем месте, а о том, что вообще был в этом списке. Но к нему учителя подходили лишь слегка чаще, чем к остальным, они ему улыбались, все объясняли, дожидались, пока он кивнет, мол «да, понял», потом бросали долгий взгляд на этот всешкольно известный просвет между бедер, на шрам на лице, на длинные волосы и уходили к своему столу.

На втором месте был Джелиер Гойсенс, тот самый басконский цыган. Но в этом случае учителей легко было понять – он обладал ужасающим обаянием, доходящим порой до омерзительности. Джино считал его не интересным, открытой книгой, в которой нет ничего загадочного. Джелиер был очень смуглым, с черными, тонко выщипанными бровями, с черными же, до лопаток длиной и очень густыми волосами. Его шевелюра была именно тем, чем стоит гордиться, но он упорно осветлял пряди, делая мелирование и постепенно подбираясь к тому, чтобы совсем перекраситься в белый. Это смотрелось жутко с его цветом кожи, и сам он был вертлявым, гибким, скользким… О нем все знали, что он совсем голубой, что девочек он не просто не любит, а презирает. Он не общался почти ни с кем, а каждому парню в глаза заглядывал, как побитая собака, с надеждой, что он приласкает и полюбит. Увы, с его репутацией можно было мечтать лишь об очередном пинке и оскорблении. К учителям он лез не меньше, чем к ученикам, за что и имел успех у чертежника, этика, историка и философа их курса.

Единственным, что нравилось Джино в этом парне, были его глаза. Должно быть, у всех эрроминчел, с их мерзкой привычкой громко и вульгарно смеяться, приподнимая верхнюю губу, были такие красивые глаза. Они не были зелеными и не были синими, это был какой-то странный цвет морской волны. Если совсем отбросить предрассудки и личное восприятие, Джино мог бы признать, что Гойсенс по-своему красив.

Но удивительным было то, что он, при всей своей бабоподобности и скользкости не смог обскакать Люйстибурга. Уж тот-то был на первом месте по шкале популярности среди учителей мужчин. Они будто считали своим долгом подойти к нему на каждом уроке. Те, что помоложе, просто нежно относились к нему, стремились уточнить, все ли он понял, вызывали его на перемене на личный разговор о том, куда он собирается поступать после старших классов. Хотя, на взгляд Джино, об этом еще рано было говорить, ведь впереди два года, а потом и выбора нет – в Брадбурге только два университета. Ничего интересного, если, конечно, Вильям не собирается покорять всякие там столицы. Те же молодые учителя обожали невзначай наклониться к Вильяму поближе, коснуться его руки пальцами или что-то в этом роде, рассмешить его, пошутить как-то, улыбнуться ему странно.

Дата добавления: 2015-09-28